Метаконцепты прецедентных текстов в анекдоте

3.6. Метаконцепты прецедентных текстов в анекдоте

Как уже отмечалось, смеховая картина мира, закрепленная на языковом уровне в жаргонных метафорах, перифразах и экзотизмах, а на текстовом уровне – в фольклорных текстах (прежде всего, анекдотах, а также частушках, городских паремиях, пародиях и т.п.), отражает наиболее актуальные для данного социума ценности. Ценностная унификация современной цивилизации делает большинство смеховых текстов универсальными. Так, во всех современных культурах широко распространены анекдоты о представителях других этносов, о политике, о семейных отношениях. Однако существует целый пласт смехового фольклора, являющийся прерогативой русской культуры советского периода. Речь идет о крупных анекдотных циклах, основанных на прецедентных кинотекстах. Существование этого феномена обусловливает ряд факторов:

1) высокий авторитет художественного текста в русской культуре и связанная с этим потребность в игре с текстом;

2) визуализация культуры, переориентация носителей культуры с потребления печатных текстов на медиатексты;

3) смысловое превалирование в отечественном кино советской эпохи вербального ряда над видеорядом;

4) ограниченное количество художественных фильмов, производившихся в СССР, и связанная с этим всеобщность знакомства с кинотекстами.

Печатная литература не стала источником ни одного крупного анекдотного цикла, общего для всех носителей русской культуры. Приходится признать, что чтение, как способ потребления культурных ценностей, уже не актуально для социума в целом. Анекдотные массивы, основаннные на литературных текстах, порождаются лишь субкультурами (примером могут послужить распространенные в субкультуре «толкинистов» смеховые тексты, апеллирующие к произведениям Дж. Р. Толкиена). Кинотексты стали источником четырех крупных анекдотных циклов:

1) цикл о Василии Ивановиче и Петьке: источник – фильм «Чапаев», 1934 г., восстановлен в 1963 г., режиссеры Г.Н. Васильев и С.Д. Васильев (псевдоним – «братья Васильевы»), литературная основа – одноименный роман Д. Фурманова;

2) цикл о поручике Ржевском: источник – фильм «Гусарская баллада», 1962 г., режиссер Э.А. Рязанов, литературная основа – пьеса А.К. Гладкова «Давным-давно»;

3) цикл о Штирлице: источник – телесериал «Семнадцать мгновений весны» (1973 г.), режиссер Т.М. Лиознова, литературная основа – одноименный роман Ю. Семенова;

4) цикл о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне: источник – цикл телесериалов «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», 1979-1983 гг., режиссер И.Ф. Масленников, литературная основа – рассказы и повести А. Конан-Дойла.

Со сменой политического строя и идеологических доминант русскоязычного общества данные тексты не вышли из употребления. Более того, наряду с воспроизведением старых анекдотов, происходит пополнение цикла новыми единицами, насыщенными реалиями современной России. В рамках данного параграфа будет приведен образец моделирования метаконцептов прецедентных текстов, функционирующих в смеховой картине мира. Для этого мы обратимся к материалу двух метаконцептов – «Семнадцати мгновений весны» и «Приключений Шерлока Холмса» (в некоторых случаях мы будем для сопоставления обращаться также к метаконцепту кинтотекста «Чапаев» и циклу о поручике Ржевском).

Актуальность данных метаконцептов различна. Анекдоты, основанные на кинотексте «Семнадцать мгновений весны», составляют самый обширный и интенсивно развивающийся из четырех вышеперечисленных циклов. Анекдоты же, апеллирующие к приключениям Шерлока Холмса и доктора Ватсона, напротив – наиболее поздно сформировавшаяся и малочисленная серия анекдотов, базирующихся на прецедентном тексте. В наивной, а затем и в научной традиции [Лурье 1989; Белоусов 1995; Шмелева, Шмелев 2002] названные совокупности смеховых текстов получили названия «анекдоты о Штирлице» и «анекдоты о Шерлоке Холмсе». Мы также будем пользоваться этими обозначениями, хотя следует отметить, что они не вполне точны, поскольку существует некоторое (пусть небольшое) количество входящих в циклы анекдотов, среди действующих лиц которых Штирлиц и Шерлок Холмс отсутствуют. Основой данных циклов являются не прецедентные личности отдельных персонажей, а прецедентные миры кинотекстов.

