Глава 9  Технологии, равновесие и человеческое сознание

Каждая эпоха имеет свой лейтмотив, набор убеждений, который объясняет вселенную, вдохновляет или утешает человека, предоставляя ответы на множество текущих вопросов. В Средние века эту роль выполняла религия; в эпоху Просвещения – рацио; в девятнадцатом и двадцатом столетиях – национализм в сочетании с пониманием истории как движущей силы. Наука и технология являются определяющими понятиями нашего времени. Они принесли достижения, направленные на обретение благополучия, – достижения, не имеющие прецедентов. В своем развитии они преодолевают традиционные культурные ограничения. Увы, но они также создали оружие, способное уничтожить человечество. Технология породила средства связи, гарантирующие мгновенный контакт между физическими лицами или структурами в любой части земного шара, а еще позволила хранить и извлекать огромные объемы информации одним нажатием кнопки. Но какими моральными принципами руководствуется эта технология? Что происходит с международным порядком, в котором технология стала повседневностью и даже постулирует собственную вселенную в качестве единственной релевантной? Разрушительность современных военных технологий глобальна, однако способен ли страх перед ними объединить человечество ради предотвращения новых войн? Или владение технологическим оружием сулит постоянное нагнетание обстановки? Уничтожат ли скорость и масштабы общения барьеры между обществом и отдельными людьми, обеспечат ли они информационную связность такой степени, что вековые мечты о полноценном человеческом сообществе наконец-то осуществятся? Или произойдет обратное, и человечество, владея оружием массового поражения, в мире сетевой прозрачности и отсутствия конфиденциальности, ввергнет себя в пространство без ограничений и порядка и будет идти от кризиса к кризису, не осознавая последствий?

Автор не претендует на компетентность в наиболее совершенных современных технологиях; его задача – обозначить возможные результаты развития.

Мировой порядок ядерной эпохи

С того момента, как историю стали фиксировать в письменной форме, политические единицы, именовались они государствами или нет, опирались на войны как на последний довод в спорах. При этом технологии, сделавшие возможными войны вообще, ограничивали их масштабы. Самые могущественные и обладавшие необходимыми ресурсами государства могли направлять свои силы только на определенное расстояние, в определенных количествах, а противников было много. Амбициозным лидерам приходилось смирять устремления – по соглашениям сторон и вследствие состояния коммуникаций. Радикальные курсы тормозились темпами своего осуществления. Дипломатические инструкции вынужденно принимали во внимание непредвиденные обстоятельства, которые могут возникнуть за время, пока депеша совершит путешествие в оба конца. Это предполагало наличие «паузы для размышлений» и фиксировало несоответствие возможностей и желаний государственных лидеров.

Является ли баланс сил между государствами формальным или реализуется на практике без теоретического обоснования – равновесие того или иного вида всегда оставалось важнейшим элементом любого международного порядка, будь то на периферии, как в Римской и китайской империях, или в метрополии, как в Европе.

С началом промышленной революции темп изменений ускорился, а сила современных армий сделалась намного более разрушительной. Когда технологический разрыв велик, даже технологии в зачаточном состоянии – по современным меркам – способны обернуться геноцидом. Европейские технологии и европейские болезни внесли немалый вклад в уничтожение коренных цивилизаций Америки. С новыми достижениями науки потенциал уничтожения вырос многократно, а система призыва лишь умножила комплексное влияние технологии.

Появление ядерного оружия стало кульминацией этого процесса. В ходе Второй мировой войны ученые ведущих держав изучали строение атома – и способность высвобождать энергию. Победителями оказались США с их Манхэттенским проектом, в котором были заняты лучшие умы Америки, Великобритании и других стран Европы. После первого успешного испытания атомной бомбы в июле 1945 года в пустыне штата Нью-Мексико Роберт Оппенгеймер, физик-теоретик, который возглавлял секретный проект по созданию ядерного оружия, в восторге от своего триумфа процитировал «Бхагавадгиту»: «Я – Смерть, Разрушитель миров».

Прежде войны строились на простом исчислении: прибыль от победы перевешивает расходы на войну, слабые пытались увеличить расходы сильных, чтобы исказить это уравнение. Союзы формировались ради укрепления могущества, не оставляя сомнений в расстановке сил, дабы определить казус белли (насколько устранение сомнений в истинных намерениях вообще возможно в системе суверенных государств). Расходы на военные конфликты считались менее затратными по сравнению с последствиями поражения. По контрасту, ядерная эпоха обзавелась оружием, использование которого сулит расходы, непропорциональные любым возможным выгодам.

