Ббк 76. 01 С-11 Редакционная коллегия Н. В. Алексеенко, доктор исторических наук, профессор Х. Акжигитова

Уже само появление практиканта возбудило у ребят интерес. Мукай втащил в класс… древнегреческий храм. Точнее, это был не храм, а его макет, построенный из дерева и выкрашенный белой и голубой краской. Следом за Шайхиным его помощники несли образцы оружия (тоже деревянные) и еще какие-то свертки, таблицы, плакаты.

Пользуясь всем этим богатством, было куда проще растолковать школьникам, чем дорический стиль в античной архитектуре отличался от ионического стиля, и как происходила битва при Марафоне. Мальчишки и девчонки могли подержать в руках «почти настоящие» мечи афинских воинов и погладить пальцами паруса на боевом корабле персов.

Тех предметов, какие Мукай Шайхин показывал на своих уроках, не купишь, разумеется, ни в одном магазине наглядных пособий. Их изготовляют сами студенты историко-филологического факультета педагогического института, причем делают это не любительским путем, а в обязательном порядке, в часы специального практикума. Такие занятия введены по инициативе кафедры истории чуть ли не впервые в республике. Да и в других республиках немного высших учебных заведений, где стремились бы внести элементы политехнизации в преподавании истории. На примере Усть-Каменогорского института убеждаешься, какое это важное и нужное дело!

Преподпватель Виктор Васильевич Романов, руководитель практикума по изготовлению наглядных пособий, показывает мне составленную им программу, где говорится, какими навыками и познаниями должны овладеть будущие учителя истории помимо основных дисциплин. Они, к примеру, должны научиться варить клейстер и приготовлять столярный клей. Они должны познакомиться с различными видами шрифтов и приемами начертания букв. Они должны привыкнуть работать акварелью и тушью, уметь увеличивать рисунки с помощью эпидиаскопа…

Не стоит объяснять, насколько подобные навыки вообще нужны в жизни. Для учителя они нужны особенно.

И надо же видеть, с каким увлечением, с какой серьезностью готовят студенты наглядные пособия!

В подвальной комнатушке (к сожалению, слишком тесной и душной) занимаются четверокурсники. Непосвященный человек может подумать, что здесь готовятся снимать исторический фильм, охватывающий сразу несколько различных эпох. Вот макет знаменитого храма Спаса на Нередице, памятника русского зодчества XII-XIV веков. Вот выполненные способом аппликации росписи древнеегипетских захоронений.

Историки подготовили эти экспонаты для традиционной институтской выставки «Чему мы можем практически научить учащихся».

Уже упомянутый мной Мукай Шайхин смастерил часы, в которых все детали выполнены из дерева. Это уменьшенная копия древнерусских башенных часов XII века. Нет сомнения, что часы, изготовленные Шайхиным, будут ходить не хуже, чем у предков. Мукай в прошлые годы сделал несколько действующих моделей, которые побывали даже на республиканских выставках. Сауле Имангожина изготовляет в миниатюре старинные казахские сельскохозяйственные орудия, а рядом из-под рук Аллы Юрловой выходят сделанные из дерева, бумаги и пластилина образцы оружия, которым пользовались сторонники чешского свободолюбца Яна Гуса. Большой макет театра Диониса (он славился некогда в Афинах) строят Нина Серохвостова и Светлана Муштоватова. действующую схему-модель Ледового побоища заканчивает Гульжиян Акышева. Трудно перечислить даже только наиболее любопытные изделия, над которыми трудится одна группа четвертого курса. А ведь такая работа идет на всех курсах и во всех группах.

Очень охотно делают студенты наглядные пособия, прямо относящиеся к Восточному Казахстану. Кстати, наш пединститут – один из немногих в стране, где читается курс краеведения, введенный также по инициативе кафедры истории.

Среди десятков институтских наглядных пособий по истории я не заметил ни одного, сделанного небрежно, коряво, недолговечно. И в этом, конечно, заслуга преподавателя Виктора Васильевича Романова. Человек, для которого история – это жизнь, а не просто скучный перечень имен, дат и географических понятий, увлеченный краевед – Виктор Васильевич стремится к тому, чтобы образцы прошлого для его студентов становились весомыми и зримыми. И пусть такими же станут они для школьников, к которым придут молодые учителя.

Лаптев добыл номер телефона. Теперь предстояло заинтересовать своей персоной всемирно знаме­нитого, по горло занятого челове­ка.

— Здравствуйте, Иннокентий Михайлович, Вас беспокоит кинооператор Лаптев, Толя, из города Усть-Каменогорска.