В процессе моделирования метаконцепта прецедентного текста, функционирующего в смеховой картине мира, мы рассмотрим следующие характеристики анекдотных циклов:

- соотношение смеховых текстов с текстом-источником,

- тональность осмеяния,

- концептуальное ядро цикла,

- второстепенные сюжетно-персонажных линий,

- ассоциативную экспансию прецедентного мира.

1. Соотношение смеховых текстов с текстом-источником. Из всех анекдотных циклов, основанных на прецедентных кинотекстах, анекдоты, апеллирующие к «Семнадцати мгновениям…», демонстрируют наибольшую связь с миром текста-источника. Для них характерна высокая ономастическая насыщенность. Карнавальным сознанием усвоено более двадцати антропонимов из исходного кинотекста (Штирлиц, Исаев, Мюллер, Кэт, Борман, Холтофф, Плейшнер, Шлаг, Рольф, Рунге, Барбара и т.д.). Элементами фильма, проникшими в анекдот, стали не только персонажи, но и исполнявшие их роли актеры (в параграфе 2.2 отмечалось, что имена актеров стали частью метаконцепта данного текста и во внекарнавальном сознании):

(1)

Штирлиц проснулся в тюремной камере. Он совершенно не помнил, как сюда попал, какое сегодня число и какая в городе власть. После долгих размышлений он наконец решил, что если войдет гестаповец, надо будет сказать: «Хайль Гитлер, я – штандартенфюрер СС фон Штирлиц», а если войдет советский солдат – представиться: «Я – полковник Исаев». В этот момент входит милиционер и говорит: «Ну и нажрались Вы вчера, товарищ Тихонов!»

(2)

Штирлиц выстрелил Мюллеру в голову. Пуля отскочила. – «Броневой», – подумал Штирлиц.

В число персонажей анекдота вошел даже «голос за кадром», сопровождавший действие фильма:

Часто в текстах налицо географическая конкретизация места действия, что для анекдота в целом не характерно, но важно для передачи атмосферы фильма: Швейцария, Берн. Штирлиц и пастор Шлаг сидят в ресторане…; Штирлиц подошел к Александрплатц…; Зал в гостинице «Адлер» в Германии…; Штирлиц зашел в кафе «Элефант»…; Однажды Штирлиц шел по узеньким улочкам старого Берна… .

Высока и сюжетная актуальность текста. Многие эпизоды стали объектом разнообразного пародирования. Ср., например, анекдоты, посвященные переходу пастора Шлага через границу:

(4)	Штирлиц долго смотрел, как пастор Шлаг шел на лыжах через швейцарскую границу. «Да, тяжело ему», – подумал Штирлиц. Стоял июль 1944 года.
(5)	Штирлиц провожал пастора Шлага в Швейцарию. Как только он помог ему пристегнуть лыжи, раздался сильный взрыв, и из-за горы поднялось уродливое радиоактивное облако. – Идите на шум электростанции, пастор, благо теперь ее не только слышно, но и видно! – сказал Штирлиц и подумал: «Далеко же продвинулись конкуренты Рунге!»
(6)	Штирлиц увидел снежную лавину и подумал: «Бедный пастор, он так и не научился ходить на лыжах».

Связь с текстом-источником проявляется не только в содержании анекдотов о Штирлице, но и в их грамматическом оформлении. Как отмечают Е.Я. и А.Д. Шмелевы, в русском анекдоте в тексте «от автора» обычно используется настоящее время глагола. «Эта особенность связана с близостью анекдота народному театру: используя так называемое настоящее изобразительное, рассказчик представляет действие как бы разворачивающимся в данный момент перед глазами зрителей» [Шмелева, Шмелев 2002: 32]. Анекдоты о Штирлице являются исключением – многие из них рассказываются в прошедшем времени: За Штирлицем следили…, Штирлиц ехал на машине…, Над головой Штирлица всю ночь свистели пули… . «Именно выбор прошедшего времени несовершенного вида – характерный прием, позволяющий пародировать «закадровый голос» из фильма» [Шмелева, Шмелев 2002: 85]. Общежанровые характеристики таким образом уступают направленности на конкретную цель данной группы текстов – пародирование. Отметим, что форма пародируемого текста оказывается настолько значима для карнавального сознания, чтобы нарушить жанровый канон, еще только в одном случае – в анекдотах, апеллирующих к сказкам: Поцеловал Иван-Царевич Царевну Лягушку и предстала перед ним растрепанная бабища бальзаковского возраста…, Пустил отец-султан по стране гонцов с хрустальной туфелькой…, Сел Иван-Дурак на Коня-Идиота… .

