Книга, вышедшая в Париже в «ymca-press»

«Пишу стихи исключительно на современные темы — о России и о революции. Как всегда, все, что бывает со мной, оказывается парадоксально: мои стихи одинаково нравятся и большевикам и добровольцам. Моя первая книга "Демоны глухонемые" вышла в январе 1919, в Харькове, и была немедленно распространена большевистским Центагом. А второе ее издание готовится издавать Добровольческий Осваг. Из этого ты можешь видеть, что я стою действительно над партиями. И это понятно: для меня уже давно стало абсурдом желание осуществлять в жизни какие бы то ни было свои предпочтения и государственные формы. Между тем как развертывающаяся историческая трагедия меня глубоко захватывает, и благодарю судьбу, которая удостоила меня чести жить в такую эпоху» (цит. по публикации: «Дверь отперта. Переступи порог...» Время и Мы (Тель-Авив), 28 (1978), стр. 197).

О принципиальном уклонении от солидаризации с каким бы то ни было «полюсом», как последовательной линии поэтического поведения Волошина, говорила и Марина Цветаева: «Не становясь на сторону мою или моего обидчика, или, что то же, становясь на сторону и его, и мою, он просто оставался на своей, которая была вне (поля действия и нашего зрения) — внутри него и аи dessus de la melee» (Марина Цветаева. Проза, Н.-Й., 1953, стр. 164).

Тем большее значение приобретает тот факт, что — на фоне многочисленных публикаций программных поэтических деклараций Волошина в различных печатных органах русской эмиграции (в Русской Мысли и Современных Записках, харбинском Русском Обозрении и берлинском Детинце) —новый лирический цикл, созданный в 1920—1922 годах (ср. упоминание новой книги стихов Волошина о революции в хроникальной заметке Литературного приложения к Накануне. № 8, 18 июня 1922, стр. 11) и являющийся лирическим откликом на беспримерный по жестокости кровавый террор, — поэт передал для публикации редактору НРК. Цикл «Усобица» был напечатан в февральском номере журнала. Он вошел также в сборник Волошина Стихи о терроре, выпущенный в июне 1923 года (см. извещение в газете Д/ш, № 190, 17 июня 1923 г.) Книгоиздательством писателей в Берлине (редактором издательства был Г.В. Алексеев). Параллельно в этом же издательстве вышло 2-е издание Демонов глухонемых.

В научной литературе о Волошине этот эпизод биографии Волошина не был освещен достаточно полно и точно. Автор недавно вышедшей монографии о Волошине И.Т. Куприянов опровергает причастность поэта к публикации стихов о терроре в Берлине (при этом факт появления цикла на страницах НРК не упоминается вовсе):

«Когда эмигранты А. Ященко и Т. Цемах собрали имеющиеся у них произведения Волошина (в основном взятые из советской периодической печати) и издали их в Книгоиздательстве писателей в Берлине отдельной книгой, произвольно озаглавив ее "Стихи о терроре" (1923), поэт опротестовал эту незаконную публикацию. "Содержание ее, — писал он об этой книге, — очевидно, так и останется для меня тайной, так как она запрещена к ввозу в Россию. Только берлинское переиздание моей книги «Демоны глухонемые» (1-е изд. в 1919 г. в Харькове при Советской власти) сделано с моего ведома и разрешения"» (И.Т. Куприянов. Судьба поэта (Личность и поэзия Максимилиана Волошина). Киев, 1979, стр. 209).

