Джеймс Клавелл Тай-Пэн

– Я ненавижу Тай-Пэна! Ненавижу! Ненавижу его! – вырвалось у мальчика.

Мать ударила его по лицу. Наотмашь. Раньше она никогда его не била.

– На колени! На колени и проси прощения! – гневно заговорила она. – Тай-Пэн твой отец. Он дал тебе жизнь. Он мой Бог. Он выкупил меня для себя, а потом облагодетельствовал, продав Чен Шеню как жену. С чего бы, ты думаешь, Чен Шень, который мог купить себе тысячу девственниц, стал брать в жены женщину с двухлетним сыном нечистой крови, когда бы Тай-Пэн не захотел так? Зачем бы Тай-Пэн стал тратить столько денег и покупать мне дом, если бы он не любил нас? И неужели ренту получала бы я, а не Чен Шень, если бы сам Тай-Пэн не распорядился так? Почему даже сейчас, когда мне столько лет, Чен Шень так хорошо относится ко мне, если не уважает неизменное расположение к нам Тай-Пэна? Отправляйся в храм и долгими поклонами вымоли себе прощение. Тай-Пэн дал тебе жизнь. Поэтому люби и почитай его, и благословляй его, как благословляю его я. И если ты еще хоть раз произнесешь такие слова, я навсегда отвернусь от тебя.

Гордон Чен мысленно улыбнулся. Как права была мать, и как ошибался я, каким был глупцом Но все же не таким, как наши мандарины и император, будь он проклят, когда вздумали запретить торговлю опиумом. Любой дурак знает, что без нее у европейцев не будет серебра, чтобы платить за чай и шелка.

Однажды Гордон спросил у матери, откуда берется опиум, но она не смогла ему ответить, и никто в доме не смог. На следующий день он обратился с этим вопросом к Мауссу, и тот рассказал ему, что опиум это сок – «слезы», как он тогда выразился, – созревшей коробочки мака Опиумный плантатор делает на коробочке тонкий надрез, и из этого надреза сочится белая жидкость Через несколько часов «слеза» отвердевает и меняет цвет на темно-коричневый Тогда ее бережно соскребают и делают еще один аккуратный надрез. Потом соскребают новую каплю и делают следующий надрез. «Слезы» собирают вместе и скатывают в шар, десять фунтов – его обычный вес. Лучший опиум поступает из Бенгалии, это в Британской Индии, hem? Или из Мальвы. Где находится Мальва, мальчик?

– В Португальской Индии, сэр!

– Она когда-то была португальской, но теперь принадлежит Ост-Индской Компании. Компания завладела ею, чтобы ее мировая монополия на производство опиума стала полной, разорив тем самым португальских торговцев опиумом здесь, в Макао. Ты делаешь слишком много ошибок, мальчик, поэтому получай кнута, hem?

Гордон вспомнил, как он ненавидел опиум в тот день. Но сейчас он благословлял его. И благодарил свой йосс за отца и за Гонконг. Гонконг сделает его богатым. Очень богатым.

– Здесь, на этом острове, будут нажиты целые состояния, – произнес он вслух, обращаясь к Горацио.

– Некоторые торговцы действительно будут процветать, – рассеянно ответил Горацио, не сводя глаз с приближающегося баркаса. – Но весьма немногие. Торговля – дьявольски обманчивое дело.

– Одни только деньги на уме. Гордон, hein? – Голос Маусса звучал грубо. – Лучше бы ты почаще задумывался о своей бессмертной душе и о ее спасении, мальчик. Деньги значения не имеют.

– Конечно, сэр. – Гордон Чен скрыл снисходительную усмешку, до чего же глуп этот человек.

– Тай-Пэн выглядит как могущественный герцог, который пришел, чтобы принять королевство под свою руку, – заметил Горацио, словно разговаривая сам с собой.

Маусс обернулся и посмотрел на Струана:

– А разве это не так, hem?

Баркас достиг прибрежных бурунов.

– Суши весла! – прокричал боцман. Матросы выполнили команду, попрыгали за борт и с привычной сноровкой потащили баркас по мелководью.

Стоя на носу баркаса, Струан вдруг замер в нерешительности Затем спрыгнул. В тот момент, когда его сапоги коснулись песка на берегу, он почувствовал, что этот остров принесет ему смерть.

– Господи милосердный!

