Глава 15. Информационный менеджмент

Глава 15. Информационный менеджмент

В этой главе мы рассмотрим три основных приема, к которым обращался Уинстон Черчилль при работе с таким важным ресурсом менеджмента, как информация:

– мистификация;

– секретность;

– манипуляция.

Мистификация

Одним из наиболее популярных высказываний Черчилля, которое можно найти в многочисленных сборниках афоризмов, является следующее:

«В военное время правда настолько бесценна, что для того, чтобы ее сберечь, необходима охрана из лжи».

Согласно мемуарам Черчилля «Вторая мировая война», он произнес эти слова в беседе со Сталиным 30 ноября 1943 года, на праздничном банкете, устроенном в честь своего шестьдесят девятого дня рождения [776] .

...

Позже Черчилль признается одному из своих личных секретарей, что первоначально слова «охрана из лжи» были произнесены незадолго до банкета самим Сталиным. При этом «вождь всех времен и народов» заметил, что это русская поговорка. По мнению секретаря Черчилля, когда его шеф развил мысль, он сознательно использовал тот же оборот, чтобы задобрить главу СССР [777] .

Чем руководствовался Черчилль на самом деле, сегодня сказать сложно. В стенограмме той беседы записано, что британский премьер произнес: «Порой для своей защиты правда должна обращаться за помощью к лжи», – ни словом не обмолвившись о русской пословице [778] .

Кто бы ни являлся истинным автором этого афоризма, для нас важно другое – в приведенном высказывании в лаконичной форме сформулирован принцип, которым Черчилль руководствовался в своей управленческой деятельности. Он действительно считал, что определенного рода информация является слишком ценной, поэтому для защиты не только ее, но и принятых на ее основе управленческих решений необходимо прибегать к мистификации.

Черчилль использовал два вида мистификации. Один из них, так называемая пассивная мистификация , связана с умалчиванием тех или иных фактов.

В свою очередь, она также имеет две разновидности. К первой можно отнести сокрытие от противника достигнутых успехов. Например, в декабре 1939 года, когда британским специалистам удалось найти способ обезвреживания магнитных мин, Черчилль, в то время занимавший пост военно-морского министра, дал следующее распоряжение: «Когда в ближайшем будущем наши суда будут подрываться на минах, следует утверждать, что они были потоплены магнитными (выделено в оригинале. – Д. М. ) минами, всякий раз, когда действительно имелась такая возможность» [779] .

В письме к президенту США Франклину Рузвельту, с которым наш герой уже начал вести знаменитую переписку, он прокомментировал свое распоряжение следующим образом:

«Магнитные мины представляли собой смертельное оружие, но теперь нам удалось ухватить их за хвост. При этом мы не собираемся посвящать немцев в наши успехи» [780] .

Второй разновидностью пассивной мистификации является полное или частичное умалчивание информации о потерях, промахах и неудачах. Например, 5 сентября 1940 года, знакомя депутатов палаты общин с результатами военно-воздушных боев за прошедшую неделю, Черчилль ни слова не сказал о потерях. И это в то время как королевские ВВС потеряли сто пятьдесят семь истребителей и пятнадцать бомбардировщиков. Погибло свыше пятидесяти летчиков, почти пятьсот гражданских лиц, девятьсот британцев получили серьезные ранения [781] .

Этот эпизод был далеко не единственным [782] . Черчилль сознательно замалчивал некоторые сведения, преследуя в таких случаях, как правило, одну из следующих целей:

а) не заострять внимание общественности на промахах и неудачах, тем самым не давая повода для лишней критики;

б) избегать распространения пессимистичных настроений среди населения, включая появление паники и связанных с ней неконтролируемых действий;

в) скрывать истинный масштаб разрушений от противника, не показывать ему свои слабые стороны.

Второй вид мистификации – активная мистификация – предполагал для защиты какого-либо объекта (или явления) создание ложных объектов (или явлений), которые либо примут на себя основной удар, либо просто отвлекут внимание.

Примером активной мистификации может служить постройка кораблей-макетов, предложенная Черчиллем 5 сентября 1939 года, на третий день после вступления в должность военно-морского министра. По замыслу первого лорда Адмиралтейства, «авиационная разведка противника примет эти муляжи за настоящие корабли» [783] .

