Бархударов Л. С. Б 24 Язык и перевод (Вопросы общей и частной теории перевода). М., «Междунар отношения»

изведение на другом языке. Таким образом, переводчик имеет дело не с языками как системами

жүктеу/скачать 1.54 Mb. бет 4/58 Дата 26.08.2023 өлшемі 1.54 Mb. #476239

изведение на другом языке. Таким образом, переводчик имеет дело не с языками как системами, а с речевыми произведениями, то есть с текстами. Те расхождения в семантической стороне, то есть в значениях, о которых идет речь, относятся, в первую очередь, именно к системам разных языков; в речи же эти расхождения очень часто нейтрализуются, стираются, сводятся на нет. Когда, говоря о расхождении систем значений в разных языках, пытаются обосновать этим тезис о невозможности передачи значений ИЯ средствами ПЯ, то обычно приводят примеры семантических несоответствий либо отдельных слов, либо, в лучшем случае, изолированных, взятых вне контекста предложений. Однако следует иметь в виду, что для перевода существенной является эквивалентность значений не отдельных слов и даже не изолированных предложений, но всего переводимого текста (речевого произведения) в целом по отношению ко всему тексту перевода. Конкретное распределение элементарных единиц смысла («сем» или «семантических компонентов») по отдельным словам, словосочетаниям и предложениям данного текста определяется многочисленными и сложными факторами и, как правило, не совпадает в тексте на ИЯ и тексте на ПЯ; но это опять-таки относится уже не к плану содержания, а к плану выражения и ни в коей мере не является нарушением принципа семантической эквивалентности текстов подлинника и перевода. В подтверждение сказанного приведем только два примера. В рассказе известного английского писателя С. Моэма "A Casual Affair" встречается следующее предложение: He'd always been so spruce and smart; he was shabby and unwashed and wild-eyed. В русском переводе это место передано так: Прежде он был таким щеголем, таким элегантным. А теперь бродил по улицам Сингапура грязный, в лохмотьях, с одичалым взглядом, (пер. М. Литвиновой) На первый взгляд русский текст кажется не вполне эквивалентным английскому: в нем встречаются такие слова как прежде, а теперь, бродил по улицам Сингапура, которым нет прямых соответствий в тексте подлинника. На самом же деле семантическая эквивалентность здесь налицо, хотя словесной эквивалентности, конечно, нет. Дело в том, что русские слова прежде и а теперь передают здесь значения, которые в английском тексте выражены не словами, а грамматическими формами: противопостав- 15 ление форм глагола be — (ha)d been и was (по терминологии А. И. Смирницкого, «категория временной отнесенности»1 выражает предшествование первого события второму, которое в русском языке выражается лексически, при помощи наречий времени. Слова же бродил по улицам Сингапура передают смысловую информацию, которая также содержится в исходном английском тексте, но не в данном предложении, а в одном из предшествующих предложений (Не didn't keep the job in Sumatra long and he was back again in Singapore). Стало быть семантическая эквивалентность здесь обеспечивается не между отдельными словами и даже не между отдельными предложениями, а между всем текстом на ИЯ и всем текстом на ПЯ в целом. Другой пример: в повести американской писательницы Харпер Ли "То Kill a Mockingbird" имеется предложение Mr. Raymond sat up against the tree-trunk, которое в русском переводе передано как Мистер Реймонд сел и прислонился к дубу. (пер. Н. Галь и Р. Облонской) Опять-таки можно подумать, что русское предложение по выражаемым в нем значениям не вполне соответствует исходному английскому: в нем есть слова и прислонился, отсутствующие подлиннике; английское наречие up в sat up указывает, что субъект глагола пришел в сидячее положение из лежачего (ср. sat down), в то время как в русском предложении эта информация не содержится; наконец, английское tree-trunk означает не дуб, а ствол дерева. Однако на самом деле смысловая эквивалентность здесь имеется, только для ее установления необходимо, во-первых, учитывать лексико-грамматические преобразования («переводческие трансформации»), имеющие место в процессе перевода, и, во-вторых, выйти за рамки данного предложения в более широкий контекст. Действительно, русское сел и прислонился соответствует английскому sat up against постольку, поскольку одним из значений предлога against является значение соприкосновения с чем-либо или опоры на что-либо; та информация, которую передает английское up в sat up, в pyccком переводе извлекается из последующего предложения2 - Раньше он лежал на траве; наконец, дерево, к ко- 1 См. А. И. Смирницкий. Морфология английского язы ка. М., Изд-во лит. на иностр. яз., 1959, с. 289—310. 