«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

Земля взорвалась. Осколки стекла вспороли воздух. Глыбы бетона обрушились на улицы, пылевые вихри закружились в сотнях мест, накрывая город темно-серым удушающим облаком. Мужчины и женщины мчались, обгоняя друг [203] друга и спотыкаясь, почти на ощупь пробираясь в убежища. У самого входа в бомбоубежище Рут Дикерман подняла глаза и увидела, как небо заполняется бесконечными волнами бомбардировщиков. На заводе «Крупп и Дракенмюллер» Жак Делоне выронил омерзительный обрубок человеческой руки, который он только что выковырял из поврежденного в бою, предназначенного для ремонта танка, и бросился к убежищу. На Аллее победителей (Sieges Allee) покачнулись и застонали на своих пьедесталах мраморные статуи правителей Бранденбургско-Прусского государства. Распятие, высоко поднятое правителем XII века маркграфом Бранденбургским Альбрехтом Медведем, разбилось вдребезги о бюст его знаменитого современника епископа Отгона Бамбергского. Рядом на площади Скагеррак, не успев снять с дерева качающееся тело самоубийцы, побежали в укрытие полицейские.

Зажигательные бомбы прошили крышу крыла «Б» Лехртерштрасской тюрьмы, и на третьем этаже вспыхнула дюжина магниевых костров. Выпущенные из камер узники таскали ведра с песком, отчаянно сражаясь с огнем и задыхаясь в ядовитом дыму. Двое мужчин вдруг бросили работу. Узник из камеры 244 уставился на узника из камеры 247. Потом они обнялись. Братья Герберт и Курт Косни обнаружили, что уже много дней сидят на одном и том же этаже.

В Панкове, на кухне двухкомнатной квартирки первого этажа, где прятались у Мерингов Велтлингеры, Зигмунд обнимал рыдающую жену Маргарет. «Если так будет продолжаться, — выкрикнул он, пытаясь перекрыть грохот зениток, — даже евреи смогут открыто ходить в убежища. Все так боятся бомб, что никому не до нас».

Четырнадцатилетний Рудольф Решке едва успел увидеть блеснувшие серебром самолеты (они были слишком далеко для опасной игры в пятнашки), как мать истерически завопила и потащила его в подвал, где уже дрожала от страха и ревела его девятилетняя сестра Криста. Все убежище ходило ходуном. С потолка и стен сыпалась штукатурка, замигали и погасли лампочки. Фрау Решке и Криста начали молиться вслух, а через минуту к их молитве «Отче наш» присоединился и Рудольф. Семейство Решке пережило много налетов, но ни один не был таким ужасным, как этот. Фрау Решке, обняв обоих детей, зарыдала. Рудольф прежде редко слышал плач матери, хотя знал, что она часто тревожится, тем более [204] что его отец на фронте. Вдруг Рудольф рассердился на самолеты, ведь они напугали его мать, и в первый раз он испугался сам. С некоторым смущением он понял, что тоже плачет. Мать не успела удержать его; Рудольф вырвался из подвала, взбежал по лестнице на первый этаж в квартиру и прямиком направился в свою комнату, где хранилась коллекция игрушечных солдатиков. Он выбрал самую внушительную с четкими чертами, нарисованными на фарфоровом лице, затем пошел в кухню и взял мамин тяжелый топорик для рубки мяса. Забыв о воздушном налете, Рудольф вышел во двор, положил куклу на землю и одним ударом отсек ей голову. «Вот!» — сказал он и отступил назад. Не вытирая слез, он без сожаления смотрел на отрубленную голову Адольфа Гитлера.

* * *

Коридор был так забит людьми, что Гитлер с трудом протиснулся к маленькому конференц-залу. Айсман заметил, что, как только фюрер прошел, все вновь заговорили, хотя он ожидал почтительного молчания. Что касается Хейнрици, то облик фюрера его просто шокировал. Гитлер «выглядел, как человек, которому осталось жить не больше суток. Он был ходячим трупом».

Медленно, словно страдая от боли во всем теле, Гитлер прошаркал к своему месту во главе стола и, к удивлению Айсмана, свалился в кресло «как мешок, не издав ни слова, и сидел в прострации, бессильно опустив руки на подлокотники». Кребс и Борман сели за спиной Гитлера на скамью у стены. Оттуда Кребс представил Хейнрици и Айсмана. Гитлер вяло пожал руки им обоим Хейнрици «едва ощутил прикосновение руки фюрера и не почувствовал ответного пожатия».