На самом деле, Уинстон впервые высказал эту идею за четверть века до вторжения Гитлера в Польшу. Еще в 1914 году, в самом начале Первой мировой войны, Черчилль, и тогда занимавший пост военно-морского министра, стал активно выступать за создание кораблей-макетов. В те годы использование муляжей имело лишь частичный успех. «Сейчас же, – убеждал Черчилль своих помощников по Адмиралтейству в сентябре 1939 года, – ситуация изменилась кардинально. Авиационная разведка может как уничтожить, так и сфотографировать любую гавань. Достаточно всего нескольких часов, чтобы противник знал все, что у нас есть в Скапа-Флоу, на Темзе или в Портсмуте. Поэтому очень важно найти применение муляжам, которые, если их правильно использовать, смогут взять на себя долгие и изматывающие атаки противника (на самом деле по не представляющим никакой ценности целям), в то время как настоящие суда будут делать свою работу где-нибудь в другом месте» [784] .

Одним из самых масштабных и успешных примеров активной мистификации стала дезинформация противника относительно места и времени высадки союзных войск в июле 1944 года. В своих мемуарах Черчилль следующим образом описал эту операцию, получившую название «Стойкость»:

«Разумеется, при составлении планов нам приходилось продумывать не только то, что мы в действительности собирались делать. Враг, несомненно, знал, что ведется подготовка к большому вторжению. Нам надо было скрыть от него место и время атаки и заставить его думать, что мы произведем высадку где-либо в другом месте и в другое время. Эта задача требовала большой изобретательности и стоила многих хлопот. Был запрещен доступ в прибрежные районы, была усилена цензура, после определенной даты была прекращена доставка писем, иностранным посольствам было запрещено посылать шифрованные телеграммы, и даже их дипломатическая почта задерживалась.

Наша основная уловка заключалась в том, чтобы сделать вид, что мы намерены переправиться через Дуврский пролив. Для этого использовались такие средства, как имитация сосредоточения войск в Кенте и Суссексе, создание в портах Юго-Восточной Англии целых флотов кораблей-макетов, проведение десантных учений на прилегающих участках побережья, усиленная работа радиопередатчиков. В тех местах, где мы не собирались высадиться, производилась более усиленная разведка, чем там, где мы намечали произвести высадку. Все это дало прекрасные результаты. Германское верховное командование абсолютно поверило тем данным, которые мы любезно предоставляли в его распоряжение. Главнокомандующий Западным фронтом Рундштедт был убежден, что нашей целью является Па-де-Кале» [785] .

Операция «Стойкость» действительно удалась на славу. Даже после начала вторжения первое время немецкие стратеги отказывались направить против союзных войск основные силы, продолжая ожидать главный удар в районе Па-де-Кале.

Секретность

Второй принцип, которым руководствовался Черчилль при работе с актуальной и важной информацией, касался секретности. По мнению британского политика, информация представляет собой слишком ценный ресурс для менеджера. Поэтому в каких-то случаях ее приходится защищать при помощи лжи, в каких-то – сознательно скрывать от непосвященных. А иногда приходилось прибегать сразу к двум приемам одновременно. Или, как однажды заметил Черчилль во время общения с американским президентом Франклином Д. Рузвельтом: «Секретность удается соблюсти только благодаря обману» [786] .

...

Искренне полагая, что определенные сведения обладают такой убойной силой, что их лучше не делать достоянием общественности, Черчилль был одним из тех, кто стоял у истоков цензуры в Британии (или, как ее принято называть на берегах Туманного Альбиона, системой с D-уведомлениями [787] ). В 1912 году Объединенный комитет, в который вошло возглавляемое Уинстоном Черчиллем Адмиралтейство, Военное министерство и пять крупнейших медиа-издательств, втайне от общественности разработал систему добровольной цензуры.

Выступая перед депутатами палаты общин, Черчилль, не вдаваясь в лишние подробности, заявил:

«В тех случаях, когда информация является секретной или представляет угрозу для безопасности страны, благодаря благожелательному сотрудничеству между журналистами и правительством, данные материалы никогда не увидят свет» [788] .

Примером цензуры можно считать решение британского премьера засекретить информацию о том, что один из разведывательных самолетов во время возвращения с задания пролетел в непосредственной близости от неопознанного объекта. По словам очевидцев, когда Черчиллю сообщили об этом, он выпалил скороговоркой:

– Данное происшествие не должно попасть в газеты. Его следует немедленно засекретить. Оно может создать панику среди населения и уничтожить веру людей в Церковь.

Информация об этом происшествии станет доступна общественности только спустя несколько десятилетий, когда в августе 2010 года Министерство обороны Ее Величества снимет гриф секретности с очередной порции документов о неопознанных летающих объектах [789] .