— Усть-Каменогорск? Это, ка­жется, где-то на Алтае? Так что же вам от меня нужно, уважаемый Толя?

Примерно так начиналось их знакомство. Точно Лаптев не может вспомнить. Уж очень он тогда волновался. Тем не менее, Лап­тев изложил существо вопроса. Он снял первый в своей жизни цвет­ной фильм. Документальный, об озере Маркаколь. Очень красиво. Природа, знаете, и тому подобное. И мечтает, чтобы Иннокентий Михайлович прочитал дикторский текст этого фильма. Всего полто­ры странички...

Мало ли кто о чем мечтает! За­ведующая детским садом «Гно­мик» из поселка Нижне-Верхово­го мечтает организовать встречу детишек с космонавтом Леоновым. Но пути космонавта как-то все минуют Нижее-Верховое. Худ­рук Талдычинского клуба мечтает выставить у себя в фойе подлин­ник картины" И. Е. Репина «Крест­ный ход в Курской губернии». В целях антирелигиозной пропаган­ды. Но дирекция Третьяковской галереи почему-то не соглашает­ся... Толя Лаптев из Усть-Камено­горска мечтает, чтобы лауреат Ле­нинской премии, народный артист Союза ССР, создатель образов Гамлета,.,князя Мышкина, дяди Вани и 'прочая, и про­чая, — чтобы сам Иннокентий Смоктуновский в порядке художе­ственной самодеятельности взял да озвучил небольшой видовой филъмик, снятый на малоизвест­ной студии телевидения... Ну, зна­ете!

— Хорошо, — говорит Смоктуновский. — Я посмотрю вашу ленту, дорогой Толя.

Мне, честно говоря, и сейчас не­понятно — каким образом Лапте­ву удалось вырвать согласие у Смоктуновского. Ведь Лаптев, слу­чается, в самой обычной речи трех слов связать не может. А Смокту­новский как раз в канун лаптевского звонка десять дней заседал в жюри международного кинофестиваля и отсмотрел подряд семь­десят три полнометражных не всегда художественных фильма. Имел двести шестнадцать встреч с кинодеятелями планеты. Роздал девять тысяч шестьсот два авто­графа. И вынужден был отказать двадцати семи тысячам любите­лей автографов.

А неведомому Толе Лаптеву из Усть-Каменогорска не отказал. Но самое главное было впереди, Смоктуновского взволновало и растрогало то, что показал ему Лаптев. Картины Маркаколя вы­звали в памяти видения Саян, ро­дины артиста. Картины картинам — рознь. Мало ли у нас хороших и разных фильмов о красотах Си­бири? Еще ни разу Иннокентий не соглашался озвучивать их. В качестве диктора. За кадром. Бы­ло бы просто нелепо просить на­родного артиста о такой, казалось бы, незначительной работе.

Значит, есть в ленте Анатолия Лаптева «Озеро студеное, ласко­вое» нечто такое, что заставило Иннокентия Смоктуновского вы­ступить в роли диктора-чтеца. Некоторые говорили потом: «Слу­чайность. Каприз гения». Я ду­маю другое. Художник увидел ху­дожника. Чем больше истинный художник, тем более чутко спосо­бен он уловить истинно-художест­венное начало в своем коллеге, независимо от его общественного положения.

Не случайно Смоктуновский со­гласится стать чтецом и во втором фильме Лаптева о Маркаколе — «Старик и озеро». Не' случайно Смоктуновский озвучил и новую ленту усть-каменогорского режис­сера-оператора «Когда уходят снега».

Тут важно сказать, что первый свой цветной фильм Анатолий Лаптев делая, будучи заочником Всесоюзного института кинематографии, теперь он полноправ­ный деятель профессионального кинематографа. Но в его послед­ней работе видятся мне элементы художественной самодеятельно­сти.

Пусть будут трижды не правы те, для кого «художественная самодеятельность» - нечто несовместимое с «высоким искусством». Когда я смотрел кинокомедию «Нейлон-100», мне было мучительно стыдно за сотворивших ее профессионалов. Хотелось, подобно деревянному человечку Буратино, пронзительно кричать: «Непр-равдычка!» На экране возникали вполне характерные жизненные ситуации, но их перечеркивала эта самая «неправдычка». В фильме Анатолия Лаптева нема­ло глубокой правды, но она здесь и там выдается средствами само­деятельности.

