Б.П.Нарумов Соотношение языка, этноса и государственности на Иберийском полуострове

Б.П.Нарумов

Соотношение языка, этноса и государственности на Иберийском полуострове

На Иберийском полуострове соотношение между языками, этносами и государственными образованиями характеризуется значительной асимметрией и динамичностью, обусловленной двумя антагонистическими тенденциями, которые действуют на протяжении многих веков: 1) дифференциация иберийских народов и 2) их взаимодействие, ведущее к возникновению национального единства высшего порядка. Этому соответствует и две основные политические тенденции: унитаризм и централизм, с одной стороны, и плюрализм и феодализм, с другой [Carretero y Jiménez 1980: 234, 246]

Если Португалия является гомогенным с лингвистической точки зрения государством, в котором представлена идеальная ситуация: один стандартный язык противопоставлен нескольким территориальным диалектам, то в Испании положение гораздо более сложное: из 17 автономных областей лишь немногие свободны от национально-языковых проблем. Ряд областей двуязычны: в Галисии галисийския язык разделяет официальный статус с испанским, тот же статус и у каталанского языка в Каталонии, Валенсии и на Балеарских островах и у баскского в Стране Басков. Астурийский в Астурии и арагонский в Арагоне лишены какого бы то ни было статуса, но в этих областях существуют движения в защиту местных языков, и прилагаются усилия к выработке языкового стандарта, пригодного для использования в средствах массовой информации и в системе образования. В долине Аран бытует аранский говор гасконского языка, положение которого нормализовано в законодательном порядке каталонским автономным правительством.

Российским социолингвистам Испания часто представляется как некая модель мирного разрешения национально-языковых проблем в условиях демократического общества, однако анализ языковых ситуаций в различных регионах Испании показывает, что ряд проблем пока не нашел удовлетворительного разрешения; вместе с тем можно наблюдать, насколько тесно связанными оказываются наука и идеология при разработке направлений национально-языковой политики.

Возрождение миноритарных языков в Испании не есть чисто филологическое, культурное или фольклорное движение, это некий социально-политический феномен, возникший на основе определенного рода националистических идеологий, поэтому в последние десятилетия нашего века наблюдается значительное усложнение соотношений между языком, этносом и государственностью.

Как пишет известный испанский лингвист А.Товар, в XVIII в. любой наблюдатель сказал бы, что на Иберийском п-ве есть всего два языка: испанский и португальский [Tovar 1968: 9]. Ныне же их не менее семи, если ограничиться романскими языками. Следует отметить, что отличительные черты южных диалектов испанского языка многими говорящими рассматриваются не просто как диалектные, а как отличительные черты южного варианта испанского языка, сосуществующего на равных основаниях с северным вариантом и связанного с определенным этносом и культурой (см. работу Carbonero Cano 1982: 79, в которой указывается на наличие сильного сознания у андалузцев).

Рассмотрим вначале языковую ситуацию в Галисии, где «спор о языке» разгорелся с особой силой в последние два десятилетия.

Необходимо подчеркнуть, что национально-языковая и культурная идентичность галисийцев никогда не подвергалась сомнению в испанском обществе; галисийцы представляют собой довольно компактный этнос, который в националистической идеологии выводится непосредственно из кельтизированных племен античной Галлеции. К тому же иммиграция в Галисию из других регионов всегда была незначительной, что способствовало большей сохранности местных говоров, чем, скажем, в Каталонии.

Несмотря на это, галисийский язык лишь изредка упоминается в руководстве по романскому языкознанию.

Для лучшего понимания взаимосвязей языков и этносов в современной Испании необходимо исходить из ситуации, сложившейся после вторжения арабов в 711 г. Это вторжение нарушило существовавший до того языковой континуум; на севере полуострова образовалось несколько христианских государств, каждое из которых первоначально самостоятельно вело борьбу с мусульманами. Однако Галисия, являя собой четко очертанную историческую область, с самого начала Реконкисты вела борьбу не сама, а в составе Астурийского королевства, позднее Астуро-леонского королевства, и в первой половине XI века она была присоединена к королевству Кастилия. Будучи формально отдельным королевством, она полностью потеряла свою независимость в конце XV века и вошла в состав объединенного испанского государства. Другое важное политическое событие, решительным образом повлиявшее на судьбу галисийского языка – формирование португальского графства на южной границе Галисии в X–XI вв. Это новое государственное образование отрезало Галисию от прямого участия в Реконкисте. Разделение Галисии и Португалии явилось чисто политическим событием и не имело под собой вначале никакой этнической или языковой базы. Поэтому и нынешняя государственная граница не совпадает с лингвистической; как известно, северные районы Португалии относятся к галисийскому диалектному ареалу. В процессе Реконкисты галисийские диалекты продвинулись на юг, смешались с мосарабским говорами и в конце концов породили современные португальские диалекты. В генетическом плане португальские диалекты производны от галисийских, поэтому известный галисийский филолог и писатель Р.Карбальо Калеро смог заявить в 1980 г.: «O portugués non é senon o galego que se fala en Portugal» [Carballo Calero 1980: 115].