По сравнению с циклом о Штирлице анекдоты о Шерлоке Холмсе демонстрируют довольно слабую связь с текстом-источником. В анекдотах фигурируют лишь шесть антропонимов из исходного кинотекста (Шерлок Холмс, Ватсон, миссис Хадсон, сэр Генри, Бэрримор, собака Баскервилей), а имена исполнителей ролей отсутствуют вообще. Из географических конкретизаторов места действия представлено лишь название улицы, на которой живут главные герои (Ватсон приходит в дом на Бейкер-стрит; Шерлок Холмс и доктор Ватсон сидят утром у камина на Бейкер-стрит).

На уровне сюжета также налицо слабая востребованность текста-источника. Большинство анекдотов холмсовской серии заимствуют из исходных литературных текстов и кинотекстов лишь центральных персонажей и отношения между ними, не обращаясь к конкретным приключениям Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Единственным «реальным» делом Холмса, фигурирующим в анекдотах, является дело собаки Баскервилей.

Ценностным ядром анекдотов о Штирлице является лингвокультурный концепт «разведчик». Рассмотрим интразону этого концепта в русском языке. Ее составляют лексемы следующего синонимического ряда: разведчик, шпион, агент, резидент, лазутчик. Наиболее общим значением и стилистической нейтральностью обладают слова разведчик и шпион. Они характеризуются общностью денотата – ‘человек, выведывающий государственные и в особенности военные тайны какого-либо государства и сообщающий их другому государству' [Суш], но противоположностью оценочных коннотаций, что наглядно проявляется в их сочетаемости. Если выражения отважный разведчик, подвиг разведчика не противоречат речевому узусу, то отважный шпион, подвиг шпиона воспринимаются как аномальные. В то же время в крылатых высказываниях Болтун находка для шпиона! и Смерть шпионам! слово разведчик было бы неприемлемо. Шпион часто сочетается с пейоративом предатель (ср. апокрифические слова Хрущева при аресте Берии: Предателя, шпиона и негодяя Берию – арестовать!). Лексемы разведчик и шпион могут противопоставляться в рамках одного высказывания: Был разведчик, стал шпион (Новости rambler.ru, 12.11.2002), Влюбленный разведчик хуже шпиона (NovayaGazeta.ru, 12.02.2001).

Сосуществование в языковой системе данных синонимов (или, в рамках теории Ю.Д. Апресяна, квазисинонимов) определяется потребностью социума в противопоставлении деятельности, направленной на его собственное усиление (похищение информации у других государств) и деятельности, направленной на его ослабление и усиление конкурирующих социумов, (похищение информации у него). Перед нами уникальное проявление на лексическом уровне феномена, получившего в этике название «готтентотская мораль» (У готтентота спросили: «Что есть зло?» «Зло – это, когда сосед украл у меня барана». «А что есть добро?» «Добро – это, когда я украл у соседа барана»). Уникально не само существование подобных языковых значений, но их однословная фиксация, доказывающая высокую степень актуальности данного концепта для языкового коллектива. Обычно подобные значения фиксируются на уровне клишированных словосочетаний (ср.: оккупация и присутствие ограниченного контингента войск и т.п.).

Оценочная противоположность рассматриваемых лексем, базирующаяся на антиномии «свой-чужой», поддерживается следующими их свойствами:

1) происхождением. Лексема шпион является заимствованной (в русском языке с начала XVIII века, от немецкого Spion, происходящего в свою очередь от итальянского spione, которое основано на германской форме [ЭСЧер, ЭСФас] и ощущается носителем языка в качестве таковой. Разведчик образовано методом аффиксации от древнерусского корня вед-, восходящего к индоевропейскому языку. Таким образом, противопоставлению «свой – чужой» соответствует лингвистическое «исконный – заимствованный».

2) внутренней формой. Шпион родственно немецкому spähen ‘следить’, разведчик – русскому ведать (как отмечает Ю.С. Степанов [1997: 344-346], производными от корня вед- в русском языке традиционно обозначалось знание, полученное через органы чувств). Следовательно, значения обоих слов связаны с процессом чувственного восприятия, однако лексема шпион более ассоциирована с самим процессом механического восприятия (шпионить может рассматриваться как гипероним лексем подглядывать и подслушивать), разведчик же – с процессом ментальной обработки информации (разведывать синонимично разузнавать). Противопоставлению «свой – чужой» соответствует «интеллектуальный – перцептивный».