Между тем сама по себе публикация в НРК неопровержимо указывала на авторскую санкционированность ее. В редакционной преамбуле сообщалось: «Живущий в Крыму (Феодосия, дача Айвазовского) поэт М.А. Волошин прислал в редакцию нашего журнала цикл своих стихотворений о терроре, предлагая напечатать их вместо своей автобиографии за последние годы. "Эти стихи, — как пишет он в своем письме, — лучше чем всякие письма дадут понятие, что делалось и что переживалось за эти годы. Они написаны с точностью документов"» (НРК, 1923, № 2, стр. 46). Обстоятельства передачи этих стихов Ященко были впервые раскрыты (со слов Р.Б. Гуля) в статье А. Браиловского «Неизданная поэма Максимилиана Волошина», предварявшей публикацию поэмы «Дом поэта» в 1952 году:

«Известно, что в начале 1923 года за границу лицом, близким к М. Волошину, были привезены некоторые его рукописи. Все они были переданы старому другу М. Волошина проф. А.С. Ященко, редактировавшему тогда в Берлине библиографический журнал "Новая русская книга". Среди привезенных рукописей был цикл знаменитых стихов М. Волошина — "Стихи о терроре", которые впервые и были напечатаны в "Нов<ой> Русск<ой> Книге" (№ 2, февраль, 1923 г.). Кроме этих стихов М. Волошин прислал А.С. .Ященко письмо, страниц в 40—50, содержавшее страшное описание дней красного террора в Крыму, когда руководитель этого террора, известный коммунист Бела Кун, жил в "доме поэта" — у М. Волошина. Рукопись эта не предназначалась для печати, но А.С. Ященко читал ее многим литераторам, жившим тогда в Берлине, а теперь живущим в Нью-Йорке. В этой рукописи М. Волошин рассказывал, как в дни этого террора он день и ночь молился и за убиваемых и за убивающих; как между ним и Бела Куном установились какие-то странные отношения, как он вел с ним бесконечные разговоры, и как Бела Кун разрешал М. Волошину вычеркивать из этих "проскрипционных списков" одного из десяти людей, предназначенных к казни, и как в этих списках М. Волошин видел "собственное имя"» (Новый Журнал, 31, 1952, стр. 106).

С большими подробностями этот эпизод рассказан в главе «Письмо Волошина» в новейших мемуарах Р.Б. Гуля «Я унес Россию. Апология эмиграции»:

«Этот случай из бытия "Новой Русской Книги" я выделяю, ибо он не только литературно, но исторически важен. Был январь 1923 года. Во второй половине дня в дверь редакции позвонили. Я отворил. Передо мной — скромно одетая женщина с удивительно приятным, строгим лицом. Она спросила, здесь ли профессор Ященко? — "Да, пожалуйста". — И она вошла. Ященко она была незнакома <...>

Я сидел за своим столом. Женщина эта — явная интеллигентка, правильное, хорошее лицо, красивые, карие глаза. И во всем ее облике — какое-то удивительное спокойствие. В руках у нее — кожаный портфель. Глядя на Ященко, она сказала негромким, грудным голосом: "Я к вам от Максимилиана Александровича Волошина". — От неожиданности Ященко даже удивительно-вопросительно полувскрикнул: "От Макса?!" — "Да, от Максимилиана Александровича". — "Значит, вы из Крыма?!" — "Я была у него в Коктебеле. И он просил меня передать вам письмо и рукопись в собственные руки". — "Очень, очень рад..." — бормотал несколько пораженный Ященко (он с Волошиным был дружен еще по России).

Женщина вынула из портфеля тетрадку и довольно толстую рукопись на отдельных листах. "В тетради — личное письмо к вам, а это — стихи Максимилиана Александровича, которые он просит вас опубликовать за границей, где вы найдете возможным". Ященко все взял. Стал расспрашивать, как Волошин живет, давно ли она его видела, остается ли она за границей или возвращается назад. — "Нет, я не остаюсь, — с легкой улыбкой сказала она, — я скоро уеду назад... может быть, я еще зайду, если разрешите". <...»> (Новый Журнал. 133, 1978, стр. 21—22).

