Борис Ельцин Исповедь на заданную тему Ельцин Борис Исповедь на заданную тему

Несколько раз он ставил вопрос в горкоме, чтобы меня сняли с работы, а я уже был начальником управления. С коллективом я неплохо сработался, горком не давал меня уволить, в это время вторым секретарем работал Федор Михайлович Морщаков - человек интересный, умный - он не раз меня выручал.

Однажды управляющий мне в один год объявил семнадцать выговоров - это было рекордом. 31 декабря я собрал все выговоры, пришел к нему, выложил их на стол и сказал: "Только первый выговор в следующем году объявите, и я устрою скандал. Имейте в виду". Второго января я уже имел выговор за то, что мы не работали первого. Первое января - праздник, выходной, но тем не менее, по мнению управляющего, надо было работать. Я решил бороться с этим выговором. Пошел по всем инстанциям. Мне его отменили. И после этого он уже был более осторожен.

Потом он подал на меня в суд. Попытался поймать на неточно сделанной финансовой отчетности. Истцом со стороны треста выступал главный бухгалтер, а я, соответственно, ответчиком. Сижу на скамеечке в районном суде, доказываю, что ничего здесь подсудного и криминального нет. Умный судья, к счастью, оказался. Когда объявлял решение, сказал буквально следующее: "В действиях каждого руководителя может или должна быть доля риска. Главное, чтобы эта доля риска была оправданной. В данном случае в действиях Ельцина риск как раз был оправдан. Поэтому решение суда: Ельцина полностью оправдать, а все издержки суда отнести за счет истца, то есть за счет треста "Южгорстрой"". Это был сильный удар и по главному бухгалтеру, и по управляющему, суд этот вдохновил как-то и меня. Правда, главный бухгалтер не забыл своего унижения и, будучи членом парткома треста, попытался меня ущипнуть во время приема в партию.

Среди многочисленных вопросов на парткоме он задает мне такой: "На какой странице, в каком томе "Капитала" Маркса говорится о товарно-денежных отношениях?" Я, уверенный, что он и в руках не держал Маркса и, конечно, не знает ни тома, ни страницы и вообще понятия не имеет, что такое товарно-денежные отношения, тут же и в шутку и всерьез ответил: "Второй том, страница триста восемьдесят семь". Причем сказал быстро, не задумываясь. На что он глубокомысленно заметил: "Молодец, хорошо знаешь Маркса". В общем, приняли меня.

Самодурство управляющего продолжалось до тех пор, пока меня не направили на работу главным инженером комбината, который был крупнее, чем его трест.

И еще, пожалуй, стоит вспомнить, как мне объявляли строгий выговор с занесением в учетную карточку по партийной линии на бюро городского комитета партии. Я только что стал начальником стройуправления. До меня начальником был жуткий разгильдяй, пьяница, - все, что можно было завалить, он завалил, в том числе и строительство школы-интерната. В сентябре, когда я пришел на его место, шла кладка первого этажа, а должно было быть четыре. То есть объект был похоронен заранее, и никакими усилиями его сдать в конце года было нельзя. И вот в начале года в райкоме меня принимают в партию, выдают партийный билет в торжественной обстановке, а на следующий день бюро горкома партии по итогам года. Вдруг слышу: давайте, чтобы неповадно другим было, объявим Ельцину строгий выговор с занесением в учетную карточку.

Я вышел на трибуну и говорю: "Товарищи члены бюро (а народу было много), - поймите, вчера только мне вручили партийный билет. Вот он, еще горячий. И сегодня вы предлагаете вынести мне, как коммунисту со стажем всего один день, строгий выговор с занесением в учетную карточку за несдачу интерната. Тут строители есть, они подтвердят - сдать его было просто невозможно". Нет - уперлись: пусть другим будет неповадно. Ну, Ситников, тоже, видимо, сыграл свою роль. Это был серьезный удар.

