Борис Ельцин Исповедь на заданную тему Ельцин Борис Исповедь на заданную тему



бет6/16
Дата13.07.2016
өлшемі0.76 Mb.
#197289
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16

Все именно так и случилось. Директора жаловались, протестовали, писали на меня письма, а мы сносили один барак за другим, наступали на барачные районы, ломали, уничтожали их, и через год все бывшие обитатели бараков переехали в новые, благоустроенные квартиры...

У меня никогда не было особого желания подсчитывать свои успехи и достижения в роли первого секретаря. Не делал этого даже после выступления Лигачева на XIX партконференции, когда он твердил: "Борис, ты не прав" - и утверждал, что я завалил работу в Свердловске. По-моему, многим было понятно, что это ложь, а пускаться в дискуссии, что-то доказывать я считал просто недостойным.

И все-таки было удовлетворение, что лучше стало со снабжением, построили дорогу Свердловск - Серов. Кстати, и сейчас не могу понять, как же все-таки мы смогли осилить эту огромную работу - огромную и по усилиям, и по значению для Свердловской области.

Территория области имеет контур как бы перевернутого сердца: с севера на юг - тысяча километров, с запада на восток - пятьсот. Так исторически сложилось, что целый куст крупных северных городов не был связан с центром - со Свердловском и Нижним Тагилом - автодорогой. А север у нас богатый это и бокситы, и руда, и драгоценные металлы, это металлургия, это угольный Карпинск, Тура. Чтобы проехать по железной дороге из Карпинска, Серова, Североуральска, Краснотурьинска и т. д. в Свердловск, требовались сутки. Люди оказались почти что отрезаны от нормальной жизни. Уже давно зрела мысль соединить эти города и центр автомагистралью, но задача была чрезвычайно трудной - дорога должна пройти по болотам, оврагам, через горы, несколько рек. Расстояние - 350 километров. Учитывая сложность рельефа, цена одного километра составляла один миллион рублей. Итак, где-то нужно найти 350 миллионов рублей, где-то выбить лимиты под строительство, людей, технику, в общем, непонятно, с какого боку надо браться. А необходимость в дороге с каждым годом ощущалась все острее.

Попросили центральные планирующие органы выделить нам средства. Быстренько получили отказ.

Собрали первых секретарей райкомов, горкомов партии, председателей гор- и райисполкомов, областных руководителей: давайте советоваться, как быть? Сможем ли мы ее поднять миром? Долго дискутировали. Все-таки решили: надо дорогу делать своими силами. Определились так: разбить магистраль на отдельные участки, отдав каждый отрезок дороги определенным городам, а уже в городах предприятия, организации образуют специальные сводные отряды из строителей, специалистов с экскаваторами, бульдозерами, другой техникой, которые и будут вести строительство своего участка.

Всю эту махину можно было поднять только при наличии четкой организации труда, дисциплины и постоянного контроля, причем на самом высоком уровне. Созданный штаб постоянно следил за ходом работы, мы выезжали на участки, вылетали на вертолете туда, куда иным способом было не добраться. Давалась дорога тяжело - сплошные болота, торфяники, скалы... По-моему, природа специально делала все, чтобы остановить нас. И тем не менее дорогу строили основательно, на совесть, с многослойным покрытием так, чтобы она могла служить многие годы.

Когда до конца строительства осталось примерно около года, мы наметили месяц, день и даже час открытия трассы. Договорились заказать автобусы, посадить в них партийных и советских руководителей тех территорий, по которым проходила дорога, и вместе отправиться в путь. И кто к намеченному сроку свой участок дороги не доделал, тот из автобуса выходит. Все так и случилось. С тех пор на карте появилось детище всех свердловчан, новая дорога Свердловск - Серов. Это была наша общая победа. И оттого особенно дорогая.

Конечно, скажут сейчас мне, высаживать из автобуса высоких городских руководителей на глазах у всех - это не очень... Это пресловутый административно-командный стиль. Но что делать, именно он срабатывал в тот момент.

