«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

* * *

— Вы уверены? Вы абсолютно уверены?

Иессен-Шмидт кивнул:

— Именно такую информацию я получил, и у меня нет причин сомневаться.

Мужчины в молчании смотрели друг на друга. Уже несколько месяцев в них поддерживали убежденность в том, что войска Эйзенхауэра возьмут Берлин, однако новости, принесенные Вибергу Иессен-Шмидтом через весь город, разбили все их надежды. Курьер, только что прибывший из Швеции, привез известие особой важности из Лондона. Агентов предупредили, чтобы они не ждали англо-американцев.

Все те долгие месяцы, что Виберг вел в Берлине двойную жизнь, он рассматривал самые разные возможности, но только не эту. Даже сейчас он не мог до конца поверить услышанному. Изменение плана никак не влияло на их работу, по крайней мере на данный момент: они должны продолжать посылать информацию, а Виберг, как «кладовщик», все так же должен распределять снаряжение между агентами, когда и если придет приказ. Однако, насколько знал Виберг, пока очень мало квалифицированных специалистов и саботажников прибыло в город. Иессен-Шмидт несколько недель ждал единственного человека — радиотехника, который должен был собрать радиопередатчик и радиоприемник, все еще лежавший в куче угля в подвале Виберга. Виберг угрюмо спросил себя, прибудет ли кто-нибудь вообще и потребуется ли когда-нибудь их снаряжение, хранить которое с каждым днем становилось все опаснее. Немцы могли найти его. Хуже того, его могли найти русские. Виберг надеялся, что Лондон предупредил восточных союзников о маленькой группе шпионов в Берлине. Если нет, будет очень трудно объяснить существование такого большого запаса военного снаряжения и боеприпасов.

Для тревоги у Виберга была и личная причина. После долгих лет вдовства он недавно познакомился с молодой женщиной Инге Мюллер. После окончания войны они собирались пожениться. Теперь Виберг сомневался в безопасности Инге в случае прихода русских. Ему казалось, что маленькая группка заговорщиков обречена на гибель в адском котле, в который скоро превратится Берлин. Он пытался подавить свои страхи, но никогда прежде он не испытывал такого уныния. Их бросили на произвол судьбы. [294]

* * *

Несколько укротив гнев, Катуков повернулся к своим офицерам и, подбоченясь, недоверчиво покачал головой: «Эти гитлеровские дьяволы! За всю войну не встречал подобного сопротивления... Я сам выясню, что нас задерживает, черт побери». Несмотря ни на что, он должен был взять высоты к утру, чтобы Жуков смог выйти на оперативный простор.

Войска маршала Конева прорвали немецкую оборону южнее по восемнадцатимильному фронту западнее Нейсе. Его армии стремительно форсировали реку. Они уже навели двадцать мостов, выдерживающих танки (некоторые мосты могли выдержать шестьдесят тонн), двадцать одну паромную переправу и семнадцать легких десантных мостов. Бомбардировщики-штурмовики расчищали дорогу, и танкисты Конева углубились на десять миль за линию вражеского фронта менее чем за восемь часов сражения. Теперь Коневу оставалась всего двадцать одна миля до Люббена, пункта, который Сталин определил как границу между его войсками и войсками Жукова. Там танкисты Конева повернут на северо-запад и направятся к главному шоссе, ведущему через Цоссен в Берлин. На картах это шоссе называлось «имперское шоссе 96» — шоссе, которое фельдмаршал Герд фон Рундштедт назвал «Der Weg zur Ewigkeit» — «Дорога в вечность».

* * *

И как ни поразительно, люди продолжали заниматься своими делами. Они нервничали, им было все труднее сохранять видимость нормальной жизни, но все старались.

На каждой остановке молочника Рихарда Погановска донимали вопросами. Его покупатели явно полагали, что он знает больше кого бы то ни было. Однако обычно бодрый Погановска не мог ничего ответить: он боялся, как и его клиенты. В гостиной дома высокопоставленного нациста из почтового ведомства все еще висел портрет Адольфа Гитлера, но даже это уже не утешало Рихарда.