Я искренне верил в идеалы справедливости, которые несет партия, так же искренне вступал в партию, досконально изучил и устав, и программу, и классиков, перечитал работы Ленина, Маркса, Энгельса. И тут вдруг на горкоме такое произошло... Через год строгий выговор сняли, но в учетной карточке запись оставалась вплоть до обмена партийных документов. Только тогда у меня учетная карточка стала чистой.

Вообще же, это только в последнее время мы стали размышлять о нецелесообразности вмешательства партии в хозяйственные дела. Тогда и хозяйственники, и тем более партийные работники считали это совершенно в порядке вещей. И я так считал, и было совершенно естественно, когда я получал вызовы одновременно в несколько райкомов партии на совещания. Правда, пытался увернуться от всех заседаний, но то, что там с помощью накачек, выговоров и так далее решались многочисленные хозяйственные и прочие проблемы, - это было жизненной сутью системы и никаких вопросов или возражений не вызывало. Главное, чтобы не попался какой-нибудь райкомовский аппаратчик-зануда, который своими глупостями на почве мании величия может сильно испортить жизнь. Помню, у меня конфликт произошел с первым секретарем райкома партии Бабыкиным, тем самым, который затем станет первым секретарем Свердловского обкома партии и на XIX партконференции пошлет записку с нелепым текстом против выступившего в мою защиту свердловчанина Волкова.

Так вот, получаю я телефонограмму от Бабыкина с требованием явиться на совещание к такому-то часу. Я удивился тону, не знаю, как даже точнее назвать - барскому или хамскому, и на телефонограмму не ответил. Вообще же однажды подсчитал, что одновременно меня могут вызвать в двадцать две организации, начиная от семи райкомов партии и райисполкомов, где мы строили объекты, и заканчивая обкомом партии. Естественно, успеть всюду было невозможно, ну и где-то мы, созвонившись, переносили встречу, куда-то я посылал замов, выкручивались, короче, на взаимоприемлемой основе. А тут такой странный командирский тон. Он один раз послал телефонограмму, второй раз, третий. Наконец звонок от него: прошу объяснить, почему не являетесь на совещания, которые проводит первый секретарь районного комитета партии? Я отвечаю: а почему, собственно, должен являться именно на ваши совещания, если у меня в это время такие же совещания в других райкомах, почему я должен предпочтение отдавать именно вам, а не кому-либо другому? Он совсем взъерепенился: нет, я докажу, я доберусь, все равно будете ходить! Я говорю: вот уж после таких слов вы никогда меня у себя на совещании не увидите. Так потом и получалось. Ничего он со мной сделать не мог, а, конечно, свое самолюбие ему очень хотелось ублажить... Он такой и сейчас.

После работы начальником управления мне предложили должность главного инженера вновь создаваемого крупного домостроительного комбината - вместе с большим заводом, с многотысячным коллективом, который в дальнейшем все разрастался и разрастался. Скоро начальника комбината отправили на пенсию, а меня назначили на его место. Так, достаточно молодым, в 32 года, я стал руководителем очень крупного комбината.

Сложный был период. Одновременно шло и освоение завода, и внедрение новых технологий, и внедрение поточного скоростного строительства. Провели эксперимент по строительству пятиэтажного дома за пять дней - нам это удалось. Потом попробовали другой эксперимент. Застраивая микрорайон, башенные краны шли один за другим без демонтажа, пути продолжались к следующему дому, следующему, и так очень много времени экономили на демонтаже и монтаже кранов. Были другие технически интересные решения, комбинат начал стабильно выполнять план. Стали шить индивидуальную спецодежду со знаком ДСК - домостроительный комбинат, причем шить индивидуально по размеру - каждому рабочему, каждой женщине. Это людям очень нравилось, появилась гордость за свою фирму.

Конечно, тяжело давалось жилье в конце года, в конце квартала, когда приходилось практически круглосуточно работать. Часто, именно в ночные смены, Я посещал строительные бригады, особенно женские.

