Луи-фердинанд

цыганка... узнать, что нам надо... о, очень мило!., широкая улыбка... у нее совсем нет зубов... она демонстрирует нам свой тамбурин... даже бьет по нему... пам!.. пам!.. вот она уже и танцует!., так! так!., что ж, пойдем, посмотрим!., еще раз обойдем вокруг!., что за причудливое сооружение, по­всюду заплаты... куски цинка, железная проволока, веревоч­ки... и все закрашено в розовый, желтый, зеленый... еще и какие-то рисунки... знаки... узоры... я собираюсь порасспро­сить обо всем старика... если он все еще там... да! точно! все у того же окна... но он меня не слышит и даже не слушает... он играет на скрипке... и неплохо... в цыганском стиле, не­дурно... им нужно репетировать... мы увидим их на концер­те... «Сила через Радость»... он состоится в Tanzhalle... мы уже подружились с ним через окно... остальные, помоложе, менее приветливы... кроме танцовщицы с тамбурином... ста­рик рассматривает руку Лили, перебирает ее пальцы... «кра-сифы перстень! красифы перстень! руби!руби!., у меня тоже руби.1»... но мы его не видим, он повернул его камнем внутрь... к ладони... руби!., и изумруд... на другом пальце у него сап­фир... а на мизинце — «колупой приллиант!»... он нам все показывает!., «сколько ваш руби, крассифы дама? фы не ко­тите продать?» и еще тише, шепотом «они у фас фее укра­дут!» да, судя по всему, этот старик не только на скрипке играет, он еще и ювелир...

Но пока я так и не узнал, кто это приходил тогда и обха­мил нас: женщина или мужчина в парике... знает ли он его? и чем этот тип занимается, помимо карт и вращения столи­ков? уверен, это стукач!., я спрашиваю у него....

— О, ну и приклушение, фы снаете! фы снаете!

Это его рассмешило... и все... больше он ничего не гово­рит... а внутри кибитки слышна трескотня... по-русски... по-немецки... и, кажется, даже и по-испански... но нас никто не приглашает зайти!., здесь что, целое племя?., сколько же их?., колымага, конечно, очень длинная и широкая, но все же, неужели они никогда не выходят?., я задаю вопрос...

— А прогуляться вы выходите?

— Выходим!., выходим, мсье!., но только все вместе! Хотел бы я на них всех вместе посмотреть!..

— И когда вы выходите?

— О, я не знаю!

Враки!., но я спрошу у Кретцерши, уж этой сволочной мегере точно известно... правда это, или же просто треп... но ясно одно: все эти темные личности, грязнули и намазанные

225

маслом замарашки, являются цыганами, а значит закляты­ми врагами Рейха, прирожденными предателями... так поче­му же их никто не трогает?., более того, у них есть разреше­ние перемещаться, с подписями и марками, Крахт сам мне показывал... а вот у нас его нет!., но чем они занимаются, когда выходят из кибитки?., цыгане ли это, венгры, валахи, зачем они вообще тут нужны, в конце концов?., чтобы ульи чинить?., но их ведь не было нигде поблизости... ни одного улья, только стулья и несколько корзин... нет, это было ма­ловероятно...

— О да!., это пыло пы прекрасно! карашо!

— Договорились, дедуля!

Мы жмем друг другу руки... только одна женщина при­шла с нами попрощаться, та, что с тамбурином... она даже посылает нам воздушные поцелуи!., конечно, она танцов­щица... у нее же не только тамбурин... у нее еще и кастанье­ты... специально для нас она трещит ими через окно... трр! тррр! тррр! целая рулада!., я говорю Лили: «попроси ее их тебе одолжить!..» но Лили не хочет... я настаиваю... и еще как... а эта Эсмеральда уже зовет остальных, чтобы они по­смеялись, она думает, Лили не умеет с ними обращаться, что это всего лишь так, баловство... они собираются над нами посмеяться... пардон!.. Лили надевает себе на пальцы вере­вочки и тррр! гораздо лучше, чем она!., сразу видно, настоя­щая артистка!., что за трели, что за переливы!., шквалы... пиццикатти! легкие!., изысканные!., те все просто остолбе­нели... у окон... но они аплодируют... больше им ничего не остается!., «еще!., еще!» просят они... старик — тоже, он бук­вально вопит... оценил... пусть Лили сыграет еще для него!., еще тоньше!., еще изысканнее!., и еще громче!., громче!., фуриосо!.. наверное, он дирижер, сразу видно, что он в этом прекрасно разбирается... весь лесок наполняется звуками... тррр! что за мощное эхо вызывают эти крошечные кастанье­ты... столяры bibelforscher'bi, которые вовсе не стремятся к раз­влечениям и постоянно без остановки перекатывают и тас­кают стволы, и те делают перерыв и приходят посмотреть... эти каторжники-ударники откладывают в сторону свои кир­ки, фуганки, гвозди и приходят послушать Лили... тррр! трр! так!., это уже похоже на настоящее собрание... лучше бы нам отсюда убраться... но я не знаю, как это сделать... а вот и Крахт, переходит через дорогу... а поодаль, чуть дальше, я замечаю Силли фон Лейден и двух русских женщин с фер­