Он обрадовался, увидев своего юного друга, тринадцатилетнюю Додо Маркардт, терпеливо поджидающую на углу во Фриденау. Она часто проезжала с ним пару кварталов и неизменно поднимала его настроение. Додо села рядом с его собачкой Полди и принялась весело болтать, но сегодня Рихарду трудно было сосредоточиться. На стенах полуразрушенных зданий появились написанные краской призывы, и он без энтузиазма разглядывал их: «Берлин останется немецким», «Победа или рабство», «Вена снова будет немецкой» и «Кто верит в Гитлера, верит в победу». Погановска остановился там, где всегда оставлял Додо, и снял девочку с тележки. Она улыбнулась: «До завтра, господин молочник». — «До завтра, Додо». Рихард Погановска снова взобрался в тележку, тоскливо размышляя, сколько еще «завтра» у них осталось.

Пастор Артур Лекшейдт, проводивший панихиду на кладбище около разрушенной церкви, не думал, что можно страдать сильнее, чем сейчас. Казалось, прошла вечность с тех пор, как была разрушена его прекрасная Меланхтонская церковь. За прошедшие несколько недель столько людей [296] было убито во время авианалетов, что служка, ведущий церковные книги, больше не регистрировал смерти. Лекшейдт стоял на краю братской могилы, в которую положили тела сорока жертв ночного налета. На заупокойной службе присутствовало лишь несколько человек. Когда пастор закончил, большинство удалились, осталась только одна девушка. Она сказала пастору, что среди погибших ее брат, и испуганно добавила: «Он был членом СС, он не был прихожанином этой церкви... Вы помолитесь за него?» Лекшейдт кивнул. Он не соглашался с нацистами и эсэсовцами, но, как сказал он девушке, «нельзя отказать умершему человеку в слове Божьем». Склонив голову, он произнес: «Господи, не прячь свое лицо от меня... мои дни прошли, как тень... моя жизнь ничто перед Тобой... мое время в Твоих руках...» На ближайшей стене кто-то ночью нацарапал слова: «Германия победит».

Мать-настоятельница Кунегундес с нетерпением ждала, чтобы все это наконец закончилось. Далемский дом — монастырь и роддом, — управляемый миссией сестер Пресвятого Сердца, в своем религиозном затворничестве представлял собой островок в Вильмерсдорфе, однако маленькая, кругленькая, энергичная мать-настоятельница имела внешние источники информации. Далемский пресс-клуб на вилле министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа прямо напротив монастыря закрылся лишь накануне ночью. От друзей-журналистов, которые пришли попрощаться, мать-настоятельница узнала, что конец близок и что битва за город разразится через несколько дней. Решительная мать-настоятельница надеялась, что битва будет недолгой. Всего несколько дней назад сбитый самолет союзников упал в ее сад, пробив крышу монастыря. Опасность подобралась слишком близко. Давно пора закончиться этой глупой и ужасной войне. А пока матери-настоятельнице надо было заботиться о двухстах душах: 107 новорожденных (из которых 91 был незаконнорожденным), 32 матерях и 60 монахинях и послушницах).

Хотя у сестер было вполне достаточно работы, мать-настоятельница поручила им еще больше. С помощью сторожа несколько монахинь рисовали белой краской огромные круги с яркими красными крестами на стенах здания и на новой крыше из толя, перекрывавшей весь второй этаж [297] (третий этаж исчез вместе со старой крышей). Реалистичная мать-настоятельница поручила санитаркам переоборудовать столовую и комнаты отдыха в пункты первой медицинской помощи. Столовая медсестер, ставшая часовней, день и ночь освещалась свечами; подвал теперь был разделен на детские комнаты и крохотные кельи. Мать-настоятельница даже приказала заложить кирпичом и зацементировать здесь все окна и еще завалить их снаружи мешками с песком. Как обычно, она была ко всему готова. Только к одному она просто не знала, как подготовиться: она всецело разделяла тревогу их духовника и наставника, отца Бернарда Хаппиха: женщины могут быть изнасилованы оккупационными войсками. Отец Хаппих собирался поговорить об этом с сестрами 23 апреля. Сейчас, в свете сведений, полученных от друзей-журналистов, мать-настоятельница Кунегундес надеялась, что он успеет это сделать. Ей казалось, что русские могут войти в город в любой момент.