Робб был рядом и видел, как внезапно побледнел его брат.

– Что случилось, Дирк?

– Ничего. – Струан заставил себя улыбнуться. – Ничего, мой мальчик. – Он отер со лба соленые брызги и пошел по пляжу к флагштоку. Клянусь кровью Христовой, думал он, столько лет я трудился, чтобы заполучить тебя. Остров, и теперь тебе со мной не сладить. Нет, клянусь Богом.

Робб смотрел ему вслед, отмечая его легкую хромоту. Нога, должно быть, постоянно причиняет ему боль, подумал он. Он попробовал представить себе, что испытывает человек, у которого осталось чуть больше половины стопы. Это случилось во время того единственного контрабандного рейса, в котором он участвовал. Спасая жизнь Роббу, беспомощному и парализованному страхом, Струану пришлось отбиваться сразу от нескольких пиратов. Мушкетная пуля оторвала ему два пальца и наружную часть стопы. Когда нападение было отбито, корабельный врач прижег рану и залил ее горячей смолой. Робба до сих пор преследовал запах горелого мяса. Если бы не я, подумал он, ничего этого бы не произошло.

Он последовал за Струаном, снедаемый отвращением к самому себе.

– Доброе утро, джентльмены, – произнес Струан, подходя к нескольким торговцам, стоявшим у флагштока. – Прекрасный денек сегодня, клянусь Создателем.

– Холодно, Дирк, – ответил Брок. – И это прямо страсть как учтиво с твоей стороны, что ты так поторопился.

– Я приехал рано. Его превосходительство все еще на корабле, и сигнального выстрела я пока тоже не слышал.

– Видно, ты и в самом деле спешил. Правда, при этом опоздал на полтора часа, а заодно и обделал все свои делишки с этим малахольным лакеем, чтоб мне провалиться.

– Я буду благодарен вам, мистер Брок, если вы воздержитесь от подобных выражений, говоря о его превосходительстве, – отрывисто произнес капитан Глессинг.

– А я буду благодарен вам, если вы оставите свое мнение при себе. Я не служу во флоте, и вы мне не указ. – Брок смачно сплюнул. – Лучше тревожьтесь о тех войнах, где за победу не приходится драться.

Рука Глессинга сжалась на рукоятке сабли.

– Никогда не думал, что доживу до того дня, когда королевский флот будет призван защищать контрабандистов и пиратов, которыми вы все являетесь. – Он посмотрел на Струана. – Все до единого.

Сразу наступило молчание. Струан засмеялся.

– Его превосходительство придерживается другого мнения на этот счет.

– У нас есть акты парламента, клянусь Богом, навигационные акты. Один из них гласит: «Любое судно, несущее вооружение без специального на то разрешения, может быть захвачено как приз военным флотом любой державы». У ваших кораблей есть такое разрешение?

– В этих водах полно пиратов, капитан Глессинг, как вам известно, – небрежно заметил Струан. – Мы вооружаемся в такой степени, в какой это необходимо, чтобы защитить себя. Ни больше, ни меньше.

– Торговля опиумом противозаконна. Сколько тысяч ящиков вы продали на побережье Китая вопреки законам, китайским и всего человечества? Три тысячи? Двадцать тысяч?

– То, чем мы здесь занимаемся, известно любому судье в Англии.

– Ваша «торговля» бросает пятно на наш флаг.

– Возблагодарите-ка лучше Бога за эту торговлю, потому что без нее в Англии не будет ни чая, ни шелка, а только одна всеобщая нищета, которая вырвет самое сердце ее.

– Верно сказано, Дирк, – поддержал его Брок и опять повернулся к Глессингу. – Лучше вам раз и навсегда усвоить, что без торговли не будет никакой Британской империи. И налогов не будет, чтобы покупать порох и строить военные корабли. – Он окинул взглядом безупречно аккуратную форму Глессинга, белые чулки, белые панталоны, туфли с пряжками и треуголку. – И ни фартинга не найдется, чтобы одевать красавчиков, которые ими командуют.

Морские пехотинцы поморщились при этих словах, а кое-кто из матросов рассмеялся, правда с большой осторожностью.

– Это вы должны Бога благодарить за королевский флот, клянусь честью. Не будь его, вам некуда было бы сунуться со своей торговлей.