226

мы, наверное, это их служанки... черт!., слишком много на­роду!., а еще дальше — Изис... они все выходят из леса и удаляются... там, поодаль, еше кто-то виднеется... но тех я во­обще не знаю... а вот малышку Силли, двух служанок и Изис я точно узнал!., где они могли все это время прятаться?., странно! может быть, в глубине этой колымаги, пока мы болтали на улице!., неужели все вчетвером развлекались в кибитке? ведь в замке их не было... однако Лили я решил пока ничего не говорить... Крахт следует за нами... естествен­но, чтобы проследить... и чтобы пригласить нас к столу... ему не нравится, что мы болтаемся без дела... завтра!., завт­ра!., мы вместе с ними отправимся за ивняком... в экспеди­цию! на сбор прутьев и веток... они им были необходимы для починки кресел... причем с ними пойдем не только мы, но и вся Deinstelle, стенографистки, бухгалтеры, барышни, кассирши и Кретцеры... весь персонал бюро... и Крахт!.. к ивовым зарослям вдоль небольших ручьев, в глубь равни­ны... они привозят оттуда целые тележки... Крахт объяснил мне, что их нельзя оставлять одних, так как эти закоренелые мародеры тут же разбегаются, а потом возвращаются с гуся­ми, индюками, утками и даже коровами!., за ними нужен глаз да глаз, иначе они опустошат все вокруг! значит, завтра мы вместе с четырнадцатью бухгалтерами должны будем сле­дить, как они срезают ветви... но сколько бы человек за ними ни следили, они все равно улучат мгновение и что-нибудь сопрут... когда они возвращаются, их нужно обыскивать... женщины прячут целые дюжины яиц в больших воланах своих юбок, и даже поддельные британские фунты!., и где они их находят?., может, все это падает с неба?..

лоснящаяся шелупонь была частью какого-нибудь секрет­ного подразделения?., даже теперь, через пятнадцать лет, я все еще задаю себе этот вопрос, хотя чего я только за эти годы не наслушался! но куда уж там всем этим нынешним отстойникам трепотни вроде «Фигаро», «Юманите» или «Эк­спресса» с их утомительными описаниями всевозможных карнавалов, еще более скучных, чем тот, что в Ницце, с его неестественными, сделанными на продажу, картонными на­рядами...

Кто же отдавал приказы этим цыганам? дергал их за ве­ревочки? ведь управлялся же кем-то этот кукольный театр? позже, гораздо позже, в тюрьме в Копенгагене все заклю­ченные, боши, штатские и солдатня, собранные там со всех концов света, пытались все это объяснить одним словом «Verrat! verrat! предательство!» е-мое!.. чуть что где-нибудь застопоривается, все сразу же начинают твердить о преда­тельстве... и с той и с другой стороны! вот и сейчас в Кремле и в противоположном лагере, в Пентагоне, количество пре­дателей стремительно растет... ими забиты все коридоры, и они лишь ждут момента, чтобы напомнить о себе... как толь­ко начинается очередная кампания!., делаются громкие за­явления!., все встают в позу! и начинают нести всякий бред!., о том, как они бросят в тюрьму!., всех врагов!., тут сразу же начинают расцветать заговоры! бляха-муха! всюду предате­ли! до хрена ренегатов! и даже самые преданные герои ока­зываются расчетливыми коварными двурушниками, а они ведь обменивались десятью тысячами клятв и слюнявых по­целуев в час... тут же пускаются в ход гильотины! повсюду одни предатели... Цезарь, Александр, Полеон, Петэн, Мала-гол, Клеопатра, Кромвель, — им всем уже пришлось с этим столкнуться! и еще придется! все будут повешены, четверто­ваны, изрублены!

