«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

Генерал-полковник Михаил Ефимович Катуков, командир 1-й гвардейской танковой армии, также нетерпеливо ждал начала штурма, однако он был благодарен отсрочке. Его люди нуждались в отдыхе, а его ремонтным бригадам требовалось время, чтобы привести в порядок технику. «Танки прошли по прямой около 570 километров, — сказал он одному из своих командиров корпусов, генералу Гетману, после того как они достигли Одера. — Однако, Андрей Лаврентьевич, их спидометры показывают более 2000. У человека нет спидометра, и никто не знает, какой износ у него».

Гетман согласился. Он не сомневался в том, что немцы будут сокрушены и Берлин капитулирует, но и он был рад возможности перегруппироваться. «По азбуке войны, товарищ генерал, — сказал он Катукову, — победа достигается не взятием городов, а уничтожением врага. В 1812 году Наполеон это забыл. Он потерял Москву, а ведь Наполеон был неплохим полководцем».

Примерно такое же настроение царило и в других армейских штабах по всему фронту. Хотя не терпелось покончить с отсрочкой, все неустанно пользовались передышкой, ибо ни у кого не было иллюзий: предстояло жестокое сражение. Маршалы Жуков, Рокоссовский и Конев получили пугающие доклады о том, с чем могут столкнуться. По оценкам их разведки, укрепрайон обороняло более миллиона немцев, и до трех миллионов гражданских лиц могли встать на защиту Берлина. Если доклады точны, противник превосходил Красную армию более чем в три раза.

Когда начнется штурм? Об этом маршалы еще не знали. Огромная группа армий Жукова должна была брать город, но и это могло измениться. Точно так, как англо-американские армии на Западном фронте ждали слова «Вперед» от Эйзенхауэра, командиры Красной армии ждали приказа своего Верховного главнокомандующего. Более всего остального маршалов беспокоила скорость, с которой англо-американцы продвигались от Рейна. С каждым днем они все ближе подходили к Эльбе... и к Берлину. Если Москва вскоре не отдаст приказ к штурму, британцы и американцы могут войти в город раньше Красной армии. Но пока Иосиф Сталин не произнес слово: «Вперед!», казалось, он сам чего-то ждет. [140]

Часть четвертая.

Решение

Глава 1

Бесконечный поток грузовиков с армейской амуницией грохотал по узкой, пыльной главной улице французского городка. Колонны направлялись на северо-восток в долгий путь к Рейну и Западному фронту. Останавливаться запрещалось; повсюду стояли военные полицейские, регулирующие транспортный поток. В любом случае у водителей не было причин останавливаться. Это был всего лишь еще один сонный французский городишко с обязательным собором, еще один контрольно-пропускной пункт на скоростном шоссе Ред Бол. Водители еще не знали, что Реймс в данный момент стал, быть может, самым важным городом в Европе.

Веками бушевали сражения за этот стратегический перекресток в Северо-Восточной Франции. Готический собор, величественно возвышавшийся в центре города, за свою историю неоднократно подвергался обстрелам, и каждый раз его восстанавливали. На его месте или в его святилище короновались все французские монархи от Хлодвига I в 496 году до Людовика XVI в 1774-м. Нынешняя война, к счастью, пощадила город и его памятник. Теперь в тени огромного, с двумя шпилями, кафедрального собора разместился штаб еще одного великого лидера — Дуайта Д. Эйзенхауэра.

Штаб Верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами скрывался в переулке рядом с железнодорожной станцией в неприметном современном трехэтажном здании. Здание принадлежало Колледжу современной техники, бывшей технической школе для мальчиков. [141]

Похожая на красно-кирпичную коробку с внутренним двором, школа была рассчитана более чем на 1500 студентов. Штабисты называли ее «маленькая красная сельская школа». Может быть, она казалась маленькой из-за требований, предъявляемых штабом Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами: с 1944 года число штабистов почти удвоилось и теперь составляло около 1200 офицеров и 4000 военнослужащих рядового и сержантского состава. В результате колледж смог вместить только Верховного главнокомандующего, офицеров его генерального штаба и их отделы. Остальные работали в других зданиях по всему Реймсу.

В классной комнате на третьем этаже, которую Эйзенхауэр использовал как свой кабинет, генерал работал почти непрерывно весь день. Комната была маленькой, обстановка — спартанской. Два окна, выходящие на улицу, занавешены светомаскировочными шторами. На натертом дубовом полу — несколько кресел, и больше ничего. В одном конце комнаты, в нише, на невысоком возвышении для учителя теперь стоял письменный стол Эйзенхауэра. На столе — синий кожаный письменный прибор, фотографии жены и сына в кожаных рамках и два черных телефона — один для обычной связи, другой — специальный инструмент для «зашифрованных» переговоров с Вашингтоном и Лондоном. И несколько пепельниц, так как Верховный главнокомандующий был заядлым курильщиком, выкуривавшим более шестидесяти сигарет в день{19}.