С флагмана прогремел сигнальный выстрел. Не договорив фразу до конца, Глессинг круто повернулся и зашагал к флагштоку.

– На караул!

Он развернул постановление. На берегу воцарилась полная тишина. Глессинг помолчал некоторое время, ожидая, пока уляжется его гнев, потом начал читать:

«По указу его превосходительства достопочтенного Уильяма Лонгсгаффа, Ее Британского Величества королевы Виктории капитан-суперинтенданта торговли в Китае. В соответствии с документом, известным как договор Чуэнпи, подписанным 20 января сего года его превосходительством – от имени правительства Ее Величества и его превосходительством Ти-сеном, полномочным представителем Его Величества Тао Куаня, императора Китая, я, капитан королевского флота Глессинг настоящим вступаю во владение сим островом Гонконг от имени Ее Британского Величества, ее наследников и правопреемников навечно и безоговорочно в день сей, 26 января, в год 1841 от Рождества Христова. Земля сего острова – отныне английская земля Боже, храни королеву!»

«Юнион Джек» взлетел на верхушку флагштока и гордо заплескался там; почетный караул морских пехотинцев салютовал из ружей Затем загрохотали пушки всею флота, и ветер наполнился запахом пороха. Собравшиеся на берегу трижды прокричали здравицу в честь королевы.

Ну вот, подумал Струан, дело сделано. Теперь назад пути нет. Теперь мы можем начинать. Он отошел от группы торговцев и спустился к воде. Здесь он в первый раз повернулся к острову спиной и устремил взор по ту сторону огромной гавани, туда, где. в тысяче шагов от него, лежал материковый Китай.

Полуостров, своим острым концом врезавшийся в бухту, которая кольцом огибала его, был низменным, с девятью приземистыми холмами. Он назывался Цзюлун – торговцы произносили «кулун» – что означало «девять драконов». К северу от него лежали бескрайние неизведанные земли Китая.

Струан прочел все книги, написанные в разное время тремя европейцами, которым удалось побывать в Китае и вернуться обратно: Марко Поло, почти шесть столетий назад, и двумя католическими священниками, которым было позволено посетить Пекин в середине XVII века. Из этих книг он не почерпнул почти ничего.

Последние двести лет европейцам не разрешалось путешествовать по Китаю. Однажды Струан вопреки существующему закону углубился на милю внутрь страны, когда продавал опиум на побережье недалеко от Сучжоу. Но китайцы повели себя враждебно, а с ним не было никого, кроме его первого помощника. Однако не враждебность заставила его повернуть назад. Лишь неисчислимость людских толп и неоглядность земель.

Кровь Христова, думал он. Ведь мы же абсолютно ничего не знаем о самой древней и многочисленной нации на земле, "то кроется там внутри?

– Лонгстафф собирается прибыть на берег? – спросил Робб, подходя к нему.

– Нет, Робби, мой мальчик. У его превосходительства есть дела поважнее.

– Какие это?

– Ну, скажем, чтение и составление донесений. И заключение тайных договоренностей с адмиралом.

– Зачем?

– Затем, чтобы поставить торговлю опиумом вне закона. Робб рассмеялся.

– Я вовсе не шучу. Как раз по этому поводу он сегодня и хотел меня видеть. Меня и адмирала. Он собирался спросить моего совета, когда ему лучше отдать приказ. Адмирал заверил нас, что флоту не составит труда проследить за его неукоснительным выполнением.

– Боже милостивый! Лонгстафф что, сумасшедший?

– Нет Он всего лишь простоват. – Струан закурил сигару. – Я посоветовал ему обнародовать приказ, когда пробьет четыре склянки.

– Это безумие! – воскликнул Робб.

– Это очень мудрый ход. Они договорились, что флот не должен ни во что вмешиваться в течение недели, «чтобы дать Китайским торговцам время избавиться от своих запасов».

– Но что прикажете делать потом? Без опиума нам конец. Всей Китайской торговле конец. Бесповоротный.

– Сколько у нас есть наличными, Робб? Робб огляделся, убедился, что поблизости никого нет, и заговорил, понизив голос:

– У нас есть серебро в Шотландии. Миллион сто тысяч фунтов стерлингов в нашем банке в Лондоне. Около ста тысяч серебром здесь. Нам должны три миллиона за конфискованный опиум. На «Багровом Облаке» опиума на двести тысяч фунтов по сегодняшним рыночным ценам. Потом…

– «Багровое Облако» можешь вычеркнуть, приятель. Мы его потеряли.

– Надежда пока остается, Дирк. Давай дадим им еще месяц. На складах у нас опиума еще на сто тысяч. Мы должны девятьсот тысяч по срочным траттам.

– Во что нам обойдется содержание компании в следующие полгода?

– Ста тысяч должно хватить на корабли, выплату жалованья и мзду китайцам.

Струан на мгновение задумался.

– К завтрашнему дню среди торговцев поднимется паника. Ни один из них, исключая, пожалуй, Брока, не в состоянии сбыть весь свой опиум за неделю. Позаботься о том, чтобы весь наш опиум сегодня же был переправлен на берег. Я думаю…

– Лонгстаффу придется отменить приказ, – с растущей тревогой заговорил Робб. – У него просто нет иною выхода. Он разорит казну и…

– Может быть, ты все-таки выслушаешь меня? Завтра, когда начнется паника, собери каждый тэйл, который у нас есть, и каждый тэйл, который ты сможешь занять, и начинай скупать опиум. Ты должен суметь приобрести его по десять центов за доллар.

– Нам и свой-то не успеть продать за неделю, не говоря уже о чужом.

Сгруан стряхнул пепел с сигары.

– За день до того, как закон должен будет вступить в силу, Лонгстафф его отменит.

– Не понимаю.

– Все дело в том, чтобы сохранить свое лицо, Робб. Когда адмирал откланялся, я объяснил Лонгстаффу, что запрет на опиум подорвет всю торговлю с Китаем. Черт меня побери, сколько раз ему нужно это объяснять! Затем я указал, что если он отменит свой приказ сейчас же, то потеряет лицо и заставит адмирала – человека порядочного и благонамеренного, но совершенно не разбирающегося в коммерции – потерять свое. Единственное, что остается, это отдать приказ, как было условлено, а затем, сохраняя адмиралу – а заодно и себе – лицо и место, отменить его. Я пообещал тем временем растолковать адмиралу все тонкости здешней торговли. Кроме этого, через три дня назначена еще одна встреча с Ти-сеном, а такой приказ не может не заслужить одобрения китайцев и, следовательно, поставит их в невыгодное положение на переговорах. Лонгстафф целиком со мной согласился и попросил держать все это в секрете.

Лицо Робба просветлело.

– Ах, Тай-Пэн, где еще найти такого человека, как ты! Но кто может гарантировать, что Лонгстафф отменит свое распоряжение?

В кармане Струана лежал подписанный указ, датированный шестым днем, считая от сегодняшнего, который отменял запрет на торговлю опиумом. Лонгстафф буквально силой всунул эту бумагу ему в руки. «Вот, Дирк, возьми лучше сейчас, тогда я не забуду его вовремя подписать. Черт возьми! Вся эта бумажная волокита… ну, ты понимаешь, – ужасно. Но лучше до поры никому его не показывать».

– Неужели ты не отменил бы такое глупое распоряжение, Робби?

– Да, да, конечно. – Робб был готов расцеловать брата. – Если у нас шесть дней, и никто ничего не знает наверняка, мы заработаем целое состояние.

– Именно. – Взгляд Струана заскользил по гавани. Он обнаружил ее лет двадцать с небольшим тому назад. Тайфун краем зацепил его корабль в открытом море, и, хотя он успел приготовиться к шторму, ему не удалось вырваться, и ураган неумолимо увлекал их к берегу. Они шли под одними снастями, тяжело продвигаясь вперед. Полуденное небо и горизонт были неразличимы за чудовищными пластами воды, которые Повелители Ветров срывали с поверхности океана и швыряли на них. Потом, уже совсем недалеко от берега, цепи штормовых якорей полопались в этом аду, и Струан понял, что корабль обречен. Море подхватило их и бросило на прибрежные скалы. Каким-то чудом порыв ветра изменил их курс на долю градуса, и, миновав скалы, они очутились в узком, шириной каких-нибудь триста ярдов, проливе, не указанном ни на одной карте. Этот пролив образовывала с материком восточная оконечность Гонконга – в конце его их ждала спасительная гавань.

Тот тайфун вывел из строя большую часть торгового флота в Макао и потопил десятки тысяч джонок по всему побережью. Но корабль Струана и джонки, прятавшиеся в гавани Гонконга, переждали его безо всякого для себя ущерба. Когда шторм утих, Струан проплыл вокруг острова, чтобы нанести его на карту. Затем отложил эту информацию в своей голове и начал строить тайные планы.

И вот теперь, Остров, когда ты наш, теперь я могу уехать, думал он, чувствуя, как на него накатывается теплая волна радостного возбуждения. Теперь – парламент.

Прошло уже много лет с тех пор, как Струан понял, что единственный инструмент, с помощью которого он сможет защитить «Благородный Дом» и новую колонию Империи, находится в Лондоне. Подлинным средоточием власти на земле был британский парламент. Став его членом, опираясь на ту власть, которую дадут ему несметные богатства «Благородного Дома», он сумеет подчинить себе управление политикой Империи в Азии, как сейчас подчинил себе Лонгстаффа. Да.

Несколько тысяч фунтов посадят тебя на парламентскую скамью, размышлял Струан. Хватит добиваться своего через других. Отныне ты будешь в состоянии делать это сам. Да, наконец-то время пришло, дружище. Пройдет два-три года, и ты получишь дворянский титул. Затем – Кабинет. А затем… Затем, клянусь Богом, ты определишь курс, которым Империя, Азия, «Благородный Дом» будут следовать тысячу лет.

Робб молча наблюдал за ним. Он знал, что брат забыл о его существовании, но это его нисколько не обижало. Он любил наблюдать за Струаном в те минуты, когда мысли его уносились далеко-далеко. Когда черты лица Тай-Пэна теряли свою жесткость и ледяная изумрудная зелень таяла в его глазах. Когда его голову заполняли мечты, которые, как Робб понимал, ему никогда не суждено разделить со старшим братом. В такие моменты Робб чувствовал свою близость к нему, и душу его обнимал покой. Молчание нарушил Струан:

– Через шесть месяцев ты займешь, мое место, станешь Тай-Пэном.

Робб почувствовал, как его желудок сжался в тугой комок.

– Нет. Я не готов, – ответил он, отчаянно борясь с охватившей его паникой.

– Готов. Только в парламенте я смогу защитить и нас, и Гонконг.

– Это верно, – согласился Робб. Потом добавил, стараясь, чтобы его голос звучал ровно: – Но мы решили, что это произойдет позже – через два-три года. Пока слишком многое необходимо сделать здесь.

– Ты сам справишься со всем этим.

– Нет.

– Справишься. И Сара ни на секунду в этом не усомнится, Робб.

– Но я пока не хочу. Времени впереди достаточно.

Струан подумал о Времени. Он не жалел о годах, проведенных на Востоке, вдали от дома. Вдали от жены Рональды и Кулума, Йэна, Лечи, Винифред – его детей. Он был бы рад, если бы они были здесь, рядом с ним, но Рональда всей душой ненавидела Восток. Они поженились в Шотландии, когда ему исполнилось двадцать, а Рональде – шестнадцать, и сразу же после свадьбы отплыли в Макао. Их первенец, мальчик, умер при рождении, а когда на следующий год родился их второй сын, Кулум, он тоже стал часто болеть. Тогда Струан отослал семью домой. Раз в каждые три-четыре года он брал отпуск и возвращался к ним. Месяц-другой в Глазго, в кругу семьи, а потом – назад, на Восток, потому что здесь его ждали дела, ждал «Благородный Дом», который он должен был построить и возвеличить.

Ни о едином дне я не жалею, говорил он себе. Ни о едином. Человек должен идти в этот мир, чтобы взять от него все, что возможно, отдавая при этом и себя без остатка. Разве не в этом заключается смысл жизни? Даже если Рональда – чудесная жена и я люблю своих детей, мужчина все равно Должен делать то, к чему призван судьбой. Разве не для этого мы рождаемся на свет? Если бы лорд всех Струанов не отнял у клана землю, не огородил ее и не прогнал нас – нас, своих родственников, которые из поколения в поколение трудились на этой земле, – я, наверное, стал бы фермером, как фермером был до меня мой отец. Да, и до конца дней своих был бы доволен своей долей. Но лорд отослал нас в зловонные трущобы Глазго и забрал все наши земли себе, чтобы стать графом Струаном, и разрушил клан. А мы умирали там с голоду, и я отправился в море, и йосс был благосклонен к нам, и вот теперь наша семья живет в полном достатке. Вся до последнего человека. Потому что я ушел в море. И потому, что «Благородный Дом» из мечты превратился в реальность.