Одновременно с наложением секретности Черчилль очень внимательно следил за численностью и составом лиц, имевших специальные допуски. В октябре 1940 года он писал Гастингсу Исмею:

«Я немало удивлен численностью той аудитории, которая имеет право просматривать секретные сведения. Министерство военно-воздушных сил в этом плане самый злостный нарушитель. Я отметил лиц, которых следует вычеркнуть сразу, если только, конечно, после тщательной проверки не будет установлено, что их отстранение от знакомства с секретными сведениями недопустимо. Я добавил первого лорда, который должен располагать той же информацией, что и его подчиненные. Это же касается и военного министра». Также Черчилль предложил включить в списки главнокомандующих истребительной и бомбардировочной авиациями сэра Хью Даудинга и сэра Ричарда Пирса.

Свое письмо британский премьер закончил следующим предупреждением:

«Все вышеперечисленные лица должны полностью отдавать себе отчет в том, что они не имеют права делиться секретной информацией или разглашать секретные сведения любому из сотрудников, работающих под их началом» [790] .

Меньше чем через месяц после составления этой записки британскому премьеру был представлен на утверждение окончательный список лиц, имеющих доступ к расшифровкам «Ультра». В списке была всего тридцать одна фамилия.

В конце декабря 1940 года британский премьер вновь вернулся к этому вопросу. В день, когда все англичане отмечали Рождество, Черчилль продолжил теребить своих помощников соблюдением секретности:

«В новом году необходимо с новыми усилиями взяться за ограничение числа лиц из государственного аппарата, которым направляются секретные сведения. Нужно еще раз внимательно проверить списки министерств, Форин-офиса и ведомств доминионов, чтобы исключить из них как можно больше людей с допусками. После коррекции эти списки следует показать мне с указанием, сколько лиц лишены допуска по каждому виду секретной документации» [791] .

В своей первой записке в новом 1942 году Черчилль попросил Исмея и Бриджеса «с еще большим рвением встать на защиту секретности в вопросах управления военными действиями». По мнению премьера, каждому правительственному учреждению следовало дать четкие указания подготовить в кратчайшие сроки перечень мер для «сокращения документооборота секретной информации». Черчилль подчеркнул, что подобные ограничения «становятся тем более значимыми из-за усложнения организационных структур государственных ведомств и резкого увеличения сотрудников Уайтхолла».

Одновременно с этим Черчилль предложил соблюдать следующие инструкции по работе с секретной документацией:

«Для хранения секретной документации любого вида следует использовать специальные ящики, в которых должны быть установлены замки с защелкой. Главы министерств, а также их личные секретари должны иметь подобные ящики с замками на своих столах и никогда при выходе из кабинета не оставлять секретные документы в столе. Указанные ящики должны всегда быть закрыты, если не планируется в ближайшее время обращаться к секретным сведениям. В кабинеты, в которых министры и их доверенные секретари ведут работу с секретными документами, должен быть ограничен допуск. Большинство секретных бумаг должны быть помечены специальным знаком – небольшой красной звездой. Это будет означать, что содержащаяся в них информация связана с военными операциями и состоянием вооруженных сил. Нет никакой необходимости, чтобы все личные секретари знакомились с помеченными звездой документами. Документооборот этих бумаг должен всегда совершаться в закрытых ящиках».

Также в своей записке Черчилль распорядился:

«Обширный документооборот секретной информации должен быть сокращен. Это же относится и к распространенной привычке постоянно множить отчеты всех видов. Каждому ведомству, связанному с военными действиями, следует поручить подготовить отчет, какие ограничения на распространение секретной информации они предлагают ввести в новом году. Некоторое время назад кабинет министров принял решение, согласно которому все министры, не входящие в кабинет, должны при упоминании в своих речах о войне показывать тексты выступлений министру информации. По-видимому, эта практика так и не нашла применения.

Прошу подготовить для меня отчет по этому вопросу. Может быть, более удобно будет, если министры, желающие коснуться в своих выступлениях определенных тем, проконсультируются сначала с генералом Исмеем, представляющим Министерство обороны. Что же касается официальных лиц, находящихся за границей, то им запрещается выступать с публичными заявлениями без предварительного разрешения министра» [792] .