2 Также и в английском подлиннике; другими слонами, в данном случае англ. up в sat up семантически избыточно с точки зрения широкого контекста. 16 торому прислонился Реймонд, упоминается в предшествующем контексте, где указано, что речь идет именно о дубе (ср. We chose the fattest live oak and we sat under it). Смысловая эквивалентность текстов на ИЯ и на ПЯ и в этом случае устанавливается не на уровне отдельных слов или даже предложений, а на уровне всего текста в целом. (См. также гл. 4.) Итак, семантические расхождения между языками не могут служить непреодолимым препятствием для перевода н силу того обстоятельства, что перевод имеет дело не с языками как абстрактными системами, а с конкретными речевыми произведениями (текстами), в пределах которых осуществляется сложное переплетение и взаимодействие качественно разнородных языковых средств, являющихся выразителями значений — слов, грамматических форм, синтаксических и «супрасегментных» средств и пр., в своей совокупности передающих ту или иную семантическую информацию. Та семантическая эквивалентность текстов подлинника и перевода, которую мы считаем необходимым условием осуществления процесса перевода, существует не между отдельными элементами этих текстов, а между текстами в целом, причем внутри данного текста не только допустимы, но часто и просто неизбежны многочисленные перегруппировки, перестановки и перераспределения отдельных смысловых элементов («переводческие трансформации»). При переводе, стало быть, неукоснительным правилом является принцип подчинения элементов целому, низших единиц высшим, в чем мы в дальнейшем будем иметь возможность неоднократно убедиться. 4) Сказанное отнюдь не значит, что в процессе перевода всегда осуществляется абсолютно полная («стопроцентная») передача всех значений, выраженных в тексте подлинника. Мы уже говорили, что при переводе семантические потери неизбежны, и что речь может идти только о максимально возможной полноте передачи значений, выражаемых текстом подлинника. Сомнения в возможности сохранения при переводе значений, выражаемых в тексте на ИЯ, обоснованы постольку, поскольку речь идет об абсолютном тождестве выражаемых значений. Поскольку, однако, мы предъявляем требование не абсолютной, а максимально возможной полноты передачи значений при переводе с соблюдением того, что мы называем «порядком очередности передачи значений», постольку эти сомнения отпадают. 17 § 5. Собственно говоря, на этом рассмотрение вопроса о возможности передачи значений, выражаемых в тексте на ИЯ при его переводе на ПЯ, можно было бы закончить. Однако для окончательного уяснения этой проблемы («проблемы переводимости") нужно развеять еще одно сомнение касательно возможности полной и адекватной передачи значений, выражаемых на одном языке, средствами другого языка. Источником этого сомнения является взгляд — а правильнее сказать, предрассудок, согласно которому существуют языки «развитые», «цивилизованные» и языки «неразвитые», «первобытные», «отсталые». С этой точки зрения, до сих пор бытующей в обывательских кругах1, те аргументы, которые только что были приведены в пользу переводимости, имеют силу лишь по отношению к «развитым» языкам, но не относятся к языкам «первобытным» или «неразвитым», поскольку эти последние, в силу своей «примитивности», неспособны выражать все те значения, которые могут быть выражены при помощи «развитых» «цивилизованных» языков. Нужно со всей решительностью заявить, что указанная точка зрения во всех отношениях абсолютно несостоятельна. Ее политическая несостоятельность очевидна в свете марксистско-ленинского учения о равноправии языков: «Тот не марксист», — писал В. И. Ленин, — «тот даже не демократ, кто не признает и не отстаивает равноправия наций и языков».2 Но эта точка зрения несостоятельна также и в чисто лингвистическом отношении. Ознакомившись с многочисленными «экзотическими» языками туземцев Африки, Австралии, Северной и Южной Америки, языковеды