Как бы там ни было, нельзя называть современный галисийский диалектом (или кодиалектом) португальского языка, как это часто происходит в работах по романскому языкознанию, которые следуют традиции португальского филолога Ж.Лейте де Вашконселуша: «El gallego, para un filólogo romántico, no es otra cosa que un dialecto arcaico del portugués fuertemente castellanizado» [Salvador 1987: 57]. Это неверно не только с генетической, но и с социолингвистической точки зрения, потому что португальские диалекты и стандартный португальский язык, с одной стороны, и галисийские диалекты, с другой, никогда не являлись и не являются компонентами единой социолингвистической ситуации; португальский литературный язык никогда не функционировал в качестве языка-крыши (мы используем здесь термин немецких романистов Dachspache) для галисийских диалектов.

Филологи-романисты постулируют существование единого галисийско-португальского языка примерно до середины XIV века. Действительно, язык поэзии был един, и им пользовались даже поэты за пределами Галисии и Португалии, но в прозе с самого начала существовали графические, грамматические и лексические различия, что дает нам основание говорить о существовании по крайней мере двух скрипт. В Португалии средневековая письменная традиция развивалась непрерывно, и ее результатом является современный литературный португальский язык, в Галисии же местная письменная традиция угасла к концу XV века, и в течение пяти веков письменным языком Галисии был испанский в силу известных политических обстоятельств. В сфере же устного общения галисийцы пользуются как испанским, так и галисийским, который развивался независимо от португальского и в значительной мере контаминировался с испанским, породив смешанные типы речи (кастрапо и чапуррао). Португалия и Галисия никогда не составляли коммуникативной общности, не образовывали единого коммуникативного пространства; у них нет общего языка, нет общей культуры и нет общей литературы (ср. обратную ситуацию в Молдавии и Румынии). Португальский народ трансформировался в отдельную нацию, а галисийский народ стал частью испанской нации, что и определило его билингвизм и бикультурализм.

В середине XIX века началось возрождение галисийской поэзии и прозы. В отличие от Каталонии, в тот период не были выработаны нормы стандартного языка, и писатели пользовались в своих произведениях говором родного села, прибегая также к смешению разных диалектных признаков. Тем не менее можно утверждать, что галисийские писатели XIX века и первой половины XX века заложили основы новой письменной традиции, ориентирующейся (и это очень важно) на современное состояние галисийских диалектов.

В начале 70-х гг. галисийские лингвисты, сотрудники Института галисийского языка при Университете г. Сантьяго-де-Компостела, воспользовались этой новой письменной традицией при разработке и кодификации норм галисийского стандартного языка. Какова идеология, лежащая в основе этих норм? Прежде всего лингвисты рассматривают галисийский как отдельный язык, независимый от португальского, но приобретший в ходе исторического развития ряд сходств с испанским; при нормировании галисийского они решили исходить из современного состояния галисийских говоров, очистив их от многочисленных испанизмов, вульгаризмов и псевдогалисизмов, чтобы создать такой стандартный язык, который был бы близок речи носителей любых галисийских говоров. В то же время стандартный язык должен быть таким, чтобы его можно было использовать во всех сферах формальной и неформальной, письменной и устной коммуникации. При этом лингвисты придерживались принципа дифференциации, то есть старались максимально отдалить новый «разрабатываемый язык» (нем. Ausbausprache, исп. lengua por elaboración) как от испанского, так и португальского, превращая его в настоящий «дистанцированный» в типологическом отношении язык (нем. Abstandsprache, исп. lengua por elaboración). (О терминах Abstandsprache, Dachsprache, активно используемых в романской сравнительной стандартологии и восходящих к работам Х.Клосса, см., например, работу Muljačic 1983.) С этой целью было предложено возвести в ранг нормативных многие черты разговорной речи. Подобную концепцию языкового строительства можно назвать демократической; ее сторонников называют также сепаратистами, поскольку в данном случае галисийский язык предстает как совершенно независимое от португальского языка языковое образование.