Эта эпоха породила дилемму: как «уложить» деструктивный потенциал современного оружия в нравственный или политический контекст преследуемых целей? Перспективы для всякого международного порядка – фактически для выживания человечества – срочно требовали ослабления, а в идеале полной ликвидации конфликтов между ведущими державами. Отсюда теоретические поиски «предела напряжения», то есть точки, переход за которую вынудит сверхдержаву применить всю полноту своих военных возможностей.

Стратегическая стабильность теперь формулировалась как баланс, при котором ни одна из сторон не станет использовать оружие массового уничтожения, поскольку противник в состоянии нанести ответный удар сопоставимой катастрофичности. В ходе серии семинаров в Гарварде, Калифорнийском технологическом институте, Массачусетском технологическом институте и в корпорации «Рэнд», проведенных в 1950-х и 1960-х годах, изучалась доктрина «ограниченного использования», которая предполагала применение ядерного оружия исключительно на поле боя или для нанесения ударов по военным целям. Теоретические усилия не увенчались успехом; сколько ни предлагай ограничений, современные технологии, едва «порог» ядерной войны переступлен, сулили отказ от предварительных договоренностей и неизбежную эскалацию конфликта. В конечном счете стратеги с обеих сторон молчаливо сошлись на концепции взаимного гарантированного уничтожения как на механизме обеспечения мира на планете. Исходя из того, что обе стороны обладали ядерным арсеналом, способным пережить нападение, целью стало стремление уравновесить угрозу, чтобы никто не отважился перейти от слов к делу.

К концу 1960-х годов преобладающая стратегическая доктрина сверхдержав опиралась на способность нанести «неприемлемые» по масштабам потери предполагаемому противнику. Что именно противник считал неприемлемым, определялось, конечно, «на глазок»; подобные вопросы не обсуждались.

Подобные расчеты видятся ныне сюрреалистическими, тактика сдерживания строилась на «логических» сценариях, предполагавших такой уровень потерь, понесенных в считаные дни или часы, который превосходит совокупные потери за четыре года мировой войны. Поскольку ни у кого не было опыта использования этого оружия на практике, сдерживание зависело в значительной степени от умения воздействовать на противника психологически. Когда в 1950-х годах Мао заявил о готовности Китая потерять сотни миллионов человек в ядерной войне, на Западе его слова восприняли как симптом эмоционального (или идеологического) расстройства. Однако, по сути, китайским лидером руководил трезвый расчет: чтобы противостоять военным возможностям за пределами предыдущего человеческого опыта, необходимо продемонстрировать готовность к самопожертвованию за пределами человеческого понимания. К слову, шок, который испытали в западных столицах и в странах Варшавского договора после этого заявления, кажется несколько надуманным – ведь собственные доктрины сверхдержав тоже строились на учете апокалиптических рисков. Если выразиться затейливее, доктрина взаимного гарантированного уничтожения предполагала, что лидеры сверхдержав действуют в интересах мира, намеренно подвергая свое гражданское население угрозе гибели.

Предпринималось много усилий, чтобы разрешить дилемму обладания огромным арсеналом, который не может быть использован и угроза использования которого неправдоподобна. Разрабатывались комплексные сценарии войны. Но ни одна из сторон, насколько мне известно (а некоторое время я находился в гуще событий), не приблизилась к «точке невозврата» в ситуации с применением ядерного оружия, несмотря на все сложности в отношениях между сверхдержавами^[125]. Не считая кубинского ракетного кризиса 1962 года, когда советской воинской части первоначально разрешили использовать ядерное оружие для самозащиты, никто всерьез не задумывался над применением атомной бомбы – не важно, друг против друга или против неядерных третьих стран.

Таким образом, наиболее грозное оружие, расходы на которое составляли львиную долю в оборонном бюджете сверхдержав, утратило актуальность для преодоления фактических кризисов, возникавших в мире. Взаимное самоубийство превратилось в механизм поддержания международного порядка. Когда во время холодной войны Вашингтон и Москва регулярно бросали вызов друг другу, это была имитация войны. В разгар ядерной эпохи, как ни удивительно, ключевое значение имели обычные вооруженные силы. Военные столкновения того времени происходили на отдаленной периферии – Инчхон, дельта реки Меконг, Луанда, Ирак и Афганистан. Мерилом успеха являлась эффективность поддержки местных союзников. Короче говоря, стратегические арсеналы ведущих держав, несоизмеримые с мыслимыми политическими целями, создавали иллюзию всесилия – иллюзию, которую опровергал ход событий.