пришли к выводу, что все они характеризуются достаточно «развитым» грамматическим строем и богатым словарным составом. Ни в одном из известных ныне языков как живых, так и мертвых, не удалось обнаружить каких-либо черт, которые можно было бы с той или иной долей убедительности считать показателями «примитивности» или «неразвитости». В самом деле: задумаемся на минуту — в чем может проявляться разница между «развитыми» и «неразвитыми» 1 Прежде это заблуждение разделялось многими языковедамн; в настоящее время, однако, подавляющее большинство лингвистов отвергает эту точку зрения и лишь немногие выступают в ее защиту. (см., напр., Р. А. Будагов. О предмете языкознания. «Известия АН СССР», Серия литературы и языка, т. XXXI, вып. 5, 1972) 2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 24, с. 125. 18 языками? Специфику любого языка определяет, во-первых, его звуковой (фонологический) строй, во-вторых, грамматическая система и, в-третьих, словарный состав. Что касается звукового строя, то вряд ли кому придет в голову утверждать, что существует разница между «первобытным» и «цивилизованным» звуковым строем. Безусловно, во многих «экзотических» языках существуют непривычные для нас звуки (например, так называемые «щелкающие» или «всасывающие» звуки в готтентотском и бушменском языках), но нет никаких оснований полагать, что эти звуки по своему характеру являются в каком-либо отношении «примитивными» или «нецивилизованными». Стало быть, речь может идти только о грамматике и словаре. Но и при анализе этих аспектов структуры языка сторонников деления языков на «примитивные» и «развитые» ожидает разочарование. Многие языки, действительно, имеют своеобразный, специфичный грамматический строй, не укладывающийся в привычные для нас схемы латинской, русской или английской грамматики. Но разве это может служить основанием считать их грамматический строй «примитивным»? Из того, что во многих «экзотических» языках отсутствуют такие грамматические категории как, скажем, время или число, отнюдь не вытекает, что мышлению народов, говорящих на этих языках, несвойственны сами понятия времени или числа. Анализ строя этих языков показывает, что все они могут выразить и действительно выражают любые понятия, в том числе и самые абстрактные, такие как время действия, количество предметов и пр., однако эти понятия выражаются в этих языках не грамматическим, а лексическим способом. Усматривать в этом какую-то «примитивность» данных языков было бы крайне наивно. Языки любого грамматического строя в состоянии выразить любую мысль и любое понятие — таков непреложный факт, который пока что никому не удалось опровергнуть. Любопытно, что в тех случаях, когда в «экзотических» языках отсутствует та или иная грамматическая категория, сторонники теории «примитивных» и «развитых» языков усматривают «диффузность», «нерасчлененность» первобытного мышления; когда же, наоборот, в них обнаруживается та или иная категория, несвойственная знакомым нам (европейским, по преимуществу) языкам, то говорят о недостаточной «абстрактности» примитивного мышления, его «неспособности» отвлечься от выражения тех или иных 19 конкретных значений и отношений. Иными словами, одно и то же явление в «своих» языках рассматривается как показатель их развитости («абстрактность» — это хорошо; «расчлененность» — тоже хорошо), а в «первобытных» - как свидетельство их неразвитости («нерасчлененность» - это плохо; «чрезмерная конкретность» — тоже плохо). Разумеется, все это не имеет ничего общего с подлинно научной аргументацией, если мы заранее убеждены, что наш собственный язык совершеннее всех прочих. То же самое обнаруживается и при анализе словарного состава так называемых «экзотических» языков. Словарный состав (лексикон) языка, как известно, наиболее непосредственным и прямым образом запечатлевает и фиксирует данные человеческого опыта, то есть ту реальную действительность, которая отражается в сознании коллектива, говорящего изданном языке. Безусловно, в языках пародов, находящихся на низших ступенях общественного и культурного развития, отсутствуют или крайне бедно представлены такие разряды лексики как научная, техническая, политическая терминология, обозначения абстрактно-философских понятий и им подобные — по той очевидной причине, что соответствующие предметы и понятия вообще отсутствуют в