«Когда уходят снега» — получа­совой художественный фильм, сделанный техническими средст­вами документального кино. Ма­ленькой киногруппой, не осна­щенной даже аппаратурой для синхронной звукозаписи. Одного из героев ленты, Деда, изобража­ет самый настоящий старик-охотник, но он только губами двигает. Говорит за него Иннокентий Смоктуновский. С точки зрения «большого кино» — это типичная самодеятельность. Но она дает ощущение правды.

Когда я читал сценарий, напи­санный тем же Анатолием Лапте­вым, мне казалось, что замысел примитивен. Меня переубедил Лаптев — художник, человек, спо­собный образами кино передавать мысли и чувства, какие далеко не всегда выразишь словами. Не раз приходилось мне путешество­вать по алтайским деревенькам, лесным распадкам, горным ущель­ям — и тысячи картин забылись. А вот кадры, найденные и ото­бранные режиссером-оператором Лаптевым, надолго остались в со­знании, помогли увидеть затаен­но прекрасное в будничном. И дикторский текст, читаемый Ин­нокентием Смоктуновским, звучит значительно, проникновенно. Но «мастер проявляется лишь в само­ограничении», как сказал Гете. У Лаптева-режиссера не хватило мастерства для того, чтобы сжать ленту до оптимальных размеров. Остались лишние кадры.

Фильм «Когда уходят снега» заставляет думать, что Анатолий Лаптев еще не сказал своего решаю­щего слова в кино. Идет утро его творчества. Еще, надо надеяться, настоя­щая зрелость не пришла. Но время мчится быст­ро...

Нынче я мысленно в городе Хельсинки,

Вижу встречает приветливо, ласково

Юных посланцев столица финляндская.

Ветер хороший врывается с Балтики,

Ветер ерошит прически и бантики,

И, освежаясь балтийскими брызгами,

На мостовой, лепестками усеянной,

Юг молодой сближается с Севером

Даже и в полночь не сможем расстаться мы?

Город заполнен упорными спорами –

В дружеский круг, несогласные стороны!

Пусть не разжевана и не затискана,

В споре тем снова рождается истина.

Чтоб не пугало грядущее чудищем,

Чтобы врагами не встретится в будущем –

Пойте, ровесницы, спорьте ровесники!...

Жаль, что сейчас я не в городе Хельсинки!

Басня
Задрав бутылку, словно телескоп,

Едва лишь закатилось солнце,

Увидел в небе спутника Прокоп

Сквозь донце.

И с радостью воскликнул:

- Ай, да мы!

Какая, братцы, сила в человеке:

Он останавливает реки,

Он проникает в область вечной тьмы.

И в этом есть моих трудов частица –

Ну, как же не гордиться!

Я и подальше в Космос загляну.

Легко покинув Землю эту,

Я полечу обследовать Луну –

Ракету мне, ракету!

Но плохи шутки с водкой и винцом, -

Налилась голова его свинцом,

И что-то бормоча про достижения,

Не одолев земного притяжения,

Прокоп ударил в грязь лицом.

***

Поднявшись в полный рост,

Случившимся немало не сконфужен,

Хвалился он:

- Я долетел до звезд!

А эти звезды… отражались в луже.

Среди синих звезд, над мирной рощей,

Но услышишь – и внезапно вздрогнешь:

Чудится чужой бомбардировщик.

Пробежит, свистя, мальчишка мимо,

Голубиным гоном взбудоражен,

А тебе мерещится, что мина

В этот миг с тобою рядом ляжет.

Никуда от этого не деться,

Нету на земле такого средства,

Чтобы как-то вытравить из сердца

Той войны условные рефлексы.

И который год в часы ночные

Снится, будто вновь ты крова ищешь,

Но лишь трубы высятся печные

Над безлюдным серым пепелищем.

Так отдай же всю до капли силу,

Так отдай же помыслы и руки,

Чтобы внукам нашим солнце снилось

Чтобы наяву смеялись внуки.

- Теперь вы долгу. Мы вам подарили руду, а вы подарите нам песню.

- Но кто напишет слова для песни? – спросили композиторы….

Текст песни принес в редакцию усть-каменогорский журналист А. Розанов. Познакомившись с этим стихами, композитор Леонид Афанасьев согласился положить их на музыку.

Если другом тебя назовут,

То частицу подземной добычи

В час прощенья тебе поднесут.

Погляди на блестящий осколок,

Что лежит на ладони твоей,

И увидишь вечерний поселок

В золотых переливах огней.

Алтайская руда,

Алтайская руда!

Наши степи, наши горы,

Прииртышские просторы,

Вспоминай, товарищ, иногда!