Именно в этом контексте в 1969 году президент Никсон начал официальные переговоры с СССР по ограничению стратегических вооружений (у нас эти переговоры обозначаются как SALT^[126]). Они завершились подписанием в 1972 году соглашения, которое установило предельную численность пусковых установок и баллистических ракет, а число участков, защищенных ПРО, ограничило до одного для каждой сверхдержавы (по сути, превратив эти участки в лагеря обучения, хотя полное развертывание ПРО США, по оценке Никсона, в 1969 году требовало двенадцати участков). Логика решения была такова: конгресс США отказался одобрять ПРО более чем двух участков, следует выстраивать тактику сдерживания на основе взаимного гарантированного уничтожения. Имеющегося наступательного ядерного оружия с каждой стороны было достаточно – на самом деле более чем достаточно – для обеспечения неприемлемого уровня потерь. Отсутствие ПРО устраняло любые неопределенности из этого расчета взаимного уничтожения, гарантируя сдерживание – и гибель обеих стран, если сдержать противника не удастся.

На саммите в Рейкьявике в 1986 году Рейган предложил забыть о принципе взаимного гарантированного уничтожения. Он высказался за полное уничтожение всего наступательного оружия и за отмену Договора о противоракетной обороне, что позволит развивать оборонительные системы. Его целью было покончить с концепцией взаимного гарантированного уничтожения через запрет наступательного оружия и развитие систем противоракетной обороны в качестве инструмента «страхования рисков». Но Горбачев верил – ошибочно, – что программа противоракетной обороны США уже реализуется полным ходом, а Советский Союз, не обладая эквивалентной технико-экономической базой, не в состоянии конкурировать с Америкой. Поэтому он настаивал на сохранении Договора о ПРО. От гонки стратегических вооружений СССР фактически отказался спустя три года – так закончилась холодная война.

С тех пор количество стратегических ядерных наступательных вооружений неуклонно сокращалось – сначала при Джордже Буше-старшем, а затем при Обаме; в рамках соглашения с Россией уничтожено около полутора тысяч боеголовок с каждой стороны, это приблизительно 10 процентов от числа боеголовок, имевшихся в момент пика господства концепции взаимного гарантированного уничтожения. (Даже нынешнего сокращенного количества оружия более чем достаточно, чтобы реализовать на практике идею взаимного гарантированного уничтожения.)

Ядерный баланс оказал парадоксальное влияние на международный порядок. Исторический баланс сил обеспечил доминирование Запада над колониальным миром; напротив, ядерный баланс – тоже порождение Запада – принес противоположный эффект. Военное превосходство развитых стран над развивающимися стало несравнимо большим, чем бывало когда-либо прежде. Но поскольку значительная часть военных усилий теперь сводилась к развитию ядерного оружия, использование которого считалось возможным только при самом серьезном кризисе, региональные державы получили возможность «подправить» общий военный баланс с помощью стратегии, ориентированной на затягивание любой войны за пределы готовности населения «развитой» страны ее поддерживать – так было с войнами Франции в Алжире и Вьетнаме, с войнами США в Корее, Вьетнаме, Ираке и Афганистане и с войной Советского Союза против Афганистана. (Везде, кроме Кореи, войны завершились односторонним уходом формально более могущественного участника после затяжного противостояния обычных вооружений.) Асимметричные войны разворачивались «на полях» традиционных доктрин о линейных операциях на вражеской территории. Партизанские силы, которые не защищают конкретную территорию, могут сосредоточиться на нанесении потерь и подрыве политической воли противника продолжать конфликт. В этом смысле технологическое превосходство обернулось геополитической импотенцией.

Проблема распространения ядерного оружия

С окончанием холодной войны угроза ядерного конфликта между существующими ядерными сверхдержавами, по сути, исчезла. Но распространение технологий, особенно технологии производства ядерной энергии в мирных целях, значительно расширило возможности распространения ядерного оружия. Обострение идеологической напряженности и продолжение застарелых региональных конфликтов стимулируют интерес к приобретению ядерного оружия, в том числе у государств-изгоев и у негосударственных структур. Взаимная безопасность, на которой строилась тактика сдерживания в годы холодной войны, перестала быть эффективной: новые участники «ядерного клуба» ею не озабочены, не говоря уже о негосударственных структурах. Распространение ядерного оружия в итоге превратилось во всеобъемлющую стратегическую проблему современного международного порядка.