практическом опыте людей, относящихся к данным языковым коллективам. Но можно ли считать это обстоятельство показателем «примитивности», «первобытности» этих языков? Разумеется, нет, ибо в принципе все эти языки в состоянии описывать и обозначать любые предметы, понятия и ситуации, с которыми приходится или придется в будущем сталкиваться людям — носителям этих языков. Как только человеческому коллективу, говорящему на том или ином «примитивном» языке, становятся известны те или иные предметы, технические устройства, политические институты, научные понятия и пр., в их языке немедленно появляются соответствующие способы обозначения этих предметов и понятий, то есть соответствующие слова и выражения. Напомним в этой связи то, что уже было сказано выше (в §§ 2, 4 этой главы): любой человеческий язык устроен таким образом, что при его помощи можно описывать не только уже известные, но и совершенно новые, прежде никогда не встречавшиеся предметы, понятия и ситуации; иными словами, лексикон языка — это открытая система, способная к непрерывному пополнению и обогащению. Это относится к любым языкам, а не только к так называемым «развитым» или «цивилизованным». 20 С другой стороны, не следует забывать и того, что такие разряды лексики как научная, техническая, абстрактно-философская терминология отсутствуют в активном и даже в пассивном словаре у очень многих людей, говорящих на так называемых «развитых» языках. То же самое относится и к разным периодам истории одного и того же языка. Не только в языках дикарей Новой Гвинеи или Центральной Африки, но и в русском языке времен Пушкина отсутствуют такие слова как телефон, радио, телевизор, космонавтика, рационализатор, соцсоревнование, культмассовый и многие другие, ныне хорошо известные каждому советскому школьнику. Однако никому не придет в голову утверждать, что русский язык, на котором говорил и писал Пушкин, менее «развитый» и «цивилизованный», чем современный русский язык. Если же говорить о количественной стороне, то в этом отношении словарный состав так называемых «примитивных» языков в целом ничуть не уступает словарю языков «развитых», ибо отсутствие в первых научно-технической и абстрактной терминологии компенсируется богатством и разнообразием лексики, связанной с теми областями жизни и деятельности, которые характерны для человеческих коллективов — носителей данных языков. Языки многих нецивилизованных народов характеризуются наличием большого количества слов и выражений, относящихся к таким сферам человеческой деятельности как охота, рыболовство, земледелие; в них изобилуют такие слова как названия различных животных, растений, орудий труда и пр., многие из которых вообще неизвестны народам, говорящим на «цивилизованных» языках. Все разговоры о народах и языках, в словаре которых насчитывается якобы всего лишь несколько сот слов, — сплошная выдумка; хотя количество слов в лексиконе даже одного человека, а тем более целого народа, определить с точностью крайне трудно, все же мы можем вполне определенно утверждать, что в количественном отношении между словарным составом так называемых «развитых» и «примитивных» языков нет никакой принципиальной разницы. Еще один аргумент, к которому иногда прибегают сторонники теории неравенства языков — это утверждение о том, что в словаре «неразвитых» языков якобы изобилуют слова с узкими, конкретными значениями и в то же время отсутствуют слова обобщенного, абстрактного значения. Действительно, иногда в так называемых «экзотических» 21 языках наблюдается явление, которое, на первый взгляд, подтверждает это положение: так, в бушменском языке, по свидетельству специалистов1, отсутствует глагол со значением 'переносить' вообще, но имеется большое количество слов, обозначающих различные способы переноски – на голове, на спине, на плече, на конце палки, переброшенной через плечо, на руках и т.