Излагая содержание письма, Гуль сообщает, что письмо это Волошина о терроре и Бела Куне было прочитано Ященко многим посетителям редакции— А.Н. Толстому, И.С. Соколову-Микитову, Эренбургу, Николаевскому, — и что вскоре внезапно это письмо бесследно исчезло (Там же, стр. 24). Никаких следов этого письма мы не нашли в архиве Новой Русской Кни-^ги в коллекции Николаевского. Можно предполагать, что цитаты из двух писем Волошина, приведенных в справке о нем в разделе «Судьба и работы русских писателей, ученых и журналистов» (в первом номере НРК за 1923 год, стр. 45), — где, в частности, Волошин рассказывал о своем намерении выехать за границу, в случае, если ему удастся продать две свои книги московскому издательству, — к резюмированному Р.Б. Гулем письму никакого отношения не имеют. Но, по всей видимости, в этот же пакет, доставленный с оказией в Берлин, входил «Список ученых и литераторов, находящихся в Крыму и нуждающихся в помощи», опубликованный во втором номере НРК рядом с циклом «Усобица».

Публикуемые нами ниже документы не только опровергают версию И.Т. Куприянова о незаконном, вопреки авторской воле, характере берлинских изданий. (Кстати, автограф «Усобицы» — с подзаголовком «цикл о терроре 1920—1921 гг.», — по которому стихи были напечатаны в журнале, хранится, вместе с другими рукописными литературными материалами НРК, в коллекции художника Н.В. Зарецкого в Бахметевском архиве в Нью-Йорке.) Они позволяют прийти к одному вескому выводу: ясно, что стихи эти были пересланы к Ященко как ответ на ознакомление поэта с комплектом Русской Книги, доставленной Волошину в Крым. Другими словами, Ященко был выделен автором в качестве пути обнародования на Западе книги новых стихов о революции именно потому, что позиция «аи dessus de la melee», сформулированная журналом с момента возникновения, оказалась наиболее близкой поэту. Если стихи из первого пореволюционного стихотворного сборника Волошина Демоны глухонемые широко циркулировали в самых различных печатных органах и это Волошина (как мы видели) скорее устраивало, чем огорчало, — то Стихи о терроре явно были приурочены автором к платформе, отстаиваемой Ященко и его берлинским окружением.

В этой связи встает вопрос, почему впоследствии, спустя год, отвечая на нападки в печати, поэт воздержался от признания своей ответственности за это издание. Дело в том, что «ященковская» публикация цикла стихотворений и книги о терроре повлекла за собой своего рода «генеральную репетицию» позднейшей кампании 1929 года, направленной против советских писателей (Б. Пильняка, Е. Замятина и др.), печатавших свои произведения за рубежом. Вскоре после выхода «Стихов о терроре» в Берлине в советском литературном журнале На Посту (1923, № 4, ноябрь, стр. 151—164) появилась статья видного партийного публициста Б.М. Таля (в 30-е годы занимавшего пост редактора газеты Правда) под названием «Поэтическая контрреволюция в стихах М. Волошина», где, протестуя против печатания и восхваления поэта в советской прессе, критик опровергал утверждения о нейтралитете Волошина по отношению к враждующим лагерям в период Гражданской войны и доказывал безусловно антисоветский характер его поэтических деклараций. Особый иезуитский подход этой статьи Б.М. Таля заключался в том, что все доказательства контрреволюционности творчества поэта основывались не на только что вышедшей в Берлине новой книге Стихи о терроре и упоминалась она лишь косвенно, в виде отсылки на рецензию Е. Зноско-Боровского об этом издании в парижской газете Последние Новости. Сам по себе факт, что выпад против Волошина сочетался с полным не упоминанием впрямую о публикациях в НРК и отдельной книгой Стихов о терроре, заставляет полагать, что истинным поводом для этой атаки послужило появление именно этих волошинских текстов (отмеченных «близостью» поэта к Бела Куну) за границей. Не подлежит сомнению, что этот намек был ясно понят Волошиным; он понял, что провокационная подоплека статьи Таля заключалась в установлении степени причастности (и, по-видимому, пути передачи рукописей) автора к этим публикациям. Следует принять во внимание и то обстоятельство, что с начала 1923 года поэту было предложено разрешение на выезд за границу (см.: И.Т. Куприянов. Судьба поэта, стр. 210) и на протяжении года предпринимались попытки выселения его из «дома поэта», —то есть своеобразная форма «полувысылки».

