Поэтические воззрения славян на природу

бят!»¹ Древние греки и римляне обедали подле домашнего очага, и прежде, чем приступали к изготовленным на нем яствам, домовладыка приносил в жертву оча­гу первые части пищи и делал на него возлияние, в честь родовых пенатов. Такое соединение двух различных действий — священного и житейского не уменьшало благоговения в душе язычника, не унижало религии, а напротив, освящало обыч­ное дело вседневной жизни (обед) и породило к нему особенное благочестивое ува­жение; ибо в той же трапезе, которую приготовлял для себя человек, участвовало и самое божество. Никто не сомневался, что оно действительно ест и пьет; и в самом деле, «не видел ли каждый, что пламя разрастается, как бы насытясь принесенною ему пищею? Таким образом трапеза делилась между человеком и богом; это был религиозный обряд, через который они вступали во взаимное общение»². На Руси стол, за которым обедает и ужинает крестьянская семья, стоит в переднем углу под образами («божницею»); перед вкушением пищи поселяне молятся Богу и в неко­торых деревнях умывают себе руки чистою водою: этот последний обычай преиму­щественно соблюдается между староверами³. За обед и ужин, по народному убежде­нию, должно приступать благословясь, сидеть тихо и скромно, ногами не болтать, не смеяться, пустошных речей не говорить и тем «беса не тешить»⁴. Приготовлять опару для хлеба и всякие яства должно как некое священнодействие — с благогове­нием и благословясь; где стряпают без соблюдения этих условий, там в обеде при­нимают участие нечистые духи, распевая срамные песни и предаваясь буйным пляскам; к благословенным же яствам они и приступиться не смеют. На этом веро­вании создались многие интересные легенды⁵. Лубочная картина изображает две трапезы: «трапезу благочестивых людей, ядущих со благодарением: ангел госпо­день предстоит, благословляет, а бесы прогоняет, христовою силою помрачает» и «трапезу неблагодарных людей, празднословцев, кощунов, скверноглаголющих, ядущих без благословения; ангел господень отврати лице свое от них, отъиде — стоя плачет, яко видит: бесы веселящеся с ними». Где бывает свадьба или пир, там и нечистые: придут и засядут на печке, а как станут хозяева подавать на стол небла­гословенное кушанье, они тотчас подхватят то блюдо к себе, все наготовленное съе­дят, а вместо еды накладут на блюдо всякой погани. То же бывает и с питьем: вино ли, мед ли подадут не благословясь — нечистые опорожнят посудину да и нальют туда чего хуже выдумать нельзя⁶.

Предавая жертвы всёпожигающему пламени, древний человек веровал, что тво­рит приятное своим стихийным богам и что все они охотно принимают участие в этих приношениях. Объятая пламенем, жертва превращается в дым и пары, возно-
¹ Арханг. Г. В. 1843, 34. Празднуя родовым пенатам, вотяки пекут блины; домохозяин зажигает во­сковую свечу, ставит ее в передний угол, берет со сковороды блин и, испрашивая себе и всему семей­ству здоровья, прибыли в скотине, урожая в хлебе, разрывает блин на части и бросает в пылающую печь; то же делает он с мясом и со всеми другими яствами; наконец плещет в огонь кумышкою (на­питком, приготовляемым к празднику), и затем уже садятся за стол. — Совр. 1856, IX, 71. У евреев хо­зяйка прежде, чем посадить в печь хлебы, берет небольшой кусок теста и бросает в огонь. — Обряды еврейск., 119.

² Куланж, 28.

³ Вест. Р. Г. О. 1853, V, 14—15.

⁴ Обл. Сл., 19; Записки Авдеев., 128.

⁵ Н. Р. Лег., 18, 20, 21; Перм. Сбор., II, 177—8.

⁶ Н. Р. Лег., стр. 164. Со столом крестьяне соединяют ту же мысль о плодородии, что и с хлебом, который, по старинному обычаю, должен постоянно лежать на нем: жениха и невесту обводят вокруг стола для счастья, беременную женщину — для легких родов (Нижегор. губ. ); «не стели на стол скатер­ти вдвое, не то родятся двойники» (Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Кавел., 11).

