Изложение духовной науке рудольфа штайнера том Второй част третья a n t h r o p o s

Гегель и Шопенгауэр

другом бы­тии. Идея, возвращающаяся к самой себе, является для него челове- ческим духом, который развивается от простейшей человеческой духовной деяте- льности до ми­ровой истории и до восхождения этого субъективного человеческого духа в религии, искусстве и науке.... для Шопенгауэра каждый элемент мыслей является субъективным, а будучи субъективным, он есть лишь об­раз, лишь что-то нереальное, тогда как единственной ре­альностью является воля. И как Гегель в минеральном, животном, растительном и человеческом царствах иссле­довал только мысли, так Шопенгауэр во всех этих цар­ствах исследовал волю.... Так что можно сказать: Ге­гель - это философ мысли, а Шопенгауэр - философ воли».

«Весь космос пронизан космическими мыслями. И поскольку Гегель был сильным духом, который, я бы сказал, чувствовал результаты многих прошедших зем­ных жизней, то свое внимание он особенно направлял на космические мысли.

Шопенгауэр менее чувствовал результаты своих зем­ных жизней, а свое внимание он больше направлял на космическую волю. Ибо как в человеке живут мысль и воля, так и в космосе живут мысль и воля. Но что означа­ют для космоса мысли, которые особенно рассматривает Гегель, и что означает для космоса воля, которую особенно рассматривает Шопенгауэр? Гегель не занимается мыс­лями, которые вырабатываются в голове. Весь мир был для него, по сути говоря, откровением мыслей. Так что он занимался космическими мыслями. Если взглянуть на особое духовное формирование Гегеля, то можно сказать: это духовное формирование Геге- ля указывает на земной Запад. Только Гегель то, что на Западе выразилось, на­пример, в материалистической теории развития, в матери­алистически мыслимой физике, поднял в элемент мысли. У Дарвина мы находим учение о развитии, и у Гегеля мы находим учение о развитии. У Дарвина это материалис­тическое учение, когда все разыгрывается так, как если бы в развитие вступили одни грубые приро- дные субстанции и совершали это развитие; у Гегеля мы видим, как все, находя- щееся в развитии, пронизано пульсацией мысли, как мысль в ее конкретной конфигурации, в ее конкрет­ном формировании и представляет собой, собственно, раз­витие. Так что мы можем сказать: на Западе умы рас­сматривают мир с точки зрения мыслей, но они материа­лизуют мысль. Гегель идеализирует мысль и поэтому приходит к космическим мыслям.

Гегель в своей философии говорит о мыслях и имеет в виду, собственно, космиче- ские мысли. Гегель говорит: когда мы что-то видим во внешнем мире, будь то звезда в ее движении, будь то животное, растение или минерал, мы, собственно, повсюду видим мысли, только этот род мыслей во внешнем мире выступает в иной форме, чем мыслеформы. Нельзя сказать, что Гегель придерживал­ся этого учения - о мыслях мира - эзотерически. Оно осталось эзотерическим постольку, поскольку кни­ги Гегеля мало кто читает; но намерением Гегеля не было придерживаться учения о космическом содержании мира эзотерически. Но все-таки исключительно интере- сно, что если обратиться к тайным обществам Запада, то в определенном отношении его учение там рассматривает­ся как глубоко эзотерическое учение о том, что мир, собст­венно, образован из мыслей. Можно бы сказать: что Ге­гель столь наивно высказал о мире - это в тайных об­ществах Запада, в среде англоамерикан- ских народов, составляет содержание тайного учения, и там при­держиваются

мнения, что это тайное учение не следует популяризировать. И как бы гротескно это ни выглядело, можно все-таки сказать: философия Гегеля определен­ным образом составляет основной нерв тайных учений Запада.... Но что лежит в основе этого? - Очень важ­ная проблема. В основе этого лежит то, что когда подоб­ное содержание, рожденное из духа, рассматривают как тайное достояние, то это дает силу, а будучи популяризо­ванным, оно этой силы не дает. Я прошу вас особенно принять это во внимание: какое-либо содержание, кото­рым обладают как знанием, становится силой власти, если его удерживают в тайне. Поэтому те, кто желает какое-либо учение сохранить в тайне, крайне не любят, если кто-то его популяризирует. Это мировой закон: все по­пуляризированное дает лишь познание, удержанное в секрете - дает власть.

В ходе последних лет я различным образом говорил о тех силах, что исходят от Запада. Что эти силы исхо­дят от Запада, не означает, что там имеется какое-либо знание, неизвестное в Средней Европе, но с этим знанием там иначе обращаются. Подумайте только, что за приме­чательный трагизм! Выступающее во всемирно-истори­ческих событиях из сил западных тайных обществ мог­ло бы быть париро- вано значительным образом, если бы только в Средней Европе изучали своих умов». Эдуард фон Гартман писал, что на всех факультетах в Средней Европе только два философа читали Гегеля.