Осознавая эту опасность, США, Советский Союз и Соединенное Королевство составили Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) и пригласили все страны подписать его в 1968 году. Этот документ призван не допустить дальнейшего распространения ядерного оружия (Соединенные Штаты, СССР и Великобритания подписали договор в 1968 году, а Франция и Китай – в 1992-м). Странам, не обладающим ядерным оружием, обещана помощь со стороны «ядерных» государств в области мирного использования технологий, если эти страны гарантируют, что их ядерные программы останутся сугубо невоенными. На момент написания этой книги к данному договору присоединились 189 стран.

Тем не менее глобальное нераспространение сталкивается с немалыми трудностями в попытках утвердить себя как международную норму. Трактуемый некоторыми как разновидность «ядерного апартеида» и воспринимаемый во многих странах как «ущемление» со стороны богатых государств, ДНЯО нередко предстает не юридически обязательным запретом, а неким комплексом целей, в справедливости и обоснованности которого еще нужно убедить. Нелегальную деятельность по созданию ядерного оружия непросто выявить, поскольку первые стадии процесса в этом случае аналогичны первым этапам программы мирного использования ядерной энергии – программы, которую ДНЯО одобряет. Договор запрещает таким странам, как Ливия, Сирия, Ирак и Иран, развивать секретные ядерные программы в нарушение гарантий неприсоединения, но он не сумел предотвратить развитие этих программ – или, как в случае с Северной Кореей, не помешал стране выйти из ДНЯО в 2003 году и приступить к испытаниям и распространению ядерных технологий вне сферы международного контроля.

Нарушило какое-либо государство условия ДНЯО или не согласно с неким конкретным пунктом договора, балансирует на грани соответствия документу или просто отказывается признавать нераспространение в качестве международной нормы – во всех этих случаях налицо отсутствие эффективного международного механизма принуждения. Упреждающие меры пока были приняты Соединенными Штатами только против Ирака – это был дополнительный стимул для войны против Саддама Хусейна – и Израилем против того же Ирака и Сирии; Советский Союз размышлял о подобном шаге в отношении Китая в 1960-х годах, но в конечном счете воздержался.

Так или иначе, ДНЯО позволил достичь ряда существенных успехов в обеспечении согласованного отказа от ядерных программ. Южная Африка, Бразилия, Аргентина и несколько «постсоветских» республик заявили о своем безъядерном статусе, хотя их ядерные программы близились к завершению или демонстрировали значительный технический прогресс. В то же время, если считать с исчезновения американской монополии в 1949 году, ядерное оружие оказалось в распоряжении СССР / России, Великобритании, Франции, Израиля, Китая, Индии, Пакистана, Северной Кореи, а Иран вот-вот им обзаведется. Кроме того, Пакистан и Северная Корея широко распространяют свои ядерные технологии по всему миру.

Такое «растекание» повлияло на ядерное равновесие различным образом: все зависело от предполагаемой готовности нового члена «ядерного клуба» использовать данное оружие. Британские и французские ядерные потенциалы вносят лишь малый вклад в совокупное вооружение НАТО. Они создавались как крайняя мера, как гарантия на случай ухода Соединенных Штатов Америки из Европы и если некая страна-соперница начнет угрожать британским и французским национальным интересам, а также как способ сохранить нейтралитет в ядерной войне между сверхдержавами; очевидно, что все это маловероятно. Индийские и пакистанские ядерные боеголовки нацелены в первую очередь друг против друга и влияют на стратегическое равновесие в двух отношениях. Риск эскалации в некоторой степени снижает вероятность полномасштабной традиционной войны на субконтиненте. Но, поскольку системы атомного оружия весьма уязвимы и технически чрезвычайно сложно защитить их от атак оружия малого радиуса действия, неизбежно присутствует «соблазн упреждения», особенно в ситуациях, когда эмоции накалены. Короче говоря, распространение ЯО порождает классическую дилемму ядерной эпохи: даже когда ядерное оружие уменьшает вероятность войны, оно в гигантской степени увеличивает число потенциальных жертв, буде конфликт все-таки разгорится.

«Ядерные» отношения Индии с Китаем в известной мере напоминают тактику сдерживания, к которой прибегали противники в холодной войне; то есть налицо тенденция к предотвращению использования ядерных арсеналов. Пакистан же довольно активно вмешивается в региональные и глобальные проблемы. Покровительствуя Ближнему Востоку и располагая значительным исламистским присутствием в собственных границах, он порой выступает то как защитник, то как производитель ядерного оружия. Безусловно, появление ядерного оружия в Иране усугубит ситуацию: об этом подробно говорилось в главе 4.