сится к небу и там свидетельствует о набожном настроении и благоговейных чувст­вах смертного; боги, творцы и податели всяких благ, каратели зла и неправды, пи­таются восходящими к ним парами и благосклонно выслушивают людские моль­бы. Потому у всех древнейших народов огонь признавался проводником жертвоп­риношений, посредником между людьми и богами, обитающими на высоком небе; а домашний очаг был первым жертвенником, на котором чествовались бессмерт­ные владыки. Каким бы богам ни предназначались жертвенные яства, вместе с ни­ми необходимо сотрапезовал и Огонь. В гимнах Ригведы божеству Агни даются на­звания: владыка дома (очага), возничий жертв, жрец, посол и вестник людей и друг богов, ибо он зовет богов к жертвенным яствам, приносит и предлагает им пищу и тем самым приближает их к человеческому роду, он — основатель богослужебного обряда и ходатай за людей перед богами¹. У персов всякое жертвоприношение на­чиналось прославлением огня²; у греков и римлян воззвание к богине очага (Гестии, Весте) было началом и концом всякой молитвы и жертвенного обряда; из до­ма фламина и с алтаря богов римляне не могли брать огня для обыкновенного употребления, а только для возжжения жертвы³. Но мы уже объяснили, что Агни первоначально было особенным прозванием Индры, что в огне, разводимом на очаге, чествовалось низведенное на землю небесное пламя грозы и что поэтому в обстановке и характере поклонения огню отразился культ бога-громовника. Имен­но в этом тождестве бога огня с громовержцем, тождестве, принадлежащем древ­нейшей эпохе Ариев, кроется объяснение всего существенного в жертвенном обря­де. У германцев приносимые жертвы освящались молотом, как эмблемою молние­носного орудия Тора; таким образом, владыка небесных гроз как бы сам возжигал жертвенное пламя своими громовыми стрелами. Вечно неугасимый Зничь древ­них литовцев горел на жертвеннике перед истуканом Перкуна, и на Руси, когда св. Владимир приказал уничтожить идолов, именно Перун вызвал (по свидетельству летописи) насмешливый упрек в пожирании жертв: «иде пидьблянин рано на реку, хотя горнеци везти в город; оли Перун (брошенный в Днепре) приплы к берви (ва­риант: к берегу, к бервы⁴), и отрину и шестом: ты, рече, Перунище! досыти еси ел и пил, а нынеча поплови прочь»⁵. Как на высоком небе Индра и Агни разят своими палицами тученосных птиц и облачные стада коней, быков, коров, коз, овец, оле­ней, вепрей и, пожирая их в грозовом пламени, проливают на землю живую воду дождя, так думали, что и от благочестия человека ожидают они и другие содейству­ющие им божества (= ветры, раздувающие пламя грозы; весеннее солнце, приво­дящее с собой дождевые облака; земля, упивающаяся дождем, и т. д. ) подобных же приношений. Животное, избранное в дар богам, закапалось острым ножом (= сим­волом разящей молнии), обрызгивалось водою и предавалось сожжению. Первона­чально принесение жертв немыслимо было без огня и возлияния, ибо и верховный

сомненно указывают на жертвенное значение такого заклания; этому барашку ма­жут рот медом, а под горлом его ставят чашку, куда и стекает кровь: ни одна капля ее не должна пролиться наземь. Собранною кровью мажут детям лоб, щеки и под­бородок крестообразно; употребляют ее также на лечение домашних животных и взрослых людей от оспы, коросты и других сыпучих болезней. Чехи обрызгивают народ кровью петуха, закалаемого при жатвенном и храмовом праздниках¹. У нас, для унятия зубной боли, советуют мазать десны кровью черного петуха². У лито­вцев и германцев было принято окроплять жертвенною кровью всех соучастников в священном обряде. Кровь эта, в глазах язычников, обладала тою же очистительною силою, какая приписывалась живой воде дождя³. Издревле кровью приносимых в жертву животных брызгали на разведенное пламя и вкушали ее, как напиток, наде­ляющий высшими духовными дарованиями. Гельмольд рассказывает, что, по за­клании жертвы, жрец пил ее кровь, чтобы обрести божественный дар предвещаний. С тою же целью древние германцы пили мед и пиво, примешивая к ним жертвен­ной крови⁴. Итак, крови этой придавалось точно такое же вещее, одушевляющее значение, как и нектару и чудному напитку, созданному из крови Квасира. Из запрещения новогородского епископа Нифонта вкушать кровь птиц и зверей можно заключать, что подобное обыкновение имело место и между русскими славянами: «рех вам ести мяса, а кровь всякаго живота пролей на землю; аще ли еси ю — противник еси Богу»⁵; прямое же свидетельство находим в слове митрополита Илариона (XI стол. ), который, восхваляя новопринятую веру, го­ворит: «и уже не жертвенныя крове вкушающе погибаем, но Христовы пречистыя крови вкушающе спасаемся»⁶.

