Бернард Вербер Танатонавты

257 — ДОКАТИЛИСЬ

Фредди-младший подрастал, а наш интерес к танатонавтике падал, хотя среди широкой публики он, напротив, не переставал шириться.

Я все больше и больше замыкался в единственной вселенной: моей семье. Мир распахнулся, а я запахнулся. В ту эпоху моего существования я был уверен, что главное в жизни — это жениться, заиметь детей и построить достаточно прочную семейную ячейку, чтобы она просуществовала как можно дольше. Здоровая семейная жизнь, таким образом, продолжается до тех пор, пока не станет атавизмом, и заодно позволяет избежать появления детей с эмоционально-психическими нарушениями, тиранических или же апатичных.

Я был счастлив, любил Розу, страстно занимался интеллектуальным пробуждением Фредди-младшего. Я привил ему вкус к чтению, как раньше сам перенял это от Рауля. Роза учила его наблюдать звезды. Когда-то созерцание звезд показывало проблемы человечества в перспективе. Теперь же, из-за нас, человечество само изменилось.

Мне казалось, что передавая Фредди свою жажду к чтению, я даю ему свободу, через которую он сам потом займется самообразованием. Каждый вечер я рассказывал своему сыну то, что считал самым увлекательным с точки зрения трехлетнего ребенка: легенды, сказки, мифы, короткие истории с интересными сценами.

Но за стенами нашей уютной квартирки на общество, не переставая, обрушивались — с некоторой задержкой, не без того — ударные волны танатонавтического движения, пионерами которого мы были.

Как-то Стефании довелось пережить весьма нервный день. Какой-то незнакомец приблизился к ней на улице и предложил весьма кругленькую сумму. Не «за переспать», а просто так, от чистого великодушия! Ей пришлось устроить драку, чтоб избавиться от сего назойливого предложения.

— Я уже по горло сыта всеми этими ханжами, лицемерами, гнилыми доброхотами!

— Может, тебе нравятся бандиты с большой дороги? — спросила Роза. — У тебя бред!

От гнева Стефания стала вся красной.

— У меня бред?! Раньше как было: если кто-то вел себя благородно, так только потому, что сам этого хотел. У него был выбор: быть добрым или злым, он был свободен выбрать добро. А теперь? Весь свет добр из чистого суеверия! Все трясутся, что будет, когда их вызовут на экзамен. Вот это и есть бред!

Тут в дверях, которые уже никто не пытался закрывать, появился какой-то попрошайка, одетый в обноски, ясно указывающие на его профессию. Он совершенно невозмутимо прошел к нашему холодильнику и вытащил оттуда бутерброд с копченым лососем и банку холодного пива. После чего придвинул стул и сел к нам за столик, с интересом ожидая продолжения разговора и готовый сам в нем поучаствовать.

Стефания бросилась на него и, раньше, чем он успел понять, что к чему, выхватила из его рук оба ценнейших предмета.

— Как вам не стыдно! — воскликнула она.

Тот пялился, разинув рот, на итальянку, которая была вне себя. После всех этих открытых дверей, он и все ему подобные привыкли входить в любую квартиру и там брать, что заблагорассудится.

— Да вы… вы… вы ненормальная! — забормотал он.

— Ты, деревенщина, тебя что, не учили, что стучаться надо?!

Бомж оскорбился:

— Вы смеете отказать мне в милостыни?!

— Да кто тебе отказывает? Тебе говорят просто, что ты весь дом уже провонял своим дерьмом!

Человечишка повернулся к нам с Розой, будто призывая в свидетели.

— Это ей все в узелки пойдет, пусть даже и не думает… Если она отказывает мне в милостыни, ей запишут кучу штрафных очков в карму!

Мы обеспокоено уставились на Стефанию.

Злорадно ухмыляясь, бомж тоже буравил ее глазками.

— Хорошо, я уйду. Но потом особенно не удивляйтесь, что родитесь… (он на мгновение задумался, подыскивая наказание) родитесь с опухолью в мозгу.

Не обращая внимания на вонь, Стефания вплотную придвинулась к нему.

— Чего-чего?

Тот опять усмехнулся и с издевкой громко подтвердил:

— Я говорю, опухоль, рак в мозгу.

Я не заметил, когда итальянка успела отвести руку, но зато стаканы на столе задрожали от звука пощечин.

Бомж был скорее поражен, чем обозлен. Эта дамочка осмелилась ударить просящего милостыню! Он растер пылающие щеки.

— Вы меня избили! — заявил он, вытаращив глаза.

— А как же. Могу еще надавать, мне ничего не стоит. Рак? Отлично. А пока что могу скоротать ожидание в забавах. Например, если ты через секунду отсюда не уберешься, я врежу тебе коленом туда, куда мне хочется.

— Она меня избила, она меня избила, — тут же заныл нищий.

И тут ему внезапно пришло в голову, что эта пара оплеух возвела его чуть ли не до ранга мученика. Стать жертвой агрессивной, необузданной мегеры — это наверняка принесет ворох премиальных очков.

Он выбежал за дверь совершенно осчастливленный.

Стефания обернулась к нам.

Смахнула рукой пот со лба.

— Даю слово, они все уже ошалели! — воскликнула она.

Мы не знали, что сказать. Честно признаться, в ту минуту мы с Розой дрожали за нашу подругу. Правда ли она родится с опухолью?

— Не надо было тебе так рисковать. Никогда не знаешь…, — начал было я.

Она оборвала меня безо всяких церемоний.

— Вы что, не видите, что теперь наш мир населен одними только слизняками? Ни тебе эмоций, ни страхов, ни конфликтов! Вокруг сплошные трусы, бесхребетные, суеверные червяки. Они не добрые. Они просто эгоисты. Дрожат только за свою карму. Делают добро, только чтоб обеспечить себе местечко получше в следующей жизни. Вот что меня бесит!

Я внезапно осознал, что и я тоже, в глубине, всегда был добрым из-за собственного эгоизма. А еще из-за лени, чтобы не осложнять себе жизнь. Быть злодеем, значит серьезно и плотно заниматься другими людьми, размышлять, как к ним можно подобраться, изобретать разные грязные приемчики. А вот быть добрым, кротким — это значит никого не трогать, да и самому на рожон не лезть. Кротость, это, знаете ли, самооправдание для равнодушных.

Стефания мерила нашу гостиную, как лев в клетке.

— Я вами уже сыта вот по сюда. По самые уши сыта этой вашей добротой. Меня тошнит от всех этих людишек с той самой поры, как мы открыли им тайну, что должна оставаться тайной. Желаю здравствовать, дорогие танатонавты! С меня хватит.

И с этими словами она вышла вон.

Стефания собрала свои вещи и покинула «Соломенные Горки», даже не попрощавшись с Раулем, хотя тот, пусть даже и пьяный, все равно оставался ее мужем.