3) эпидигматикой. Обе рассматриваемые лексемы являются многозначными. Разведчик помимо значения ‘сотрудник, работник разведки, т.е. организации, ведающей специальным изучением экономической и политической жизни других стран, их военного потенциала’, обладает также значением ‘военнослужащий разведки, тот, кто идёт в разведку’ [СОж]. Разведка в последнем случае – ‘действия, осуществляемые войсковыми группами, подразделениями, дозорами для получения сведений о противнике и занимаемой им местности, а также подразделение, осуществляющее такие действия’ [СОж]. Военная разведка – деятельность, традиционно ассоциируемая с героизмом. Носитель языка знает, что в разведку брали наиболее отважных и умелых солдат (ср. выражение я бы с ним пошел / не пошел в разведку, употребляемое как оценка надежности человека). Слово шпион помимо значения ‘тайный агент, занимающийся шпионажем, т.е. выведыванием, собиранием или похищением сведений, составляющих военную или государственную тайну, с целью передачи иностранному государству’ имеет значение ‘полицейский, агент по сыску, шпик’ [БТС]. Таким образом, эпидигматичное значение разведчика связано с престижной военной специальностью (эта аналогия подкрепляется перифразой боец невидимого фронта), шпиона – с традиционно презираемым в русском обществе сыском. Противопоставлению «свой – чужой» здесь соответствует «уважаемый» – «презираемый».

Концепт «шпион-разведчик» относится к идеологемам – особому типу концептов, сознательно культивируемому властью в сознании рядовых членов социума через всю совокупность доступных средств массового воздействия (см. подробнее раздел 1.5). Как уже отмечалось, одним из средств формирования идеологем в массовом сознании является манипуляция словарным значением. Приведем несколько примеров из словаря под редакцией Д.Н. Ушакова [СУш], созданного в 1935-1940 гг., когда идеологема «шпион-разведчик» особенно активно эксплуатировалась властью:

• 
  Разведка. 3. Общее название органов, ведающих охраной государственной безопасности, борьбой со шпионажем и вредительством. В капиталистическом мире органы разведки являются наиболее ненавистной частью государственного аппарата для широких масс трудящегося населения, поскольку они стоят на страже интересов господствующей кучки капиталистов; у нас же наоборот – органы советской разведки, органы государственной безопасности стоят на страже интересов советской страны и поэтому они пользуются заслуженным уважением, заслуженной любовью советского народа.
  
• 
  Разведчик. 2. Общее название работников органов разведки (в 3 знач.). Советские разведчики неустанно разоблачают фашистских шпионов.
  
• 
  Разведывательный. Прил. к разведывание, занимающийся разведыванием. Советские разведывательные органы работают на славу
  
• 
  Шпионаж. Преступная деятельность шпиона. Заниматься шпионажем. Расстрел по обвинению в шпионаже.
  
• 
  Шпионство. Шпионаж, слежка, выслеживание. Гнусное шпионство.
  

• 
  Разведчик действует в окружении врагов.  Вокруг Штирлица все свои:
  

• 
  Сохранение тайны – непременное условие деятельности разведчика.  Все знают, что Штирлиц – разведчик:
  

• 
  Разведчик стремится нанести врагу серьезный ущерб.  Штирлиц делает мелкие пакости, соотносимые с традиционным набором детских шалостей (надпись на стене, плевок, сброшенный сверху предмет):
  

• 
  Разведчик наносит ущерб врагу намеренно.  Вред, приносимый Штирлицем, является результатом халатности:
  

Рассмотрим теперь ценностное ядро анекдотов о Шерлоке Холмсе. Таковым является лингвокультурный концепт «проницательность». Проницательность – качество, связанное с пониманием, т.е. одной из наиболее важных функций человеческого мышления. Б.Л. Иомдин, рассматривая существительные русского языка, номинирующие способность человека к пониманию (ум, интуиция, сообразительность и т.п.), характеризует лексемы синонимического ряда проницательность, прозорливость следующим образом:

1) способ достижения понимания: мобилизация интеллектуальных ресурсов в условиях нехватки информации. Достигнутое понимание предстает не как обоснованный логический вывод, а как результат какого-то неочевидного хода мысли;

2) распространенность способности: наиболее редкие способности, присущие далеко не каждому;

3) оценка способности: воспринимаются как уникальные свойства и обычно оцениваются очень высоко;

4) сложность объекта понимания и сфера проявления способности: способности, используемые человеком при понимании сложных и скрытых вещей;

5) возможность характеризовать высших животных: отсутствует. Данные способности – прерогатива человека [Иомдин 2002].