В 80-х годах норма, разработанная галисийскими лингвистами, стала официальной. У власти в Галисии долгие годы находится Народная партия; хоть это и не националистическая партия, но, преследуя определенные политические и экономические цели, она использует элементы националистической идеологии в ее умеренной форме, а поскольку в националистических доктринах язык всегда рассматривается как первейший отличительный признак нации, и финансовой поддержкой галисизации сфер общения, как официального, так и частного [Jardón 1993: 101].

В националистической идеологии автономия Галисии в рамках испанского государства рассматривается как способ самоопределения галисийской нации, которая отныне является не частью испанской нации, а самостоятельной сущностью; идеальным было бы достижение однозначного соотношения между нацией, национальной культурой и языком [Jardón 1993: 257]. А это означает преодоление ситуации билингвизма и бикультурализма галисийцев в пользу галисийского языка и культуры, что маловероятно в современных условиях, не говоря уже о том, что подобная национально-языковая политика может привести к очень опасным напряжениям в галисийском обществе, как и в испанском обществе в целом.

В Галисии существует другое течение националистической идеологии, хотя и менее значительное. Речь идет об идеологии реинтеграционизма, имеющей достаточно долгую традицию и берущей начало в трудах галисийского писателя и художника Альфонсо Кастелао – философа паниберизма. Центральный пункт этой идеологии – миф о вечной Иберии, о «естественном» иберийском государстве, едином и неделимом; его идеальным воплощением было готское королевство. Для реинтеграционистов отделение Португалии от Галисии и от Испании в целом – факт случайный и «неестественный», восемьсот лет раздельного существования двух государств – Галисии и Португалии – представляются как некая историческая аберрация, которую необходимо исправить путем объединения двух народов: «a lusofornia europeia Galiza-Portugal com hifen de lingua e cultura comun, sãon un mesmo povo e etnia, tronçado pela história que não devia ter sido» [Padrão 1991-1994: 134]. Поэтому и галисийский язык в его современном состоянии рассматривается как язык нечистый, загрязненный испанским, а значит непригодный выступать в качестве литературного языка галисийцев. По этой причине, а также с целью избежать возможного растворения галисийского языка в «языке-угнетателе», то есть испанском, реинтеграционисты предлагают считать недействительными восемьсот лет независимого существования галисийского языка и вернуть его в лоно средневековой галисийско-португальской письменной традиции; ставится задача вернуть галисийскому языку «его историю» [Carvalho Calero 1984: 26].

Бoльшая часть реинтеграционистов – сторонники создания письменного (а не устного) литературного галисийского языка с орфографией, максимально приближенной к португальской и средневековой орфографии. Подобный язык оказался бы оторванным от современной устной речи и использовался бы как письменный язык исключительно для формального общения, прежде всего как язык поэзии и прозы. Для реинтеграционистов важно не само возрождение местного языка, а его представление, по крайней мере на уровне письменного языка, как варианта галисийско-португальско-бразильской языковой системы, используемой для межнационального общения. Идеологи реинтеграционизма уверены, что галисийский язык в его современном, «испорченном» виде не может конкурировать с испанским и обречен на вымирание; следовательно, ему необходимо придать такой вид, чтобы он мог выйти на международную арену. Как мы уже отметили, основная цель реинтеграционистов, большей частью не лингвистов, а филологов, писателей и поэтов, – создание исключительно литературного языка; проблематичность его распространения среди различных слоев населения, ситуации диглоссии, которая может возникнуть после введения «галисийско-португальского» языка в систему образования и в СМИ – все это с презрением ими игнорируется как несущественное, хотя один из наиболее видных представителей этого течения Р.Карбальо (или Карвальо) Калеро утверждает с некоторой долей наивности: «se o galego se sente parte de umha comunidade lingüística de cento cinqüenta milhons de falantes, os pais dos miúdos que hoje se resistem a que os seus filhos aprendam galego, por considerarem isso umha pedra de tempo, teriam seguramente motivos para reconsiderar as suas opinions» [Carvalho Calero 1990: 44].

Другое течение реинтеграционистов, объединившихся в «Братства речи Галисии и Португалии», считает необходимым введение в Галисии португальского языка в качестве стандартного языка галисийцев и выступает за полную интеграцию двух культур. Некоторые португальские филологи и писатели (к ним принадлежал и видный португальский лингвист Р.Лапа) поддерживают это течение, используя чисто культурологическую аргументацию.