Со временем продолжающееся распространение ядерного оружия повлияет даже на общий ядерный баланс между сверхдержавами. Лидеры нынешних ядерных держав обязаны готовиться к худшему в чрезвычайных ситуациях. В частности, речь не только о ядерной угрозе со стороны другой сверхдержавы, но и о последствиях распространения ЯО. Арсеналы «новичков» отражают убежденность в том, что эти страны, помимо сдерживания основного потенциального противника, должны быть готовы к распространению ЯО по остальному миру. Если каждая крупная ядерная держава будет мыслить подобным образом, распространение ЯО приведет к пропорциональному увеличению арсеналов до юридически установленных пределов (и их превышению). Кроме того, «перекрывающие» ядерные балансы будут становиться все более комплексными в связи с дальнейшим распространением ЯО. Относительно стабильный порядок времен холодной войны сменится международным порядком, в котором желание государства, обладающего ядерным оружием, принимать «апокалиптические» решения может обеспечить этому государству преимущество над соперниками.

Для защиты против ядерных сверхдержав даже страны, обладающие ядерным потенциалом, тяготеют к негласной или явной поддержке такой сверхдержавы (примеры – Израиль, европейские ядерные страны, Япония, стоящая на пороге получения ядерного потенциала, и другие государства, в том числе на Ближнем Востоке). Вполне может случиться, что распространение ядерного оружия приведет к системе союзов, сравнимых по степени прочности с союзами, которые сложились перед Первой мировой войной, но намного превосходящих последние по глобальности масштабов и разрушительной силе.

Особенно серьезный дисбаланс может возникнуть, если страна, обладающая ЯО, достигнет наступательной мощи, сопоставимой с мощью ядерных сверхдержав (задача абсолютно посильная для Китая и Индии). Любая крупная ядерная страна, если она сумеет остаться в стороне от ядерного конфликта между другими, превратится в доминирующую силу. В многополярном ядерном мире подобное тоже может произойти, если такая страна поддержит одну из сверхдержав, поскольку их объединенные силы получат стратегическое преимущество. Примерный ядерный баланс, который существует сегодня между сверхдержавами, может утратить стратегическую стабильность; и чем ниже согласованное количество боеголовок в России и США, тем справедливее данное утверждение.

Любое дальнейшее распространение ядерного оружия увеличивает возможности ядерной конфронтации; возрастает опасность диверсии, преднамеренного или несанкционированного нападения. В конечном счете это оказывает влияние на баланс между ядерными сверхдержавами. А появление ядерного оружия в Иране и продолжение ядерной программы Северной Кореи в нарушение всех текущих договоренностей подают пример другим странам – пример следовать по тому же пути.

В этих условиях Соединенным Штатам следует постоянно модернизировать собственные технологии. В годы холодной войны ядерные технологии США считались авангардом научных достижений, своего рода фронтиром познания, освоение которого виделось важнейшей стратегической задачей. Ныне же техническим умам настоятельно рекомендуют посвящать время и силы проектам гражданской значимости. Может быть, отчасти в результате этого запрет на разработку ядерных технологий рассматривается как ненарушимый даже в странах, обладающих ЯО, хотя другие военные технологии неуклонно развиваются. Соединенные Штаты должны лидировать в области ядерных технологий, пусть продолжая вести переговоры о недопущении применения ЯО.

При отсутствии во второй половине прошлого века крупного конфликта между сверхдержавами можно утверждать, что ядерное оружие сделало мир менее расположенным к войне. Но сокращение числа войн сопровождалось грандиозным ростом насилия со стороны негосударственных структур и других стран – просто слово «война» предпочитали не произносить. Сочетание высочайшего риска и идеологического радикализма открыло возможности для асимметричных войн и для вызовов со стороны негосударственных структур, подрывая сдерживание в долгосрочной перспективе.

Возможно, наиболее важной задачей нынешних ядерных держав является необходимость оценить собственную реакцию в случае фактического использования ЯО друг против друга. Во-первых, что должно быть сделано, чтобы предотвратить использование ядерного оружия в нарушение существующих соглашений? Если же ЯО все-таки пущено в ход, какие немедленные шаги нужно предпринять, чтобы остановить такую войну? Как возместить людской и социальный ущерб? Что можно сделать, чтобы не допустить ответного удара и в то же время обеспечить сдерживание – и принятие соответствующих мер, если тактика сдерживания не поможет? Поступь технического прогресса не должна затмевать чудовищную силу оружия, которое придумано человечеством, и относительную хрупкость балансов, препятствующих использованию этого оружия. ЯО ни в коем случае нельзя ставить в один ряд с обычными вооружениями. Международный порядок требует понимания между основными ядерными государствами и приверженности принципу нераспространения, иначе этот порядок погибнет в пламени ядерной войны.