ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

5

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Несчастные случаи по большей части приключаются дома. Зная об этом слишком хорошо, он с раннего детства старательно избегал того, что хотя бы потенциально способно причинить вред. Обходил стороной площадку для игр с ее качелями, каруселями и слоем сосновых иголок. Рыбный пруд с его топкими берегами, где маленький мальчик может легко поскользнуться, упасть в воду и утонуть, запутавшись в водорослях. Велосипеды, которые способны сбросить тебя на асфальт, и тогда ты до крови поранишь коленки и локти или даже попадешь под автобус, который и вовсе сдерет с тебя шкуру, как с апельсина, а твое истерзанное тело так и оставит лежать на дороге. Других детей он тоже сторонился — противные мальчишки не понимали, какой он особенный и впечатлительный, и потому вполне могли расквасить ему нос, а противные девчонки — разбить сердце…

Несчастные случаи так легко происходят.

Поэтому единственное, что ему нужно понять, это как создать условия для идеального несчастного случая. Может, подстроить автомобильную аварию? Или падение с лестницы? Или просто скромный пожар, вызванный замыканием электропроводки? Но как подстроить несчастный случай — фатальный, конечно же! — для той, которая не водит машину и не занимается опасными видами спорта, которая считает, что «пуститься в загул» — это всего лишь смотаться с подружками в город (она и ее приятельницы всегда именно сматываются, а не ездят в город), посплетничать и выпить стаканчик вина?

И боится он не преступного акта как такового. Он боится последствий. Ведь его вызовут в полицию, он попадет в число подозреваемых, какой бы случайностью ни казалось данное происшествие, и тогда ему придется отвечать на множество вопросов, умолять, уговаривать, убеждать в том, что он ни в чем не виноват…

Вот почему придется тщательнейшим образом выбрать подходящий момент. Осечки быть не может, как не может быть и никаких отступлений или поправок. Ему известно, что убийство во многом напоминает секс; некоторые умеют не спешить, наслаждаться ритуалом соблазнения, отказа и примирения, радостью неопределенности и пронзительным ощущением охоты. Но большинство просто желают увидеть, как это произойдет, желают скорее избавиться от потребности, незамедлительно дистанцироваться от ужасов подобной интимности и испытать наконец несказанное облегчение.

Великие любовники знают, что все далеко не так просто.

Великие убийцы тоже прекрасно знают об этом.

Нет, он не великий убийца. Так, подающий надежды любитель. Не имея четкого modus operandi,^[6] он чувствует себя точно неизвестный начинающий артист, которому совершенно необходимо найти свою манеру игры. А это самое трудное — как для артиста, так и для убийцы. Убийство, как и любой акт самоутверждения, требует невероятной уверенности в себе. А он пока ощущает себя новичком, застенчивым, колеблющимся, скрывающим свои таланты и не решающимся обрести известность. Несмотря ни на что, он по-прежнему чрезвычайно уязвим и по-прежнему боится — но не самого действия, а того, как это будет воспринято, и тех людей, которые неизбежно станут судить его, выносить ему приговор, но сами так ничего и не поймут…

Ну а ее он ненавидит. Иначе и планировать бы ничего не стал. Он не имеет ничего общего с тем убийцей из Достоевского, который действует по воле случая, практически бездумно. Нет, он ненавидит ее с такой страстью, какой никогда ни к кому не испытывал, эта страстная ненависть цветет в его душе и в его крови, унося от реальности, точно горькая голубая волна…

Ему интересно: а как все будет потом? Когда он станет раз и навсегда свободным от нее. Свободным от ее извечного присутствия, которое словно обволакивает его со всех сторон. Свободным от ее голоса, от ее лица, от ее привычек. Но он опасается — ведь никогда еще ничего подобного не испытывал, — а потому собирается действовать очень осторожно, выбирая цель (он не желает пользоваться словом «жертва») в полном соответствии с правилами, подготавливая все с чрезвычайной аккуратностью и дотошностью, которые, впрочем, свойственны ему и в обычной жизни…

Несчастный случай. Только и всего.

Он понимает: чтобы бросить вызов и пересечь границу, сначала нужно научиться следовать правилам. Чтобы приблизиться к совершению подобного акта, надо много тренироваться, оттачивая мастерство на каком-нибудь базовом элементе — в точности как скульптор работает с глиной, безжалостно уничтожая все, что не соответствует замыслу, бесконечно повторяя и повторяя попытки до тех пор, пока не достигнет желаемого результата и не создаст истинный шедевр. Было бы наивным, говорит он себе, ожидать успеха после первой же попытки. Это ведь как в сексе или в искусстве: первый раз всегда сильно разочаровывает, получается не слишком элегантно и даже весьма неуклюже. Ничего, он давно готов к этому. Пока его главная цель — не быть пойманным. Все должны считать происшедшее несчастным случаем — и его взаимоотношения с предметом, с его главной целью, должны казаться достаточно далекими и сбить со следа тех, кто станет выявлять его причастность к событию.

Видите, он уже и думает как убийца. Он ощущает в своем сердце колдовскую притягательность злодеяния. Хотя никогда не причинил бы зла тому, кто не заслуживает смертной казни. Может, он и плохой парень, но несправедливость ему не свойственна. И он не выродок. Он никогда не станет заурядным убийцей с кистенем в руке, бездумным, ошалевшим от собственной смелости, грязным, промокшим от слез раскаяния. Столь многие умирают совершенно бессмысленной смертью, а в данном случае будут и причина, и порядок, и… да, и справедливость! Одним паразитом в мире станет меньше, и мир чуточку очистится…

Резкий крик снизу вторгается в его фантазии, и он с раздражением замечает, как его охватывает дрожь, вызванная чувством вины. Она почти никогда к нему не заходит. Да и зачем лишний раз подниматься по лестнице, если она прекрасно знает, что ее оклик непременно заставит его спуститься?

— Кто там у тебя? — спрашивает она.

— Никого, ма.

— Я слышала какой-то шум.

— Я просто сижу в Сети.

— Болтаешь со своими воображаемыми друзьями?

Воображаемые друзья. Неплохо сказано, ма!

Ма. Это лепет малыша, это шепот лежачего больного, слабый, с привкусом горячего молока, беспомощный. Такой беспомощный, что ему нестерпимо хочется пронзительно завопить…

— Все равно спускайся. Тебе пора пить напиток.

— Подожди, я скоро.

Смерть. Мать. Какие похожие слова. Матриарх. Матрицид.^[7] Паразит. Паррицид. Последнее означает убийство кого-то из близких родственников, а звучит как название химического вещества для избавления от паразитов. И все эти слова окрашены в различные оттенки синего — синего, как то одеяло, которое она подтыкала ему каждый вечер, когда он был маленьким, — и все они пахнут эфиром и горячим молоком…

Ночь, детка. Спи крепко.

Каждый маленький мальчик любит свою маму. И мама тоже очень любит своего мальчика. «Я так сильно тебя люблю, Би-Би, что взяла бы и проглотила». А что, возможно, и проглотила бы; сейчас у него как раз такое чувство, словно его проглотило нечто медлительное и безжалостное, и спастись от этой твари невозможно, она засасывает все глубже и глубже в свою жуткую утробу…

Swallow. По-английски это и «проглотить», и «ласточка». Ласточка — какое синее слово! Улететь на юг, в синий простор небес. И пахнет это слово морем, но у него соленый привкус слез, и оно заставляет его снова вспоминать то синее ведерко и несчастных суетливых морских тварей, пойманных в ловушку и постепенно умирающих на жарком солнце…

Она говорит, что очень им гордится, его работой, его умом, его даром. Дар… По-английски gift. А в немецком это слово означает «яд». Значит, бойтесь немцев, дары приносящих… Бойтесь ласточек, улетающих на юг. На южные острова, на острова его грез, на голубые Азорские и Галапагосские острова, на Таити, на Гавайи…

Гавайи. Прощаййй. Самый южный край той карты, что постоянно у него перед глазами. Страна, пропахшая заморскими специями. Он, правда, никогда там не был, но ему необычайно приятна колыбельная напевность слова «Гавайи», в котором слышится тихий смех, белый песок пляжей, заросшие пальмами берега и голубые небеса с белыми барашками облачков. И аромат плюмерии. И хорошенькие девушки в разноцветных саронгах с цветами в длинных волосах…

Но он-то знает, что ему не суждено полететь на юг. Его мать при всех своих амбициях никогда не имела склонности к путешествиям. Она любит свой маленький мир и свои фантазии — ту безопасную нишу, которую шаг за шагом она высекла в скале пригородной жизни. Она никогда не уедет отсюда, он это отлично понимает; она присосалась к нему, последнему из ее сыновей, точно моллюск, точно паразит…

— Эй! — кричит ему снизу мать. — Так ты спускаешься или нет? Ты вроде обещал скоро спуститься.