Вообще мой стиль работы называли жестким. И это правда. Я требовал от людей четкой дисциплины и выполнения данного слова. Бранные слова нигде не употреблял и свой громкий и зычный голос тоже старался на людей не повышать, моими главными аргументами в борьбе за дисциплину были собственная полнейшая отдача работе, постоянная требовательность и контроль, плюс вера людей в справедливость моих действий. Кто лучше работает, тот лучше живет, больше ценится. Хорошая, профессиональная, качественная работа не останется незамеченной, и точно так же не останутся незамеченными брак и разгильдяйство. Если дал слово - сдержи, а не сдержал - отвечай перед людьми. Эти ясные, понятные отношения создавали, мне кажется, человеческий, доверительный климат в коллективе.

Скажем, был у нас плотник Михайлишин, прекрасный мастер. Я как-то говорю: выручайте, Василий Михайлович, осталась ночь, завтра государственная комиссия дом принимает, двери покрашены, но надо их переставить. Оказалось, что шарниры, по халатности, поставили на заводе наоборот. С ними, бракоделами, мы потом разберемся. А сейчас надо спасать дело. Говорю: полы покрашены, их нельзя испортить, тут не нахрапом придется брать, тут аккуратненько, ювелирная работа нужна, и двери не испачкать, и полы, и все сделать, чтобы утречком осталось только шарниры подкрасить чуть-чуть и все. Вот так я его на ночь работать оставил, а утром, в шесть утра, вернулся. Захожу, он заканчивает последнюю дверь в подъезде. Я захватил с собой из дома транзисторный приемник, вручаю ему, мы обнялись, и слов никаких не надо. Ну разве у него останется чувство какой-то горечи, обиды из-за того, что оставил его работать на всю ночь?

Или еще одна критическая ситуация. Когда камвольный комбинат сдавали, вдруг практически за сутки выяснилось, что опять-таки из-за разгильдяйства, халатности не построили метров пятьдесят подземного перехода из одного корпуса в другой. Невероятно, но факт. На этот переход существовал отдельный чертеж, ну а он затерялся. В последний момент обнаружили, что перехода-то нет! А объект крупнейший, на виду у города, да и всей страны шесть миллионов метров ткани ежегодно должен выпускать. Тут же собирается высший интеллект стройки, решаем, как точно и четко работу организовать, на обсуждение тратится буквально полчаса. Все высчитали по минутам: земляные работы, бетонирование, отделка, сюда перекидывается одна бригада, затем другая. Экскаватор начинает копать траншею, за ним идет следующий, за ним следующий. Каждый отвечает за свой участок. Никакой лишней суеты, все организовано предельно точно... В шесть утра уже укладывали асфальт на этот проклятый подземный переход, все было готово, мы успели.

Или вот еще - вроде бы мелочь: приехать в женскую бригаду в ночную смену и вместе с ними поболтать о том о сем, поработать - обои поклеить, окна покрасить, а поднимало это настроение и мне и девчатам очень сильно. Да и делу помогало - я узнавал те детали, мелкие вроде бы проблемы, которые, если руководитель не в курсе, перерастали в большие, неразрешимые. Зеркала в женские бытовки, отрезы на платье за хорошую работу, какие-то другие подарки, купленные на профсоюзные да и, бывало, на свои деньги, все это создавало совсем другую атмосферу между начальником и подчиненными.

Четырнадцать лет проработал на производстве - и вдруг предложение возглавить отдел обкома партии, отдел строительства. Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой. Но согласился без особого желания. Работа начальником комбината у меня получалась: коллектив постоянно выполнял план, в общем, работалось хорошо, была приличная зарплата. Сейчас в Верховном Совете я имею зарплату меньше, чем тогда, двадцать лет тому назад. И все-таки пошел. Захотелось попробовать сделать новый шаг. Кажется, я так до сих пор и не могу понять, куда он меня привел.

21 февраля 1989 года

Странно, но мне до сих пор не верится, что это случилось. Кандидатом по Московскому национально-территориальному округу зарегистрирован Б. Н. Ель

43

цин. То, чего так не желали, чему с таким отчаянием сопротивлялись аппаратные верхи, произошло.

Но по порядку... На окружном собрании меня должны были прокатить. В зале тысяча человек, из них двести - представляют десять кандидатов и восемьсот - тщательно отобранных, проинструктированных послушных выборщиков.

