Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде

мусоросборников пару ящиков из-под молока и с сигаретой во рту сидела на

одном, скрестив ноги. Я сел на другой, обнял ее и поцеловал. Она на секунду

прижалась головой к моему плечу, ничего не говоря. Не похоже на нее, но все

равно очень приятно. Я продолжал обнимать ее и смотрел на звезды. Вечер был

теплым для поздней осени, и много народу - в основном парочки - вышло

погулять, соблазнившись такой погодой. До меня доносилось бормотание их

голосов. У нас над головой в обеденном зале радио играло "Держись, Слупи".

Кто-нибудь из уборщиков, решил я.

Наконец Кэрол подняла голову и чуточку отодвинулась от меня, давая

понять, что я могу убрать руку. Вот это было более на нее похоже.

- Спасибо, - сказала она. - Мне было очень нужно, чтобы меня обняли.

- Всегда рад.

- Я немножко боюсь встречи с отцом. Не так чтобы очень, но боюсь.

- Все будет хорошо.

Сказал я так не потому, что верил в это - откуда мне было знать? - но

говорят ведь именно такие слова, верно? Именно такие.

- С Гарри, Джорджем и остальными я поехала не из-за отца. Это вовсе не

великий фрейдистский бунт, вовсе нет.

Она бросила сигарету, и мы смотрели, как посыпались искры, когда окурок

ударился о кирпичи Променада Беннета. Потом Кэрол взяла сумочку с колен,

нашла бумажник, открыла его и пролистала снимки, вставленные в целлулоидные

окошечки. Потом вытащила один и протянула мне. Я наклонился, чтобы

разглядеть его в свете, падавшем из окон столовой, где уборщики, возможно,

натирали полы.

На фотографии было трое детей лет одиннадцати-двенадцати - девочка и

два мальчика. На всех были голубые майки с надписью красными печатными

буквами "СТЕРЛИНГ-ХАУС". Они стояли на автостоянке, обнимая друг друга за

плечи, - непринужденная поза "друзья навеки", своеобразно красивая. Девочка

стояла между мальчиками. Девочка, естественно, была Кэрол.

- Который Салл-Джон? - спросил я. Она поглядела на меня с некоторым

удивлением.., но улыбнулась. Впрочем, я уже не сомневался, что и сам знаю.

Салл-Джон, конечно, этот, с широкими плечами, улыбкой до ушей и гривой

черных волос. Я вспомнил волосы Стоука, но мальчик на фото явно свою гриву

расчесал. Я постучал по нему пальцем. - Этот, верно?

- Это Салл, - подтвердила она, потом дотронулась ногтем до лица второго

мальчика. Он выглядел не столько загорелым, сколько обгорелым. Лицо у него

было более узким, глаза посажены более близко, волосы морковно-рыжие,

остриженные ежиком, так что он смахивал на мальчика с обложки "Сатердей

ивнинг пост" работы Нормана Рокуэлла. Его лоб пересекала легкая морщинка.

Мышцы на руках Салла были совсем не детскими, а у второго мальчика руки были

худыми - худые руки-спички. Наверное, они и теперь были худыми.

На руке, не обнимавшей Кэрол, была надета большая коричневая

бейсбольная перчатка.

- Перчатка Бобби, - сказала она. Что-то в се голосе изменилось. В нем

появилось что-то, чего я раньше не слышал. Печаль? Но она продолжала

улыбаться. Если это печаль, то почему она улыбается? - Бобби Гарфилд. Мой

первый мальчик. Моя первая любовь, можно сказать. Он, Салл и я были тогда

неразлучными друзьями. И не так давно. В тысяча девятьсот шестидесятом, но

ощущение такое, что ужасно давно.

- Что с ним случилось? - Я почему-то был уверен, что она скажет: он

умер, этот мальчик с узким лицом и морковным ежиком.

- Он уехал с матерью в другой город. Некоторое время мы переписывались,

а потом перестали. Ну, ты знаешь, как это бывает в детстве.