Как отмечает В.Ф. Лурье, большинство анекдотов о Холмсе и Ватсоне строится по следующей схеме (иногда усекаемой на один-два пункта):

1) Вопрос Ватсона («Что это?»);

2) Ответ (утверждение) Холмса;

3) Удивление Ватсона («Как вы догадались?!»);

4) Ответ Холмса («Элементарно!») [Лурье 1989].

Приведенная схема соответствует композиции текста классического (аналитического) детектива, основоположником которого стал А. Конан Дойл [о детективе как феномене культуры см.: Руднев 2001]. В произведениях, относящихся к этому жанру (в отличие от пришедших ему на смену «крутого» детектива и триллера), главным является не действие, но механизм рассуждений, позволивший раскрыть преступление. Если кульминацией сюжета становится ответ на вопрос «Кто же преступник?», то развязка формируется эксплицитным объяснением логики следователя, т.е. демонстрацией его проницательности [научный анализ дедуктивного метода Шерлока Холмса см.: Хинтикка, Хинтикка 1998].

Так же, как и в анекдотах о Штирлице, карнавальное снижение центрального концепта данного цикла осуществляется путем разрушения стоящих за именем концепта семантических пресуппозиций. Для этого смеховое сознание чаще всего прибегает к инверсии такого компонента значения лексемы проницательность, как «нехватка информации». Производимая в тексте анекдота экспликация хода рассуждений, приведших великого сыщика к разрешению загадки, выявляет следующее:

а) Холмс заранее обладал информацией в полном объеме. Его заключение превращается из результата интеллектуальных усилий в простое знание:

(20)

Дочиста ограблено главное хранилище банка. Шерлок Холмс и доктор Ватсон осмотрели место происшествия: никаких улик, кроме дыры на полу и подкопа под ней, вроде бы… Но, Холмс уверенно говорит доктору Ватсону: – Грабитель, друг мой, действовал один, ему 32 года, среднего роста, с женой разведен, на левой руке носит золотой перстень без оправы, курит американские сигары, и еще – во рту у него не хватает двух передних зубов. – Невероятно! – удивляется доктор Ватсон. – Ума не приложу, как вам удалось узнать столько подробностей? Вы гений, Холмс! – Ха-ха-ха, – смеется Шерлок Холмс. – Успокойтесь, друг мой, ничего гениального здесь нет. Все очень просто: грабитель – это же мой двоюродный брат.

(21)

Ботинок – Ватсон, – спросил как-то Холмс, вертя в руках темно-коричневый ботинок и внимательно рассматривая его через лупу. – Что мы можем сказать о владельце этого ботинка? – М-м… – неуверенно промычал Ватсон. – Это худой мужчина, курит трубку, иногда ставит химические опыты и играет на скрипке… – Но позвольте, Холмс! – воскликнул Ватсон. – Это же ваш ботинок! – Ну и что? – невозмутимо парировал детектив. – Когда под рукой нет ничего другого, тренировать дедуктивные способности можно даже на собственных ботинках!

Еще больший контраст между проницательностью и знанием создается в текстах, где Холмс сам оказывается причиной или непосредственным участником расследуемой ситуации. Ср.:

(22)

Ватсон приходит в дом на Бейкер-стрит. Сидя в кресле, Холмс кидает ему: – Все-таки я не понимаю, Ватсон, как вы смогли при всей вашей добропорядочности влезть в драку на Парк Лейн. – Но, черт возьми, как вы узнали! – Элементарно, Ватсон, у вас на лбу след моего ботинка.