Всем было известно, чем кончится окружное собрание: аппарат наметил двух кандидатов - Ю. Бра-кова и космонавта Г. Гречко. У меня была единственная надежда на то, что все-таки удастся переломить зал и зарегистрировать всех, тогда появлялся реальный шанс. Перед началом собрания все десять претендентов по моей инициативе подписали письмо к участникам собрания с просьбой внести в бюллетени всех кандидатов в депутаты. Надо сказать, все подписывали это обращение с большим удовольствием, никому не хотелось участвовать в спектакле с уже готовым, расписанным финалом. Но по настроению зала я почувствовал, в этот раз этот номер не пройдет, в голове у каждого заученно сидело две фамилии - Гречко, Браков, опыт прошлых собраний был учтен, неуклюжие бюрократы тоже умеют извлекать уроки из ошибок.

После выступления каждого из кандидатов со своей программой по регламенту следовали ответы на письменные вопросы - пять минут, и на вопросы с мест - семь минут. Мне передали больше ста письменных вопросов.

Я уже знал, что в зале сидят люди с заготовленными провокационными вопросами и только и ждут отмашки организаторов шоу, чтобы "делать дело". И тогда я придумал неожиданный ход. Из всех вопросов, поступивших ко мне, я выбрал самые несправедливые, неприятные, обидные. Обычно все отбирают для своих ответов выигрышные, я же решил сделать наоборот.

Начал отвечать на записки: "Почему вы предали Московскую партийную организацию, струсили, испугались трудностей?"; "На каком основании ваша дочь переехала в новую квартиру?" - и все в таком духе, разве что не было вопросов про приводы в милицию и про порочащие связи... Но этими ответами я совершенно расстроил планы руководителей мероприятия. Почти все негативные вопросы, которые они планирова

44

ли задать с мест, уже прозвучали, и на вопросы устные я отвечал легко и спокойно. Зал потихонечку начал оттаивать, появились какие-то надежды на незапланированный исход.

Гречко все прекрасно изобразил. Вообще я понял: в нем прекрасный актер умер. Во время всего собрания он переживал, нервничал, всем своим видом показывая, как его волнует реакция выборщиков, ответы, вопросы, борьба за регламент и т. д. И вот наконец перед самым голосованием каждому дается минута - так сказать, последнее слово. Дошла очередь до Гречко. И тут он спокойно подходит к трибуне и произносит: "Прошу снять мою кандидатуру".

Это был, конечно, мощнейший удар по организаторам. У всех, кого проинструктировали голосовать за Бракова и Гречко, появился свободный выбор, теперь можно было отдать свой голос за меня почти с чистой совестью - если будет тайное голосование, а его удалось пробить.

Так и произошло: я набрал больше половины голосов. Все кандидаты меня тепло поздравили. Между всеми нами было дружеское, товарищеское взаимопонимание, и это тоже во многом повлияло на итоги выборов.

Вообще, каждый раз планы моих противников рушатся, потому что они почему-то считают, что кругом одни завистливые и подлые люди... Если бы на собрании им удалось набрать только таких, тогда я бы, конечно, проиграл. Но они не смогли по всей Москве найти даже восьмисот подобных людей. Несчастные...

Начинался новый этап предвыборной кампании. Из-за того, что мои шансы на победу с прохождением очередного барьера увеличивались, стократно росло сопротивление тех, для кого мое избрание явилось бы настоящей катастрофой, крушением веры в незыблемость установленных порядков. То, что эти порядки давно прогнили, их не волновало. Главное было: не пустить Ельцина.

Но, кажется, уже было поздно...

"Какие ошибки Вы допустили, работая первым секретарем обкома?"

"Была ли критика в Ваш адрес и как Вы к ней относились во время работы первым секретарем обкома партии?"

"Ваши лучшие годы во время работы первым секретарем обкома приходятся на застойные годы. Как Вы к этому относитесь?"