Сила нечистая, демоны повальных болезней и богиня смерти, по самому харак­теру связываемых с ними представлений, казались вечно голодными, жадно пожи­рающими все живое; они постоянно требовали умилостивительных жертв. Но как объяснено ниже (см. гл. XXII), нечистые духи болезней и смерти в сознании пер­вобытного народа вовсе не были олицетворением отвлеченных понятий, а напро­тив, сливались с помрачающими небо черными тучами, несущими разрушитель­ные бури, град, стужу, неурожаи и поветрие (моровую язву). Под влиянием этого воззрения бог-громовник обратился в божество адское, обитающее, вместе с тол­пою подвластных ему духов, в мрачных подземельях облачных скал и вертепов. Потому и жертвы, им приносимые, предавались сожжению; зарывание в землю есть сравнительно более поздняя форма жертвенного обряда, возникшая при забве­нии настоящего смысла древних метафорических выражений, когда адские духи, пребывающие в темных пещерах туч, были признаны за действительных жильцов подземного мира. Подобно тому жертвы задушением в воде (потоплением) воз­никли уже тогда, когда «дождящий» Перун обособился в самостоятельное божество морей и рек и когда обожание от небесных, дождевых источников перенесено было на земные воды.

Как домашний, родовой очаг был первым жертвенником, так домовладыка, гла-

ва рода, был первым жрецом, первым служителем богов. Такое явление необходи­мо условливалось патриархальным бытом первобытных племен и их религиозны­ми воззрениями, в силу которых с пламенем, возжженным на домашнем очаге, со­единялось представление о боге — охранителе родственного союза и семейного сча­стия. Те же лица, которые заведовали очагом, разводили на нем огонь и приготов­ляли пищу, были и совершителями священных обрядов; такие хозяйственные и религиозные обязанности лежали на старших в роде, пользовавшихся особенным уважением и полною властию распоряжаться в доме¹. Как служитель очага, домо­владыка носил у славян имя огнищанина; по выражению сербов, «без стара пан а сиротно огн иште»². От хозяйки, по русской народной поговорке, должно пахнуть дымом³; а вместо названия старшой в некоторых деревнях выражаются о домохо­зяине: дымная шапка; дымничать означает: смотреть житье-бытье жениха или не­весты, то же самое, что выражение: «смотреть печь или шесток» в доме родителей невесты⁴. Доселе уцелевшие народные обычаи живо свидетельствуют за то богослу­жебное значение старшого, какое принадлежало ему некогда в среде рода. В Мало­россии до сих пор накануне Нового года хозяин исполняет тот же «законный» об­ряд, какой, по свидетельству Саксона-грамматика, совершал в старину жрец во вре­мя Святовитова праздника: он садится за стол, уставленный всякого рода печенья­ми, и после обычного замечания домочадцев, что его не видно из-за приготовлен­ных яств, молит об урожае будущего года: «дай же, Боже, щоб и на той рок не бачили!» (см. гл. XXVIII). У болгар домовладыка напоминает о своем древнежреческом характере — в большие праздники (наприм., в «бадний вечер» — пред Рождеством), когда он, окруженный всеми родичами, берет кадильницу, кладет в нее ладон и ка­дит семейным иконам⁵; на Юрьев день он режет жертвенного ягненка. В Сербии кутњи стapjeшинa является с тем же характером в своем семействе: «кад се моле Богу, он почиње и свршyje»⁶. В Тверской губ. в день похорон хозяин дома ставит на стол кипу блинов, зажигает свечу пред иконами, берет в руки кадильницу и молча кадит во все углы, а потом покойнику и всем присутствующим в избе⁷. По указа­нию колядской песни, заклание в жертву козла совершалось стариком; в другой старинной песне, которую поют при «опахиванье», сказано: «кипят котлы кипучие, вокруг котлов стоят старцы старые; поют старцы про смерть, про живот, всему ми­ру сулят годы долгие, а на злую Смерть кладут проклятье великое» (см. I, 288—289). До сих пор нáболыпой в семье угощает Мороз киселем и кутьею (см. 1, 162), и во­обще все уцелевшие от старины обломки жертвенных и богослужебных обрядов главным образом совершаются стариками и старухами. Исстари родоначальники назывались у славян князьями, которые и соединяли в своих руках власть прави-

полняет то же самое, а Забой в своих жалобах на врагов, разоривших священ­ные рощи, замечает:

Като k niem hlasat chodivaše,

Posiekachu wše drva

I rozhrušichu wše bohy¹.