Постойте, но потом ведь опять начнется любовь!., поце­луи украдкой, затем согласие, выпяченные жопы, расстегну­тые ширинки, умоляющие взгляды... а каким свинством все это закончится!., уже после мэра и кюре!., вас ждут захваты­вающие, ошеломительные состязания борцов!..

Я вас немного отвлек, надо же немного развлечься, од­нако тогда в Цорнхофе мы опаздывали на суп!., итак, про­должим!., мы ведь еще не закончили!.. Крахт пришел и за­стал нас там... таким образом, мы возвращаемся вместе с ним... я ничего не говорю о том... что заметил вдалеке Изис... с дочерью и служанками... ничего!..

Ну вот, все и расселись... и сразу же им хочется знать, что мы видели... да ничего! ничего!., heil! heil! конечно, я заметил кобуру в прихожей... когда буду выходить, сделаю все, что нужно... правда у меня такое впечатление, что все это заранее подготовлено, подстроено, а я всего лишь мари­онетка... вот сейчас бы, если бы пришлось все начать снача­ла, я бы вообще ни во что не совался... зачем мне все эти неприятности!., оставьте их себе!., как они мне все надое­ли... и эти нацисты, и участники сопротивления, и матроны, и пчеловод, и сельский полицай, и дворяне, и калека! до невозможности!., все эти их улыбки, гримасы... что победи­тели, что побежденные — один хрен!., все, что нужно вам под конец жизни — это больше никогда никого не видеть и ни о чем больше не рассказывать... вам и так уже все извест­но... изнутри, снаружи, сверху, снизу... слишком уж много бед на вас свалилось...

Но тогда мне было на двадцать пять лет меньше, и я, насторожившись, сидел за столом во время mahlzeit'a!.. я был еще не так плох... а трепотня вокруг все не смолкала! как и положено!., бодрый разговор... какие жизнеутверждающие новости!., наши армии наступают на всех фронтах! Крет! Ста­линград!.. Белоруссия! пленных уже столько миллионов, что их даже не считают... они были обо всем проинформирова­ны! но откуда?., через кого?., я не собирался изображать из себя скептика, Ля Вига тоже... heil! heil! скептицизм тоже нужно проявлять вовремя, с оглядкой! попробуйте, напри­мер, завопить сейчас, пусть даже в Москве, что Эйзенхауэр ужасно опустился... для вас все будет кончено! а там, поми­мо всего прочего, висел еще и большой портрет Адольфа, на который нужно было смотреть крайне благоговейно... а не с ухмылкой! heil! heil!.. и все!., всем своим видом вы демонст­рируете, что война уже выиграна, как и сейчас в Алжире, а завтра в Эро и Пуату, ну а в Камеруне не существует никако­го расизма, а в Азии никакие дикари никогда не расчленяли миссионеров... а там висел портрет Гитлера с прекрасными голубыми глазами и тоненькими усиками, вот и все!., его рамка на стене тоже принимала на себя удар! дрожала, как и наши тарелки с теплым супом, в резонанс с бомбами, падавшими, как я уже сказал, в ста километрах... представляете, что они там творили день и ночь, перелопачивая все руины и крате­ры!., у нас от этого буквально все вибрировало, супы покры­вались мелкой рябью, наподобие морщинок, a Fiihrer трясся в своей раме вместе со стенами, стеклами и даже самыми

229

А тогда мы все ждали, пока они закончат гримасничать... mahlzeit!.. heil!... вот сейчас они начнут комментировать все эти новости... так уж здесь было принято... но не нужно дол­го ждать... можно и самому проявить инициативу... однако они уже начали говорить свои глупости... только я собирал­ся задать вопрос... как вдруг Кретцерша меня прерывает: «что я думаю о цыганках?» а мсье Ле Виган? вас не соблазнили? а вас, Крахт?

Вижу, Кретцерша уже возбудилась... может, ревнует?., но она даже не дает мне ответить, сходу переходит в наступле­ние...

— Вы сами увидите, как они танцуют! а как поют!., толь­ко тогда, Крахт, вы сможете высказать свое мнение!., и вы тоже, мсье Ле Виган!..

Что за агрессивная шлюха, а чуть что сразу же пихает вам в нос мундиры своих сыновей...