Я воспитан этой системой. И все было пропитано административно-командными методами руководства, соответственно вел так себя и я. Проводил ли какие-то совещания, вел ли бюро, делал ли доклады на пленуме - все это выливалось в твердый напор, натиск, давление. В то время эти методы давали свой результат, тем более если руководитель обладал определенными волевыми качествами. Но постепенно становилось понятно, что все больше и больше вроде бы хороших и правильных постановлений бюро при контроле оказывались невыполненными, все чаще и чаще слово, данное первым секретарем райкома, горкома партии, председателем исполкома, хозяйственными руководителями, не воплощалось в дело. Система явно начинала давать сбой.

Конечно, к концу десятилетия, когда казалось: мы выложились полностью, все методы перепробованы и все пути известны, - стало труднее искать какие-то новые подходы. Хотя по-прежнему мы специально, как и каждый год, в начале января собирались с членами бюро, чтобы обсудить новые формы работы, которые необходимо внести в жизнь партийной организации области. И все-таки я почувствовал, хотя в этом никому не признавался, что прежней удовлетворенности работой уже нет. Те формы и методы, что были в запасе, оказались исчерпаны. На чувстве внутренней усталости, что ли, тупиковости я себя поймал... Хотя дела в области по-прежнему шли неплохо.

22 февраля 1989 года.

Примерно в три утра закончилось окружное предвыборное собрание по Московскому национально-территориальному округу No 1. А через три часа я сидел в самолете и рейсом Москва - Свердловск летел в свой родной город. Доверенным лицам я поручил отправить телеграммы в те округа, где моя кандидатура была выдвинута, просил поблагодарить и сообщить о своем решении баллотироваться по другому округу, пока не назвал, по какому.

А в Свердловск летел потому, что просто сообщить телеграммой в адрес земляков об отказе я не мог.

Мою идею баллотироваться в Москве и отказаться от тех округов, где шансы были практически стопроцентными, многие - и противники и сторонники называли крупной ошибкой, пижонством, наглостью, самоуверенностью. Мне, в общем-то, нечего было на это ответить. Был, и очень большой, риск оказаться не избранным в народные депутаты. Я мог лишить себя последнего, по сути, единственного шанса вернуться из политического заточения к людям. После того, как с таким трудом я преодолел главные препятствия на пути, вдруг взял и создал сам себе новое. Действительно, вроде бы странно.

И все-таки нужно было идти по Московскому, главному в стране, округу. Не мания величия или самонадеянность двигали мною. Нужно было доказать и самому себе, и всем тем, кто поддерживал меня, что настало иное время. Теперь мы можем сами определять свою судьбу, можем, несмотря на все давление верхов, аппарата, официальной идеологии и прочее, прийти на избирательный участок и сделать свой выбор.

Если бы я снял свою кандидатуру в Москве и баллотировался по Свердловску, на этом практически моя предвыборная кампания заканчивалась. Осталось бы только дождаться 26 марта, дня выборов, проснуться на следующее утро и уточнить результаты своей победы. Подавляющее большинство свердловчан, без сомнения, проголосовало бы за меня.

Предвыборная кампания в столице, а шансы свои я оценивал здесь примерно пятьдесят на пятьдесят, - это продолжение моего выступления на октябрьском Пленуме ЦК. Только там я был один, а против меня - вся верхушка разъяренной партийно-бюрократической системы. А теперь совсем иная ситуация. Против - все те же. Только теперь я уже не в одиночестве. Со мной многомиллионная Москва. Впрочем, почему только Москва? Всем одинаково противны ханжество, лицемерие, ложь, барское самодовольство, самоуверенность, которыми пропитана власть.

Утром я был в Свердловске. Хотя и ни минуты не спал, но в родном городе всю усталость, все-напряжение последних нескольких дней как рукой сняло. Прямо с аэродрома поехал на встречу со свердловчанами. Первая длилась три часа. Небольшой перерыв, объятия с друзьями и - другой зал, Дворец культуры крупного завода. Там еще полторы тысячи человек. И около пятисот записок. И в каждой второй: "Борис Николаевич, откажитесь от Москвы, там Вас "зарежут", москвичи могут подвести".