Позади письменного стола стоял личный генеральский флаг, а в противоположном углу — флаг США.

Накануне днем Эйзенхауэр слетал в Париж на пресс-конференцию. Главной новостью была победа на Рейне. Верховный главнокомандующий объявил, что основная вражеская оборона на западе сокрушена. Хотя Эйзенхауэр сказал репортерам, что не хочет «с легкостью отзываться о войне, поскольку немцы намереваются драться до конца», по его мнению, немцы — «разбитый враг». Берлин на пресс-конференции был упомянут вскользь. Один из репортеров спросил, кто доберется до столицы первым, «русские или [142] мы?». Эйзенхауэр ответил, что, по его мнению, «одно расстояние позволит русским дойти первыми», однако быстро добавил, что не «хотел бы делать какие-либо прогнозы; хотя русским «ближе», им противостоят «основные силы германских войск».

Ночь Эйзенхауэр провел в отеле «Рафаэль», затем, покинув Париж сразу после рассвета, прилетел в Реймс. В 7.45 утра он уже был в своем кабинете и проводил совещание с начальником штаба генерал-лейтенантом Уолтером Беделлом Смитом. В генеральской синей кожаной папке с застежкой уже лежали штук двадцать телеграмм, пришедших за ночь. Ответить на них мог только Верховный главнокомандующий, ибо все они имели пометку высшей секретности: «Только для Эйзенхауэра». Среди них было послание Монтгомери, в котором он искал одобрения своего броска к Эльбе и Берлину. Однако самой важной была телеграмма от человека, которому подчинялся Эйзенхауэр: начальника штаба США генерала Джорджа К. Маршалла. По случайному стечению обстоятельств обе телеграммы прибыли в штаб Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами накануне вечером с разницей в два часа, и обеим предстояло серьезно повлиять на Эйзенхауэра. В эту среду, 28 марта, телеграммы послужили катализатором в окончательной кристаллизации стратегии Верховного главнокомандующего, которой он будет следовать до конца войны.

Месяцами ранее Объединенный комитет начальников штабов сформулировал миссию Эйзенхауэра как Верховного главнокомандующего одним предложением: «Вы вступите на континент Европа и совместно с другими объединенными нациями осуществите операции, нацеленные на сердце Германии и уничтожение ее вооруженных сил». Эйзенхауэр блестяще выполнил эту директиву. Силой своей личности, административным талантом и тактом он сплотил военных более чем дюжины стран в самую внушительную силу в истории. Мало кто мог бы достичь этого, сведя враждебность к такому минимуму.

И все же пятидесятипятилетний Эйзенхауэр не соответствовал традиционному европейскому представлению о военном лидере. В отличие от британских генералов он не был приучен рассматривать политические цели как часть военной [143] стратегии. Хотя Эйзенхауэр был великолепным дипломатом в политике компромисса и умиротворения, он не был сведущ в тонкостях международной политики, и гордился этим. По американской военной традиции, его научили никогда не узурпировать гражданскую верховную власть. Короче говоря, он довольствовался сражениями и победами, оставляя политику государственным деятелям.

Даже сейчас, в этот поворотный момент войны, цели Эйзенхауэра оставались, как всегда, чисто военными. Ему никогда не давали политической директивы, касающейся послевоенной Германии, да он и не считал это своей проблемой. «Моя работа, — позже скажет он, — состояла в том, чтобы быстро завершить войну, уничтожить германскую армию как можно скорее».

У Эйзенхауэра были все причины ликовать по поводу того, как продвигается работа: его армии молниеносно форсировали Рейн и ворвались в Центральную Германию за двадцать один день — гораздо раньше графика. Однако их головокружительное наступление, за которым так жадно следил свободный мир, теперь требовало от Верховного главнокомандующего ряда сложных решений. Непредвиденная скорость англо-американского наступления аннулировала некоторые стратегические, давно запланированные действия. Эйзенхауэру пришлось приспосабливать свои планы к новой ситуации. Это означало изменение и переоценку ролей некоторых армий и их командующих, особенно фельдмаршала Монтгомери и его могучей 21-й группы армий.

Самое последнее сообщение Монтгомери было боевым призывом к действию. Пятидесятивосьмилетний фельдмаршал не спрашивал, как вести сражение; он требовал предоставить ему право возглавить наступление. Монтгомери быстрее большинства командующих осознал политическое значение военной ситуации и почувствовал, что захват Берлина западными союзниками жизненно важен. И он был убежден, что сделать это должна 21-я группа армий. Телеграмма Монтгомери не только свидетельствовала об упрямстве, но также делала очевидным тот факт, что между ним и Верховным главнокомандующим все еще остаются серьезные разногласия. Реакция Эйзенхауэра на телеграмму фельдмаршала, как вспоминают генерал Смит и другие [144] офицеры штаба Верховного главнокомандующего, была подобна «реакции лошади на колючку под седлом».