д. Однако делать на этом основании заключение о «примитивности» того или иного языка неправомерно: то же самое явление, а именно, большая степень дифференциации значений слов в одном языке по сравнению с другим обнаруживается и при сопоставлении друг с другом так называемых «цивилизованных» языков. Ниже, в главе 3 будут даны соответствующие примеры из английского и русского языков; все они убедительно говорят о том, что структура словарного состава (равно как и грамматическая структура) разных языков различна, но отнюдь не о «превосходстве» одного языка над другим. Из того факта, что в английском языке нет слова со значением 'палец' вообще, а есть дифференцированные наименования для 'большого пальца на руке' (thumb), 'всех остальных пальцев на руке' (finger) и 'пальца на ноге' (toe), никак нельзя сделать вывода об «отсталости» английского языка по сравнению с русским. К тому же при сравнении «примитивных» языков с «цивилизованными» столь же часто наблюдается и прямо противоположное явление — недифференцированность значения слова; так, в том же самом бушменском языке одно и то же слово обозначает не только мясо, но и всех съедобных диких животных вообще. Однако, как мы уже знаем, это отнюдь не смущает приверженцев теории «развитых» и «неразвитых» языков, которые в этом случае говорят о «диффузности» первобытного мышления, следуя тому же принципу — «что хорошо для своего языка и плохо для чужого»2. Наконец, иногда разницу между языками «передовыми" и «примитивными» усматривают в том, что в последних якобы отсутствует какая-либо стилистическая дифференциация, в то время как для первых характерно наличие большого количества развитых функциональных стилей. Но и этот аргумент неправомерен: в любом языке имеется определенная 1 См. Ю. А. Найда. Наука перевода. «Вопросы языкознания», 1970, № 4, с. 11. 2 См. Е. Nida. Principles of Translation as Exemplified by Bible Translating. "On Translation", ed. by R. Brower. Cambridge, Mass., 1959, p. 26. 22 стилистическая дифференциация, хотя, конечно, не во всех языках (и не во все периоды существования одного и того же языка) выделяются одни и те же функциональные стили. Так, в языках социально и культурно отсталых народов отсутствуют, конечно, такие стили, как научный, публицистический и другие, но в них, как правило, четко выделяются стили религиозно-мифологический, фольклорный, разговорно-бытовой и некоторые другие. Как только на том или ином языке появляется научная, политическая и другая литература, в нем немедленно возникает и соответствующий функциональный стиль и прежде всего соответствующая специальная терминология, о чем мы уже говорили применительно к словарному составу языка. Несомненным является одно: деление языков на «высшие» и «низшие», «прогрессивные» и «отсталые», «цивилизованные» и «первобытные» носит по своему существу расистский характер, каковы бы ни были субъективные взгляды и намерения лиц, придерживающихся этой точки зрения. В относительно недавнем прошлом эта теория получила своеобразное преломление в советском языкознании в лице недоброй памяти так называемого «нового учения о языке» академика Н. Я. Марра и его последователей. Исходя из своей вульгарно-социологической трактовки языка как простого производного от уровня социального развития общества, марристы пытались установить в развитии человеческих языков определенные «стадии»: народы, находящиеся на низших уровнях социального развития, по их мнению, характеризуются «низшими стадиями» развития мышления и языка, в то время как народам, достигшим более высоких уровней социального развития, свойственно мышление и языки более «высоких» стадий.1 При этом их излюбленным аргументом было утверждение о том, что это неравенство умственного и языкового развития народов не расовое, а общественно обусловленное. Фактически этот «аргумент» сводился, однако, к подмене расизма биологического расизмом социологическим. Если бы марристы были правы, то это означало бы, что при переходе от более низкого уровня социального развития 1 Отголоски этих концепций порой дают себя знать и сейчас; в статье В. И. Дегтярева «Формирование категории вещественности», («Вопросы языкознания», 1971, № 6) всерьез утверждается, что индейцы, говорящие на языке хопи, находятся на более низком уровне «мыслительного развития», чем люди, говорящие на европейских языках! 