Только к часу ночи закончилась встреча. Как мог, объяснил своим землякам, что все-таки надо начать предвыборную кампанию в Москве. Кажется, они поняли меня. Правда, сказали, если все-таки 26 марта я провалюсь по Московскому округу, могу не волноваться. На всякий случай, они забаллотируют в этот день всех своих кандидатов, чтобы у меня оставался шанс пройти по Свердловскому округу на повторных выборах. В общем, настроены они были решительно. И еще добавили, что в день выборов каждый, у кого будет хоть малейшая возможность, возьмет в Свердловске открепительный талон и прилетит в Москву, чтобы добавить свои голоса к московским.

Вот такие у меня земляки!..

Практически ни с кем из друзей не смог посидеть, поболтать. Как это ни печально, надо уезжать. В каком-то сумасшедшем ритме я живу последнее время... Это ненормально. На друзе" время должно оставаться, а его нет.

Заехал к маме. Господи, сколько же ей пришлось пережить за последнее время! Обнял ее и уехал...

"Скажите, Вы рвались в Москву или это дело случая?"

"Как выбирали себе квартиру в Москве?"

(Из записок москвичей во время встреч, митингов, собраний)

Третьего апреля 1985 года на бюро Свердловского обкома партии сидели и бурно обсуждали проблемы, связанные с посевной кампанией в области. Обстановка сложилась экстремальная, снега выпало мало, влаги практически не было, все специалисты высказали мнение, что с посевными работами надо немного подождать. Пришли к этому выводу, но тем не менее решили разъехаться по районам области и на местах посоветоваться со специалистами. Вечером совершил рейд по магазинам. В принципе и так все прекрасно знал, но хотелось еще раз посмотреть собственными глазами. Вроде с продуктами стало получше, появилась птица многих сортов, сыр, яйца, колбаса, но тем не менее удовлетворенности не было.

Не предполагал я, что именно в этот вечер мысли мои будут совсем в другом месте. В машине раздался телефонный звонок из Москвы. "Вас соединяют с кандидатом в члены Политбюро, секретарем ЦК товарищем Долгих". Владимир Иванович поздоровался, спросил для вежливости, как дела, а затем сказал, что ему поручило Политбюро сделать мне предложение переехать работать в Москву, в Центральный Комитет партии заведующим отделом строительства. Подумав буквально секунду-две, я сказал - нет, не согласен.

Про себя подумал о том, о чем ему не сказал, - здесь я родился, здесь жил, учился, работал. Работа нравится, хоть и маленькие сдвиги, но есть. А главное - налажены контакты с людьми, крепкие, полноценные, которые строились не один год. А поскольку я привык работать среди людей, начинать все заново, не закончив дела здесь, я посчитал невозможным.

Была и еще одна причина отказа. В тот момент я себе в этом отчет не дал, но, видимо, где-то в подсознании мысль засела, что члена ЦК, первого секретаря обкома со стажем девять с половиной лет - и на заведующего отделом строительства ЦК - это как-то не очень логично. Я уже говорил: Свердловская область - на третьем месте по производству в стране, и первый секретарь обкома партии, имеющий уникальный опыт и знания, мог бы быть использован более эффективно. Да и по традиции так было: первый секретарь обкома партии Кириленко стал секретарем ЦК, Рябов - секретарем ЦК, а меня назначают завотделом. В общем, на его достаточно веские аргументы я сказал: не согласен. На этом разговор закончился.

А дальше, конечно, провел в размышлениях о своей дальнейшей судьбе всю ночь, зная, что этим звонком дело не кончится. Так и случилось. На следующий день позвонил член Политбюро, секретарь ЦК Лигачев. Уже зная о предварительном разговоре с Долгих, он повел себя более напористо. Тем не менее я все время отказывался, говорил, что мне необходимо быть здесь, что область уникальная, огромная, почти пять миллионов жителей, много проблем, которые еще не решил, - нет, я не могу. Ну, и тогда Лигачев использовал беспроигрышный аргумент, повел речь о партийной дисциплине: Политбюро решило, и я, как коммунист, обязан подчиниться и ехать в столицу. Мне ничего не оставалось, как сказать: "Ну, что ж, тогда еду", - и двенадцатого апреля я приступил к работе в Москве.