Из-за небольших размеров помещения не все могли сесть, и Хейнрици остался стоять слева от фюрера, а Айсман — справа. Кейтель, Гиммлер и Дениц сели напротив. Остальные остались в коридоре. К изумлению Хейнрици, они продолжали болтать, правда слегка приглушив голоса. Кребс начал совещание.

— Для того чтобы командующий, — он взглянул на Хейнрици, — смог как можно быстрее вернуться в свою группу армий, предлагаю немедленно выслушать его доклад.

Гитлер кивнул, надел свои зеленые очки и жестом приказал Хейнрици начинать.

В своей взвешенной и обстоятельной манере генерал сразу перешел к главному. Обведя взглядом каждого из сидящих за столом, он посмотрел на Гитлера:

— Мой фюрер, я должен сообщить вам, что враг готовится наступать с необычайной мощью. В данный момент вражеские войска сосредотачиваются с юга Шведта до юга Франкфурта.

На столе лежала личная карта Гитлера, и Хейнрици медленно провел пальцем вдоль находящегося под угрозой участка Одерского фронта длиной миль 75, отмечая пункты, где ожидал самых мощных ударов: Шведт, район Врицена, окрестности Кюстринского плацдарма и участок южнее Франкфурта. Генерал не сомневался, что «главной атаке подвергнется 9-я армия Буссе», обороняющая центр фронта, [206] а также «южный фланг 3-й бронетанковой армии фон Мантейфеля вокруг Шведта».

Хейнрици подробно описал, как манипулировал своими войсками, чтобы подготовить 9-ю армию Буссе к ожидаемому нападению русских. Однако из-за необходимости усилить Буссе пострадал фон Мантейфель. Часть фронта 3-й танковой армии теперь удерживали далеко не такие стойкие войска: пожилые фольксштурмовцы, несколько венгерских соединений и дивизии русских перебежчиков под командованием генерала Андрея Власова, надежность которых была весьма спорной. Затем Хейнрици решительно заявил:

— Если 9-я армия сейчас в лучшей форме, чем была, то 3-я танковая армия вообще не в состоянии сражаться. Потенциал войск фон Мантейфеля, во всяком случае в центральном и северном секторах его фронта, низок. У них нет никакой артиллерии. Зенитные орудия не могут заменить артиллерийские и, в любом случае, даже для них боеприпасов недостаточно.

Кребс поспешно вмешался:

— 3-я танковая армия скоро получит артиллерию.

Хейнрици молча склонил голову — он поверит Кребсу, когда своими глазами увидит пушки. Продолжая, как будто его и не перебивали, генерал объяснил Гитлеру, что 3-я бронетанковая обязана своей нынешней безопасностью только одному — разливу Одера.

— Я должен предупредить вас, — сказал он, — что мы можем терпеть слабость 3-й танковой, только пока не сойдет вода. Как только уровень воды понизится, русские немедленно пойдут в наступление.

Все присутствующие внимательно и с некоторой тревогой слушали доклад Хейнрици. Такая откровенность на совещаниях Гитлера была необычной; большинство офицеров представляли свои успехи и умалчивали о неудачах. После отъезда Гудериана никто не говорил столь откровенно, а ведь это было только начало. Хейнрици перешел к гарнизону, обороняющему Франкфурт-на-Одере. Когда-то Гитлер объявил этот город крепостью, как и злосчастный Кюстрин. Хейнрици хотел сдать Франкфурт, понимая, что гарнизон приносится в жертву гитлеровской «крепостной» мании. Людей еще можно было спасти и выгоднее использовать в другом месте. Гудериан, придерживавшийся того же мнения относительно [207] Кюстрина, был смещен. Хейнрици мог разделить его судьбу за свои сегодняшние возражения, однако он считал, что, как командующий «Вислы», несет ответственность за Франкфуртский гарнизон и не имеет права бояться возможных последствий. Потому он и затронул этот вопрос.