В ожидании новостей берлинцы маскировали свою тревогу черным юмором. В городе появилось новое приветствие. Совершенно незнакомые люди пожимали друг другу руки и подбадривали: «Bleib übrig» — «Желаю выжить». Многие берлинцы пародировали радиообращение Геббельса десятидневной давности. Настоятельно убеждая, что судьба Германии внезапно переменится, он произнес: «Фюрер знает точный час перемены. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в это время величайшего внешнего и внутреннего стресса стали свидетелями чуда». Теперь эти слова повторялись повсюду, обычно с насмешливой имитацией гипнотизирующего стиля министра пропаганды. В обиход вошла еще одна поговорка. «Нам вовсе не о чем беспокоиться, — торжественно уверяли люди друг друга. — Gröfaz спасет нас». Gröfaz — давнее прозвище, которым берлинцы наградили Гитлера; аббревиатура от «Grösster feldherr aller Zeiten» — величайший генерал всех времен.

Даже под угрозой обстрела русской артиллерией подавляющее большинство берлинских промышленных концернов продолжало производить продукцию. Снаряды и патроны отправлялись на фронт прямо с заводов в Шпандау. Электрооборудование производилось на заводе Сименса в Сименсштадте; огромное количество шарикоподшипников и металлорежущих станков выпускали заводы в Мариенфельде, [298] Вейсензе и Эркнере; орудийные стволы и лафеты создавались на заводе «Рейнметалл-Борзиг» в Тегеле; танки, грузовики и самоходные орудия с грохотом скатывались с конвейеров Алкетта в Рулебене; а танки, отремонтированные на заводе Круппа и Друкенмюллера в Темпельхофе, рабочие отправляли прямо в войска. Время поджимало настолько, что руководство даже предлагало иностранным рабочим — по желанию — переправлять танки на фронт. Французский рабочий Жак Делоне отказался наотрез. «Ты поступил очень мудро, — сказал ему водитель танка, вернувшийся на завод во второй половине дня. — Знаешь, куда мы пригнали те танки? Прямо на передовую».

Продолжали функционировать не только заводы, но и предприятия сферы обслуживания, и коммунальные предприятия. На главной метеостанции в Потсдаме метеорологи выполняли рутинные наблюдения: в полдень температура была 65 градусов по Фаренгейту, а к полуночи, как и ожидалось, упала до 40 градусов. Небо было чистым, лишь с редкими облаками, дул слабый юго-западный ветер, который к вечеру сменится на юго-восточный. Перемену погоды предсказывали на семнадцатое — низкая облачность, вероятны грозы.

Отчасти потому, что погода стояла прекрасная, улицы были полны народа. Домохозяйки не знали, что принесет будущее, и закупали все, что могли найти. Каждая лавка могла похвастаться собственной длинной очередью. В Кепенике Роберт и Ханна Шульце три часа простояли за хлебом. Кто знает, когда доведется в следующий раз купить хлеб? Как тысячи берлинцев, чета Шульце пыталась найти способ позабыть о тревогах. В этот день, бросив вызов капризному общественному транспорту, они шесть раз пересаживались с автобусов на трамваи, чтобы добраться в Шарлоттенбург — в кинотеатр. Это было их третье за неделю подобное приключение. В разных районах они смотрели фильм «Человек, похожий на Максимилиана»; «Ангел с лирой» и «Большой номер». «Большой номер» был фильмом о цирке, и Роберту он понравился больше всех остальных на этой неделе.

Французский военнопленный Раймон Легатьер решил, что в неразберихе, царившей в военном штабе на Бендлер-штрассе, его отсутствия никто не заметит, и потихоньку [299] взял выходной на вторую половину дня. В эти дни охранникам, похоже, было не до заключенных. Легатьеру удалось достать билет в кинотеатр около Потсдамер-плац, предназначенный для немецких солдат. Сейчас он расслабленно сидел в темноте, а на экране разворачивалось действие картины, созданной по заказу министерства пропаганды Геббельса. Это был цветной исторический фильм под названием «Кольберг», рассказывавший о героической обороне померанского города графом фон Гнейзенау во время наполеоновских войн. Легатьера заворожил не столько фильм, сколько поведение окружавших его солдат. Они были в полном плену иллюзий. Кричали «Ура!», аплодировали, окликали друг друга, словно перенеслись в сагу об одной из легендарных военных личностей Германии. Легатьеру пришло в голову, что очень скоро этим солдатам представится шанс самим стать героями.