— О, эти цыганские мужчины, какие они все акробаты, сами увидите! и скрипачи!., и змей умеют дрессировать!., полная кибитка!., а они еще и жестянщики!..

Ах, как ей весело!., может, она напилась? но пить-то не­чего!., у нее такой смех, что не то, что люди, даже животные в зверинце, и те бы испугались... а ведь ей никто ничего смешного не говорил! сама развеселилась!., со своими двумя мундирами под мышкой... ach! ach! ach! сотрясается она всем своим телом... ach! ach! хотя лично я не вижу тут ничего смешного... а ей смешно!., смешно!., и она собирается нам что-то сказать...

230

Ее опять разбирает смех.

Сейчас она нам покажет!., чтобы мы все посмотрели!., вон там, в парке! кибитка!..

— Aie KabbalaL это же каббала, wunderbar!.. вы что, не видели? ах, они не заметили!., это же просто чудесно!..

Какие мы идиоты, нас стоит пожалеть!., ach! ach!.. все!., я-то ничего не заметил... разве что Ля Вига... а вот Крахт — да!., что?., знаки, рисунки... что это?., каббалистические зна­ки, разноцветные, розовые... зеленые... ну и что?., мне тоже интересно... с другой стороны кибитки... Крахт мне объяс­няет... я просто не заметил... а должен был... постараюсь вспомнить... в определенном возрасте вы можете сказать, что для того, чтобы заработать на жизнь, испробовали все... о, ля! ля! это достойно жалости, но все же... в те времена, когда я был служащим, курьером, секретарем у Поля Лаффита113, я все время скакал галопом... это было гораздо дешевле и бы­стрее, чем метро... линия № 1, от Ганс до Мардрюс, от ма­дам Фрайа к Бенедиктусу и в типографию на улице Тампль... от Вашида, занимавшегося «чтением линий на руке», к Ван Донгену на виллу Сайд... духи, без сомнения, перемещаются очень быстро, но я мог бы составить им конкуренцию... осо­бенно после этой беготни по Бульварам, Елисейским Полям и площади Терн... собрать все корректуры, ничего не поте­рять, потом написать комментарии, причем в таком увле­кательном стиле, чтобы читатель лишился сна и не пред­ставлял своей жизни без следующего номера... могу признаться, что очаровывать и околдовывать при помощи пера не хуже Шехерезады, я научился именно там... с тех пор прошло почти полвека... нет больше доставок, коррек­тур, гранок, верстки... а тогда я постоянно ходил пешком... спортивный образ жизни, спринт за спринтом... и никаких расходов: ни на омнибус, ни на метро... а вот там, на этой кибитке, я ничего не заметил... усталость?., возраст? не за­метил никаких эзотерических пестрых знаков... но зато я прекрасно рассмотрел Изис фон Лейден... и ее дочь, и слу­жанок... но об этом я предпочитал молчать... меня ведь ни о чем не спрашивают... думать об этом я мог все, что угодно, но про себя... однако порой даже ваш слегка недоуменный вид может вам выйти боком...

В конце концов Кретцерша все же вышла из себя... она уже вытаращила на нас глаза!., и тоже готовилась к прыжку, как Изис... уверяю вас, я знаю, что такое истерия... но во Франции так называемые «агрессивные формы» встречают­ся крайне редко... у наших женщин и молодых людей симп­томы истерии — это дрожь, бледность, слезы, громкие кри­ки... а вот Изис фон Лейден, когда она в прыжке, в стремительном полете, выхватила винтовку у калеки, проде­монстрировала нам совсем иную, агрессивную, наступатель­ную форму истерии... и никакой бледности, никаких кри­ков... я видел, что Кретцерша уже почти на грани, вот-вот начнет нам угрожать каким-нибудь маузером... отвечаем: ja! ja! ja!.. на все... ja! ja!.. может, она все же успокоится... ан нет!., вот она уже стоит у стола, прижав к сердцу мундиры своих сыновей... что она собирается делать? не ja! ja!.. a ach! ach! ну и что?., сейчас начнется рев?., нет! она просто выска­жет нам все, что думает! она встает на стул и обращается к сидящим за столом...

— Да!., да!., noch! еще! вы не знаете? да вы ничего не знаете!., графиня фон Чеппе уже здесь!., да!., она завтра бу­дет здесь!