— Один из самых слабых участков фронта 9-й армии, — начал он, — вокруг Франкфурта. Численность гарнизона и количество боеприпасов очень малы. Я полагаю, что нам следует отказаться от обороны Франкфурта и вывести войска.

Гитлер вдруг поднял глаза и впервые с начала совещания открыл рот.

— Я отвергаю это предложение, — резко сказал он.

До этого момента Гитлер не только молчал, но и не шевелился, как будто все ему было абсолютно безразлично. У Айсмана создалось впечатление, что фюрер даже не слушает. Сейчас же Гитлер словно вдруг «проснулся и начал выказывать живейший интерес». Он стал расспрашивать о численности гарнизона, запасах, амуниции и даже, по какой-то непостижимой причине, о дислоцированной во Франкфурте артиллерии. Хейнрици отвечал, шаг за шагом обосновывая свою точку зрения. Он брал у Айсмана сводки и статистические данные и раскладывал их на столе перед фюрером. Гитлер смотрел на документы, и казалось, они производили на него впечатление. Почувствовав свой шанс, Хейнрици сказал тихо, но убежденно:

— Мой фюрер, я действительно верю, что сдача Франкфурта была бы мудрым шагом.

К удивлению большинства присутствующих, Гитлер, повернувшись к шефу ОКХ, сказал:

— Кребс, я считаю мнение генерала по Франкфурту разумным. Разработайте необходимые приказы по группе армий и дайте их мне сегодня.

В воцарившемся ошеломленном молчании рокот голосов в коридоре показался чрезмерно громким. Айсман почувстовал еще большее уважение к Хейнрици. «Сам Хейнрици казался совершенно спокойным, — вспоминал он, — однако он кинул на меня взгляд, который я расценил, как «Ну, мы победили». Однако победа оказалась призрачной.

В коридоре вдруг раздался громкий шум, и дверной проем маленького конференц-зала заполнила громоздкая фигура рейхсмаршала Германа Геринга. Пробившись в комнату, [208] Геринг сердечно приветствовал присутствующих, энергично пожал руку Гитлеру и попросил прощения за опоздание. Он протиснулся к Деницу, и в неловкой тишине Кребс коротко пересказал ему доклад Хейнрици. Когда Кребс закончил, Геринг поднялся, и, упершись обеими руками в стол с картой, наклонился к Гитлеру, как будто собирался прокомментировать происходящее. Однако вместо этого он широко улыбнулся и весело заявил:

— Я просто должен рассказать вам об одном из моих посещений 9-й парашютной дивизии...

Больше ему ничего не удалось сказать. Гитлер вдруг резко выпрямился в кресле, затем вскочил на ноги. Слова хлынули из его рта таким бурным потоком, что почти невозможно было разобрать их смысл. «Прямо на наших глазах, — вспоминал Айсман, — он впал в неистовство».

Ярость фюрера не имела никакого отношения к Герингу. Он разразился обвинениями в адрес своих советников и генералов, якобы не понимающих его тактики использования крепостей.

— Снова и снова, — вопил он, — крепости выполняли свое предназначение в этой войне. Вспомним Позен Бреслау и Шнейдемюль. Сколько русских войск мы там связали? И как трудно было захватить эти крепости! Все их удерживали до последнего защитника! История доказала мою правоту и правильность моего приказа защищать каждую крепость до последнего человека! — Затем, глядя прямо в глаза Хейнрици, Гитлер завизжал: — Вот почему Франкфурт сохранит свой статус крепости!

Так же неожиданно, как началась, тирада закончилась. Но Гитлер, хотя и обмяк обессиленно в кресле, больше не мог сидеть спокойно. Айсману показалось, что фюрер совершенно не может себя контролировать. «Все его тело тряслось, — вспоминал Айсман. — Он дико размахивал кулаками, сжимавшими карандаши. Карандаши ломались о подлокотники кресла. Создавалось впечатление, что Гитлер душевнобольной. Все это казалось нереальным — особенно мысль о том, что судьба всего народа находится в руках этой человеческой развалины».