Языковую концепцию реинтеграционистов можно назвать аристократической, антидемократической. Она противоречит принципам эколингвистики, не позволяет максимально сохранить культурно-языковые ценности народа и по существу ведет к их утрате.

Ситуация в современной Галисии характеризуется распространением стандартного галисийского языка в различных сферах формальной коммуникации, в то время как в сфере повседневного общения галисийский язык продолжает терять свои позиции, уступая испанскому. Наблюдается ситуация «диглоссии наоборот», как характеризуют ее сами галисийские лингвисты. Галисийский язык, используемый в СМИ, в политической жизни, в сфере администрации, все более отдаляется от повседневной речи галисийцев, вырождаясь в некий политико-административный жаргон, вызывающий к себе отрицательное отношение у многих галисийцев. Получается парадоксальная ситуация: вначале местный язык возрождается как наиболее ярко выраженный маркер национальной самобытности, или идентичности, а затем этот же язык в значительной мере «денационализируется», втягиваясь в современные сферы коммуникации, и от него остается лишь фонетический и морфосинтаксический костяк.

Несмотря на языковую политику автономного правительства Галисии, испанский язык по-прежнему сохраняет прочные позиции, и галисийцы продолжают оставаться двуязычными. Хотя для галисийцев характерна высокая степень национального самосознания, а галисийский язык является наиболее важным маркером их идентичности, пример Галисии показывает нам отсутствие однозначного соответствия между языком и этносом: многие галисийцы не знают или знают плохо свой «родной» язык при всем положительном к нему отношении, в то же время испанский язык ни в коем случае не является для них иностранным, для многих из них это действительно родной язык.

Еще более ярким примером отсутствия однозначного соответствия между языком, этносом и государственностью является языковая ситуация в странах каталанского языка. Традиционно в романистике признается единство каталанского языка, несмотря на диалектные различия в Каталонии, Валенсии, на Балеарских островах (см. Martí i Castell 1988; 47). Но говорить о существовании единой каталанской нации нельзя, ибо ни в Средние века, ни в современную эпоху страны каталанского языка никогда не образовывали единого и независимого государства, а значит и не было политико-экономических предпосылок для формирования единой каталанской нации. И тем не менее особенности исторического развития, на которых здесь нет возможности останавливаться, обусловили то, что можно назвать культурно-языковым единством стран каталанского языка (ср. Sanchis Guarner 1980; 62), которые, в отличие от Галисии и Португалии, характеризуются постоянным культурным космосом и сотрудничеством литераторов, филологов и лингвистов как в прошлом, так и в настоящем. Хотя уже в Средние века появились дифференцированные наименования каталанского языка (валенсийский, мальоркинский и т.п.), во второй половине XIX века, в период каталанского возрождения, и в начале XX века филологам удалось сохранить единство языка и создать единую литературную норму с рядом региональных вариантов.

Несмотря на это, часть валенсийских интеллектуалов, основываясь на существовании Валенсийского королевства в Средние века и автономной области Валенсия в настоящее время, утверждает, что существует не только отдельная валенсийская нация, но и отдельный валенсийский язык. Как это обычно наблюдается в националистической среде, аргументы носят откровенно антинаучный характер и представляют собой прямую фальсификацию и мифологизацию истории (из последних «исследований», выполненных в духе эссенциалистского мифа о валенсийской нации, см. работу Gómez Bayarri 1991): извека существует валенсийская нация, основанная на дороманском этническом субстрате; этот этнос усвоил латынь в процессе романизации, затем латынь превратилась в мосарабский в период арабского завоевания, а в процессе Реконкисты этот мосарабский, якобы, испытал лишь некоторое влияние каталанского языка, пришедшего с севера, и породил современный валенсийский язык, испытавший в свою очередь влияние испанского. Как известно, в действительности все было наоборот: валенсийский не является непосредственным продолжением местной латыни и мосарабского, это продолжение именно северокаталанского, изменившегося в местных условиях, причем роль мосарабского субстрата до сих пор остается невыясненной [Sanchis Guarner 1980: 120].