Ключевая разница между военными философиями Монтгомери и военными доктринами Эйзенхауэра заключалась в противопоставлении стратегии одиночного удара стратегии широкого фронта. Монтгомери и его шеф, начальник имперского генерального штаба фельдмаршал сэр Алан Брук, агитировали за молниеносный одиночный удар в сердце Германии. Почти сразу после падения Парижа, когда немцы еще были дезорганизованы и бежали из Франции, Монтгомери сначала представил свой план Эйзенхауэру. «Мы достигли той стадии, — писал он, — когда один по-настоящему мощный и полнокровный бросок к Берлину может быть успешным и, следовательно, закончит Германскую войну».

Монтгомери изложил свой план в девяти сжатых пунктах. Он убеждал, что англо-американским войскам не хватает возможностей снабжения и коммуникации для двух наступлений на Германию бок о бок. По его мнению, наступление могло быть только одно — его собственное, — что потребует «всех ресурсов материально-технического обеспечения... без ограничений». Другие операции должны продолжаться с тем материально-техническим обеспечением, которое останется. «Если, — предупреждал Монтгомери, — мы остановимся на компромиссном решении и расколем наши материально-технические ресурсы так, что ни один удар не будет полнокровным, мы продлим войну». Время является «столь важным фактором... что решение необходимо принять немедленно».

План был дерзким и изобретательным, и, с точки зрения Монтгомери, точно рассчитанным по времени. План также отмечал странную перемену в обычном подходе фельдмаршала к ведению военных действий. Как позже описывал ситуацию генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган, заместитель начальника штаба Эйзенхауэра, «если изложить ситуацию вкратце, Монтгомери, до сих пор знаменитый осмотрительностью и взвешенностью решений, вообразил, что если ему предоставят приоритет в ущерб интересам американских групп армий, то он сможет в кратчайший срок сокрушить врага, дойти до Берлина и быстро завершить войну».

В плане безусловно были элементы азартной игры. Один мощный удар двух огромных групп армий — более сорока [145] дивизий — с северо-востока на Германию мог закончиться быстрой и решительной победой, но также мог привести к полной и, вероятно, непоправимой катастрофе. С точки зрения Верховного главнокомандующего, риск сильно перевешивал любой шанс на успех, как он и объяснил Монтгомери в тактичном послании: «Соглашаясь с вашей концепцией мощного наступления на Берлин, я не согласен с тем, что он должен начаться в данный момент». Эйзенхауэр считал необходимым сначала открыть порты Тавра и Антверпена, чтобы «поддержать мощный удар в глубь Германии. Никакое перераспределение наших настоящих ресурсов не сможет оказать адекватную поддержку наступлению на Берлин». Стратегия Верховного главнокомандующего заключалась в наступлении на Германию широким фронтом, форсировании Рейна и захвате огромной промышленной долины Рура перед маршем на столицу».

Этот обмен мнениями состоялся в первую неделю сентября 1944 года. Неделю спустя в послании к командующим тремя группами армий — Монтгомери, Брэдли и Диверсу — Эйзенхауэр уточнил свой план: «Несомненно, Берлин — главный трофей, но и то самое место, где враг, по всей вероятности, сосредоточит свои главные силы. Я также уверен, что мы должны сосредоточить все наши усилия и ресурсы на быстром броске к Берлину. Однако нашу стратегию придется скоординировать со стратегией русских, поэтому мы должны рассматривать альтернативные цели».

Спектр вероятных целей, на взгляд Эйзенхауэра, был очень широким: северные немецкие порты («они могут быть оккупированы, как защита флангов при наступлении на Берлин»); важные промышленные и коммуникационные центры Ганновер, Брунсвик, Лейпциг и Дрезден («немцы могут удерживать их, как промежуточные позиции, прикрывающие Берлин»); и, наконец, в Южной Германии район Нюрнберг — Мюнхен, который следовало захватить («отрезать вражеские силы, выведенные из Италии и с Балкан»). Следовательно, предупреждал Верховный главнокомандующий, «мы должны быть готовы к одной или более из следующих ситуаций:

А. Направить войска северной и центральной групп армий на Берлин по обе стороны осей Рур — Ганновер — Берлин, или Франкфурт — Лейпциг — Берлин, или обеих осей. [146]

Б. Если русские раньше нас подойдут к Берлину, северная группа армий захватит район Ганновера и Гамбургскую группу портов. Центральная группа... захватит часть района или весь район Лейпциг — Дрезден в зависимости от прогресса русского наступления.