Расставаться со Свердловском было очень грустно, здесь я оставлял друзей, товарищей. Здесь и родной Уральский политехнический, здесь прошел высшую школу производства, здесь перешел с хозяйственной на партийную работу. Да что там, собственно - вся жизнь здесь. Женитьба, две дочери и уже внучка. А потом, 54 года - тоже немало. По крайней мере, для того, чтобы менять и весь уклад, и направление в работе.

В стране существует некий синдром Москвы. Он проявляется очень своеобразно - во-первых, в неприязни к москвичам, а в то же время в страстном желании переехать в Москву и самому стать москвичом. Причины и корни того и другого понятны, они не в людях, а в той напряженной социально-экономической ситуации, которая сложилась у нас. Ну, и в вечной страсти создавать потемкинские деревни. Москва, куда приезжают иностранцы, - столица, хотя бы она одна должна выглядеть внешне привлекательно, здесь должны быть продукты питания, здесь - те товары, о существовании которых в провинции уже забыли. И вот едут иногородние в Москву, встают в огромные многочасовые очереди за импортными сапогами или колбасой и злятся на москвичей, которым так в жизни повезло, у них все есть. А москвичи в сваю очередь проклинают иногородних, которыми забиты все магазины, и купить из-за них вообще ничего невозможно. Провинция рвется отдать своих выросших детей в Москву, ценой любых унижений. Появилось даже новое слово, которого не было в словарях недавнего прошлого, - лимит-чик. Это молодые юноши и девушки, выполняющие чаще всего неквалифицированную работу за право через несколько лет прописаться в Москве и стать полноправными москвичами.

Честно признаюсь, я тоже с предубеждением относился к москвичам. Естественно, близко мне с ними общаться не приходилось, встречался в основном с различными союзными и республиканскими руководителями, но и от этого общения оставался неприятный осадок. Снобизм, высокомерие к провинции не скрывались, и я эмоционально переносил это на всех москвичей.

При этом не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве. Я не раз отказывался от должностей, которые мне предлагали, в том числе и от должности министра. Свердловск я любил и люблю, провинцией не считаю и никакой ущербности для себя в этом вопросе не чувствовал.

Тем не менее - я в Москве. Показали квартиру, настроение было неважное, поэтому мне было все равно. Согласился на то, что предложили - у Белорусского вокзала, на 2-й Тверской-Ямской. Шум, грязный район. Наши партийные руководители обычно селятся в Кунцево, там тихо, чисто, уютно.

Включился бурно, и отдел заработал активно. Не все, конечно, приняли этот стиль, но это и естественно. Возвращался домой в двенадцать-полпервого ночи, а в восемь утра уже был на работе. Не требовал этого от других, но сотрудники пытались как-то подтягиваться. У меня не было какого-то священного трепета, когда я переступил порог и начал работу в здании ЦК КПСС на Старой площади. Но вообще-то именно это здание - своего рода цитадель власти в стране, средоточие аппаратного могущества. Отсюда исходят многие идеи, приказы, назначения. Грандиозные, но часто невыполнимые программы, вперед зовущие лозунги, просто авантюры и настоящие преступления. Здесь за минуты решались вопросы, которые потом несколько лет потрясали весь мир, как, например, решение о вводе советских войск в Афганистан.

Я приступил к работе, нисколько не задумываясь над этим. Надо было поднимать отрасль. Я хорошо знал вопросы строительства, был, так сказать, в шкуре хозяйственника, и потому главные беды, проблемы этой отрасли мне были известны.

Моя жизнь так складывалась, что практически никогда мне не приходилось ходить в подчинении. Я не работал "замом". Пусть начальник участка, но не зам. начальника управления, пусть начальник управления, но не зам. управляющего трестом. В "замах" я не был - и поэтому привык принимать решения, не перекладывая ответственность на кого-то. Здесь же, в ЦК, механизм подчинения, строгой партийной иерархии доведен до абсурда, все исполнительно, все предупредительно... Конечно, для моего вольного и самолюбивого характера такие холодно-бюрократические рамки оказались тяжелым испытанием. Отдел строительства был в подчинении секретаря ЦК Долгих, и ему первому вплотную пришлось столкнуться с моей самостоятельностью.