Для Валенсии в целом характерен многовековой языковой дуализм, ведь в процессе Реконкисты она заселялась не только каталонцами, но и арагонцами. Еще более важной в этом отношении является массовая иммиграция испаноязычного населения после изгнания морисков в 1609 году [Soler 1977: 50, 67]. Интересно, что для валенсийских националистов двуязычие валенсийцев является сущностной характеристикой валенсийской нации, в то время как для собственно каталонских националистов идеология двуязычия означает гибель каталанского языка в его противостоянии испанскому. Хотя Каталония, как и Валенсия, двуязычна, что обусловлено всем предшествующим ходом исторического развития этой области в рамках Испанского государства, а не только иммиграцией большого количества рабочей силы из двух регионов Испании в последние десятилетия, каталанисты полагают, что каталанский язык в ситуации конфликта с более мощным испанским языком, в условиях двуязычия, выжить не может, а потому они выступают за полную языковую и культурную каталанизацию своей страны и стремятся достичь идеального соотношения: один язык – одна нация – одно государство (ср. Ninyoles 1977: 251: Una política lingüística democrática habrá de basarse en el concepto de áreas culturalmente homogéneas). Можно только себе представить, к каким осложнениям приведет последовательное применение «территориального принципа» языковой политики в автономных областях.

Возьмем другую автономную область: Арагон. В Верхнем Арагоне сохранились остатки арагонских говоров среди обитателей горных долин (около 40 тыс. человек). Они смотрят на свою речь не как на особый язык, а как на совокупность специальной лексики, связанной с традиционным способом хозяйствования. Однако и в Арагоне был создан свой языковой стандарт, используемый прежде всего в художественной литературе (детальный анализ арагонской ситуации см. в работе Born 1989). Арагон как историческая область есть чисто средневековое образование, без особого субстрата, следовательно, в данном случае перед нами литературный язык без соответствующего этноса (в крайнем случае можно говорить об особой этнической группе).

В автономной области Астурия носители астурийских говоров составляют треть населения (около 300 тыс. человек). Хотя и здесь создан свой языковой стандарт – астурийский язык, который постепенно проникает в СМИ и в систему образования (Born 1991), и в этом случае мы, разумеется, не можем говорить об астурийском языке как о единственном «коренном» (propio) языке Астурии и об астурийской нации как о единственном конститутивном элементе этой автономной области.

Рассуждая в общем плане и постулируя существование галисийской, каталанской, валенсийской, астурийской, баскской и т.д. наций, мы немедленно наталкиваемся на довольно неприятную проблему: если вычесть эти нации из общего населения Испании, как назвать остаток? Если это собственно испанская нация, то где она локализуется, в каком регионе? Или же мы должны рассматривать всех граждан Испании как одну нацию, но состоящую из различных национальностей? Последнее решение идет вразрез с мнением местных националистов, излюбленным делом которых является противопоставление собственной угнетенной нации нации-угнетателю, то есть Кастилии, не менее мифологизированной и мистифицированной, чем галисийская или валенсийская нация.

Известно, что в Испании сохраняется сильно выраженное региональное сознание. Суть проблемы в том, что есть регионы, где это сознание находит свое выражение не только в самобытной культуре, образе жизни, способе хозяйствования и т.п., но и в языке. А поскольку язык в дожившей до наших дней романтической традиции рассматривается как первейшая отличительная черта нации, то националистические движения используют это обстоятельство для постулирования существования особых наций в соответствующих регионах. Известно, что эти движения возникли прежде всего по политико-экономическим причинам, но националисты используют местный язык и культуру (часто мифологизируя их и деформируя местные традиции) для достижения каких-либо собственных целей. Я полагаю, что в нынешней Европе и в Европе будущей у националистической идеологии (равно как и у коммунистической, использующей элементы национализма) особых перспектив не имеется. Хотя в настоящее время много говорят о переходе от Европы государств к Европе регионов, следует отметить, что, во-первых, возрождение регионов не означает возобновление этногенеза. По этой причине очень опасно класть в основу возрождения местных языков и культур националистическую идеологию. Последствия такой политики мы можем наблюдать в Галисии: тратятся огромные средства для поддержания и расширения узуса галисийского языка в сферах формального общения, и в то же время этот язык все менее используется в повседневной жизни.

В отличие от некоторых лингвистов и филологов я не сторонник музеификации местных языков и культур и выступаю за их действительное возрождение и дальнейшее развитие, однако крайне нежелательно увязывать это возрождение с националистической политикой. Все граждане Испании – испанцы, но часть из них двуязычны; сохранить их билингвизм и бикультурализм в условиях общества массового потребления, не дать умереть местным языкам, не нарушая в то же время прав одноязычных граждан, – задача очень нелегкая, но если выбрать путь национализма, результаты могут оказаться крайне отрицательными.