В конце февраля Бриджес представил на рассмотрение Черчилля новые правила безопасности. По мнению сэра Эдварда, использование красных звездочек могло привести к негативным результатам – «оно будет совершенно неуместно приковывать внимание к тому факту, что данный документ принадлежит высшему уровню секретности». В целом, заверил Бриджес премьер-министра, списки доступа были «кардинально пересмотрены» и подверглись «радикальным» сокращениям [793] .

27 мая 1941 года меморандум Бриджеса был официально представлен сотрудникам Уайтхолла и, начиная с этого момента, должен был стать для них новым руководством к действию [794] .

В сопроводительной записке Черчилль отметил:

«Особые усилия следует приложить для обеспечения еще большей секретности в тех вопросах, где секретность представляет огромную важность для управления ходом военных действий» [795] .

По словам официального биографа Черчилля сэра Мартина Гилберта, беспокойство британского политика относительно соблюдения секретности носило «первостепенный характер» [796] . Например, однажды на глаза Черчиллю попался документ, который содержал детали, полученные из засекреченного источника. Премьер был потрясен такой безответственностью. «Сколько копий этого документа было сделано, в каком ведомстве находится копировальный аппарат и кто отдал распоряжение, чтобы эти данные были упомянуты в документе?» – тут же связался он с Исмеем и Бриджесом. Также Черчилль потребовал: «Все копии, попавшие в документооборот, следует сжечь под надзором Комитета обороны». «Это очень хороший пример, как не следует поступать», – резюмировал лидер британцев [797] .

В другой раз, просматривая секретные отчеты о текущей ситуации, внимание Черчилля привлек один абзац, который практически слово в слово совпадал с дешифровкой «Энигмы».

– Как это могло произойти? – поинтересовался он у главы разведывательной службы полковника Стюарта Мензиса.

– Мы посчитали, будет лучше, если глубоко засекреченный круг лиц, которым направляются эти отчеты для внимательного изучения и последующего уничтожения, увидит эти жизненно важные даты лично, – ответил Мензис.

Также он уверил Черчилля, что «в будущем специальные сообщения будут тщательно перефразированы» [798] .

Нередки были случаи, когда, следя за сохранением секретности, Черчилль брал на себя функции цензора, проверяя, какие сведения допустимо разглашать, а какие необходимо вычеркнуть. Особенно внимательно Черчилль подходил к упоминанию военных планов и будущих операций. Например, в ноябре 1940 года, просматривая телеграммы премьер-министрам доминионов, Черчилль пришел в бешенство, увидев в них сведения о военной помощи, которую Великобритания оказывает Греции. «Кто ответственен за составление и отправку этого письма? – отчитывал Черчилль Исмея и секретаря кабинета Эдварда Бриджеса. – Никто из тех, кому были отправлены эти письма, не имеет доступа к информации о передвижении британского флота. Это просто недопустимо, чтобы секретная информация, связанная с операциями, свободно циркулировала по земному шару!»

По мнению Черчилля, «специфические детали» следует давать доминионам только для тех театров военных действий, где предполагается задействовать их войска. В остальном же должны превалировать «более общие выражения». «Я и представить себе не мог, – возмущался британский премьер, – что подобного рода информация рассылается. От этого зависят не только жизни солдат и моряков, но и успех всей операции. На будущее – ни одна подобная фраза не должна быть опубликована без моего предварительного одобрения» [799] .

После столь резкого письма Исмей попытался уточнить у британского премьера, правильно ли он понял, что впредь на все телеграммы, «связанные с будущими операциями», требуется получать личное разрешение Черчилля, а также все телеграммы не должны содержать «специфических сведений о намечающихся операциях» [800] .

На оба вопроса он получил утвердительный ответ: «Да, никакая информация, касающаяся планируемых операций, не может быть передана без моего разрешения. Данное правило касается всех случаев без исключения» [801] .

Выполняя функции цензора, Черчилль брал под свой контроль не только телеграммы, но и тексты выступлений. Министру по делам Индии Лео Эмери он писал:

«Очень жаль, что в своей речи ты затронул вопросы стратегии и военной политики, которые выходят за рамки вопросов твоего ведомства. Хотя это и звучит вполне безобидно, но говорить открыто о том, что, разобравшись с группировкой итальянских войск в Египте, мы перебросим наши силы в Грецию или на Балканы (я не цитирую дословно), может привести к плачевным результатам. Если немцы поймут, что мы собираемся образовать фронт в Греции, они усилят на нее нажим. И чем дольше это не произойдет, тем лучше. Говорить в подобном роде – огромная опасность. Мы не собираемся сообщать нашим врагам обо всем».