Шопенгауэр - поклонник воли. Характерна его работа «О воле в природе». «Шопенгауэр материализует космическую волю... Его любовь к нирване и ко всему восточному, эта склонность к индуизму - она ирраци­ональна, как и вся его фило- софия воли, восходящая не­которым образом из его субъективных склонностей. Но в этом заложена также и определенная необходимость. ... Его философия воли, конечно, принадлежит Средней Европе, она диалектична, он представляет ее в мыслях, он рационализирует саму волю; он говорит в мыслях, но он говорит о воле. Но когда он говорит о воле, т. е. материализирует космическую волю, то из глубин души в его сознании восходит склонность к Востоку. Он в востор­ге от всего, что является индуизмом. И если Гегель объек­тивно указывает на Запад, то Шопенгауэр - на Восток. Но на Востоке мы не находим, чтобы волевой элемент, который Шопе- нгауэр действительно чувствовал как элемент Востока, материализовался, отпе- чатывался в мыслях, т.е. интеллектуализировался бы.... она (воля) там отчасти представлена поэтически, отчасти в непос­редственном созерцании.... Если восточ- ное мировоззре­ние особенно подчеркивает всепронизывающую любовь, то этот элемент любви есть не что иное, как некий аспект космической воли, только изъя- той из интеллекта.

Так что мы можем сказать: там воля спиритуализируется. Как на Западе мате- риализируется мысль, так на Восто­ке была спиритуализирована воля».

Оба мира сталкиваются в Средней Европе, что вы­ражается в принятии геге- льянства тайными обществами Запада и в родстве Шопенгауэра эзотерике Вос- тока. «Философия Шопенгауэра не глубока, но в ней содер­жится нечто опьяняю- щее, волеобразное, что пульсирует в ней. Шопенгауэр становится притягательным и прелест­ным, когда он, собственно, плоские мысли пронизывает своим волевым элементом. Тогда через его строки неко­торым образом чувствуется огонь воли. Пото-

му он и стал, по сути, в плоскую эпоху салонным философом.... Не нужно много думать, достаточно лишь дать воздейство­вать на себя щекотке, пульсирующей через мысли воли, особенно если речь идет о «Приложении и паралипоменах», где щекотка мысли действует прямо-таки изыс­канно». «Полярность Гегель-Шопен- гауэр представляет собой по отношению к несравненному, гармоничному друже- скому союзу Гете и Шиллера дисгармоническую компенсацию».

«Для Гегеля мир есть откровение мудрейшего разу­ма. А для Шопенгауэра, чем является мир для Шопен­гауэра?... Большой глупостью Божией». Что в прошлом было волей, теперь становится мыслью, «будучи связан­ ной с нашей головой.... Мы соединяем мысль с волей, омолаживаем ее в воле. А когда мы ее омолаживаем в воле, то мы ее посылаем в нашу следующую жизнь, в сле­дующую инкарнацию.... Чем дальше мы идем назад, тем больше преобладают мысли в Акаше-Хронике; чем больше мы идем вперед, тем плотнее становится волевой элемент.... И в то вре- мя, как все больше и больше отмирают космические мысли, вызревают человече- ские мыс­ли; из своего источника пронижут они в будущем кос­мический элемент воли. Так человек является храните­лем космических мыслей в мире. Окольным путем через человека космические мысли прошлого прорастают в будущее». 202 (4)

395. Гегель относится к миру как человек, который стоит перед деревом, изобильно покрытым цветами, в момент, когда начинают завязываться плоды. Но их пока еще нет. Когда выступают только цветы, тогда в дереве действует власть света, тогда в дереве действует то, что является несущими свет мыслями (ибо мысли – это свет, мир умирает в свете). Так стоит Гегель перед всеми явлениями мира.

Он рассматривает внешние цветы, то, что целиком и полностью развертывается в конкретном.

ная идея, которую он сам называет «устричным серым или совсем черным существом» (письмо к Гете от 20/II.1821 г. ), относительно которой он, в то же время, утверждает, что ее следует понимать как «изображение Бога, каким он является в своем вечном существе до создания природы и конечного духа». Цель, к которой он приходит - это полный содержания человеческий дух, при помощи которого выявляется то, что в «сером», «устричном» ведет лишь теневое бытие. Его легко можно понять в том смысле, что личности, как живого, самосознающего суще- ства, не существует вне человеческого духа. То пол­ное содержание, что мы пере- живаем в себе, Гегель произ­водит из идеального, которое мы должны помыслить. Можно понять, что некоторые умы с определенными ду­шевными задатками чув- ствуют антипатию к такому миро- и жизневоззрению. 18 (3)

397. 
     «Кто ныне рассматривает внешнюю природу, ставит опыты, тот рассматри- вает лишь то, что она ему дает, отражает. Он лишь грезит о природе.... Лишь вре- менами просыпается ныне кто-нибудь и тогда говорит себе: то, что находится вовне, ведь не простое сновидение, в нем что-то живет. Философия Шопенгауэра была та­ким частичным пробуждением, с которым он не знал, что делать... Шопен- гауэр утверждает как бы грезя: в при­роде живет нечто как воля».
     
398. 
     «...мировоззрение Шопенгауэра, которое также атеистическое». 221 (7)
     
399. 
     «Что прежде всего бросается в глаза у Шопенгауэра, если не смотреть на теоретическую часть его системы, но на то, что как содержание чувств и ощу- щений пронизывает все его мышление? - Глубокое родство этого человека XIX в. с восточным, персидским мышлением и настроением. Везде в его предложениях, в под­черкнутых чувствах живет то, что можно назвать восточным элементом на Западе. И во 2-ой половине XIX в. это перешло на Эд. фон Гартмана». 139 (1)