(Из записок москвичей во время встреч, митингов, собраний)

Почти семь лет я проработал завотделом, а затем меня выбрали секретарем обкома. Примерно через год направили на месячные курсы в Москву в Академию общественных наук при ЦК КПСС. В этот период состоялся Пленум ЦК, на котором первого секретаря Свердловского обкома партии Рябова избрали секретарем ЦК. На следующий день во время лекции к микрофону подходит руководитель курсов Королев и объявляет: Ельцина приглашают к одиннадцати часам в ЦК. А народ все опытный, сразу вокруг меня стал кучко-ваться, спрашивать, что и как? Я знать ничего не знаю, по какому вопросу меня приглашают. Хотя, конечно, где-то в душе чувствовал, какой может произойти разговор, но старался не думать об этом всерьез. В общем, поехал в ЦК.

Сказали: зайти сначала к Капитонову, секретарю ЦК, занимающемуся организационными вопросами. Он со мной поговорил: как учеба, как то, как это, как обстановка, как взаимоотношения в бюро обкома партии... Отвечаю, что все нормально. Больше он мне ничего не сказал и не объяснил, для чего пригласил. Пойдемте, говорит, дальше, к Кириленко. Опять разговор, общий, и тоже кончается ничем. Дальше Суслов. На этот раз разговор похитрее: чувствуете ли в себе силы, хорошо ли знаете партийную организацию области и т. д., но тоже без финала. Странная, думаю, система: что же будет дальше? А мне говорят: вас приглашает Брежнев. Надо ехать в Кремль. Сопровождали меня два секретаря ЦК - Капитонов и Рябов. Мы зашли в приемную, помощник тут же сказал: заходите, вас ждут. Я впереди, они за мной. Брежнев сидел в торце стола для заседаний. Я подошел, он встал, поздоровался. Потом, обращаясь к моим провожатым, Брежнев говорит: "Так это он решил в Свердловской области власть взять?" Капитонов ему объясняет: да нет, он еще ни о чем не знает. "Как не знает, раз уже решил власть взять?" Вот так, вроде и всерьез, вроде и в шутку, начался разговор. Брежнев сказал, что заседало Политбюро и рекомендовало меня на должность первого секретаря Свердловского обкома партии.

В тот момент вторым секретарем обкома в Свердловске был Коровин, то есть нарушалась привычная схема перестановки. Получалось, что рядовой секретарь выдвигается сразу на должность первого, а второй остается на своем месте. Хотя, объективно говоря, Коровин, конечно, для первого секретаря со своим характером не годился. Это понимали все.

"Ну как?" - спросил Брежнев. Все это было неожиданно для меня, область очень крупная, большая партийная организация... Я сказал: если доверят, буду работать в полную силу, как смогу. Поднялись, он вдруг говорит: "Только пока вы не член ЦК, поскольку уже прошел съезд, выборы закончились". Я, естественно, и вопроса такого не мог задать, но он почему-то проговорил это так, словно оправдывался. Потом смотрит, а у меня нет депутатского значка Верховного Совета, и говорит: "Вы не депутат?" Я говорю: "Депутат". Он оглядывается на секретарей с удивлением: "Как депутат?" Я совершенно серьезно говорю: "Областного Совета". Это, надо сказать, вызвало большое оживление, поскольку депутат областного Совета на таком уровне за депутата не считался. Ну, в общем, на том и расстались. Давайте, говорит, с пленумом не тяните.

И буквально через пару дней, 2 ноября 1976 года, прошел пленум Свердловского обкома партии, был на нем Разумов, первый заместитель заведующего орготделом ЦК. Все прошло как полагается, Разумов сообщил, что, в связи с избранием Рябова секретарем

ЦК КПСС, первым секретарем Свердловского обкома партии рекомендуется Ельцин. Я в это время на маленьком листочке написал тезисы небольшого выступления, чувствуя, что это надо сделать. Голосование прошло, как всегда, единогласно. Поздравили, я попросил слова, выступил с короткой, тезисной программой на будущее. И главная мысль была предельно проста: надо прежде всего заботиться о людях, а на добро они всегда откликнутся с повышенной отдачей. Это кредо исповедую и сейчас...