Обращает на себя внимание дружественный тон письма, что может быть объяснено лишь многолетним сотрудничеством Черчилля и Эмери, которые не только хорошо знали друг друга, но и вместе учились в привилегированной частной школе Хэрроу. Для того чтобы не слишком расстраивать своего старого друга, после небольших размышлений Уинстон удалил из письма два последних предложения и фразу в начале текста «…которые выходят за рамки вопросов твоего ведомства» [802] .

В заключение этого раздела отметим, что, хотя соблюдение секретности и представляет важный компонент информационного менеджмента, здесь так же, как и во всех действиях в науке управления, следует соблюдать меру. Это случалось крайне редко, но бывали случаи, когда, увлекшись требованиями к излишней информационной безопасности, Черчилль переступал черту, доводя дело до комизма.

К числу таких «переборов» можно отнести составление телеграмм на другом языке. Аналогичная практика была характерна для Дэвида Ллойд Джорджа, который в годы Первой мировой войны общался с некоторыми из своих коллег на уэльском. Черчилль предложил использовать язык хиндустани. Разница состояла в том, что если уэльский язык был родной для его предшественника, то на хиндустани не мог изъясняться ни один член британского правительства. Кроме того, текст некоторых телеграмм иногда походил на пародии. Личный секретарь Черчилля Джон Колвилл вспоминал, что «не мог сдержать смеха», когда встречал в сообщениях такие фразы, как «лорд президент Сахиб» или «CAS [803] Сахиб» [804] .

Манипуляция

Однажды в процессе работы над биографией своего предка, генерал-капитана, первого герцога Мальборо, Черчилль сказал одному из помощников:

«Дайте мне факты, а я уж прокручу их так, чтобы доказать свою точку зрения» [805] .

Манипуляция данными стала третьим инструментом информационного менеджмента в арсенале британского политика.

...

У. Черчилль своим помощникам

Как уже упоминалось выше, Черчилль считал, что информация представляет собой один из важнейших ресурсов и работа с ней требует особого внимания. Даже простое сообщение новостей, по мнению нашего героя, следовало выдерживать в определенном тоне, чтобы оно служило достижению заранее намеченных целей. Например, летом 1940 года, когда Британия подвергалась жестоким бомбардировкам люфтваффе, Черчилль составил для министра информации отдельную инструкцию, в какой форме следует готовить отчеты для населения. В частности он указал:

«Нужно попросить прессу и радио сообщать о воздушных налетах в спокойных тонах и проявлять к ним все меньше интереса. Факты нужно отмечать без особенного подчеркивания и без крупных заголовков. Народ должен привыкнуть относиться к воздушным налетам как к чему-то обычному. Не следует точно указывать, какие местности пострадали от налета.

Фотоснимки разрушенных домов публиковать не нужно, если в них нет чего-то особенного или если они не служат иллюстрацией хорошей работы убежищ Андерсона. Надо понять, что бо́льшая часть населения не терпит ущерба от единичного воздушного налета, и потому вряд ли у британцев создастся тяжелое впечатление, если оно только не будет им навязано. Каждый должен научиться так относиться к воздушным налетам и сигналам воздушной тревоги, как если бы они представляли собой не что иное, как грозу. Передайте это, пожалуйста, газетам и убедите их в необходимости помочь» [806] .

Как правило, Черчилль осуществлял манипуляцию, придерживая достоверные и уникальные сведения. Общественности или коллегам сообщалась лишь та часть информации, которую он считал достаточной, чтобы склонить людей к своей точке зрения.

...

Например, в первые месяцы Второй мировой войны, будучи главой Военно-морского министерства, Черчилль с завидной периодичностью стал выступать по радио, сообщая британскому народу о положении дел на море. Эти выступления совпали с серьезными потерями, которые понес флот Его Величества, так что первому лорду Адмиралтейства пришлось приложить весь свой талант оратора, чтобы отвратить гнев общественности от своего ведомства. Не забыл Черчилль прибегнуть и к манипуляции, вставив в текст своих выступлений бравурные фразы, типа: «Я нисколько не сомневаюсь, что мы обратили в пух и прах решимость и силу немецкого подводного флота».

Что же касается истинного положения дел, то оно было далеко не так оптимистично. Утверждения Черчилля, что в ходе военных действий удалось потопить половину подводных лодок, которыми вермахт располагал на момент начала войны, а организация немецкого производства в этом вопросе якобы оставляет желать лучшего, имели мало общего с информацией, полученной секретными службами.