23 к более высокому менялся бы и строй языка того или иного народа. История пародов и языков СССР, однако, самым убедительным образом опровергла эту вульгарную-социологическую концепцию. Известно, что многие народы и племена, жившие на территории бывшей царской России, до революции находились на уровне первобытнообщинного или родового строя, от которого они сразу же, минуя феодальную и капиталистическую формацию, перешли к социализму. Однако при этом их языки остались в целом теми же, что и прежде, не претерпев никаких особых «качественных» изменений ни в области грамматического строя, ни в словарном составе (в его основном ядре). Безусловно, их словарь пополнился большим количеством терминов научно-технического, общественно-политического и философского характера (образованных как за счет заимствований, так и из внутренних ресурсов самих этих языков); но этот процесс, как уже было сказано, происходит непрерывно в любом языке. За годы советской власти на языки некогда отсталых народов СССР была переведена обширная научно-техническая, общественно-политическая и философская литература; однако нигде и никогда не возникало непреодолимых препятствий для такого рода переводов. Таким образом, практика языкового строительства в СССР дала самое наглядное опровержение концепции непереводимости применительно к отношению между так называемыми «примитивными» и «передовыми» языками, продемонстрировав полную несостоятельность самого такого деления языков. В наше время не только языковедам, стоящим на марксистских позициях, но и большинству зарубежных ученых ясна ненаучность деления языков на «развитые» и «первобытные». Вот, например, что говорит известный американский лингвист Р. А. Холл: «Все исследования, которые до сих пор проводились на «примитивных» языках, показали» что они имеют тот же тип строения и такой же богатый словарь, как и другие языки... Короче говоря, на современном этапе человеческого развития нет такой вещи, как действительно «примитивные» языки. Очевидно, существовала стадия, на которой человеческая речь была гораздо менее развита чем сейчас, но этот период имел место по меньшей мере несколько сотен тысяч лет тому назад и от него нигде не осталось никаких следов. Все языки, на которых говорят сейчас, даже языки племен американских индейцев, африканцев и австралийцев, достигли в целом одной и той же 24 ступени развития... Наш собственный язык, будь то английский, французский, итальянский или немецкий и все другие так называемые «цивилизованные» языки, являются цивилизованными лишь постольку, поскольку те группы людей, которые говорят на этих языках, проделали в определенных областях достаточный технический прогресс, для того чтобы построить «цивилизацию», то есть более сложную культуру. Многие так называемые «примитивные» языки... имеют грамматический строй, который символизирует иные и столь же важные различия в окружающем нас мире, что и строй наших «цивилизованных языков». Когда один популярный еженедельник1 охарактеризовал хинди как «относительно примитивный язык, которому, к сожалению, не хватает научного и технического вокабуляра», его редакторы попросту обнаружили свое собственное невежество и склонность принимать на веру ходячие оценочные суждения, которым не место ни в научном, ни в популярном описании различий между языками»2. А вот мнение американского антрополога проф. Ричарда Ли, прожившего долгое время среди бушменов: «Условия их жизни дают ключ к пониманию прошедших периодов истории, поскольку проблемы, с которыми они сталкиваются в своей повседневной жизни, те же самые, с которыми мог сталкиваться первобытный человек. Я прожил среди них несколько лет, изучил их образ жизни и их язык. Я пришел к выводу, что ... они совершенно такие же люди как и мы и что их умственный уровень ничуть не ниже нашего... Полагаю, большинство из нас согласится с тем, что создание все более и более крупных ядерных боеголовок никому не приносит пользы. Относительно моей собственной специальности я могу утверждать, что попытки найти разницу в умственных способностях представителей разных рас не приведут ни к чему хорошему».3 Яснее, кажется, выразиться нельзя. Итак, нам остается сделать вывод: поскольку противопоставление языков «развитых» и «неразвитых» научно несостоятельно, постольку выдвинутый нами принцип принципиальной возможности перевода («переводимости) на основе 1 Р. Холл имеет в виду американский журнал "Newsweek". 2 R. A. Hall. Introductory Linguistics. Philadelphia, 1964, PP. 13—14, 469 (перевод мой — Л. Б.). 3 Цит. по тексту интервью, опубликованному в газете "Moscow News" 2.Х.1971 (перевод мой — Л. В.). 25 передачи значений, выраженных на одном языке, средствами другого языка, не знает ограничений и применим к отношениям между любыми двумя языками. жүктеу/скачать 1.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу: