Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

настоятельно требовали и желали, говоря при том, что если сих не накажут, то и они сами таковыми же сделаются, и я их старался уверять, что скоро сие случится.

[Акты, 1868, т. 2, с. 302]

Обещанное было исполнено, правда, до основания никто селения не унич­тожал. Кроме того, указанные общества были присоединены к России, а на­селение обложено данью.

Ужесточение позиций России вынуждало ближних к Грузии дагестанцев налаживать отношения с российской администрацией. Еще при К. Ф. Кнор-ринге, в середине 1802 г., «анцухский, капучинский и карахский народы... изъ­явили о готовности своей пребывать в мире... Просят они о позволении произ­водить по-прежнему торговлю свою с Грузией» [Русско-дагестанские отноше­ния, 1988, с. 256]. Однако на деле все складывалось не так, как, казалось, мог­ло быть. Уже в начале следующего года новому главнокомандующему сообща­ли, что «у гавазских садов и за оными есть собрание анцухских, капучинских и часть дидойских лезгин в немалом количестве и с ними находятся 3 лезгина джарских, которые все, собравшись там, ожидают ежедневно прибытия царе­вича Александра с намерением присоединиться к его войскам. От царевича Александра беспрестанно рассылаются анцухские лезгины по всем здешним селениям (имеются в виду селения Кахетии. — Ю. К.) уговаривать жителей к его стороне, и для достоверности те посланные лезгины имеют от него на бу­маге печати. Теперь по всем тамошним селениям множество ходит анцухских и дидойских лезгин под видом продажи разной деревянной посуды, сукон и бурок, между коими уповательно есть с дурными намерениями или поручения­ми, чего различить между ними не можно, — кто точно для продажи и кто при­слан от царевича; а как вышесказанным лезгинам, под видом мирных, ген.-м. Ла­заревым, также д. с. с. (действительный статский советник. — Ю. К.) Ковален-ским позволено им пасти свой скот на Ударском поле, а сверх того оным лезгинам выезжать с разными их товарами в Грузию, каковым случаем по за­мечанию, что они только тамошних жителей подговаривают к склонению ца­ревича Александра на сопротивление противу России верноподданных; а по таковому их злоумышлению в. с. (ваше сиятельство. — Ю. К.) не угодно ли будет повелеть сих злодеев с того места удалить или в залог верности тамо ко­чующих лезгин вместо аманатов, — их самих или со скотом захватить, чем уповаю, что таковые их злоупотребления отчасти удержатся» [Акты, 1868, т. 2, с. 155]. Соответствующие меры были предприняты, но нападения «мирных» капучинцев и анцухцев на грузинские деревни все же случались (см.: [Акты. 1868, т. 2, с. 761]). Время от времени совершали нападения на Кахетию и «лез­гины» других обществ.

Из рапорта от 24 июня 1803 г.:

Настоящего месяца 16 числа... под самым сел. Шилды обрабатывавших сад пять мальчиков грузинских, напав лезгины в 15 человек, побили в смерть и, от­резав у них руки, ушли с оными. Да кроме сего носятся по Кахетии слухи, что действительно собираются в Дагестане лезгины к нападению на здешний край.

Из рапорта от 29 сентября 1804 г.:

6-го числа августа на рассвете лезгинская немалая партия, вышедшая из да­гестанских гор, напав на часть селения Кварели... убила в оном из числа жителей

Глава 4. Соседи

359

обоего пола 22 души, в плен взяла обоего же пола, а более малолетних детей 46 душ, сожжено домов крестьянских 30, и с оных все имение хищники разгра­били...

Подвергалась разорению со стороны тех же «лезгин», чьи многочисленные отряды базировались в Ахалцихском пашалыке, подчиненном Турции (они служили там по найму), и соседняя Картли (Карталиния). Главнокомандующий П. Д. Цицианов предъявлял местному паше требование не предоставлять «лезгинам» на подвластной ему территории убежища, предложив под угрозой карательных мер российских войск выдворить их в Дагестан [Акты, 1868, т. 2, с. 760]. Паша согласился, «лезгины» в количестве 600 человек сдали оружие и были отконвоированы за Алазань, где их отпустили. По оценке историка, «это было страшным ударом по самолюбию азиатов» [Потто, 1994, т. 1, с. 310]. Впрочем, и позднее солидные по размерам партии «лезгин», по сообщениям осведомителей собиравшиеся предпринимать нападения на Грузию, находили пристанище в Ахалцихе [Акты, 1868, т. 2, с. 763—764].

Военные экспедиции в горы не предпринимались (только в Джаро-Белока-ны, и то не всегда удачные). Зато были заняты Ганджа, путем переговоров и с применением силы были присоединены Карабахское и Шекинское ханства. По-новому начала строиться политика с дагестанскими владетелями. В конце 1802 г. многие из них дали клятвенное обещание в нерушимости их дружеско­го союза. Князь Цицианов отказался от практики подарков, сделав ставку на демонстрацию силы. Показательны в этом отношении его переговоры с одной из ключевых фигур тогдашнего Дагестана— с 1803 г. главой Аварского хан­ства Султан-Ахмед-ханом. Предваряя изложение их содержания, кратко осве­щу примечательные события, предшествовавшие приходу его к власти.

В первый год XIX столетия не стало Умма-хана. Он не имел наследников мужского пола, и вопрос о троне оказался непростым, а от возможного нового правителя требовались немалые усилия для закрепления за собой этого места. Им стал Гебек-хан, брат Умма-хана по отцу. Однако возникла интрига. Одна из вдов Умма-хана Китлиляй (по русским источникам, Гихили) испытывала к нему открытую неприязнь , одновременно воспылав чувствами к Султан-Ахмед-хану, к тому времени женатому на дочери Умма-хана Баху (Паху-Беке). Султан-Ахмед-хан являлся родственником Умма-хана, сыном правителя Мех-тулинского ханства Али-Султана. Китлиляй предложила Султан-Ахмед-хапу руку и сердце, обещая также и власть в Хунзахе. Тот согласился, ибо претен­довал на власть. Интриганка организовала убийство Гебек-хана. «Упаси нас Аллах от женского коварства! Ухищрения их поистине велики»,— так вос-

Причиной ее неприязни к Гебек-хану являлось якобы его рождение от невольницы [Хрисапф, 1958, с. 267] (см. также: [Неизвестный автор, 1958, с. 353]). В этой связи небез­ынтересно отметить, что в свое время Ilaxy-Бике оскорбила свою сводную по отцу сестру, рожденную грузинкой (присланной царем Ираклием в качестве подарка-невесты с прида­ным Умма-хану), заявив: «Тог, кто рожден грузинкой, — раб». Сестре было отказано в на­следстве; ее поселили па одном из хунзахских хуторов [Геничутлинский, 1992, с. 47—48].

360 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

клицал по данному поводу местный хронист. Вообще история примечательная для характеристики официально мужского общества горцев.

Султан-Ахмед-хан «с согласия [хушахского] войска» принял на себя управление государством. Женился и на Китлиляй [Геничутлинский, 1992, с. 40—42, 147]. Однако положение его было далеко от уверенного. Информа­тор вскорости сообщал кн. Цицианову: «Что касается до аварского народа, то он... имеет между собою раздор. Жены хана каждый день между собою спорят, подвластные дерутся на ружьях и шашках» [Акты, 1868, т. 2, с. 764]. Султан-Ахмед-хану нужны были средства и механизмы для упрочения власти. Того социального инструмента, которым в свое время располагал пришедший к власти молодым человеком Умма-хан,— поддержки товарищей-сверстников, входивших в дружину и в «правительственное окружение», он, как чужак, был лишен. Ему оставалось едва ли не единственное— «покупка» расположения лиц при должностях (при этом вспомним, что и юный Умма-хан поначалу ода­ривал влиятельных лиц подарками). В одном из источников по данному поводу сообщается:

До смерти Умахана старшины и военачальники сих (аварских. — Ю. К.) окру­гов не бывали никогда награждаемы ни деньгами, ниже другими подарками, а дорожили одними только ласками ханов, и за большое счастье считали те, кото­рым ханы удостаивали дать из своих рук бокал с напитком бокочая или рюмку водки. Султан Ахмет-хан, не будучи родом из аварских ханов, а наследовал сим ханством чрез жен своих Паху и Гихили, то, дабы не выходил народ из повино­вения его, начал награждать старшин, военачальников, знаменщиков и вожаков и, приучив таким образом союзников, был в необходимости награждать и авар­цев (т. е. едва ли не простой народ. — Ю. К.).

[Хрисанф, 1958, с. 269]

Где ему было взять деньги на эти цели? Походы в Грузию стали теперь (Султан-Ахмед-хан получил власть в 1802 г.) проблематичными, с подвласт­ного населения вытягивать дополнительные средства в этой ситуации было не с руки. Все склоняло к установлению «добрых» отношений с российской вла­стью и получению от нее жалованья.

В рескрипте от 3 октября 1802 г. император Александр 1 приказывал князю Цицианову после дачи аварским владельцем Султан-Ахмед-ханом присяги на верность назначить ему жалованье в 5 тыс. рублей. Хану же предписывалось, чтобы он «подлинно имел всевозможную попечительность об ограждении безопасностью как собственных областей его, так и прилеглых к оным преде­лов Грузии от набегов неприятельских, и притом содержал в готовности вой­ско свое на случай употребления его к службе Империи, если обстоятельства того потребуют». В последнем случае он должен был получать дополнитель­ную плату «по примеру тамошних мест и обыкновений» [Акты, 1868, т. 2, с. 764—765]. Весной 1803 г. присяга была принята [Русско-дагестанские от­ношения, 1988, с. 263—265], жалованье стало поступать.

Однако через полгода Цицианов выразил претензии хану зато, что подвласт­ные ему люди совершили нападение на Грузию, где атаковали русские войска. Он требовал выдачи виновных и приостановил выплату денег. Хан Аварский оправдывался, говоря, что указанное произошло без его ведома и его вины ни в чем нет. В свою очередь, он упрекал Цицианова за грубые выражения в свой адрес («...мы нашли в вашем письме выражения, исполненные желчи, и заклю-

Глава 4. Соседи

361

Не прекращайте мне содер­жания, не изгоняйте меня из ря­дов верноподданных Российской Державы за поступок, нам чуж­дый... Не замедляйте присылкою моего содержания и той милости, которая оказана мне от высокого правительства.

К этому он добавлял и следующее:

Тушины пред сим всегда авар­скому владетелю платили дани каждый год, дабы их не трево­жить, 6 катеров и 6 скотин, а те­перь другой год они не платят, — приказать им, чтобы оную подать мне платили; если сего они не за­хотят выполнить, то меня извини­те, —- при удобном случае с вой­ском своим выступя, их накажу. [Акты, 1868, т. 2, с. 769—7711

На это князь П. Д. Цицианов — грузинских кровей российский генерал, разразился гневными тирадами: «Кто имеет честь командовать, как я, непобе­димым всероссийским войском, тот весь Дагестан считает за мух и желает иметь случай на деле то показать...» (в другом месте: «...не слабой мухе, каков аварский хан, против непобедимого российского оружия брать гордый голос и думать устрашить меня, поседевшего под ружьем»).

...Весьма я удивлен требованием вашим, чтоб тушинцы, подвластные Рос­сии, составляя часть Грузии и в границах оной жительствующие, платили бы требуемые вами 6 катеров (ослов) и столько же быков, и во извинение только ваше мне служить может ваше незнание, ибо в противном случае одно требова­ние могло бы почитаемо быть за оскорбление. Как вы могли вздумать, чтоб под­данный Е. И. В. всемилостивейшего Государя моего и вашего, который Высо­чайше вам дарует жалованье, вам платил дань? Есть ли тут здравый рассудок?

...Буде вы не желаете потерять не только жалованья своего, но и больше чего-либо и хотите под сильным покровительством и подданством России оставаться в совершенном спокойствии, то на таковой случай посылаю вам мои предложе­ния... 1) В залог верности, которая оказалась сомнительною... должны дать по обычаю азиатскому в аманаты брата своего... А 2-е, как слабый сильному всегда повинуется, и ваше высокостепенство должны признаться, что вы слабее проти-ву могущества великого Всероссийского Государя Императора, к тому же и вре­мя теперь переменилось, когда вы при грузинских царях брали с тушинцев по 7 катеров, то теперь обязаны будете во взаимность того давать в дань ежегодно по 12-ти катеров, — не для чего больше, как только бы по обычаю, существую­щему во всей Азии, показать тем зависимость свою от Всероссийской Империи,..

362

Воля ваша, но я предваряю вас, что в противном случае вы будете после раскаи­ваться.

[Акты, 1868, т. 2, с. 771— 773]

Отношения с Султан-Ахмед-ханом несколько выровнялись позднее, при новом главнокомандующем И. В. Гудовиче (П. Д. Цицианов в 1806 г. был убит в Баку). Была дана новая присяга, хан оказал некоторые услуги верховной вла­сти. В ответ ему восстановили пенсион и даже пожаловали чин генерал-майора [Русско-дагестанские отношения, 1988, с. 278—282]. Еще позднее Л.П.Ер­молов, выражая скепсис в отношении верности слову хана Аварского, замечал, что «исправным получением этого жалованья, впрочем, и ограничивалось все его отношение к России». Султан-Ахмед-хана упрекали в предоставлении убежища «разным преступникам, бродягам, беглым и хищникам», в оказании помощи чеченцам, но одновременно и отговаривали от участия в заговоре против «сторонников России» — шамхала Тарковского и уцмия Каракайтаг-ского. Хоть он и считался «другом мошенников», но был человеком, необхо­димым для контролирования ситуации в Дагестане [Дубровин, 1888, т. 6, с. 308— 316; Потто, 1994, т. 2, с. 177]^7l.

Султан-Ахмед-хана можно понять. Если бы он отказался от известных правил отношений со своими соседями-горцами и от обязательств перед ними, если бы без ропота уступил завоеванные его предшественниками привилегии на получение дани с соседей дальних, то, при реально малоэффективной под­держке российских властей, ему вряд ли удалось бы сколь-либо долго сохра­нять за собой ханство. Он вынужден был вести двойную игру, служа русским и одновременно обманывая их и при этом заигрывая в известных формах и рамках с ближайшим своим окружением и народом. Последний в Аварском ханстве не был безгласной и безвольной массой. В отличие от Умма-хана, на­ходившегося в ином положении и поэтому имевшего возможность поддержи­вать свой авторитет власти и подкармливать подвластный народ известным образом, Султан-Ахмед-хану удавалось это лишь частично. Ханство беднело, власть постепенно уходила из рук тех, кому принадлежала по формальному основанию. Через несколько лет после смерти Султан-Ахмед-хана, последо­вавшей в 1823 г., об Аварском ханстве (в то время им правила вдова Паху-Беке с сыновьями), некогда сильном и грозном, сообщалось совсем иное:

Беднейшее и в бесплоднейших местах поселенное горское племя; имеет ха­на, которому вовсе не повинуется, в особенности когда не предвидят для себя собственной своей выгоды. Без народных собраний и совещаний на оных ничего хан сам собою не может предпринять, все зависит от народа — мир, война, союз! Из сего следует, что правление Аварии народное, хану же как бы из милости и по обычаям дают малую долю своих посевов и стад для прокормления.

[Розен, 1958, с. 291]

Очень схожие оценка и информация сообщались другим осведомителем:

...Управляется ханами. Ныне состоит оное в правлении молодого 15-летнего хана Абу-Султана, который мало уважаем в народе; более же всех мать его,

⁷¹ В 1819 г. имперская администрация даже пыталась его заменить, провозгласив ханом Аварии сына Гебека Сурхайя. Однако вскоре отказалась от этого плана [Материалы, 1986, с. 157].

Глава 4. Соседи

363

ханша Паху, и кади входят в общее управление; впрочем, жители мало вообще повинуются... Жители Аварии суть самые беднейшие из горцев. Мастеровых нет никаких, промышленностей также. Хлеб и соль, получаемые из ханства Мехту-линского, выменивают они на фрукты, звериные шкурки, а иные (но весьма ред­ко) и на баранов. Скотоводство самое бедное, по недостатку пастбищных мест... Жители Аварии вообще не воинственны и худо вооружены, а также весьма не­трезвый народ. Привязанность сего народа к России вовсе незаметна. Мало по­винуясь своим ханам, они им не платят никакой почти дани, впрочем, и не в со­стоянии давать оной. Бедность существует во всех хижинах, что и, полагать должно, побудило правителей ханства искать покровительства у русских и при­бегнуть на верность подданства, дабы чрез то иметь всегда свободный вход в пределы наши и получать все необходимое.

Какая безрадостная картина! Чего она результат? Нарушения вмешатель­ством России отлаженной системы функционирования — политического, эко­номического, военного—данной общественной модели? Исчерпания послед­ней своего потенциала по не зависящим от внешних сил обстоятельствам? Природного (климатического) негатива, который к этому времени в полной мере испытали на себе жители холодного безлесного горного Хунзахского плато? Очевидно, все эти факторы (как, вероятно, и другие) оказали влияние на упадок «жизненных сил» ханства к концу первой трети XIX столетия.

С аналогичными проблемами приходилось иметь дело большинству владе­тельных персон Дагестана, и они вынужденно лавировали между внешними и внутренними силами, то удовлетворяя требования российской администрации, то потворствуя «своеволию» подданных. Различия в их действиях зависели от экономической и политической стабильности в ханствах, но многое определя­лось и личными качествами главных фигур. Сурхай-хан II застал это время.

Прославившийся в предшествующие годы, он в новой ситуации не желал сдавать позиций. Овладение русскими войсками Джаро-Белоканами и присо­единение их к империи вызвало гнев авторитетного правителя:

[Акты, 1862, т. 2, с. 774]

Это заявление датируется первыми годами XIX в., тогда же происходили и стычки двух войск, хотя чуть раньше российская администрация приняла от хана присягу. Переговоры о подданстве велись и позднее: хан настойчиво про­сил уменьшить размер возложенной на его ханство дани и получал ответ, что дань эта почти номинальная, а обещанные жалованье и щедроты в будущем намного превысят ее размеры [Русско-дагестанские отношения, 1988, с. 284]. Затем следовала долгая череда политических интриг и борьбы за власть, в том числе с близкими родственниками, альянсов с политическими силами Даге­стана, настроенными против России, подтверждений верности России, бегство в Иран и др. О конце его жизни (1820-е гг.) говорилось в предыдущем пара­графе.

364

Почти все личности по-своему были яркими (на то они и личности). Я не буду излагать перипетий их противостояния, временами открытого, а време­нами весьма дипломатичного, новой утверждавшейся в Дагестане силе — это особая тема.

Новая сила уверенно закреплялась там. Не залезая в горы, но контролируя дороги и тропы, связывавшие горы с равниной, она могла блокировать важные для горцев источники обеспечения жизни — зимние пастбища, места торгов­ли, отхожего промысла, наконец разбоя. Последний-то и служил основанием для принятия крайних мер и, по категоричному условию российской стороны, должен был быть исключен.

В разработке планов по введению контроля над горцами деятельное участие принимали состоявшие на русской службе грузины. Генерал-майор кн. Д. 3. Ор-белиани в 1807 г. предлагал в целях «удержания от набегов глуходар ко вреду Грузии» следующее:

Опубликовать всему горскому глуходарскому народу, что ежели оный будет делать набеги для грабежа Грузии, то наказан будет тем:

Запрещено им будет иметь торговлю всеми их произведениями, начиная от Кизляра, Андреевской деревни, Нухи, Шемахи, Баку, Дербента и до Тифлиса.

Запрещено им будет во время зимы пасти скот на плоскости как по ту, так и по сю стороны гор, объявив им, что за каждое их преступление окопфискован и отобран будет их скот.

По случаю недостатка у них хлеба запрещено будет продавать им оного, на­чиная от Кизляра, Андреевской деревни, в Бакинской крепости, Дербенте, Саму-хе, у джарцев, в Нухе, Шемахе и в Грузии.

[Акты, 1869, т. 3, с. 370]⁷-

Паказания виновных должны были производиться «военною рукою». К слову заметить, что караться должны были и грузины, совершавшие воровство у «лезгин».

Предложение и формулировки Орбелиани были использованы очередным главнокомандующим графом И. В. Гудовичем в его «Обвещении... глуходар-цев, не зависящих от власти Султан-Ахмед-хапа Аварского» [Акты, 1869, т. 3, с. 370—371]⁷³.

Полного блокирования горцев в их закрытых местах тогда не было осуще­ствлено, но угрозы возымели некоторое действие (хотя инциденты нападений на Грузию периодически случались), так что процесс выражения лояльности, преданности новой силе отдельными общинами горцев и союзами таковых в первые полтора десятка лет XIX в. был активным и даже масштабным. При этом обе стороны брали на себя конкретные обязательства. Вот характерный пример таких соглашений.

Глава 4. Соседи

365

Письмо главнокомандующего на Кавказе Н. Ф. Ртищева Ансалтинскому обществу от 30 июня 1812 г.

[Русско-дагестанские отношения, 1988, с. 303]

Послание отличал едва ли не умильный тон (каким оно является контра­стом тому, что и как заявлял Цицианов и что вскорости станет делать Ермо­лов). В ответ его автор получал заверения в преданности аналогичной тональ­ности (см., напр.: [Русско-дагестанские отношения, 1988, с. 303, № 402]).

Неужели настало время успокоения страстей и общего примирения? Или Россия настолько жестко зажала горцев, что они и «пикнуть» не могли? Не то и не другое. Примирения были временными и локальными, хотя некоторое общее «успокоение» все же отмечалось. Горцы, по крайней мере многие из них, пытались учиться жить по новым правилам в изменившихся условиях, но это им давалось нелегко. А возглавивший в 1816 г. российскую администра­цию и военные силы на Кавказе князь Алексей Петрович Ермолов явно был недоволен общим положением дел.

Человек, в российском лагере являвшийся одним из наиболее компетент­ных в дагестанских делах, писал: «Постепенное преклонение горских племен в подданство России обыкновенно происходило следующим образом. Сперва приготовляли их к знакомству и сближению с местным русским начальством чрез старшин и князей, потом уговаривали на связь и союз с Россиею и в знак откровенности их намерений брали с них присягу на верноподданство. С тем вместе они делались мирными. (В другом месте тот же автор пояснял: «По толкованию Корана в горах распространенному, присяга, горцами нам давае­мая, имеет силу только на год, а потому они после сего времени, расторгая свои обещания, являются опять на военном поприще, ничуть не считая сего за несохранение своего слова»). Достигши сего, начальство требовало сохране­ния принятого горцами подданства и вообще безотчетного послушания. Были взимаемы аманаты. Мы почитали себя хозяевами и оттого новосоюзных скоро от себя отчуждали. Полагая, что от них зависит разорвать опять заключенный с нами союз, они непослушанием своим ставили нас в необходимость поддер­живать свое могущество и честь. Надобно было наших же подданных наказы­вать вооруженною рукою. Рождались войны продолжительные, мирные горцы раскаивались, а немирные укоряли первых в неверности, и как те, так и другие приписывали несчастья свои влиянию России. Так эти мирные горцы делались кастою самою немирною, потому что действовали смотря по обстоятельствам, то в нашу, то в чужую пользу... При расспросах горцев о причинах невыпол-

366

нения ими долга подданства и при­сяги, они обыкновенно отговарива­лись тем, что, не получая от нас ожи­даемой помощи, не в состоянии про­тивиться насильствам и требовани­ям немирных и что поэтому им ни­чего более не оставалось делать, как действовать заодно с сими послед­ними» [Мочульский (А), ч. 1, л. 64 об., 66—67 об.] Ч

Так дело подчинения горцев, или хотя бы их части, вырисовалось к рубежу 1830—1840-х гг. И даже столь несовершенная форма взаи­модействия новых соседей была до­стигнута путем долгих поисков. Од­ним из творцов политики являлся князь Алексей Петрович Ермолов, который в 1816 г. возглавил россий­скую администрацию и военные си­лы на Кавказе. Заняв столь ответст­венный пост, он явно был недово­лен общим положением дел в крае.

Являясь натурой властной и че­столюбивой, он сознавал и называл себя проконсулом Кавказа (а не од­ним из числа многих исполнителей воли императора) и надолго оставил в ме­стных жителях память о себе. Главнокомандующий требовал от горцев, вне зависимости оттого, были они ханами или вольными общинниками, безуслов­ного повиновения. Системе задариваний и обращений в умильном тоне был положен конец. Властью и правом на самостоятельные действия, и притом аб­солютными, в его глазах обладала только российская (цивилизованная) сторо­на, на Кавказе сосредоточенная в его лице. «Все подвиги мои,— писал он кн. М. С. Воронцову в 1817 г., — состоят в том... чтобы воспретить какому-нибудь хану по произволу его резать нос и уши, который в образе мыслей своем не допускает существования власти, если она не сопровождаема истреблением и кровопролитием... Терзают меня ханства, стыдящие нас своим бытием. Управ­ление ханами есть изображение первоначального образования обществ. Вот

Далее, уже по достаточно частному вопросу, но связанному с основным, он писал: «Аманаты были источником величайшего для пас зла. Содержание, полагаемое от казны этим заложникам, привлекало много охотников для снискания себе пропитания на сем по­прище. Во многих местах это сделалось даже ремеслом, и богатыя и знатныя посылали к нам в аманаты тех, коим хотели доставить существование, а вместе с тем извлекали и для себя пользу. По содержанию аманатов в крепостях и укреплениях Кавказа, они имели слу­чай видеть наши силы и положение сих военных пунктов... Так называемые мирные гор­цы вообще были не что иное, как привилегированные шпионы и провиантмейстеры немир­ных и покровители всех тех, кои от нас удалялись в горы. Это было причиною, отчего вся­кий шаг русских так быстро делается известным в горах» [Мочульский (А), ч. 1, л. 69—70].

Глава 4. Соседи

367

Впоследствии многие обвиняли Ермолова в ликвидации прав владетель­ных персон и тем самым в разрушении уже сложившейся якобы в новых усло­виях системы подчинения и контроля населения, а равно и в ликвидации «древних установлений, сроднившихся с чувствами и верою народа». Его упре­кали также в шовинистических настроениях («патриотических его предубеж­дениях»), вопреки якобы очевидно необходимой в тогдашних условиях «чрез-вычайной осторожности» в планах и действиях [Эсадзе, 1907, т. 1, с. Зч—35]. Он действительно придерживался особых взглядов и решительных мер, образ­цом для него являлся П. Д. Цицианов, а вовсе не наследники его власти («Со времени кончины славного князя Цицианова, который всем может быть образ­цом и которому там не было не только равных, ниже подобных, предместники мои оставили мне много труда»). Первый был сатрапом в Лзии, второй стал там же проконсулом империи (об отношении Ермолова к Цицианову подробно см.: [Гордин, 2000, с. 56 и след.]).

Проконсул жесткими мерами выстраивал собственную вертикаль власти и ответственности. За каждое воровство или разбой, учиненные зависимыми крестья­нами, должны были отвечать князья и уздени (здесь — дворяне). «Представьте мне, — заявлял он, — неповинующегося князя или узденя, и это будет послед­нее в жизни такового неповиновение». Жителям «вольных» общин он говорил: «Живите смирно, не делайте воровства, грабежей и смертоубийств; занимай­тесь хлебопашеством и скотоводством: вы будете покойны, богаты и счастли­вы; в противном случае за всякое с вашей стороны буйство, за всякое воровст­во, грабеж и смертоубийство аманаты ваши будут отвечать головою». Если при расследовании инцидента выяснялось, что жители какого-либо селения бес­препятственно пропустили «хищников» и не защищались, то, согласно пред­писанию главнокомандующего, «деревня истребляется, жен и детей вырезы­вают» [Дубровин, 1888, т. 6, с. 300, 302].

Как и подобало настоящему проконсулу империи, жестокие, подчас крайне жесткие меры он совмещал с великодушием. Из письма ген. В. Р. Мадатову от 11 сентября 1819 г.:

Одобряю весьма, что возвратили захваченных женщин; не говорю ничего и против освобождения пленных, ибо полезно вразумить, что русские великодуш­но даруют и самую жизнь, когда не делают (горцы. — Ю. К.) упрямой и безрас­судной защиты... Внушить войскам, чтобы не защищающегося или бросающего оружие щадить непременно; при малейшей защите истреблять необходимо; от­давшихся, по усмотрению, освобождать, но всегда удерживать беков и всяких приближенных людей и служителей, принадлежащих изменникам, против нас действующих.

Щит. по: [Дагестанский сборник, 1902, с. 177—178])

Нередко, бравируя тем, что является потомком Чингисхана⁷⁵, А. П. Ермо­лов в общении с «азиатами» представлял себя, как ему казалось, надлежащим образом. Из письма В. Д. Давыдову от 6 января 1820 г.:

' Род дворян Ермоловых происходил от некоего Мурзы-Аслан-Ермола, выехавшего в 1596 г. из Золотой Орды в Москву и там крестившегося. Но, как пишет Я. А. Гордин, таких «потомков Чингисхана» в русском дворянстве было предостаточно. Никто, однако, кроме

368

Ю. /О. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Я приятное лицо мое омрачил густыми усами, ибо, не пленяя именем, небесполезно страшить наружностью. Здесь всякое безобразие у места... Я многих, по необходимости, придерживался азиатских обычаев и вижу, что проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосерди-ем. И я ношу кинжал, без которого ни шагу. Тебе истолкует Раевский слово канлы, значащее взаимную нежность. Оне здесь освящены законом, утверждены временем и приняты чистейшею нравственностью.

[Козубский, 1900, с. 139]

Вообще фигура А. П. Ермолова с его напускными усами, кинжалом, с жест­кой манерой общения с «азиатами» в роли проконсула и наследника великого завоевателя-властелина, равно как и фигура П. Д. Цицианова, вступавшего в диалог с «мухами» от имени (или в роли?) «слона» либо «орла», могут быть интересны не только историкам, но, возможно, и психоаналитикам. Восточной экзотикой, подражанием ей или национальной гордостью, цивилизаторской миссией, а также нравами времени все не объяснить в их манерах. По крайней мере, один дает основания усматривать в нем проявления тиранических наклонностей, а другой — личных комплексов на основе уязвленного чувства национальной гордости. Сказанное вовсе не означает, что дела России на Кавказе творили люди с не вполне адекватным поведением. Все осуществленное ими было в рамках имперской политики, трезво и достаточно расчетливо искавшей те либо иные пути решения проблемы . Горцы покорялись, большей частью вынуждены были это делать.

Выше уже упоминалось обращение анцухцев к Л. П. Ермолову (1816) и его ответ им. Первое было явно дерзко с позиции проконсула, ответ же отличался терпимостью, вероятно, объяснимой тем, что генерал только заступил в долж­ность. Упоминалось и скептическое отношение Ермолова к верности Султан-Ахмед-хана, соответствующее политическим взглядам генерала. Из акций, со­вершенных Ермоловым в Дагестане, памятной является и разгром даргинского общества Акуша в 1819 г.

Ермолова не пытался использовать это в вилах карьеры — сколь грандиозной, столь и уто­пической [Гордин, 2000, с. 108]. Не исключено, что, шутя подобным образом, генерал мог сам достаточно искренно верить в свою миссию в истории.

Глава 4. Соседи

Акушинский союз сельских об­ществ в то время был значительным политическим образованием и одним из действенных противников уста­новления русской власти [Алиев, 19886, с. 57]. В конце 1810-х гг. про­тиворечия в Дагестане обострились и многие из влиятельных фигур и сил готовили против новой власти заговор, удар которого должен был прийтись на шамхала Тарковского и уцмия Каракайтагского — сторон­ников России. В заговоре активно участвовали и акушинцы. В обра­щении к ним А. П. Ермолов писал:

Довольствуйтесь великодуш­ным российского правительства к вам расположением, которое ува­жает веру вашу, не нарушает ва­ши обычаи, не касается вашей собственности и ничего от вас не требует. Но знайте, что оскорбле­ние и вред, нанесенные вернопод­данным великого государя, нака­зываются строго и отмщеваются до конца!

Акушинцы отказались выдать аманатов, хотя обещали вреда не чинить. Решение генерала было категоричным:

Я когда что требую, то никогда уже того не переменяю. Аманаты от даргин­ского народа мне надобны, и я их иметь буду, и присягу они дать должны. Мо­жет быть, хотят они иметь войска великого государя моего свидетелем оной, то и в сей чести я им не откажу.

[Дубровин, 1888, т. 6, с. 312—315]

Акуша была взята русскими войсками.

О походе Ермолова в Акушу сложена песня. Во второй половине XIX в. она была записана в Кубачах и, как сообщалось при се публикации, песня с некоторыми изменениями'поется в горном Кайтаге, в самой Акуше и в других даргинских обществах. Песня интересна для характеристики восприятия мест­ными жителями сильного и жестокого противника, реально — врага.

Ермолов и шамхал ежемесячно сходились на границе Дарги и советовались, как бы покорить ее.

Там, где ни курица, ни лисица во всю жизнь не могли бы отыскать тропинки, что­бы пробраться в Даргу, — Ермолов в три часа нашел дорогу.

Ермолов в присутствии государя ел очень мало — как ручной ястреб, а бросался на врагов — как голодный и разъяренный лев.

Руками он действовал подобно железному молоту, ломающему камни.

Когда Ермолов сидел, то все беки пред ним стояли, как солдаты.

Ермолов, ты внезапно появился в Дарге, с повозками, наполненными серебром, и с лошадьми, навьюченными сумками с золотом.

370 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Как два противных ветра сталкиваются в одном месте и потом разлетаются, так точно и акушинцы, страшась сильного и храброго Ермолова, узнав о его приближении, собрались в одну кучу, а едва увидели его— разбежались в разные стороны.

Как только Ермолов пришел в Акушу, постарели и поседели от страха акушинские кадии и старшины.

Народная память сохранит славу об Ермолове до тех пор, пока мир не разрушится.

Ермолов, не употребляя ни пороху, ни ружей, ни пушек, покорил пашу Даргу од­ной острой саблей.

Ермолов! Разве тебе не жаль было разорять нашу Даргу, видя слезы и слыша плач и рыдание наших бедных жен и детей?

Ты приобрел в Дарге и на всем Кавказе столь великую славу, как турецкий султан.

Ты так разорил нас и навел столь великий и сильный страх на наш народ, как персидский шах.

Бедных ты наградил деньгами, а голодных накормил хлебом.

[Комаров, 1869, с. 42—44]

Образ врага сдобрен льстивыми восхвалениями его силы и славы. Приме­чательна фраза, следующая за описанием злодеяний генерала (последняя). В ней парадоксальным образом резюмирована неизбежность примирения с на­силием, исходящим от могущественной силы, и обозначена попытка это наси­лие обелить. В подобной оценке насилия есть заданность, предполагающая вза­имообратное сочетание «силы» и «насилия», когда не только силач может пре­вращаться в насильника, но и насильник воспринимается обладателем могу­щества без или с минимальным негативом. Такой взгляд на персонажей истории до известной степени характерен для мировосприятия горцев (вспомним преда­ния дидойцев/цезов о пришлых грузинских силачах; см. также: [Карпов, 20016, с. 232—235]). О том же свидетельствует и другой пример. В 1860-х гг. один из высокопоставленных лиц Российского государства беседовал с кабардинцами о Ермолове. Те «высоко ставили Ермолова, несмотря на то что от него Кабарда много потерпела; они выразились так: „Если бы Ермолов встретился один с двумя абреками, они бы его не тронули⁴⁴, т. е. из уважения к его доблести» [Дагестанский сборник, 1902, с. 178]. Можно надеяться, что интерпретация дан­ной фразы верная ⁷.

4.4.1. Новые соседи. По воле и неволе (продолэюение)

Упрочение Россией своих позиций на Кавказе не могло не иметь последст­вий для его коренных жителей. И дело не только в самом присутствии воин­ских контингентов, в боевых стычках и карательных операциях, не только в установлении (пока еще в начальной фазе) политического и экономического контроля над областями и провинциями региона, но во внесении через все ука­занное существенных изменений в порядок, устои жизни горцев.

Можно привести и еще один пример, связанный с Кноррингом и рассказанный Ци-циапоиым. «...Здешний житель ищет и искать будет сильного себе в покровители. Доказа­тельством сему послужит следующее: когда предместник мой, приехав в город Сигнах, по­слал к белокапцам с предложением, чтобы они нам покорились, тогда они ответили: покажи нам свою силу, тогда и покоримся. Ответ, известный по всей Грузии» (цит. по; [Гордин, 2000, с. 90]).

Глава 4. Соседи

371

Кабардинцы были народ простой, воинственный, главным занятием их было коннозаводство и скотоводство. Для этого они нуждались в пастбищах. По­стройка крепостей и поселение в них воинов-земледельцев, т. е. казаков, естест­венно, уменьшали и стесняли пастбищные угодья и приволье кабардинцев. По­стройка крепостей нарушила прежний уклад жизни, их торговые и соседские от­ношения с ближайшими народами... Со времени отобрания земель, необходи­мых для пастбищ, среди кабардинцев и образовалась партия, враждебная России. Но она в Кабарде не имела перевеса.

[Кудашев, 1913, с. 70, 91]

Крайне определенно по тому же поводу высказался Александр Пушкин:

Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ: аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в го­ры и оттуда направляют свои набеги.

[Пушкин, 1986, с. 376]

Правда, написал он это по впечатлениям поездки в Арзрум (Эрзерум) в 1829 г., когда война обрела большие масштабы, а ее последствия стали зри­мыми во многих местностях.

В Дагестане в то время и ранее война еще не успела оставить больших черных пятен. Там она предощущалась, потом начала тлеть и разгораться.

Однако почему война, а не сосуществование обществ и культур при вклю­чении одних в другие? Для России именно такой вариант развития событий был желательным, что, впрочем, не исключало и даже предполагало на на­чальном этапе масштабные военные акции покорения. Не следует особо со­мневаться и в наличии схожих встречных устремлений со стороны дагестан­цев. Ведь были же они во второй половине XVIII столетия «уступчивыми» в контактах с русскими как ни с кем другим, а последующие события, безуслов­но, в достаточной мере показали им военную мощь России, с которой не было особого смысла тягаться. Резонно замечание современника о том, что «вели­чайшее достояние для горца составляют его свобода и его горы. Стеснение действий для него несносно, он скорее готов отдать жизнь» [Мочульский (А), ч. 1, л. 78]. Однако и это объясняет далеко не все. Значит, было еще нечто, из­менившее умонастроения горцев.

Дагестанский ученый Гасан-Эфенди Алкадари, писавший уже в «усмирен­ном», окончательно включенном в состав империи Дагестане (т. е. интерпре­тировавший события в лояльном по отношению к верховной власти ключе), выделял четыре этапа русско-дагестанских отношений. Они у него представ­лены в названиях глав исторической хроники. Начальный этап — «первое по­явление в Дагестане войск Российской империи» и их «уход отсюда», слу­чившиеся при Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове (конец XVI—начало XVII в.), второй — «поход русского императора Петра Великого в Дагестан», следующий — «третье русское завоевание» Дагестана и очередной уход, да­тируемые концом XVIII в., и наконец «прибытие русских войск в четвертый раз» (начало XIX в.), которое уже не имело исхода. Прибытие означало осно­вательное закрепление на территории. Алкадари не распространялся поэтому

372

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

поводу— для его современников и, как он мог рассчитывать, для потомков, было ясно без лишних комментариев, что оно подразумевало [Ллкадари, 1994, с. 32, 33] ^7Н. Каждому из этапов им были даны весьма точные определения: «поход» и «завоевание» — разовые акции, тогда как «приход» — основателен, всеобъемлющ. Россия практически со всех сторон обложила дагестанских гор­цев: с севера— со стороны предгорий и равнин, где были крепость Кизляр и лояльный русской власти шамхал Тарковский, с запада— в Грузии были рас­квартированы войска и возводились укрепления, расположенные к югу ханст­ва поочередно присоединялись к империи, наконец, лежащая к востоку от гор Прикаспийская низменность тоже контролировалась силами последней. Рос­сия не сломала, еще даже не посягала на основы экономической системы жиз­ни горских обществ. Жители высокогорных местностей могли продолжать го­нять своих овец на зимний период на равнинные территории соседей, отход­ники — ходить на заработки, торговцы — заниматься собственным делом. Рос­сийское присутствие лишь несколько усложнило эту систему, взяв на себя функ­ции контролирующей инстанции. Ситуация в Дагестане принципиально отли­чалась от таковой в Кабарде. Генерал А. П. Ермолов по своим личным взгля­дам и по официальному положению имел право и должен был заявлять: «Жи­вите смирно, не делайте воровства, грабежей, смертоубийств; занимайтесь хле­бопашеством и скотоводством». Однако присутствие нового соседа, по всем признакам явного чужака, который все же не преминет начать перестраивать жизнь (это было известно по опыту), создавало психологический дискомфорт для тех, кто недавно избавился от другого чужака. Как было возможно жить смирно, когда в сознании, наряду с рациональными установками обыденной жизни, довлели стереотипы, в гиперболизированной форме переданные слова­ми: «Мы к воровству родились, в сем состоят наши пашни и сохи и все наше богатство... И ежели нам от того отстать, то нам будет под российскою вла-стию с голоду умереть, и мы в том присягать не станем и принуждены будем себя оборонять против тех, которые нам то запретить хотят»? (Напомню, что таков был ответ делегатов одного из собственно лезгинских обществ, передан­ный еще в первой половине XV1TI в. И. Г. Гербером). Ведь не случайно и Га-сан Ллкадари назвал наступившую в XVI столетии и продлившуюся до века XIX «эпоху» в жизни горцев революцией, когда они «вырвались на свободу... потревожить весь свет» (формулировки начала XX века). Окружившая горцев едва ли не со всех сторон Россия, конечно же, была интервентом, душившим «революционный настрой». Это много позднее, в период активной советиза­ции горного края, Гамзат Цадаса напишет:

Пора спросить у нашего народа -Какую пользу видит он в кинжале?

Правда, Ллкадари предложил краткий поэтический комментарий изменениям, про­изошедшим в целом в судьбе дагестанцев после присоединения их к России. Если до этого было так: «...В десятом веке Гиджры (XVI в. — Ю. К.)II Вырвались лезгины на свободу, потревожили весь свет. Потирая тленный мир своей революцией (каковы определе­ния! — Ю. К.), II Рассыпались, как дикари, всюду проливая кровь: // Кто повел войска на Ширван, Гянджу и Ардебиль,// Кто вытоптал конницей Джары и Грузию...», то после окончательного присоединения к России «создался контроль над справедливостью в на­роде (тоже заслуживающая внимания формулировка. — Ю. К.), II Для дагестанцев откры­лись двери к просвещению... (и в целом из «п.оего» мира». — Ю. К.) // И пусть они со-нершают поездки на пароходах и по железным дорогам» [Ллкадари, 1994, с. 32, 33].

Глава 4. Соседи

373

79

[Дагестанская антология, 1931, с. 41]

Конечно, нет оснований недооценивать значение социально-политических и экономических причин, обусловивших сложение боевого, военизированного уклада жизни горцев. Но в оценке четко обозначившейся в рассматриваемое время ситуации не следует игнорировать и очевидные моменты социокультур­ного порядка. К 1820-м гг. в Дагестане выросло и возмужало поколение, деды которого за тридцать-сорок лет до этого активно ходили за давла на соседние территории, И это же новое поколение из рассказов ветеранов было наслыша­но не только о героической романтике походов, но и том, как Россия душила последнюю. Предыдущие поколения горцев были овеяны ореолом славы по­бедителей грозного Надир-шаха, зато отцы подросших джигитов, шансы кото­рых прославиться сильно ограничило присутствие русской власти и войск, оказались на грани потерянного поколения. Если испокон веков, проводя не­дели и месяцы в мужских домах, горцы зрелого возраста и юноши тренирова­ли силу, физическую выносливость и военно-спортивное мастерство, чередуя или совмещая подобные занятия с коллективными пирушками, а по заверше­нии сборов отправлялись в поход (вспомним о сезонной регламентации оных), то в изменившихся условиях походы ставились под запрет внешней силой, а при нарушении такового каралось, и весьма жестоко, все население. Для «джи­гитов» оставались пирушки, перерождавшиеся в бытовое пьянство. В горском обществе ощущался психологический надлом, о котором (и о том же бытовом пристрастии к хмельным напиткам) говорил цитированный выше автор, дав­ший безрадостную оценку положению дел в Аварском ханстве. Этот надлом переживали и люди, каждый в отдельности и в своих возрастных группах. Отец Шамиля слыл горьким пьяницей, и сыну лишь под угрозой самоубийства удалось отвратить его от этой привычки. «Придерживался вина» отец первого

Какое образное описание атрибутов маскулинности, если, конечно, перевод верный.

В свою очередь, и русский офицер отмечал: «Большая часть богатства их заключает­ся в хорошем оружии, и в каждом семействе имеется по малой мере 3 и 4 ружья, а у богатых и более» [Мочульский (А), ч. 1, л. 123—123 об.].

374 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

имама Гази-Магомеда. Не отличался трезвой жизнью в молодые годы второй имам Гамзат-бек [Чичагова, 1989, с. 15—16, 20, 31]. Сайд Араканский, извест­ный последователь тариката, был искушен тем же. Аналогичных примеров из­вестно достаточное количество. История Гази-Магомеда, изложенная Гасса-нилау Гимринским, пестрит ими, так что и атмосфера тогдашнего горского общества передана им в соответствующих тонах. В этом же плане примеча­тельно соглашение жителей селения Голода, датируемое 1810-ми гг., в котором оговаривались наказания за производство и употребление вина. В нем отмечалось: «Выкуп в размере одной коровы... будут они (сельчане, джамаат.— 10. К.) налагать на тех, кто соберутся под флагом дружбы и взаимной симпатии, — то есть худулзаби (аварское „друзья". — 10. К.), — а в действительности, чтобы кушать и пить вино, причем безразлично: мужчины ли собрались тут или женщины» [Хрестоматия, 1999, ч. 2, с. 107].

Западные историки упрекали и упрекают Россию и русских, в культуре и жизни которых, по их оценкам, большую роль играет водка, во внедрении, хо­тя и «не запланированном», этого напитка в быт горцев (см.: [Гаммер, 1998, с. 73]). Действительно, горцы высоко ценили русскую водку (см.: [Ван-Гален, 2002, с. 375]), но в целом недостаточно оснований говорить, что с ней и по­добными ей напитками они познакомились исключительно благодаря еще толь-ко устраивавшейся в горах русской власти (и, соответственно, людей) . Ря­дом и всегда доступной была Грузия с ее винодельческой провинцией Кахети-ей, где чача являлась пусть не очень престижным («у себя дома») по сравне­нию с вином, но ходовым продуктом. Да и в дагестанской среде традиционно приготовляли бузу и вино ". Упомянутые историки отчасти правы в том, что пьянство и местный вариант разгула рождались ощущением «отчаяния» [Гам-мер, 1998, с. 73], точнее— психологического надлома, переживавшегося по­колением, достигшим активного возраста в начале XIX в. Однако и надломом все не объяснить.

Первый имам Гази-Магомед, а вслед за ним Гамзат-бек и Шамиль обвиня­ли земляков-горцев в нарушениях канонов ислама, в неправедном для истин­ных мусульман образе жизни, в отсутствии должного благочестия. Обвинения родились не на пустом месте ',

Влияние России в данном отношении и к указанному времени реально могло ска­заться только на населении территорий, подконтрольных новой власти или широко взаи­модействовавших с нею, т. е. в предгорьях и на равнине, но не закрытых горных обществ. Именно гак надо воспринимать, в частности, следующую информацию, переданную в сере­дине 1840-х гг. лицом, хорошо осведомленным о местных делах и правах: «Многие в Даге­стане преданы пьянству, особенно те, кои имеют постоянные сношения с русскими, вос­пламеняя свои головы и воображение, кроме водки и вина, пивом и бузою (крепкий спирт­ной напиток, вывариваемый из винограда) и даже опиумом. Наклонность, чрез которую некоторые владельцы Дагестана соделались для нас безвредными» [Мочульский (Л), ч. 1, л. 128 об.].

⁸² Гассанилау Гимрииский отмечал; «До введения шариата гимринцы (жители селения Гимры, родины двух имамов.— Ю. К.) жили тем, что производили напитки, выжимали из винограда вино, гнали араку (водку) и торговали этим» [Гимрииский, 1997, с. 200].

⁸³ При том что едва ли не изначально ислам, распространяясь и утверждаясь в местной среде, многое сохранял из традиционных верований и религиозных практик дагестанцев (и это связывают с характерными особенностями суфизма) и в дальнейшем функционировал в форме «народной религии» [Аликберов, 2003, с. 489; Булатов, 2006. с. 17, 91—92].

376

тенденция размежевания его на противоположные направления — религиозно-идеалистическое и рационалистическое. Все вместе это свидетельствовало о зарождении, как считают некоторые исследователи, местной оригинальной версии «феномена возрождения» [Гамзатов Г., 2000, с. 70, 83, 175 и др.]. Точ­нее же сказать, совокупность перечисленного (и другого, что пока не исследо­вано) указывала на переходное (и потому кризисное) состояние местного об­щества и культуры.

О сложности и неоднозначности данного явления и процесса говорит, по­жалуй, и то, что во второй половине XVIII столетия Нагорный Дагестан (как и Чечню) охватило стихийное исламское движение, которое сравнивают с Ре­формацией в Западной Европе [Бобровников, 2002а, с. 133]. На это время при­шлась деятельность известных исламских правоведов, тогда же многие джа-мааты заменили нормы адата шариатскими (постановления сельских обществ по данному поводу см.: [Хрестоматия, 1999, ч. 1, с. 36—37, 42, 44—49]). Что это, абсолютное противоречие отмеченному выше о «народности» местного ислама? Скорее другое, а именно свидетельство сложности и внутренней про­тиворечивости общественных процессов, происходивших в тот период в гор­ской среде, их переходного, кризисного характера.

Упадок нравов, выражавшийся в охватившем разные слои населения пьян­стве, был главным показателем этого. Атмосферу многих обрядов и периоди­ческих сборищ населения либо тех или иных его групп пронизывала характер­ная телесность (не случайно этнографы и во второй половине XIX в., и в XX в. фиксировали обряды с оргиастическими элементами; вспомним и изображения на намогильных камнях). Мусульманская обрядность и религиозное благочи­ние были формальными; господствовало двуеверие, сочетавшее элементы ис­лама и язычества. И во второй половине XVIII столетия отмечается формиро­вание критического восприятия установившегося порядка, а именно как анти- 1 порядка, восприятия не только отдельными праведниками, но и людскими мас­сами, объединенными в традиционные общественные структуры, в данном слу­чае джамааты. Существует общая закономерность: чем ниже падает нравствен- ; ность, тем очевидней становится жажда религиозной экзальтации, жажда са-крального. Сменявшее «потерянное поколение» отцов молодое поколение долж­но было обратиться к кардинально иным принципам и нормам жизни, в обще- I ственной среде неизбежно должен был наблюдаться кризис коллективной иден­тичности, сопровождаемый кризисами индивидуальных идентичностей, в пер- I вую очередь среди пассионариев из числа лиц, стремившихся к духовному образованию и получивших его. Гази-Магомед и Шамиль иллюстрируют этот j тезис в полной мере. Они запретят пляски и песни, любые сборища, а женщин I отдаленных горных районов заставят ввести в свой костюм штаны, которых те до этого не носили [Гаджи-Али, 1995, с. 36] . Фактически они введут запрет на смех и проявления телесной культуры, жестко установят религиозную аске- I зу, и в общем и целом такой новый порядок будет воспринят большинством I народа именно как порядок (хотя через два—два с половиной десятка лет, по I