Несмотря на приступ гнева и внезапное изменение решения Гитлера по Франкфурту, Хейнрици упрямо не хотел сдаваться. Спокойно, терпеливо, как будто никакого припадка [209] и не было, он снова повторил все свои доводы, подчеркивая все мыслимые причины, по которым следовало оставить Франкфурт. Дениц, Гиммлер и Геринг поддержали его, правда весьма формально. Трое самых могущественных из присутствовавших генералов хранили молчание. Как и предполагал Хейнрици, Кейтель и Йодль не вымолвили ни слова, и Кребс не высказался ни «за», ни «против». Гитлер, совсем выдохшийся, лишь устало разводил руками, отвергая каждый аргумент. Затем с возродившейся живостью он потребовал характеристику командира Франкфуртского гарнизона полковника Билера.

— Это очень надежный и опытный офицер, неоднократно испытанный в сражениях, — ответил Хейнрици.

— Такой, как Гнейзенау? — рявкнул Гитлер, вспомнив генерала графа фон Гнейзенау, успешно оборонявшего крепость Кольберг против Наполеона в 1806 году.

Хейнрици сдержался и спокойно ответил, что «сражение за Франкфурт покажет, такой или нет». Гитлер раздраженно сказал:

— Хорошо, завтра пришлите Билера ко мне, чтобы я сам смог его оценить. Потом я решу, что делать с Франкфуртом.

Хейнрици подумал, что, проиграв свое первое сражение за Франкфурт, он и второе, по всей вероятности, не выиграет. Билер, невзрачный человек в очках с толстыми линзами, вряд ли произведет благоприятное впечатление на Гитлера.

Теперь, по мнению Хейнрици, приближался решающий момент совещания, и он пожалел, что не искушен в дипломатических тонкостях. Он знал лишь один способ выражать свои мысли; сейчас, как всегда, он говорил голую правду:

— Мой фюрер, я не думаю, что, когда начнется русское наступление, войска на Одерском фронте смогут оказать должное сопротивление сильно превосходящим силам противника.

Гитлер, все еще дрожавший, молчал. Хейнрици сообщил о недостаточной боеспособности своих войск, собранных из разных частей. Большая часть соединений необучена и неопытна или так разбавлена новобранцами, что является ненадежной. То же можно сказать и о многих командирах.

— Например, — объяснял Хейнрици, — меня тревожит 9-я парашютная дивизия. Почти все ее командиры и [210] унтер-офицеры — бывшие чиновники, не умеющие и не привыкшие руководить боевыми частями.

Тут неожиданно рассвирепел Геринг:

— Мои парашютисты! Вы говорите о моих парашютистах! Лучше них никого нет! Я не желаю выслушивать эти унизительные замечания! Я лично гарантирую их боеспособность!

— Ваше мнение, герр рейхсмаршал, — ядовито заметил Хейнрици, — несколько пристрастно. Я не имею ничего против ваших войск, но знаю по собственному опыту, что необученные части, особенно те, которыми руководят неопытные офицеры, часто бывают так страшно шокированы артиллерийским обстрелом, что потом ни на что не годятся.

Подал голос Гитлер; теперь он говорил спокойно и внятно:

— Необходимо сделать все, чтобы подготовить эти соединения. Определенно до сражения еще есть время.

Хейнрици уверил, что в оставшееся время будут предприняты все возможные меры, однако добавил:

— Тренировки не дадут войскам опыта боевых действий, а именно этого им не хватает.

Гитлер отмахнулся от этой теории:

— Хорошие командиры обеспечат необходимый опыт, и, в любом случае, русские посылают в бой далеко не лучшие войска. Силы Сталина, — заявил Гитлер, — иссякают, и у него остались лишь солдаты-рабы, чьи возможности чрезвычайно ограниченны.

Какая невероятная дезинформация, подумал Хейнрици и решительно возразил:

— Мой фюрер, русские войска и боеспособны, и многочисленны. — Генерал понял, что пришло время довести до сознания фюрера правду об отчаянной ситуации: — Я должен сообщить вам, что после перевода бронетанковых соединений Шернеру все мои войска — хорошие и плохие — придется использовать на передовой. Резервов нет. Вообще никаких резервов нет. Выдержат ли войска артиллерийский обстрел, предваряющий наступление? Недолго, возможно. Однако в таком наступлении, какое мы ожидаем, каждая наша дивизия будет терять по батальону в день. Это означает, что по всему переднему краю мы будем терять войска [211] со скоростью дивизия в неделю. Мы не можем позволить себе такие потери. Нам нечем их возместить. — Хейнрици умолк, отметил, что все не сводят с него глаз, и продолжил так же категорично: — Мой фюрер, реальность такова, что мы сможем продержаться в лучшем случае несколько дней. — Он обвел взглядом присутствующих. — А потом все закончится.