Помню, он проводил совещание с заведующими курируемых отделов, я присутствовал первый раз на подобном разговоре. Долгих выступает, что-то рассказывает, а я смотрю, все пришли с пухлыми блокнотами и пишут, и пишут, пытаясь уловить каждое слово. Я слушаю и только принципиальные вещи тезисно, в одну фразу, набрасываю. Долгих, видимо, привыкший, что записывают чуть ли не каждое его слово, поглядывал с видимым неудовольствием: мол, что это ты, я изрекаю, а ты не записываешь. Ничего, правда, не сказал, зато в следующий раз специально меня спросил: "Есть ли у вас какие-то вопросы, может, что-то не запомнили, спрашивайте". Нет, говорю, все запомнил.

Хотя, конечно, он понимал, что мое нынешнее положение временное и скоро мой статус может резко измениться. Никаких конфликтов или проблем у меня с ним не возникало.

Работы было чрезвычайно много. Сейчас, конечно, не жалею, что поработал в отделе. Я познакомился с состоянием дел в стране, связался с республиками, многими крупными областями. Приходилось общаться с Генеральным - но только по телефону. Честно признаюсь, меня удивило, что он не захотел со мной встретиться, поговорить. Во-первых, все же у нас были нормальные отношения, а во-вторых, Горбачев отлично понимал, что он, как и я, тоже перешел в ЦК с должности первого секретаря крайкома. Причем края, который по экономическому потенциалу значительно ниже, чем Свердловская область, но он пришел секретарем ЦК. Я думаю, Горбачев знал, конечно, что у меня на душе, но мы оба виду не подавали.

Через некоторое время в Москву приехала супруга, вместе с дочерью и ее мужем, внучками, а младшая дочь уже жила в Москве. Они обживали квартиру, а я работал.

Моя семья.

Жена, две дочери, их мужья, внук и две внучки... Пожалуй, настала пора отвлечься от моей партийно-производственной жизни и рассказать о самых близких мне людях. Именно в этой главе, где я пишу о своем переезде в Москву. Им здесь пришлось совсем нелегко: незнакомый город, новый ритм, другие отношения. Обычно глава семейства в таких случаях как-то помогает освоиться, но у меня не было ни сил, ни времени следить, как идут дела дома, я весь ушел в работу, и, пожалуй, в Свердловске я видел свое семейство даже чаще, чем здесь.

Но, впрочем, по порядку. И для этого надо будет вернуться в веселые институтские годы.

В водовороте бурной студенческой жизни у нас сложилась своя компания: шесть ребят и шесть девчонок. Жили рядом, в двух больших комнатах, встречались почтя каждый вечер. Само собой, в девчат кто-то влюблялся, мне тоже кто-то нравился, но постепенно в нашей большой, дружной студенческой семье я все больше и больше стал выделять одну - Наю Гирину. Родилась она в Оренбургской области и при рождении была записана Анастасией. Но родители и все звали ее потом и в школе, и в институте - Ная, Наина. Поэтому к имени, которым ее нарекли при рождении, она не привыкла.

В детстве и юности ее это не тревожило, а когда на работе стали называть ее уже по имени и отчеству, воспринимать без привычки стало трудно. Она пошла в загс и поменяла в паспорте имя на Наину. А мне больше нравилось имя Анастасия. Я ее очень долго потом звал не по имени, а вот так - "девушка".

Всегда была скромная, приветливая, какая-то мягкая. Это очень подходило к моему довольно неуемному характеру. Наши взаимные симпатии нарастали постепенно, но виду мы не подавали и даже если с ней целовались, то как со всеми девчатами, в щечку. До каких-то пылких объяснений дело не доходило. И так наши платонические отношения продолжались долго, хотя я внутренне понимал, что влюбился, влюбился крепко и никуда тут не деться. Помню, первый раз мы объяснились друг другу в любви на втором курсе на галерке фойе перед актовым залом института. И поцеловались у одной из колонн, и уже не в щечку, а по-настоящему...