- Хорошая перчатка.

На лице Кэрол все еще улыбка. Я видел, как на се глаза навернулись

слезы, пока мы разглядывали снимок.., но все еще улыбка. В белом свете

флюоресцентных плафонов столовой се слезы казались серебряными. Слезы

принцессы из волшебной сказки.

- Самое большое сокровище Бобби. Вроде бы есть бейсболист Алвин Дарк,

верно?

- Был.

- А моя - Теда Уильямса. Мама, по-моему, сбыла ее на распродаже пару

лет назад.

- Перчатку Бобби украли, - сказала Кэрол. Не знаю, помнила ли она, что

я все еще сижу рядом. Она продолжала прикасаться кончиком пальца к узкому,

чуть нахмуренному лицу. Будто она вернулась в свое прошлое. Я слышал, что

гипнотизеры добиваются подобного с восприимчивыми пациентами. - Ее присвоил

Уилли.

- Уилли Ширмен. Я увидела год спустя, как он играл в ней на поле

Стерлинг-Хауса. Я была жутко зла. Тогда мама и папа все время собачились,

видимо, дело уже шло к разводу, и я была жутко зла. Зла на них, на мою

математичку, зла на весь мир. Я все еще боялась Уилли, но зла на него была

еще больше... А кроме того, в тот день я была не в себе. Подошла прямо к

нему, сказала, что это перчатка Бобби и он должен отдать ее мне. Сказала,

что знаю адрес Бобби в Массачусетсе и отошлю ее ему. Уилли сказал, что я

сбрендила, что это ЕГО перчатка, и показал свою фамилию на ней. Он стер

фамилию Бобби - то есть постарался стереть, - а поверх печатными буквами

написал свою. Но я разглядела "бб" от "Бобби".

В ее голосе зазвучало пугающее негодование. И сделало его почти

детским. Сделало почти детским ее лицо. Вполне возможно, что память меня

обманывает, но не думаю. Сидя там на краю белого света, падавшего из

столовой, она, по-моему, выглядела двенадцатилетней девочкой. Ну, может,

тринадцатилетней.

- А стереть подпись Алвина Дарка в кармане или написать что-нибудь

поверх нее он не мог.., и еще он покраснел. Стал совсем темно-красным. Как

розы. А потом - знаешь что? - он попросил у меня прощения за то, что он и

двое его дружков сделали со мной. Извинился только он один, и, по-моему,

искренне. Но про перчатку он соврал. Не думаю, что она была ему так уж нужна

- старая, порванная, да и не по руке ему, но он соврал, чтобы оставить ее

себе. Не понимаю почему. Не понимаю.

- Я не очень понимаю, о чем ты говоришь.

- Естественно. Это все перепуталось у меня в голове, хотя я-то была

там. Мама как-то сказала мне, что такое случается с людьми после несчастного

случая или драки. Кое-что я помню прекрасно - и почти всегда связанное с

Бобби, - но все остальное в основном восходит к тому, о чем мне рассказывали

потом. Я была в парке по ту сторону улицы, где мы жили, и тут подошли эти

трое мальчиков - Гарри Дулин, Уилли Ширмен и еще один, не помню, как его

звали. Да и не важно. Они меня избили. Гарри Дулин бил меня бейсбольной

битой, а Уилли и тот, третий, держали, чтобы я не убежала.

- Бейсбольной битой? Ты меня разыгрываешь? Она покачала головой.

- Начали они, я думаю, в шутку.., но потом.., уже нет. Вывихнули мне

плечо. Я закричала, и, наверное, они убежали. Я сидела там, поддерживала

руку.., было ужасно больно и.., и, думаю, я была в шоке.., не знала, что

делать. И тут появился Бобби. Он помог мне выйти из парка, а потом взял меня

на руки и отнес к себе домой. Нес всю дорогу вверх по Броуд-стрит в один из

самых жарких дней в году. Нес меня на руках.