Воцарилась мертвая тишина. Хейнрици знал, что его цифры невозможно оспорить: все присутствовавшие были знакомы со статистикой потерь не хуже его самого. Разница заключалась лишь в том, что никто, кроме него, не желал об этом говорить.

Первым удушливую тишину нарушил Геринг:

— Мой фюрер, я немедленно предоставлю в ваше распоряжение 100 тысяч солдат люфтваффе. Они прибудут на Одерский фронт через несколько дней.

Гиммлер взглянул на Геринга, своего главного соперника, затем на Гитлера, будто оценивая реакцию фюрера, затем раздался его пронзительный голос:

— Мой фюрер, СС сочтет за честь отправить на Одерский фронт 25 тысяч бойцов.

Дениц сделал попытку обойти соперников. Он уже отправил Хейнрици дивизию моряков, а теперь заявил, что это еще не все:

— Мой фюрер, 12 тысяч моряков будут немедлено списаны с кораблей и переброшены на Одер.

Хейнрици изумленно смотрел на них. Они торговались, словно на аукционе, ставя на кон чужие жизни, бросая в бой неподготовленные, плохо экипированные части из своих личных резервов. Они взвинчивали цену не для спасения Германии, а для того, чтобы произвести впечатление на Гитлера. Аукционная лихорадка оказалась заразительной. Все заговорили хором, предлагая части, которые можно было бы высвободить для Одерского фронта. Кто-то задал вопрос о численности резервной армии, и Гитлер закричал: «Буле! Буле!»

Этот крик подхватила толпа ожидавших в коридоре генералов и адъютантов, уже перешедших от кофе к коньяку: «Буле! Буле! Где Буле?» Шум усилился, когда генерал-майор Вальтер Буле, ведавший в штабе вопросами материально-технического обеспечения и резервов, протиснулся через [212] толпу в конференц-зал. Хейнрици лишь взглянул на него и с отвращением отвернулся. Буле был пьян и распространял алкогольные пары{34}.

Все остальные, включая Гитлера, казалось, ничего не заметили, или им было безразлично. Фюрер задал Буле несколько вопросов: о резервах, количестве солдат, стрелкового оружия и боеприпасов. Буле отвечал еле ворочая языком и довольно глупо, как подумал Хейнрици, но его ответы, похоже, удовлетворили Гитлера. Он понял из ответов Буле, что в так называемой резервной армии можно наскрести еще 13 000 человек.

Отпустив Буле, Гитлер повернулся к Хейнрици:

— Ну вот. У вас есть 150 тысяч человек — около двенадцати дивизий. Вот ваши резервы.

Аукцион закончился. Гитлер явно счел, что проблемы группы армий «Висла» разрешены. Однако в действительности он лишь купил Третьему рейху максимум двенадцать дней и, вероятно, за огромную цену в человеческих жизнях.

— Эти люди, — ровным голосом сказал Хейнрици, еле сдерживаясь, — не испытаны в боях. Они находились в тылу, в кабинетах, на кораблях, в ремонтных частях на базах люфтваффе... Они никогда не сражались на фронте. Они не видели ни одного русского.

— Я предоставляю боевых летчиков, — вмешался Геринг. — Они лучшие из лучших. Некоторые части участвовали в боях при Кассино — это войска, покрывшие себя славой. — Геринг раскраснелся, жарко и многословно убеждая Хейнрици. — Эти люди обладают железной волей, отвагой и — безусловно — опытом.

Дениц тоже разгневался.

— Говорю вам, — набросился он на Хейнрици, — экипажи боевых кораблей ни в чем не уступают вашим солдатам вермахта.

На мгновение Хейнрици потерял самообладание.

— А вам не кажется, что между морским и сухопутным сражениями существует огромная разница? — зло спросил он. — Я говорю вам, на фронте все эти люди будут уничтожены! Уничтожены! [213] Если неожиданный взрыв Хейнрици и шокировал Гитлера, он это никак не показал. Пока другие кипели от злости, Гитлер казался все более спокойным.