С. В любом случае, южная группа армий захватит Аугсбург — Мюнхен. Район Нюрнберг — Регенсбург будет захвачен центральной или южной группами... в зависимости от ситуации на тот момент».

Эйзенхауэр так резюмировал свою стратегию: «Проще говоря, я хочу наступать на Берлин самой прямой и быстрой дорогой объединенными американо-британскими силами при поддержке любых имеющихся в наличии войск, движущихся через ключевые центры и занимающих районы на флангах в общей координированной операции». Однако, добавил он, придется подождать, ибо «на данной стадии невозможно указать время этих ударов и численность этих сил».

Верна ли, ошибочна ли была «стратегия широкого фронта», но Верховным главнокомандующим оставался Эйзенхауэр, и Монтгомери приходилось подчиняться его приказам. Однако он был жестоко разочарован. Для британского народа Монти был самым популярным со времен Веллингтона полководцем (1-й герцог Веллингтон Артур Уэлсли, английский фельдмаршал и государственный деятель. В 1815 году разбил Наполеона при Ватерлоо. — Пер.), а для своих солдат и своего времени он был легендой. Многие британцы считали его самым опытным командующим на Европейском театре военных действий (он это прекрасно знал), и отклонение его плана, который, как он считал, завершил бы войну за три месяца, безумно оскорбило его{20}.

Этот спор по стратегическим вопросам, имевший место осенью 1944 года, омрачил отношения между двумя командующими, и они никогда уже полностью не восстановились.

В последующие семь месяцев Эйзенхауэр не отклонялся от своей концепции широкого координированного наступления, [147] а Монтгомери не прекращал выражать свое мнение относительно того, как, где и кто должен выиграть войну. Его собственный начальник штаба, генерал-майор сэр Фрэнсис де Гинганд, впоследствии написал: «Монтгомери... считает, что имеет полное право любыми методами отстаивать свою точку зрения: то есть цель оправдывает почти любые средства». Один из методов, которым Монтгомери воспользовался, был очень действенным. Начальник имперского генерального штаба фельдмаршал Брук считал Эйзенхауэра нерешительным. Однажды он охарактеризовал Верховного главнокомандующего как человека «необыкновенно привлекательного и в то же время с очень, очень ограниченным умом с точки зрения военной стратегии».

Эйзенхауэр был прекрасно осведомлен о едких комментариях, исходящих из военного министерства и штаба Монтгомери. Однако, если «война слухов» уязвляла его, он не подавал виду. И никогда не давал сдачи. Даже когда Брук и Монтгомери выступили за введение новой должности «командующего сухопутными силами» — нечто вроде фельдмаршала, втиснутого между Эйзенхауэром и его группами армий, — Верховный главнокомандующий не выказал гнева. В конце концов, вытерпев несколько месяцев «со стиснутыми зубами» (по выражению генерала Омара Брэдли), Эйзенхауэр не сдержался. Ситуация взорвалась после немецкого наступления в Арденнах.

Поскольку враг расколол англо-американский фронт, Эйзенхауэр был вынужден отвести все войска на северный выступ под командование Монтгомери. Отведенные войска включали две трети 12-й группы армий генерала Брэдли, то есть 1-ю и 9-ю американские армии.

После того как немцев отбросили, Монтгомери дал экстраординарную пресс-конференцию, на которой недвусмысленно намекнул, что практически единолично спас американцев от катастрофы. Фельдмаршал заявил, что он выровнял фронт, «развернул... обратил в бегство... и уничтожил врага». «Сражение было чрезвычайно интересным. Думаю, одним из самых искусных... какие я когда-либо проводил, — сказал Монтгомери. — Я использовал всю имеющуюся силу британской группы армий... таким образом, вы можете представить картину: британские войска сражаются по обе стороны американцев, получивших страшный удар». [148]

Монтгомери действительно удалось провести контрнаступление с севера и востока, и провести его превосходно.

На пресс-конференции, если воспользоваться словами Эйзенхауэра, «фельдмаршал создал впечатление, что он выступил спасителем американцев». Монтгомери не позаботился упомянуть ни о роли, которую сыграли Брэдли, Паттон и другие американские командующие, ни о том, что на каждого британского солдата, принимавшего участие в сражении, приходилось от тридцати до сорока американцев. А самое главное, он забыл отметить, что там, где погиб один британский солдат, погибло от сорока до шестидесяти американских{21}.

«Мне вообще не следовало созывать ту пресс-конференцию, — сказал Монтгомери автору в 1963 году. — Американцы в то время казались чересчур чувствительными, многие их генералы не любили меня, и, что бы я ни сказал, все было бы неправильно».