Струан быстро усвоил ту истину, что деньги прежде всего дают человеку власть. И он намеревался использовать свою власть, чтобы уничтожить графа Струана и выкупить часть земель клана. Нет, он ни о чем не жалел в своей жизни Он открыл для себя Китай, и Китай дал ему то, чего никогда не могла бы дать ему родина. Не просто богатство – богатство само по себе отвратительно. Но богатство и цель, которой оно служит. Он чувствовал себя в долгу перед Китаем.

И Струан знал, что, хотя он отправится домой, станет членом парламента, войдет в кабинет министров, отомстит графу и сделает Гонконг немеркнущим украшением британской короны, он обязательно вернется сюда. Потому что достижение конечной цели – ее он держал в тайне от всех и даже самому себе не позволял слишком часто о ней думать – потребует многих и многих лет.

– Времени никогда не бывает достаточно. – Он посмотрел на самую высокую гору острова. – Мы назовем ее Пик, – рассеянно произнес он, и вновь у него появилось это странное, неожиданное ощущение, что остров ненавидит его и желает ему смерти. Он вдыхал эту ненависть, разлитую в самом воздухе острова, и ошеломленно спрашивал себя: почему?

– Через шесть месяцев ты начнешь управлять «Благородным Домом», – хрипло повторил он.

– Я не смогу. Один – нет.

– Тай-Пэн всегда один. В этом заключается вся радость и боль его жизни. – Через плечо Робба он увидел приближающегося к ним боцмана. – Да, мистер Маккей?

– Прошу прощения, сэр. Прикажете выкатывать бочонки? – Маккей был невысок ростом, крепко сбит, его волосы были затянуты сзади в короткую прокопченную косичку, напоминавшую крысиный хвост.

– Да Всем матросам – по двойной чарке. Устанавливайте все, как договорились.

– Есть, так точно, сэр-р. – Маккей заспешил прочь.

Струан повернулся к Роббу, и Робб уже не мог видеть ничего, кроме этих странных глаз, струивших на него свой зеленый свет.

– В конце года я пришлю тебе Кулума. К тому времени он уже закончит учебу в университете. Иэн и Лечи пойдут в море, потом присоединятся к вам А там и твой Родди подрастет. Благодарение Богу, у нас достаточно сыновей, которые продолжат наше дело. Выбери одного из них, который придет на смену тебе. Тай-Пэн обязательно должен сам выбирать, кто его сменит и когда. – Тут он, словно подводя итог разговору, решительно повернулся спиной к гавани и сказал: – Шесть месяцев!

Струан ушел. Робб смотрел вслед брату, чувствуя прилив ненависти к нему, к себе, к этому острову. Он знал, что как Тай-Пэн он не оправдает ничьих надежд.

– Не хотите ли выпить с нами, джентльмены? – обратился Струан к торговцам. – Тост за наш новый дом? Есть бренди, ром, пиво, сак⁷, виски и шампанское. – Он указал рукой на баркас, из которого его люди выгружали на берег бочонки Несколько матросов уже водружали столы. Другие, пошатываясь под тяжестью корзин, подносили холодное жареное мясо: цыплят, окорока, два десятка молочных поросят, говяжий бок, а также буханки хлеба, холодные пироги с солониной, чаны с холодной капустой, тушенной со свиным салом, три-четыре десятка копченых окороков, гроздья бананов из Кантона, пироги с сушеными фруктами, хрустальные бокалы и оловянные кружки и даже ведерки со льдом для шампанского, который лорки и клиперы компании доставили с севера. – Приготовлен завтрак для всех, кто проголодался.

Его слова были встречены одобрительным хором голосов, и торговцы начали собираться у столов. Когда у каждого в руке оказался наполненный бокал или кружка, Струан поднял свой бокал с бренди: – Тост, джентльмены!

– Я выпью с тобой, но не за этот растреклятый обломок скалы. Я выпью за твой скорейший конец, – сказал Брок, поднимая кружку с элем. – Хотя, подумав дважды, я, пожалуй, выпью и за твой чертов голыш. И дам ему имя: «Струанова Дурь».