— Хорошо, — сказал он. — Мы расположим эти резервные войска на тыловых позициях километрах в восьми позади линии фронта. Передовая примет на себя шоковый удар русского артобстрела, а резервы тем временем подготовятся к сражению и, если русские прорвутся, вступят в бой. Чтобы в случае прорыва русских отбросить их, вам потребуются бронетанковые дивизии. — Гитлер смотрел на Хейнрици, словно ожидал, что тот поймет, как все просто, и наконец перестанет спорить.

Хейнрици не считал ситуацию простой.

— Вы забрали у меня самые опытные и боеспособные бронетанковые соединения. Группа армий подала просьбу о их возвращении. — Хейнрици отчеканивал каждое слово. — Я должен вернуть их.

За спиной Хейнрици дернулся адъютант Гитлера Бургдорф и сердито зашептал ему в ухо:

— Заканчивайте! Вы должны закончить. Хейнрици не подчинился.

— Мой фюрер, — повторил он, не обращая внимания на Бургдорфа. — Я должен получить назад эти бронетанковые части.

Гитлер почти сконфуженно взмахнул рукой.

— Мне очень жаль, но я должен забрать их у вас. Ваши танки необходимее вашему южному соседу. Очевидно, что главное наступление русских нацелено не на Берлин. Наблюдается большая концентрация вражеских войск южнее вашего фронта в Саксонии. — Гитлер указал рукой на русские позиции на Одере. — Все это, — заявил он усталым, полным скуки голосом, — просто вспомогательное и отвлекающее наступление. Главный удар врага будет направлен не на Берлин, а туда. — Драматическим жестом Гитлер ткнул пальцем в Прагу. — Следовательно, группа армий «Висла» вполне сможет выдержать вспомогательное наступление.

Хейнрици недоверчиво уставился на Гитлера{35}. [214]

Затем он перевел взгляд на Кребса; безусловно, начальнику генштаба ОКХ все это должно казаться таким же неразумным.

— Ничто из имеющейся у нас информации, — стал объяснять Кребс, — не указывает на то, что оценка ситуации фюрером неверна.

Ну что же, Хейнрици сделал все, что мог.

— Мой фюрер, — в заключение сказал он, — я принял все необходимые меры для подготовки войск к русской атаке. Я не могу считать эти 150 тысяч человек резервом. Я также никак не могу уменьшить те чудовищные потери, которые мы несомненно понесем. Мой долг — предупредить об этом. Я также считаю своим долгом сказать вам, что не могу гарантировать отражение атаки.

Гитлер вдруг оживился и, с трудом поднявшись на ноги, ударил кулаком по столу.

— Вера! — завопил он. — Вера и глубокая убежденность в успехе возместят все нехватки! Каждый командир должен быть уверен! Вы! — Он ткнул пальцем в Хейнрици. — Вы должны излучать эту веру! Вы должны внушить эту веру вашим войскам!

Хейнрици не мигая смотрел на Гитлера.

— Мой фюрер, я должен повторить — мой долг повторить, что только надежда и вера не выиграют это сражение.

Опять за его спиной раздался шепот: «Заканчивайте! Заканчивайте!»

Но Гитлер даже не слушал Хейнрици.

— Говорю вам, генерал-полковник, — завопил он, — если вы чувствуете, что выиграете это сражение, оно будет выиграно, будет выиграно! Если внушить вашим войскам ту же веру, они добьются победы и величайшего военного успеха!

В последовавшем напряженном молчании побледневший Хейнрици собрал свои документы и передал их Айсману. Все в той же тишине оба офицера покинули помещение. В коридоре им сказали, что авианалет продолжается, и они остались ждать в оцепенении, почти не слыша продолжающейся вокруг болтовни.

Через несколько минут им разрешили покинуть бункер. Они поднялись по лестнице и вышли в сад. Там, в первый [215] раз после того, как они вышли из конференц-зала, Хейнрици заговорил.

— Все бесполезно, — устало сказал он. — С тем же успехом можно пытаться стянуть луну на землю. — Он поднял глаза на тяжелые облака дыма, повисшие над городом, и тихо повторил: — Все напрасно. Все напрасно{36}.