(23)

Холмс с Ватсоном поздно ночью возвращаются к себе на Бейкер-стрит. Приближаясь к одной из подворотен, Холмс поворачивает к Ватсону голову и вкрадчиво говорит: «Ватсон, я вычислил, что за этим углом нам дадут по морде!» И точно, стоило им зайти за угол, как налетела шайка молодчиков и накостыляла обоим по физиономии. После случившегося, еле стоя на ногах, оба друга доползают до заветного дома. – Холмс, но как вы догадались? – вопрошает Ватсон. – Неужели ваш дедуктивный метод? – Какой, к черту, метод, ничего не было проще – я там вчера выпендривался*…

б) Информация, находившаяся в распоряжении Холмса, была скорее избыточна, чем недостаточна, и вывод не требовал существенных интеллектуальных усилий:

(24)	– Скажите, Холмс, как Вам удалось опознать Бен Ладена в лондонской толпе? Опять дедукция? – Нет, дорогой Ватсон. Скорее интуиция. В общем-то, эта «женщина» в парандже, с автоматом Калашникова в руках, особенно ничем и не выделялась, когда я встретил ее на Трафальгарской площади.
(25)	– Итак, дорогой Ватсон, вы уверены, что весне пока рано доверять, что это тепло обманчиво? – Откуда вы знаете, Холмс? – Но ведь вы надели сегодня теплое белье. – Как вы догадались, Холмс? – Это же элементарно, Ватсон! Идя ко мне, вы забыли надеть брюки.

В текстах Конан Дойла проницательность Холмса реализуется в двух типах ситуаций:

1) непосредственно при раскрытии преступлений, являющихся сюжетной основой произведения. С точки зрения композиционной структуры текста экспликация выводов Холмса формирует развязку произведения;

2) в бытовых наблюдениях над жизнью окружающих людей. Эти наблюдения помещаются автором в экспозицию или завязку произведения. Ср.:

(26)

«I perceive that you have been unwell lately. Summer colds are always a little trying.» «I was confined to the house by a severe chill for three days last week. I thought, however, that I had cast off every trace of it.» «So you have. You look remarkably robust.» «How, then, did you know of it?» «My dear fellow, you know my methods.» «You deduced it, then?» «Certainly.» «And from what?» «From your slippers.» I glanced down at the new patent-leathers which I was wearing. «How on earth – «I began, but Holmes answered my question before it was asked. «Your slippers are new,» he said. «You could not have had them more than a few weeks. The soles which you are at this moment presenting to me are slightly scorched. For a moment I thought they might have got wet and been burned in the drying. But near the instep there is a small circular wafer of paper with the shopman's hieroglyphics upon it. Damp would of course have removed this. You had, then, been sitting with your feet outstretched to the fire, which a man would hardly do even in so wet a June as this if he were in his full health» (A.Conan Doyle. The Stock-broker's Clerk). – Эге, да вы, я вижу, были больны. Простуда летом – вещь довольно противная. – Как же вы догадались, что я болел? – Мой дорогой Уотсон, вы же знаете мой метод. – С чего же вы начали? – С ваших домашних туфель… Туфли ваши новые. Вы их носите не больше двух недель, а подошвы, которые вы сейчас выставили напоказ, уже подгорели. Вначале я подумал, что вы их промочили, а затем, когда сушили, сожгли. Но потом я заметил у самых каблуков бумажные ярлычки с клеймом магазина. От воды они наверняка бы отсырели. Значит, вы сидели у камина, вытянув ноги к самому огню, что вряд ли кто, будь он здоров, стал бы делать даже в такое сырое и холодное лето, какое выдалось в этом году (Перевод М. Колпакова).

В анекдотах реализуется в основном второй тип ситуации. Парадоксальным образом мотив расследования преступлений в анекдотах о гениальном сыщике появляется довольно редко. Чаще всего Холмс либо высказывает предположения о недавних действиях Ватсона (Ватсон, вы сегодня съели 2 палки Докторской колбасы!; Ватсон, я вижу Вы переволновались сегодня утром!; Ватсон, вчера вы пришли домой вдрызг пьяным!), либо отвечает на вопросы последнего, носящие общий характер (Холмс, почему у мужчин пуговицы справа, а у женщин слева?; Холмс, почему соленые огурцы так хрустят?; Холмс, я никак не пойму, почему такой милый ресторанчик назвали «Разбойничий»?). Для смехового сознания более значимой оказывается бытовая проницательность, а не проницательность сыщика. Именно она представляется более претенциозной и нуждается в снижении.

Что же касается тех анекдотов, где расследование преступлений фигурирует, то они строятся на обычной карнавальной инверсии: Холмс-сыщик превращается в Холмса-преступника.