Я взял у нее снимок, поднес его к свету и нагнулся над ним, глядя на

мальчика с морковным ежиком. Поглядел на его худые руки-спички. Потом

поглядел на девочку. Она была примерно на дюйм выше него и шире в плечах. Я

поглядел на второго мальчика, на Салла. С гривой черных волос и

всеамериканской ухмылкой. С волосами Стоука Джонса и ухмылкой Скипа Кирка. Я

мог представить себе, как ее нес бы на руках Салл, да, конечно, но этот

второй...

- Знаю, - сказала она. - По виду он слишком мал, так? Но он нес меня. Я

начала терять сознание, и он нес меня. - Она вынула снимок из моих пальцев.

- И пока он тебя нес, этот парень, Уилли, который помогал бить тебя,

вернулся и украл его перчатку? Она кивнула.

- Бобби принес меня к себе в квартиру. В комнате наверху жил один

старик - Тед, - который словно бы знал что-то обо всем. Он вправил мне руку.

Помню, он дал мне свой пояс и велел кусать его. Или это был пояс Бобби? Он

сказал, что я могу перехватить боль, и я ее поймала. А после.., после

случилось что-то очень скверное.

- Хуже удара бейсбольной битой?

- В каком-то смысле. Не хочу говорить об этом. - Одной рукой она утерла

слезы сначала с одной стороны лица, потом с другой, продолжая смотреть на

снимок. - А потом, до того, как они с матерью уехали из Харвича, Бобби избил

парня, который орудовал битой. - Кэрол вставила снимок в его отделеньице.

- Об этом дне я помню только то, что стоит помнить, - как Бобби Гарфилд

меня выручил. Салл был выше него и много сильнее, и Салл, возможно,

вступился бы за меня, будь он там, но его там не было. А Бобби был, и он

прошел со мной на руках всю дорогу вверх по склону. Он сделал то, что было

очень нужным. Самое лучшее, самое важное, что для меня сделали за всю мою

жизнь. Понимаешь, Пит?

- Угу, понимаю.

Но я понял и еще кое-что: она говорила почти то же самое, что говорил

Нат меньше часа назад.., только она-то маршировала. Взяла плакат и

маршировала с ним. Но, конечно, Ната Хоппенстенда не избили трое парней,

начавших в шутку, а затем решивших действовать всерьез. Возможно, в этом и

заключалась разница.

- Он нес меня вверх по склону, - сказала она. - Мне всегда хотелось

сказать ему, как сильно я люблю его за это и как сильно я люблю его за то,

как он показал Гарри Дулину, что за причиненную людям боль приходится

платить, особенно если они слабее тебя и не сделали тебе никакого вреда.

- И потому ты маршировала перед управлением.

- Я маршировала. Я хотела объяснить кому-то почему. Кому-нибудь, кто

понял бы. Мой отец не захочет, моя мать не сумеет. Ее подруга Рионда

позвонила мне и сказала... - Она не договорила, а только продолжала сидеть

на ящике из-под молочных пакетов, вертя в руках сумочку.

- Что она сказала?

- Ничего.

Голос у нее был измученный, тоскливый. Мне хотелось поцеловать ее или

хотя бы обнять, но я боялся испортить то, что сейчас произошло. Так как

что-то произошло. В ее рассказе была магия. Не в центре, но где-то по самому

краю. Я ощутил эту магию.

- Я маршировала и, наверное, присоединюсь к комитету сопротивления. Моя

соседка по комнате говорит, что я свихнулась. Мне никогда не устроиться на

работу, если я стану членом коммунистической группы и это будет официально

зафиксировано. Но, думаю, я это сделаю.

- А твой отец? Как насчет него?

- Кладу я на него.

Наступила секунда растерянности, когда мы осознали, КАК она выразилась.

Потом Кэрол хихикнула.

- Вот уж это чистейший фрейдизм! - Она встала. - Ну, мне надо идти

заниматься. Спасибо, Пит, что пришел. Я никогда никому этого снимка не

показывала. И сама на него не смотрела уж не знаю сколько времени. Я

чувствую себя лучше. Намного.

- Вот и хорошо. - Я тоже встал. - Но прежде чем уйти, ты поможешь мне

кое в чем?

- Конечно. А в чем?

- Я тебе покажу. Много времени это не займет.

Я повел ее вдоль Холиуока, а потом вверх по холму за ним. Ярдах в

двухстах находилась автостоянка, на которой студенты, не получившие пропуска

на территорию городка (первокурсники, второкурсники и большинство

третьекурсников), держали свои машины. Это было главное место свиданий, едва

наступали холода, но в этот вечер я совсем не думал об объятиях в моей

машине.

- А ты объяснила Бобби, у кого его перчатка? - спросил я. - Ты ведь

- Не видела смысла.

Некоторое время мы шли молча. Потом я сказал:

- В День Благодарения я думаю порвать с Эннмари. Я хотел ей позвонить,

но не позвонил. Раз уж так, то, мне кажется, лучше это сделать при встрече.

- До этой минуты я не осознавал, что принял такое решение, и вдруг

оказалось, что да, принял. Бесспорно, сказал я это не для того, чтобы

сделать приятное Кэрол.

Она кивнула, загребая кроссовками сухие листья, сжимая в одной руке

сумочку, не глядя на меня.

- Мне пришлось воспользоваться телефоном. Позвонила Эс-Джсю и сказала,

что встречаюсь с одним парнем. Я остановился.

- Когда?

- На прошлой неделе. - Вот теперь она поглядела на меня. Ямочки, чуть

изогнутая нижняя губа. Та самая улыбка.

- На прошлой не-де-ле? И ты мне не сказала.

- Это было мое дело. Мое и Салла. То есть он же не собирается

наброситься на тебя с... - Она помолчала ровно столько, чтобы мы успели

вместе мысленно докончить "с бейсбольной битой", а затем продолжала:

- То есть он не собирается набрасываться на тебя и вообще. Идем, Пит.

Если нам надо что-то сделать, так давай. Но кататься с тобой я не поеду. Мне

надо заниматься.

- Никаких катаний.

Мы пошли дальше. В те дни стоянка казалась мне огромной - сотни машин,

десятки и десятки в каждом облитом луной ряду. Я с трудом вспомнил, где

поставил "универсал" моего брата. Когда я последний раз побывал в УМ,

стоянка оказалась в три, если не в четыре раза шире и вмещала тысячу с

лишним машин. Проходит время, и все становится больше. Кроме нас.

- Пит? - Идет. Опять смотрит вниз на свои кроссовки, хотя теперь мы шли

по асфальту и листьев, чтобы загребать их ногами, там не было.

- А?

- Я не хочу, чтобы ты порвал с Эннмари из-за меня. Потому что мне

- Угу. - Мне стало горько от ее слов. На языке граждан Атлантиды, это

называлось "получить по шеям" - но удивлен я не был. - Наверное, так.

- Ты мне нравишься, и сейчас мне нравится бывать с тобой, но это только

симпатия и ничего больше. Будем честны. Так что если хочешь держать рот на

замке, когда поедешь домой на каникулы, то...

- Держать ее дома на всякий пожарный случай? Как запаску в багажнике на

случай прокола?

Она посмотрела на меня с недоумением, потом засмеялась.

- Touche <Здесь: фехтовальный термин, означающий, что выпал

противника достиг цели (фр.).>, - сказала она.

- В каком смысле touche?

- Даже не знаю, Пит.., но ты мне правда нравишься. Она остановилась,

повернулась ко мне и обняла меня за шею. Некоторое время мы целовались между

двумя рядами машин, пока у меня не встало настолько, что она не могла не

почувствовать. Тут она чмокнула меня в губы, и мы пошли дальше.

- А что тебе сказал Салл? Не знаю, имею ли я право спрашивать, но...

- ..но тебе нужна информация, - сказала она резким голосом Номера

Второго. Потом засмеялась. Грустным смехом. - Я ждала, что он рассердится

или даже заплачет. Салл могучий парень и до чертиков пугает противников на

футбольном поле, но чувства у него все нараспашку. Чего я не ожидала, так

это облегчения.

- Облегчения?

- Облегчения. Он с месяц, если не дольше, встречается с девушкой в

Бриджпорте.., только мамина подруга Рионда сказала, что она, собственно,

женщина лет двадцати четырех двадцати пяти.

- Прямо-таки защита от бед, - сказал я, надеясь, что прозвучало это

спокойно и задумчиво. На самом деле я возликовал. Ну, а как же? И если

бедненький нежно-сердечный Джон Салливан вляпался в сюжет песни в стиле

кантри-вестерн в исполнении Мерль Хаггард, так четыреста миллионов красных

китайцев насрать на это хотели, а я так вдвойне.

Мы уже почтя дошли до моего "универсала". Еще одного драндулета среди

таких же, но по доброте моего брата он принадлежал мне.

- У него есть кое-что поважнее нового любовного увлечения, - сказала

Кэрол. - Когда в июне он окончит школу, то пойдет в армию. Уже поговорил с

вербовщиком и все устроил. Ждет не дождется отправиться во Вьетнам и

приступить к спасению мира для демократии, - Ты с ним поспорила из-за войны?

- Да нет. Что толку? И что я могла бы ему сказать? Что для меня тут

дело в Бобби Гарфилде? И что все словеса Гарри Суидорски, и Джорджа Гилмена,

и Хантера Макфейла только дымовая завеса и игра зеркал в сравнении с тем,

как Бобби нес меня вверх по Броуд-стрит? Салл подумал бы, что я сбрендила.

Либо сказал бы, что я чересчур умна. Салл жалеет чересчур умных. Говорит,

что умничанье - это болезнь. И, может быть, он прав. Я ведь его вроде бы

люблю, знаешь ли. Он очень милый. И еще он один из тех ребят, которые

нуждаются в ком-то, кто их опекал бы.

"Надеюсь, он найдет какую-нибудь другую опекуншу, - подумал я. - Лишь

бы не тебя".

Она взыскательно осмотрела мою машину.

- Ну, ладно. Она безобразна и настоятельнейшим образом нуждается в том,

чтобы ее вымыли, но при всем при том это средство передвижения. Вопрос: что

мы делаем здесь в то время, когда мне следовало бы читать рассказ Флэннери

О'Коннор?

Я достал перочинный нож и открыл его.

- У тебя в сумочке есть пилка для ногтей?

- По правде сказать, имеется. Мы будем драться? Номер Второй и Номер

Шестой выясняют отношения на автомобильной стоянке?

- Не остри. Просто достань ее и следуй за мной. К тому времени, когда

мы обошли "универсал", она уже смеялась, и не грустным смехом, но

заливчатым, который я впервые услышал, когда на конвейере прибыл похабный

человек-сосиска Скипа. Она наконец поняла, зачем мы пришли сюда.

Кэрол принялась соскабливать наклейку на бампере с одного конца, я с

другого, пока мы не встретились на середине. И мы смотрели, как ветер кружит

обрывки на асфальте. Аu revoir <Прощай (фр.).> АuН2О-4 - USA. Прощай,

Барри. И мы хохотали, просто не могли остановиться.

политической сознательностью моллюска, повесил на своей половине комнаты,

которую делил с Брадом Уизерспуном, плакат, изображавший сияющего улыбкой

бизнесмена в костюме-тройке. Одну руку бизнесмен протягивал для рукопожатия.

Другую - прятал за спиной, но она сжимала что-то такое, из чего капала кровь

в лужицу между его ботинками. "ВОЙНА ДОХОДНОЕ ДЕЛО, - гласила надпись. -

ВЛОЖИТЕ СВОЕГО СЫНА!"

Душка пришел в ужас.

- Так ты что - против войны во Вьетнаме? - спросил он, увидев плакат.

Думаю, воинственно выставленный вперед подбородок нашего любимого старосты

маскировал шок и растерянность. Как-никак Скип в школе был первоклассным

бейсболистом. И считалось, что он будет играть за университет. Его уже

обхаживали "Дельта-тау-дельта" и "Фи-гамма", самые наши престижные

спортивные общества. Скип был не какой-то болезненный калека вроде Стоука

Джонса (Душка Душборн тоже завел манеру называть Стоука Рви-Рви) или

пучеглазый псих вроде Джорджа Гилмена.

- Так ведь этот плакат просто показывает, что много людей наживаются на

этой мясорубке, - сказал Скип. - "Макдональд - Дуглас", "Боинг", "Дженерал

электрик", "Доу кемикалс", "Пепси-бля-кола". И еще всякие.

Глаза-буравчики Душки дали понять (или попытались), что он размышлял

над этими вопросами куда глубже, чем Скип Кирк вообще способен.

- Разреши спросить тебя вот о чем: ты думаешь, что мы должны остаться в

стороне и позволить дядюшке Хо прибрать там все к рукам?

- Я пока не знаю, что именно я думаю, - ответил Скип. - Пока еще. Я

вообще заинтересовался этим только недели две назад. И все еще играю в

салочки.

столпились те, у кого занятия начинались в восемь. Я увидел Ронни (плюс Ника

Прауди - к этому времени они стали неразлучными), Эшли Раиса, Ленни Дориа,

Билли Марчанта и еще четверых-пятерых. Нат прислонился к двери 302 в майке и

пижамных штанах. На лестничной площадке опирался на костыли Стоук Джонс.

Видимо, он направлялся вниз и остановился послушать спор.

Душка сказал:

- Когда вьетконговцы входят а южновьетнамское селение, первым делом они

ищут людей, носящих распятие, образок со святым Христофором, Девой Марией

или еще что-нибудь такое. Католиков убивают. Убивают людей, которые верят в

БОГА. Ты думаешь, мы должны стоять в стороне и позволять коммунистам убивать

людей, верящих в Бога?

- А почему бы и нет? - сказал Стоук с лестничной площадки. - Стояли же

мы в стороне и позволяли нацистам шесть лет убивать евреев. Евреи верят в

Бога, во всяком случае, так я слышал.

- Хренов Рви-Рви! - завопил Ронни. - Кто, бля, тебя спрашивает?

Но Стоук Джонс, он же Рви-Рви, уже спускался по лестнице. Отдающийся

эхом стук его костылей напомнил мне про недавно отбывшего Фрэнка Стюарта.

Душка снова повернулся к Скипу, упираясь в бока кулаками. К его белой

майке на груди были приколоты личные знаки. Его отец, сообщил он нам, носил

их во Франции и в Германии, носил, когда лежал за деревом, укрываясь от

пулеметного огня, который скосил двух человек в его роте и ранил еще

четырех. Какое все это имело отношение к конфликту во Вьетнаме, никто из нас

толком не понял, но Душка, видимо, придавал знакам особую важность, а потому

никто из нас спрашивать не стал. Даже у Ронни хватило ума заткнуть пасть.

- Если мы позволим им захватить Вьетнам, они захватят Камбоджу. - Глаза

Душки перешли со Скипа на меня, на Ронни.., на всех нас. - Потом Лаос. Потом

Филиппины. Одно за Другим.

- Если они способны на такое, так, может, заслуживают победы, - сказал

я.

Душка обалдело посмотрел на меня. Я и сам немножко обалдел, но назад

юных школяров третьего этажа Чемберлена это была катастрофа. В большинстве

мы уже понимали, что допрыгались до катастрофы, что мы совершаем что-то

вроде группового самоубийства. Кэрби Макклендон выкинул свой хренов фокус и

исчез, будто кролик в цилиндре фокусника. Кении Остир, обычно сидевший в

углу во время марафонских партий и ковырявший в носу, когда не мог решиться,

с какой карты пойти, просто смылся. На своей подушке он оставил даму пик,

поперек которой написал: "Я пас". Джордж Лессард присоединился к Стиву Оггу

и Джеку Фрейди в Чэде, общежитии умников.

Шесть вычеркиваем, остается тринадцать.

Казалось бы, достаточно. Черт, да одного того, что случилось с беднягой

Кэрби, было больше чем достаточно. Последние три-четыре дня перед срывом

руки у него так тряслись, что ему трудно было брать карты со стола и он

подскакивал на стуле, если кто-нибудь хлопал дверью в коридоре. Кэрби

следовало быть больше чем достаточно. Но не было. Как и моего времени с

Кэрол. Когда я был с ней, да, я оставался в норме. Когда я был с ней, я не

хотел ничего, кроме информации (и, возможно, оттрахать ее до опупсния).

Однако в общежитии, и особенно в чертовой гостиной на третьем этаже, я

становился другим вариантом Питера Рили. В гостиной третьего этажа я был

кем-то, мне незнакомым.

С приближением Дня Благодарения всеми овладел какой-то слепой фатализм.

Только никто из нас об этом не заговаривал. Мы говорили о фильмах или сексе

("Я перепробовал больше задниц, чем карусельный конь", - имел обыкновение

кукарекать Ронни, как правило, ни с того ни с сего), но больше всего мы

говорили о Вьетнаме.., и "червях". Разговоры о "червях" сводились к

обсуждению, кто в выигрыше, кто в проигрыше и кто словно бы не способен

усвоить несколько простых принципов игры: избавляйся хотя бы от одной масти,

сплавляй червей среднего достоинства тому, кто любит рисковать, а если

вынужден взять взятку, бери самой старшей картой, какая у тебя есть.

Единственной нашей активной реакцией на надвигающийся третий раунд

зачетов было превращение игры в своего рода нескончаемый турнир. Мы все еще

играли по пять центов очко, но теперь еще ввели "очки за партию". Система

получения очков за партию была очень сложной, но Рэнди Эколс и Хьм Бреннен

за две лихорадочные ночные игры разработали хорошую рабочую формулу. Оба

они, кстати, прогуливали курс введения в математику, и после завершения

осеннего семестра ни тот ни другой не был приглашен продолжать занятия.

Тридцать три года прошло с того раунда зачетов перся Днем Благодарения,

но мужчина, которым стал тот мальчишка, все еще ежится при воспоминании о

них. Я провалил все, кроме социологии и введения в литературу. И мне не

потребовалось ждать, когда вывесят оценки, чтобы узнать об этом Скип сказал,

что прошел все под развернутыми парусами, кроме дифисча, где чуть не пошел

ко дну. Я в этот вечер пригласил Кэрол в кино - наше прощальное свидание

перед каникулами (и наше последнее, хотя тогда я этого не знал), и когда шел

за своей машиной, встретил Ронни Мейлфанта. Я спросил, как, по его мнению, у

него с зачетами. Ронни улыбнулся, подмигнул и сказал:

- Взял каждый тузом. Точно, как в хреновой "Студенческой Чаше". Мне

тревожиться нечего. - Но в свете фонарей на стоянке я разглядел, что его

улыбка подрагивает в уголках губ. Кожа у него стала совсем бледной, и его

прыщи выглядели даже хуже, чем в сентябре, когда начались занятия. - А у

тебя как?

- Меня хотят сделать деканом искусств и наук, - сказал я. - Это тебе о

чем-нибудь говорит? Ронни загоготал.

- Мудак хреновый! - Он хлопнул меня по плечу. Нахальная самоуверенность

в его глазах сменилась страхом, и он выглядел совсем мальчишкой. - Собрался

куда-то?

- Угу.

- Угу.

Ронни просто надрывала душу. - И если я тебя на этаже не увижу, так желаю

тебе повеселиться за благодарственной индейкой.

- И тебе того же, Ронни.

- Ну да, спасибо. - Смотрит на меня не прямо, а уголком глаза,

старается удержать улыбку на губах. - Не тут, так там попразднуем.

- Угу. Пожалуй, точнее ситуацию не определить.