— Да-да, спускаюсь, ма.

«Ну конечно спускаюсь. Я всегда делаю то, что сказал. Неужели я когда-нибудь тебе врал?»

Стоит ему появиться в гостиной, где пахнет дешевым фруктовым освежителем воздуха, то ли грейпфрутовым, то ли мандариновым, как его охватывает такое острое отчаяние, что ему кажется, будто он попал прямо в брюхо какого-то огромного, вонючего, умирающего животного — динозавра или выброшенного на берег синего кита… А от проклятого запаха синтетических цитрусовых его так тошнит, что он с трудом сдерживает рвоту…

— Иди сюда. Я уже приготовила твой напиток.

Она сидит в маленькой кухоньке, руки сложены на груди, ноги всунуты в туфли на высоком каблуке, подъем ступней выпирает горбом, как спина верблюда. Всегда при виде матери его на мгновение охватывает удивление: какая же она маленькая! Когда ее нет рядом, она представляется ему куда более крупной, а на самом деле она маленького роста, намного ниже его, и только руки у нее на редкость крупные, особенно по сравнению с тщедушным, каким-то птичьим телом; суставы пальцев опухли и совершенно утратили форму, но не только от артрита, а еще и от колец, которые она понадевала за эти годы: старинный золотой соверен, созвездие бриллиантов, турмалин цвета «Кампари», кабошон малахита и плоский синий сапфир, оправленный в золото…

Ее голос одновременно и ломок, и странно проникновенен.

— Ты выглядишь ужасно, Би-Би, — замечает она. — Надеюсь, ты не собираешься слечь с чем-нибудь?

Она произносит «слечь» с такой неприязненной подозрительностью, словно он уже принес в гостиную неведомую заразу.

— Я просто плохо спал, — отвечает он.

— Выпей скорей витаминный напиток.

— Ма, я совершенно здоров…

— Напиток пойдет тебе на пользу. Давай, давай, пей, — настаивает она. — Тебе известно, что бывает, когда ты перестаешь его пить.

И он пьет, как обычно, и вкус у напитка, как и всегда, невнятный и гнилостный, словно в равных долях смешали фрукты и дерьмо. А мать смотрит на него, и во взгляде ее темных глаз светится ужасающая нежность. Затем она ласково целует его в щеку, и аромат ее духов — «L'Heure Bleue», конечно! — окутывает его, точно душное одеяло.

— Может, ты ляжешь и немного поспишь? До вечера еще далеко. Тебя в этой больнице совершенно замучили работой! Это же просто преступление…

Вот теперь он действительно чувствует себя больным и раздумывает, не стоит ли и в самом деле прилечь. Лечь и накрыться с головой одеялом, потому что нет ничего хуже тех минут, когда он буквально тонет в ее нежности…

— …ясно тебе? — доносится ее голос. — Мать всегда лучше знает!

Ма-теринский. Ма-стиф. Ма-стодонт. Эти слова плавают в его голове кругами, как пираньи, почуявшие кровь. И голова уже начинает болеть, и ему известно, что скоро будет еще хуже, края предметов сначала расплывутся, потом над ними вспыхнут гирлянды радуг, которые затем как бы разбухнут и взорвутся множеством разноцветных вспышек, а в череп ему прямо за левым глазом вонзится острый шип…

— Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? — волнуется мать. — Может, мне посидеть с тобой?

— Нет! — возражает он; голова уже болит довольно сильно, а в ее присутствии ему станет только хуже. Он заставляет себя улыбнуться. — Не беспокойся, ма, пожалуй, мне действительно надо немного поспать. И через часок-другой я буду в полном порядке.

Он поворачивается, выходит из кухни и поднимается к себе, держась за перила; в этот момент боль наваливается на него с такой силой, что заглушает даже гадостный привкус проклятого «витаминного напитка». У него прямо-таки ноги подкашиваются, но он все же держится, понимая, что, если упадет, мать явится к нему и будет торчать у его постели много часов или даже дней — кто его знает, сколько продлится этот приступ…

Рухнув на так и не застланную постель, он говорит себе: все, спасения нет. Вердикт вынесен. Виновен. И теперь надо принять лекарство, он делает это каждый день, поскольку только оно способно очистить его от дурных мыслей и исцелить от того, что скрыто у него внутри…

Ночь, детка. Спи крепко.

Сладких тебе снов, Голубоглазый.

КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