Со вторым секретарем надо было решать, потому что Коровину в такой ситуации работать психологически было тяжело, и через некоторое время на бюро предложили ему место председателя областного совета профсоюзов, где он дальше и работал с большим желанием. Любые перестановки кадров очень тяжело давались. Каждый раз к такому вопросу я внутренне готовился. Необходимо было серьезно обновить кадры области, и чаще всего на ключевых постах.

Например, предложил я уйти на пенсию председателю облисполкома Борисову. Роль, которую играл облисполком под его руководством в жизни области, была явно недостаточна. Советам надо было заняться всей сферой народного хозяйства, социальной культурой, строительством, чтобы постепенно эти функции передавались от партийных органов к советским, а партийные органы занимались бы больше политическими вопросами. Борисов согласился со мной и ушел на пенсию. Нужен был сильный, умный человек на этот пост. Перебирая мысленно известных мне руководителей, вспомнил Анатолия Александровича Мехренцева, генерального директора завода имени Кирова, Героя Социалистического Труда, кандидата наук, лауреата - в общем, человека, уже имеющего регалии, хотя и относительно молодого. Я знал о его высоких человеческих качествах, о его эрудиции, умении быстро схватывать обстановку, не теряться в любой ситуации. Предложил ему эту должность. Сначала он отказался, потом обещал подумать. А я нажимал на него! В общем, он согласился и стал работать. И я считаю, что это было правильное решение. Постепенно он набирал обороты, а потом, на мой взгляд, стал одним из самых сильных председателей облисполкома.

Так постепенно сложилась своя команда - сильная, творческая. Мощное бюро. Разработали мы программы по главным направлениям - серьезные, глубокие, продуманные. Каждую обсудили на бюро обкома партии и приняли к действию. У нас проходили открытые бюро и закрытые. На закрытых было принято, чтобы каждый высказывал те претензии, которые имелись, в том числе ко мне. Я намеренно создавал такую деловую, открытую обстановку, чтобы любые критические замечания в мой адрес были нормальным рабочим явлением, хотя сам не всегда был согласен с критикой, она задевала самолюбие, но старался себя переломить.

Начался период бурной работы. И, как всегда в моей жизни бывало, меньше всего я жалел самого себя. Постепенно втягивались и остальные, кто-то приближался к заданному ритму, кто-то не отставал, тот же Мехренцев. Некоторые не выдерживали этого темпа, меньше брали на себя, но я этим людям особых претензий не предъявлял: самое главное, чтобы была отдача, был результат. Постоянно шли споры, дискуссии, но все это носило деловой, конструктивный характер. Были и домашние, человеческие встречи, которые помогали в работе.

Для себя наметил: с учетом того, что область включает в себя сорок пять городов, а вместе с районными и сельскими - шестьдесят три районных и городских образования, твердо решил обязательно бывать в каждом из них. Притом не реже одного раза в два года. И слово это держал. Мои поездки были не просто экскурсиями, а серьезной работой. Я встречался с активом, с различными специалистами, с рабочими, колхозниками, сельскими жителями и т. д. Кстати, как это ни странно звучит, одна из таких традиционных поездок в году приходилась на день моего рождения.

В день рождения я всегда прятался от многочисленных поздравлений. Прятался, естественно, не дома или в обкоме, там бы все равно нашли, а ехал в какой-нибудь отдаленный район и встречался с людьми на фермах, на полях, в общем, где найти меня было невозможно. Не люблю я этих традиционных дней рождения, когда сидишь за столом, а тебе в глаза говорят о том, какой ты замечательный. Как-то неуютно себя чувствуешь. А уезжая подальше от города, помогая людям, что-то тут же решая на ходу, я получал гораздо больше удовлетворения, поскольку день прошел с пользой. И таким образом сам делал себе подарок.

Постоянно пытался придумывать какие-то встречи, ярмарки, мероприятия, праздники, чтобы жители ощущали свое единение с городом, чтобы у людей появлялось чувство гордости за свой родной Свердловск, Нижний Тагил, другие города области.