Ну и что с того?., я не понимаю... интересно, кто такая эта Чеппе? Крахт-то, наверняка, знает... он не мешает Крет-церше вопить... но о чем это она?., что с ней?., с этой Тулф-Чеппе шутки плохи... поясняет мне Крахт... он может гово­рить вслух, крики Кретцерши заглушают все... мне в жизни приходилось слышать немало криков: крики ораторов, кри­ки узников, крики раковых больных, крики министров, крики генералов, крики рожениц и еще множество Других криков, — но это был совершенно особый случай... Кретцерша не со­биралась останавливаться... все это было бы похоже на ко­медию, но могло плохо кончиться... вряд ли у нее очень креп­кое сердце... сейчас она горланит, и ради Бога, но вскоре, вполне вероятно, потеряет сознание, и вообще, неизвестно, чем все это может обернуться... я прошу его повторить то, что он мне говорил... эта дама Тулф уже в Моорсбурге, она приехала на неделю к ландрату... графиня Тулф фон Чеппе... ему-то уж все известно... чья-то родственница?., мать Изис фон Лейден., приемная мать... она из Кенигсберга... но в Кенигсберге ей очень скучно... важная деталь: она говорит по-французски и очень хорошо!., она обожает французов!., и будет очень рада нас видеть! тем лучше!., тем лучше!., она как раз кстати!., правда она немного взбалмошная, Крахт

должен меня предупредить... но конечно же, она нас при­гласит к себе, всех четверых... а кота?., и кота тоже!., у нее тут огромные владения... в десять раз больше, чем у фон Лейденов!.. а что за замок!., а леса! а озера! мы сами уви­дим!., по правде говоря, мне все это кажется нереальным... но в конце концов, если эта графиня Тулф-Чеппе располо­жена к нам и захочет нас принять... на мой взгляд, нам бы это сейчас совсем не помешало... а что нам, собственно, те­рять?.. Крахт повторяет еще раз, чтобы я лучше понял: Изис — только приемная дочь!., но я не видел особой разницы... е-мое! мне это совершенно безразлично!., важно, что Тулф-Чеппе были графами Тевтонского ордена... а уж Тевтонский орден — это не шутка!., титулы Тевтонского ордена могут передаваться только по мужской линии... и уж никак не при­емным детям... вот почему красавица Изис не пришлась ко двору в Кенигсберге... ну а эта Кретцерша, продолжавшая вопить и трястись, не была ничьей приемной дочерью, са­мая обычная истеричка, и все!., из ревности, я думаю, она же ревновала абсолютно всех! Крахта, который на нее даже не смотрел... своего мужа, Ле Вигана... а Крахт, насколько я мог судить, больше западал на Изис... не то, чтобы он что-то предпринимал, но все же... о фон Лейденах же он знал все... они были из мелких дворян, графы Бранденбургские, в то время как Тулф-Чеппе были почти принцами... Изис обожа­ла титулы, она и вышла-то за калеку, только чтобы стать графиней! несмотря ни на что!., но вот в этом-то и была загвоздка!., по закону Бранденбурга этот титул мог передать последний граф тому, кому захочет!.. Крахту и об этом кое-что было известно!., тут было, над чем посмеяться, учитывая нынешнее положение вещей: совершенно черное небо, дро­жащие землю, стены, стол, суп и огромный портрет Адоль­фа... уж этого-то всего невозможно было не заметить, что и говорить! Кретцерша стояла на стуле, вся поглощенная гром­кими воплями, и ей вроде бы не было дела до нас двоих, до Крахта и меня... и вдруг он на нас нападает... а что, если мы говорим о ней?..

— Вам ничего не известно! вам ничего не известно! Однако бухгалтерши протестуют...

— Нет! нет!., им известно!

— Ах, им известно? тогда где сельский полицай? Все замолкают.

— А пастор? может, и это вам известно? Этого тоже никто не знает...

233

Конечно, ее все слышат!.. Крахт знаками показывает, что­бы мы не мешали ей кричать... не нужно ей отвечать, она же сумасшедшая... естественно, мы ей не мешаем... раз она су­масшедшая! но нам-то от этого не легче... у нее припадок! оттого, что на нее не смотрят, она приходит в настоящее исступление! она вся трясется!., трясется! прижимает свои два мундира к губам... целует их!., целует!., и рыдает... слезы размывают засохшую кровь... она испачкала себе все лицо...