Всем этим и определяется характер ответа, данного Волошиным Талю, в котором, не давая оснований для предположений о нелегальной передаче стихотворений в эмигрантскую печать, поэт сделал уклончивое и амбивалентное заявление относительно Стихов о терроре, иронически сославшись на неполучение ее и косвенно (взятием на себя ответственности за издание Демонов глухонемых в Берлине) подтвердив в то же время свою замешанность в берлинские антрепризы:

То же относится и к злоупотреблению моим именем в списках сотрудников эмигрантских изданий. Могу еще сообщить Талю, что имя мое видели и в списке сотрудников "Нового Времени", и национально-патриотического издания "Зарницы". "Детинец" для меня новость, так же как и собственная моя книжка "Стихи о терроре", о которой пишет Зноско-Боровский. Содержание ее, очевидно, так и останется для меня тайной, так как она запрещена к ввозу в Россию. Только берлинское переиздание моей книги "Демоны глухонемые" (1-е изд. в 1919 г. в Харькове при Советской власти.) сделано с моего ведома и разрешения.

Достопримечательно, что моим именем за границей пользуются преимущественно те органы, которые меня особенно шельмовали раньше.

Протестовать против всего этого я не собираюсь и по тем же причинам, по которым не отвечаю на статью Таля».

• 
  Пытались ли вы, Максимилиан Александрович, издать свои стихи?
  

• 
  Я показывал их Льву Каменеву. Он сказал: "Все это увидит свет, когда не будет нас". Я спросил, долго ли ждать этого времени? "Лет тридцать", — ответил он».
  

(Д. Новоселов. «В Коктебеле (Воспоминания)», Грани, № 5 (1949), стр. 55.) Этот же эпизод упоминает М.Ю. Авинова, приводящая и фразу Каменева: «Максимилиану Александровичу мы можем позволить иметь собственное миросозерцание» (Мария Авинова. «Встреча с М. Волошиным», газ. Новое Русское Слово, 8 марта 1964 г. Ср. также письмо М. Волошина к Л.Б. Каменеву, Память. Исторический сборник. Вып. 1, Нью-Йорк, 1978, стр. 298—301).

Дорогой Сандро,

Позволь тебя познакомить с Валентиной Яльмаровной Гансон, молодой поэтессой, которая передаст тебе письмо. Я только теперь впервые прочел залпом почти все №№ «Русск<ой> Книги» за два года и получил понятие о тебе и о Русской Литературе. Спасибо за твой отзыв о моих стихах. Он мне ценен тем, что ты пишешь о них именно то, чего бы я сам хотел от них. Значит я отчасти достиг желаемого¹. Как журнал Р.К. была для меня самым интересным из всего, что до меня доходило. Но доходило очень немного. Я ведь прикован к Крыму: невозможностью оставить маму, и собственной болезнью, то борьбой с террором, то с голодом². — В.Я. Гансон — расскажет тебе о моей жизни³.

Писем я получаю мало. Книг и журналов не вижу. Часто чувствую себя на дне забытого колодца. Но пишу стихи и ничего не знаю об их судьбе: я столько раз посылал их для печати. Но о судьбе их не знаю.

Иногда их вижу напечатанными в неожиданных для меня изданиях и не знаю, как они туда попали. Мне передавали, что будто они печатаются часто в заграничных изданиях. Если это правда, то нельзя ли как-нибудь попросить эти издания, чтобы они мне посылали иногда питательные посылки и кроме того не помещали бы меня в списках постоянных сотрудников, а то против меня подымают время от времени обвинение, что я сотрудничаю то в Нов<ом> Времен<и>, то у эсэров, то у кадетов. Верно ли это — не знаю — т.к. меня об этом осведомляет только местная воен<ная> цензура. Я ничего не имею против печатания моих стихов где угодно (чем больше, тем лучше), но вовсе не хочу, чтобы на меня налепляли марки, ибо партийность ненавистна более, чем когда-либо, и чувству<ю> я себя сильным только в полном одиночестве,..

Некогда дописывать это письмо. Крепко тебя обнимаю. Привет твоей жене.