Уходящий в дорогу юнец.

И тебя от суровой напасти

Сбережет наш алтайский свинец.

А когда повстречаешь невесту,

И придется оркестру греметь,

То в весенних раскатах оркестра

Ты услышишь алтайскую медь.

И у берега дальней звезды

Вспомни звездочки те, что мерцали

На осколке алтайской руды.

Подержи на ладони его ты

И припомни наш край не спеша,

Дорогие земные заботы,

И рассветную рябь Иртыша.

Если другом тебя назовут,

То частицу подземной добычи

В час прощенья тебе поднесут.

Погляди на блестящий осколок,

Что лежит на ладони твоей,

И увидишь вечерний поселок

В золотых переливах огней.

Алтайская руда,

Алтайская руда!

Наши степи, наши горы,

Казахстанские просторы,

Не забудь, товарищ, иногда!

Усевшись в кресло на минуту,

Привычно раскурил солдат

Махорочную самокрутку.

В дворцовых золоченных сводах,

Послушал и сказал: - Пора.

Теперь видать пойдем на отдых.

Поплелся за Урал куда-то,

И где-то возле Иртыша

Встречали моего солдата.

А дом – от стужи не укрыться.

И первый поднял он Совдеп

В далекой и глухой станице.

Поскольку снова – час на сборы –

И начат партизанский путь

В алтайские леса и горы.

И, задержавшись на минутку,

У дома закурил солдат

Махорочную самокрутку.

Отца, который был в походах.

А он сказал:

- Пришла пора.

Теперь, видать и будет отдых.
А дальше – дымный эшелон

И дни в походах и атаках.

С махновской сворой дрался он

И добивал белополяков.

В пустынях выжженных и рыжих.

Потом не досыпал ночей

Над грудами мудреных книжек.

И оглядев свою плотину,

Сказал солдат:

- Теперь пора.

Теперь-то я на отдых двину.
Но знал он, честно говоря,

Что покривил душой немного,

Что снова дело Октября

Его поднимет в путь-дорогу.

Размеры той дороги длинной:

От Вильнюса и до Москвы,

От Сталинграда до Берлина…

В высоком званье генерала,

Но высшим именем – солдат! –

Его вся часть именовала.

Ему, как всем, бывало круто,

Все тот же совершал он труд…

А в день победного салюта –

Солдат, не сломленный в походах,

К цигарке он поднес огонь

И заявил:

- Пора на отдых!...
Но не до отдыха и сна,

Пока на свете мало света,

Пока еще грозит война,

Пока родимая страна

Не вся в листву садов одета.
И, может быть не тот солдат –

Другой до цели путь проложит,

Но повернуть его назад

Никто и никогда не сможет.

В степях поднимет целину

Солдат, испытанный в походах,

Взлетит, в ракете в вышину,

Закурит, оглядев луну,

И дальше – позабыв про отдых.
ЮНОШЕ СЕМИДЕСЯТЫХ ГОДОВ
Умчатся годы по путям невидимым,

Виски твои, должно быть, побелеют,

И не моргнешь, как выберут в президиум

На дальнем комсомольском юбилее.

О торжестве предупредив заранее,

Заставят перебрать дела и даты,

Чтоб залу сообщить воспоминания

О юношах годов семидесятых.

Припомнишь песню – и попросят спеть ее,

Попросят проявить такую смелость:

Ребятам двадцать первого столетия

Нельзя не знать, что в наше время пелось.

И если ты не из породы неженок,

И если ты сегодня жил по чести,

То скажешь залу о степях заснеженных

Где новоселом шел с друзьями вместе,

Ты скажешь, как в былую осень хмурую,

В который раз с осенним ветром споря,

Над Иртышем возился с арматурою,

Чтоб за плотиной заплескалось море.

Ты скажешь, что за страсти сердцем двигали,

Рассчитывая сутки по минуте,

Когда порой всю ночь сидел над книгами,

Чтоб сдать зачет в заочном институте.

Как доводы мещанские не слушая,

Не думая о собственных затратах,

Ты шел на бастионы равнодушия

И побеждал чинуш и бюрократов…

Умчатся годы по путям невидимым

Свершатся сотни замыслов и планов,

И не моргнешь, как выберут в президиум

Средь прочих комсомольских ветеранов.

Так пусть твой век недаром протечет,

Живи, душой о будущем болея,

Чтоб не стесняясь, внукам дать отчет

На дальнем комсомольском юбилее.

Бухтарминское море,

У твоих берегов

Я, конечно, еще не бывал,

Но представились мне

Корабли в синеватом просторе.