— Вы что, не слышите бомб? бум! бум! heil! heil! Она спускается со стула и начинает кривляться...

— Бум! баум! heil! heil!

Она проходит за спинами барышень... и прямо в ухо каж­дой орет «брум! брум!», изображая разрывы бомб... и Крахту тоже!., брум!

— Вы все скоро взорветесь! и эти franzosen, все! Зиммер тоже!., и суп! heil! heil!

Она топает то одной ногой, то другой... бум! баум!.. и ко­лотит обеими руками в стекла... двумя ладонями... бум! но никто даже не вздрогнул...

— Бомба взорвется прямо у вас в животах! у всех!., и у него тоже! heil! heil!

У него — это у Адольфа в рамке... она указывает на него... она стоит как раз под ним... топает ногами, одной, другой!., танцует!., пам!.. пам!.. и опять заливается смехом... а нам вот совсем не смешно... у нее смех, прямо как в зверинце... на­стоящая гиена... она опять хватает свои мундиры, покрытые засохшей кровью, мажет себе лицо, делает маленькие усики, как у него в рамке... лучше уж на нее не смотреть... все дела­ют вид, что ничего не видят и не слышат... но она слишком шумит, это похоже на провокацию... Крахт шепчет ее мужу, мне и Ля Виге, чтобы мы помогли ему увести ее в другую комнату... осторожно... через заднюю дверь... она не сопро­тивляется и даже довольна, ее злоба внезапно угасает... уми­ротворенная, она позволяет себя поднять, взять под руки и увести вместе с мундирами... сейчас мы уложим ее на спи­ну... она больше не плачет... и не угрожает Адольфу... все встают из-за стола... heil! heil!.. привет!., и расходятся по сво­им комнатам... без единого слова, как если бы ничего не слу­чилось... мы с Крахтом и Ля Вигой обмениваемся замечани­ями... небо темнее, чем вчера, и, может быть, чуть желтее, от

серы... дует ветер с востока... самолетов уже совсем не вид­но, только слышно... шум моторов не такой, как у Luftwaffe, те напоминает кофейные мельницы, а у RAF моторы рабо­тают тише и монотоннее... Крахт спрашивает меня об этом, он хочет знать мое мнение... но у меня никакого мнения нет!., и оно еще не скоро появится!., а вот musik будет уже завтра! он вскидывает свои руки вверх... Мол, начинаем! musik!

* * *

Как бы там ни было, но нам ничего не оставалось, как скромно удалиться... Лили, Ля Виге, мне, Беберу... выходя, я положил в кобуру то, что было условленно... все это, понят­ное дело, было фарсом... уже ни для кого не было секретом, что я имел доступ к шкафу Харраса... и это могло иметь последствия... ладно!., посмотрим!., очутившись в нашем ба­шенном закутке, мы хорошенько перетряхнули все свои тю­фяки, тряпки и обрывки ковров... крыс тоже... они даже не убегали... с наступлением холодов они становились все сме­лее... все нахальнее... Бебер, которого никак нельзя было назвать дружелюбным котом, ими уже не занимался... мне было ясно, что если бы мы оставили здесь два, три полных котелка, у нас бы собралось все племя, из подвала и леса... однако у нас и помимо крыс хватало проблем... нужно было еще хорошенько обдумать этот припадок истерички Крет-цер... конечно же, все это было комедией... но орать на Гит­лера, мазать себе рожу засохшей кровью, рисовать себе та­кие же усики... и еще эти ее heil! heil!.. все это в корне меняло дело... наверное, уже весь Цорнхоф в курсе, да и Моорсбург тоже... что же предпримет Крахт?.. мы втроем ничего не го­ворили... мы были только свидетелями... но иногда и свиде­телем быть достаточно! я помню, что со мной стало после моего «Попали в переделку»114 а ведь это было всего лишь хроникой того времени, тем, что я зафиксировал! а мне это и по сей день простить не могут! ну а тогда дело и вовсе приняло дурной оборот, мы были объявлены «предателями, которых следует повесить», причем не только на улице Жи­рардон... естественно, на нас навесили все!., хотя теперь, зад­ним числом, я и понимаю, что обрушившееся на нас про­клятие имело свои преимущества, ибо оно раз и навсегда избавило нас от необходимости быть любезными с кем бы то ни было... а ничто не расслабляет, не размягчает и не