Максимилиан Волошин.

2
20/XI 1922. Севастополь.

Дорогой Александр Семенович,

Позволь тебя познакомить с моей хорошей знакомой Софией Абрамовной Левандовской, которая тебе передаст большой пакет от меня⁴.

Я к тебе обращаюсь с целым ряд просьб, и имей в виду, что через Софью Абрамовну можно установить со мной постоянную и верную связь в смысле посылки денег, изданий и писем. Крепко обнимаю тебя и всех друзей. Привет твоей жене.

Максимилиан Волошин.

Сим доверяю профессору Александру Семеновичу Ященко ведение всех моих литературных дел за границею Р.С.Ф.С.Р.:

1. 
   Издание моих книг на русском и иностранных языках.
   
2. 
   Печатание моих стихотворений в периодических изданиях.
   

Пр<офессор> А.С. Ященко имеет право уполномочивать от себя, кого найдет нужным, для осуществления этих полномочий.

Поэт Максимилиан Волошин.
15/XI 1922

Севастополь

Подпись М. Волошина свидетельствую. Заведующий Домом имени

Л.Н. Толстого

П.Сергеенко⁵.
4
Дорогой Александр Семенович,

Позволь тебя познакомить с юным начинающим литератором Виктором Иннокентьевичем Кожевниковым, с отцом которого я дружен⁶, а его знал ребенком. Пожалуйста, отнесись к нему внимательно и направь его.

Я тебе написал большое и очень подробное письмо, которое ты получишь (если еще не получил) через Наркоминдел.

Обнимаю

P.S. Мама умерла 8 января.

12 янв<аря>1923.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Polska

Wilno, Wilenska 34, m. 1

15—28— IX—23 r.

Многоуважаемый Александр Семенович!

Пожалуйста! простите! что взяла на себя смелость написать прямо Вам.

Но если я долго колебалась, то, прочтя недавно в одном из №-ов «Русской Книги» Вашу теплую статью «О новых путях и новом искусстве»⁷, где было столько чуткости и искренности, я окончательно решила написать.

Я думаю, что не первая я обращаюсь к Вам с этой просьбой, а именно — помочь начать... Из письма Макс. Ал. Вол<ошина>, которое должна была передать Вам Тат. Дав. Цемах, еще приблизительно в январе тек<ущего> года, Вы немножко знаете обо мне. Поэтесс миллионы, но я одна из настойчивых, и пока меня не выругают и не похвалят, до тех пор я не успокоюсь.

События личные (неполучение бумаг и нужных документов) и общественные... не дали нам возможности приехать в Берлин, а меня лишили бесконечного счастья попасть в культурную среду. Здесь этим интересуются меньше всего, и потому применить здесь себя это все равно, что открыть зонтик от ветра <...>

Между прочим, в посл<еднем> письме к Т.Д.Ц.⁸ (на котор<ое> я не получила ответа) я послала список стихов, кот<орые>дал мне М.А. Вол<ошин>; многие, я видела, уже печатались, но некот<о-рые> — нет, напр. «Бойня» — чудная, дов<ольно> длин<ная> вещь. Может быть, прислать?⁹

Теперь я окончат<ельно> потеряла из виду М. Ал., сколько ни писала в Москву, в Севастополь, справлялась о нем, никто не знает <...>

В. Гансон.

«Волошин был когда-то женат, но давно разошелся с женой. В годы 1918—1921, когда я жил в Коктебеле, Волошин являлся везде с молодой, худощавой, довольно красивой женщиной, еврейкой, которую он всегда рекомендовал неопределенно-просто Татидой. Так все ее и звали. Елена Оттобальдовна <мать Волошина> ее не любила, поедом ела, она была кроткая и безответная, делала самую черную работу. Для жизни она была какая-то неприспособленная. В одной эпиграмме Волошина Татида заявляла, что

В этот мир явилась я

Метаться кошкой очумелой

По коридорам бытия».

(В. Вересаев. Невыдуманные рассказы. М., 1968, стр. 482.)