Я услышал:

Гремит набегающий шквал…

Свой голос сплетая,

Вторят шквалу

Обрывистые берега.

Влажный ветер шумит

В несгибаемых кедрах Алтая,

И как младшего брата,

Приветствует море тайга.

Загораются в чаще таежной.

Нашей волей

И нашим трудом зажжены.

Если дружишь с мечтой,

Все на нашей планете возможно.

Если дружишь с мечтой,

То далекие дали видны.

Сегодня бывает несладко.

Пусть в поселке

Еще не хватает жилья,

Но как парус, шумит

Над моей головою палатка,

И про синее море

Опять запевают друзья.

О доме своем вспоминая,

Вновь и снова

Тихонько с тобой говорю:

- Приезжай,

Не пугайся просторов, родная,

Здесь я синее море,

Как в сказке, тебе подарю.

Я для этого крепко поспорю.

Не прорвется старик

Сквозь железо, бетон и гранит.

Помоги мне –

Быстрей Бухтарминское море

У острогов Алтая

Раскинется и загремит.

Бухтарминское море,

Много надо труда, чтобы ширь нам окинуть твою.

Но увижу ширь тебя,

Корабли в синеватом просторе…

И горжусь,

Что с друзьями тебя создаю!


ОБСТОЯТЕЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

Фельетон
В наш отдел

С каких-то пор

Был назначен контролер.

Был придирчив он и строг,

Но за всем следить не мог.

Так что

В чем-то

Уличили контролера.

И не занимался вздором,

Был назначен в наш отдел

Контролер над контролером.

Только вскоре сбился с ног.

И, короче, к нам в контору,

Чтобы укрепить надзор,

К предыдущим контролерам

Старший послан контролер…

Пара очень строгих глаз.

И следит холодным взором

Контролер за контролером.

На того глядит в упор

Вместе с личной секретаршей

Самый главный контролер,

Самый лучший,

Самый старший.
Трижды в сутки он проверит,

Сколько будет дважды два,

Он на слово не поверит –

К делу не подшить слова.

Вносим в акты,

Вносим в акты,

И на каждом

сверху вниз

Ставим два десятка виз.

Надо починить слегка,

И для этого со склада

Нам нужна одна доска.

Создаем подробный акт,

И на акте

сверху вниз

Ставим два десятка виз.
А потом

холодным взором,

Поглядев на нас в упор,

Подчиненным контролерам

Молвит старший контролер:
- Что там думали заране?

Нет ремонта в нашем плане,

Я не волен разрешать

Дисциплину нарушать.

Подготовьте-ка заявку,

И заявку шлите главку –

Там пускай решат вопрос,

Как списать потребный тес.

Но до сих пор

Не подчинен тот забор.

А со склада

Весь наш тес

Кто-то сквозь пролом унес.

Контролер на контролере.

Сдвигов ждали –

сдвиги есть,

Было трое, -

стало шесть.

Обстоятельный контроль.

больше будем

Доверять обычным людям!


ПИСЬМА А.С.РОЗАНОВА Е.В.КУРДАКОВУ
Не отрывайтесь от живых картин и людей земли, на которой живете. Вы же любите Иртыш и Ульбу и ручейки и заросли трав, и людей, которые в этом живут.
10/III-1983 г.

Сила Агейкина, радость его была в том, что он был индивидуален, искал свой угол зрения и творил радостно. Он мог бы быть большим художником в любой столице, но никогда не ставил карьеру выше творчества, точнее ни во что не ставил свою карьеру. Плевал он на нее, он искусство действительно любил и, насколько я помню, не мазал дегтем товарищей, умел искрение хвалить товарищей, если у них получалось.

Есть полотна Агейкина («Озеро Маркаколь», «Заоблачные дали») портреты катонцев углем, которые в моем сознании гораздо выше, чем многие картины маститых столичных.

Не понимаю, почему для очерка об Агейкине Вам понадобились мнения разных – всяких худфондовцев … Вы должны бы говорить об Агейкине как его видите сами, сопоставиТЬ его полотна с собственным видением Алтая, его неповторимости его людей. Отдельно стоит, наверное, сказать поисках Лёниных в монументальном жанре. Очевидно, в силу того, что он не был заражен столичным цинизмом, он умел в своих монументальных росписях сохранить восторженность подростка.

…Вы постарайтесь поговорить – через его работы - с талантливым, ищущим, восторженным, добрым, бесхитростным Агейкиным. Договорить о том, что не удалось при жизни художника.