Потом, на последнем курсе института, я на несколько месяцев уехал на соревнования, вернулся и как сумасшедший принялся за диплом. Защитился и опять уехал на игры, не поинтересовавшись даже, куда меня распределят. А когда вернулся домой, узнал, что меня оставили здесь, в Свердловске, а ее отправили в Оренбург. Обычно в один город молодых распределяют только тогда, когда у них свидетельство о регистрации брака. А у нас имелось в наличии только объяснение в любви. И решили мы проверить нашу любовь крепка ли она, глубока ли.

Договорились так: она уезжает в Оренбург, я остаюсь работать в Свердловске, но ровно через год мы встречаемся на нейтральной территории не в Оренбурге или Свердловске, а в городе Куйбышеве. Там, решили мы, окончательно и поймем, остыли за это время наши чувства или наоборот сохранились, выросли.

Так оно и случилось. Я уже рассказывал, что тот год у меня выдался очень напряженным, пришлось осваивать двенадцать рабочих специальностей, продолжать играть за сборную города по волейболу. И так совпало, что как раз ровно через год в Куйбышеве проходили зональные соревнования. Мы созвонились. Она очень волновалась, я даже голос ее еле узнал. Я, конечно, тоже переживал, но был настроен даже весело. Договорились встретиться на главной площади города в таком-то часу.

На этой площади находилась гостиница, в которой мы жили во время соревнований. И вот, выйдя из гостиницы, я увидел ее на площади. Сердце готово было вырваться от нахлынувших чувств, я поглядел на нее, и мне все стало ясно - мы будем теперь вместе всю жизнь. Провели мы весь вечер и всю ночь гуляя, говорили друг другу о многом-многом. Вспоминали и студенческие времена, и то, что произошло за год. Хотелось слушать и слушать любимого человека, смотреть на него день и ночь, просто молчать, потому что и так, без слов, все было понятно.

Вся дальнейшая жизнь показала, что это была судьба. Это был именно тот выбор - один из тысячи. Ная приняла меня и полюбила таким, каким я был, упрямым, колючим, и, конечно, ей было со мной не так просто. Ну, а про себя я не говорю: полюбил ее, мягкую, нежную, добрую, - на всю жизнь.

Приехали мы в Свердловск, собрались в комнатке общежития, где я жил, с группой институтских ребят и девчат и объявили всем, что решили пожениться. А перед этим сходили в загс Верх-Исетского района. Тогда не было какой-то предварительной заявки на регистрацию - пришли со свидетелями, зарегистрировались и вернулись домой.

Так получилось, что в институте, особенно в последние годы, когда свадеб было много, я стал одним из главных организаторов так называемых комсомольских свадеб, которые устраивались обычно в столовой общежития: шумные, веселые, интересные, с выдумками. Так что я стоял как бы у истоков рождения многих семей. И вот все мои друзья объединились - решили, так сказать, "отомстить" - и сделали очень веселую комсомольскую свадьбу. Организовали ее в Доме крестьянина, съехались на нее ребята и девчата со всей страны, многие ведь уже работали в других городах. Это была настоящая свадьба, на которой было примерно полтораста человек. Чего только ребята не напридумы-вали, особенно Юра Сердюков, Сережа Пальгов, Миша Карасик, да и другие мои друзья. Они сделали все, чтобы эту свадьбу мы запомнили на всю жизнь. Ребята сочинили целую оду, подарили нам смешную самодельную газету, какие-то веселые плакаты, другие забавные сюрпризы. К сожалению, эти прекрасные подарки сохранить не удалось, они затерялись со временем. Жаль.

Свадьба гуляла всю ночь. Но это, оказалось, не все. Мои родственники стали требовать еще одну свадьбу, поскольку в Доме крестьянина далеко не всем хватило места, там главным образом собралась молодежь. Провели свадьбу для родственников. Приехали в Оренбург, а там уже родные Наи тоже требуют свадьбу, третью по счету. А семья у нее настоящая крестьянская, со старыми традициями в доме. Сыграли и там, человек, наверное, на тридцать, у нее в доме. У родителей Наи был частный, небольшой домик прямо в городе, с огородом.



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет