Владимир Ефимович Семичастный

Владимир Ефимович Семичастный

Никто не воспринимал Семичастного в качестве государственного деятеля, все понимали, что он прежде всего человек Шелепина, и это на первых порах вызывало чувство неуверенности.

Но новоиспеченный шеф госбезопасности правильно оценил ситуацию вокруг себя и, в отличие от Шелепина, который не вникал в детали оперативной работы, с головой ушел в дела и нужды коллективов КГБ. Особое внимание Семичастный уделял Девятому управлению — правительственной охране. «Девятка» — это все: прямые выходы на членов политбюро, на самого генерального, на членов его семьи, с этим управлением хотят дружить министры и послы, оно кормит, поит и размещает дорогих гостей в санаториях и в особняках на Воробьевых горах. Поняв значение «Девятки», Семичастный решил заменить ее руководство на интеллектуалов из разведки и подобрал на должность начальника управления, его заместителей и на другие ответственные должности сотрудников из ПГУ. Те с радостью приняли предложения занять генеральские должности. «Девятка» сразу поумнела и заговорила на иностранных языках.

Семичастный создал здесь свою верную команду. Теперь можно двигаться дальше. Дошла очередь и до ПГУ КГБ. Памятуя, что в первые годы советской власти разведка была многонациональной и что в руководстве органов госбезопасности было много выходцев с Кавказа и из Прибалтики, Семичастный решил поставить во главе разведки кого-либо из земляков Дзержинского, полагая, что данное назначение будет воспринято с энтузиазмом. Во исполнение этой идеи на должность первого заместителя начальника разведки был выписан из Литвы местный чекист генерал-майор Альфонсас Бернардович Рандакявичус. Это был вежливый, обстоятельный, внимательный к собеседнику и приятный во всех отношениях человек, с уважением к тому же относившийся к профессионалам разведки.

Однако дел разведки Рандакявичус не знал, внешней политикой никогда не занимался, иностранными языками не владел. Но эти обстоятельства Семичастного не смущали. Если сам он может руководить КГБ, не имея соответствующего профессионального опыта, то почему чекист Рандакявичус не может руководить разведкой? Второе оказалось более трудным. В разведке всегда ценились профессионалы своего цеха, и если начальник не может дать дельного совета подчиненному, помочь ему преодолеть трудности разведывательного дела, то, будь он трижды хорошим человеком, уважением и авторитетом в разведке он пользоваться никогда не будет. Такая участь постигла и кандидата на должность начальника разведки.

Реально осознавая трудности своей новой службы, Рандакявичус томился и нервничал. Сказывались на его неуверенном состоянии и изъяны в русском языке. Боясь сделать какую-либо ошибку в оценке событий, он очень тщательно выбирал слова и обычно начинал свою речь с осторожного словосочетания «по-видимому».

Когда Семичастный понял, что из Рандакявичуса нового Дзержинского не получится, он мысленно с ним распрощался и начал готовить новую команду руководства разведкой, но почему-то все время происходила утечка информации, и новых кандидатов в руководители начинали заблаговременно поздравлять, что выводило из равновесия действующих начальников. Реформа ПГУ по замыслу Семичастного осталась неосуществленной. Кто-то наверху этому противился, и нам было известно, почему: Брежнев и его окружение не хотели усиления связки Шелепин-Семичастный.

Но это было после... А в момент снятия Хрущева Семичастный еще чувствовал себя более чем уверенно, поскольку сам принимал деятельное участие в отстранении «нашего Никиты Сергеевича» от власти и содействовал приходу Брежнева на высший партийный пост. Сразу должен сказать, однако, что роль Семичастного в этом деле в некоторых исследованиях и так называемых «художественных» произведениях сильно преувеличена. Злым демоном, меняющим одного вождя на другого, он не был...

Ханжество и лицемерие нашей действительности тех дней проявилось, в частности, и в том, что одни и те же люди в одно и то же время готовили отстранение Хрущева от власти и продолжали его возвеличивать. За несколько месяцев до снятия генсека в стране было пышно отпраздновано 70-летие Хрущева: он был увешан очередными звездами, со всех концов нашей бывшей необъятной родины и из всех стран мира шли в его адрес поздравительные телеграммы, и в рамках этих торжеств всей планете показывали исполненный душевной теплоты документальный фильм со скромным и выразительным названием «Наш дорогой Никита Сергеевич». Правда, отклики на него были разные. Сидевший рядом со мной на просмотре фильма в посольстве СССР в Тунисе третий секретарь польского посольства, глядя на кадры бескрайних целинных полей, сказал мне вкрадчивым голосом на хорошем русском языке, но с ядовитым акцентом: «У нас в Польше по этому поводу говорят так: посеяли на целине, а собрали в Канаде!»

И вот уже идет очередной партийный актив КГБ в так хорошо знакомом зале клуба имени Дзержинского, и председатель КГБ со всей партийной принципиальностью обличает Хрущева как волюнтариста, сумасброда, развалившего все и вся, никого не слушавшего, кроме ближайших родственников во главе с главным советчиком и тоже волюнтаристом Аджубеем...

Естественно, на предыдущих активах и торжественных заседаниях тот же Семичастный восхвалял Хрущева как новатора, коммуниста ленинского типа, лучшего друга советских чекистов, который лично руководит органами безопасности и заботится о них и... пошло-поехало... Специально подготовленные активисты в конце речи выкрикивали с мест: «Да здравствует!..» и так далее.

Когда Семичастный провозгласил анафему Хрущеву, многие сидящие в зале подумали, что на этот раз мы решительно покончили со всеми культами личности и больше партия ошибаться не будет. И вдруг встает солидный мужчина в расцвете сил и громогласно вопит на весь зал: «Да здравствует новый генеральный секретарь ЦК КПСС, верный ленинец, товарищ Леонид Ильич Брежнев!» Зал оцепенел, а потом все зашикали на восклицавшего и затопали ногами. Прошло два-три года, и все снова вернулось на «круги своя»: и возгласы, и умиление, и бурные, долго не смолкающие аплодисменты.

Я до сих пор помню того коллегу, который первым в нашем зале выразил свой восторг по поводу нового избранника. Интересно, помнит ли он этот исторический эпизод в своей жизни?

Настоящая интеллигенция в России появится только тогда, когда люди перестанут восхвалять по команде своих недостойных вождей и подхалимствовать перед ними, как не будут и поносить их, предавать анафеме и сбрасывать с пьедесталов после того, как вожди низложены или ушли в мир иной.

Наши же «интеллигенты» после дикой пляски на могильных плитах и израсходовав весь запас бранных слов, начинают, как куры в навозе, копаться в своих родословных, мучительно припоминая и выискивая обиды, понесенные от прежних властей с тем, чтобы получить хорошее кормление от новых.

Понятие «интеллигент» (в его чисто русском звучании и значении) меня давно привлекает и интригует. Мне кажется, что ни один человек не вправе называть сам себя интеллигентом. Это звание выше звания министра, генерала, профессора и даже академика, оно связано не с умением рассуждать об ученых предметах, а прежде всего с высокими моральными качествами. Нельзя сказать: я — интеллигент, но можно, хорошо все взвесив, подытожить: «Он — интеллигент».

В моем понимании, среди председателей КГБ интеллигентов, кроме Ю.В.Андропова, не было. Находясь на государственной службе, все постоянно были вынуждены говорить неправду, лицемерить и интриговать, называя это про себя или политической гибкостью, или дипломатией.

Когда Шелепин и его команда забрали слишком много власти и превратились в организованную силу, Брежнев со своими соратниками решили покончить с этой новой опасностью. Первым, конечно, должен был пасть самый сильный шелепинец — Семичастный. Некоторые исследователи припоминают, что его сняли с поста председателя КГБ, когда Шелепин находился в больнице и, следовательно, можно было обеспечить единогласное решение Политбюро ЦК КПСС по данному вопросу. Формальным предлогом было бегство Светланы Аллилуевой в США. Недосмотрел, дескать, Семичастный, не обеспечил. Скандал был, конечно, вселенский. Хулиганы и озорники стали распевать по этому поводу нецензурные частушки.

И поехали «комсомольцы» по зову партии со своих высоких постов на другие, менее значимые, и на периферию, и послами за границу, и надо сказать, среди них оказались и очень хорошие послы.

Мои немногочисленные личные контакты с Семичастным были связаны с африканскими делами, и особенно с Египтом. Моя первая командировка в Египет закончилась весной 1960 года не только по причине длительного там пребывания, но и потому, что наш контакт с египетскими спецслужбами снизился до нулевой отметки. Основу разногласий составляла репрессивная политика Насера по отношению к сирийским и египетским коммунистам.

К середине семидесятых годов сотрудничество и деловые связи между СССР и Египтом стали налаживаться, и египетская сторона выразила пожелание возобновить контакт между КГБ и Службой общей разведки. Эта миссия была поручена мне, и я стал бывать на приемах по случаю приезда в СССР различных египетских делегаций, восстанавливать полезные связи и время от времени общаться с Семичастным.

Каких-то особых симпатий он у меня не вызывал. Держался он нарочито строго, был самолюбив и властолюбив. Государственного глубокомыслия от него не исходило. Чувствовалось, что ему нравится быть полновластным хозяином правительственных особняков на Воробьевых горах, где его все знали и относились к нему с восторженным подобострастием и даже любили его как хорошего и рачительного хозяина. Весь обслуживающий персонал, естественно, знал его гастрономические вкусы: какие рыбные блюда ему нравились, какие шашлыки и напитки. Знакомые мне люди из «Девятки» доверительно сообщили, что председатель предпочитает горилку с перцем, но не какую-нибудь, а из Киева, и поэтому она регулярно и в больших количествах поставляется в правительственные резиденции. «Они это очень уважают!» — пояснил чей-то восторженный голос.

Так или иначе, Семичастный поручил мне в середине 1966 года вылететь в Каир, восстановить отношения со всесильным тогда Салахом Насром — руководителем Службы общей разведки и парафировать с ним подготовленное нами соглашение о сотрудничестве.

В ту пору я тоже верил в силу бумаг, разного рода договоров и соглашений, и летел в Каир с огромной радостью и даже ликованием.

Во-первых, мне было приятно, что мой труд по установлению и развитию контактов со спецслужбами Египта не пропал даром и имеет интересное продолжение, а во-вторых, потому, что в этой стране я провел по-настоящему счастливые пять лет. Здесь родились мои дочери-близнецы, здесь были приобретены друзья и среди египтян, и среди соотечественников, и здесь, наконец, я стал профессиональным разведчиком.

Что же касается любви к подписанию взаимообязывающих документов, то в нашем государстве она носила патологический характер. Каждое малое явление в межгосударственных отношениях мы стремились закрепить в договорах, соглашениях и протоколах. Существовал священный ритуал подписания бумаг: само подписание, обмен красивыми папками с подписанными уже документами, обмен ручками, которыми были произведены подписи, речи, фотографирование, банкет... Мы заразили этим и другие страны: в одной из арабских стран мне дали для подписания протокола ручку с красными чернилами (цвет нашего флага), а арабский министр подписал документ зелеными чернилами (цвет знамени ислама). Большинство этих бумаг никогда не выполнялось, о них быстро все забывали и вспоминали лишь тогда, когда отношения осложнялись и надо было уязвить партнера и уличить его в нарушении договоренностей.

. Многие наши партнеры по сотрудничеству из числа афро-азиатских государств стремились взаимодействовать и сотрудничать с нами, но как черт ладана боялись подписывать документы и торговались буквально из-за каждой строчки. Мне кажется, что сейчас у них вырабатывается более спокойное отношение к этой процедуре.

В общем, спасибо Семичастному за то, что он направил тогда меня в Египет!..