Премьер спокойно относился к этому несоответствию. Он потребовал, чтобы все данные военно-морской разведки направлялись только трем людям: ему, первому морскому лорду и заместителю начальника военно-морского штаба. Если же говорить о сведениях для более широкого круга лиц, то их следовало тщательно отбирать и прежде чем передавать кому-либо – получать одобрение у нашего героя [807] .

«Черчилль имел полное моральное право вести себя подобным образом, – считает британский специалист по истории секретных служб Дональд Маклахлен. – Военно-морской флот был единственным родом войск, который принимал на тот момент активное участие в военных действиях, и моряки не должны были быть обескуражены от числа потерь. Это было очень важно, чтобы нация ощущала наличие действий, успеха, достижений» [808] .

Другим не менее характерным примером использования информации можно считать угрозу вторжения немецких войск на территорию Туманного Альбиона, так называемую операцию «Морской лев». Основываясь на данных секретных служб и информации, полученной во время фоторекогносцировок, Черчилль уже в июле 1940 года начал склоняться к мнению, что Гитлер не будет форсировать Ла-Манш. Несмотря на свои предположения, он не стал делать публичных заявлений на эту тему. Как не стал и мешать развитию кампании по формированию ополчения. По мнению премьера, подобная активность была полезна для британцев. Она позволяла держать людей в тонусе, сохранять боевой дух и частично разгрузить армию.

В своем поведении Черчилль руководствовался также и политическими мотивами. Причем это в равной степени относилось и к ситуации внутри страны, и к положению дел за ее пределами. К внутренним факторам можно отнести недоверие к Черчиллю членов Консервативной партии. Играя же на угрозе вторжения, ему удалось сохранять единство и с каждым днем еще более упрочнять свое положение.

С внешней политикой, под которой на тот момент в первую очередь понимались взаимоотношения с США, ситуация была не столь однозначна. Британский премьер считал, что в этом вопросе следует придерживаться сбалансированного подхода. «Если обрисовать картину слишком мрачно, то определенные силы в Соединенных Штатах скажут, что помогать нам бесполезно, и поддержка может прекратиться. В том же случае, если мы нарисуем слишком радужную картину, помощь также сойдет на нет», – озвучил он свою позицию на одном из заседаний военного кабинета [809] .

Черчилль не стал ставить Рузвельта в известность о том, что операция вермахта «Морской лев», возможно, так и останется на бумаге. Он действовал в высшей степени деликатно, чтобы у президента не возникло ощущения в безысходности положения британцев или в распространении пессимистичных настроений. В конце октября 1940 года в одной из телеграмм атлантическому союзнику Черчилль сообщал:

«На данный момент я все еще не могу прийти к мнению, что угроза вторжения миновала. Мы продолжаем жить в атмосфере чрезвычайной бдительности» [810] .

В январе 1941 года в Великобританию с официальным визитом приехал близкий помощник Рузвельта Гарри Гопкинс. Черчилль организовал для американского гостя королевский прием. Гопкинс остановился в загородной резиденции премьер-министра Чекерс и был представлен высшему военному командованию, а также политической элите страны. Кроме того, Черчилль организовал несколько поездок по Британии. Вместе с Гопкинсом они посетили батареи Дувра, разрушенные бомбардировками улицы Саутхемптона и Портсмута, а также главную военно-морскую базу Великобритании Скапа-Флоу.

Черчилль сделал все возможное и невозможное, чтобы продемонстрировать своему важному гостю – Британия будет сражаться до конца, ее моральный дух силен, как никогда прежде, а решимость сломить врага не знает границ. При случаях Черчилль не забывал вставлять, что настрой его народа достоин большего уважения, учитывая, что Британия фактически стоит на грани вторжения. На одном из обедов британский премьер заявил: «Если немцы вторгнутся на наш остров и мне придется выступить с речью, я скажу британскому народу: „Час настал – убей гунна“» [811] .

Гопкинс был потрясен увиденным. В своем отчете президенту он сообщил, что главное впечатление, которое сложилось у него от этой поездки, – угроза вторжения неминуема, но под началом непокорного Черчилля британский народ окажет стойкое сопротивление и разобьет врага. «Я настаиваю самым решительным образом на том, чтобы всякий шаг, который вы можете предпринять для удовлетворения неотложных нужд Англии, основывался на том, что вторжение произойдет до 1 мая, – писал Гопкинс. – Если в этом вторжении Германия не добьется успеха, тогда, по моему мнению, ее песенка спета» [812] .

В действительности ситуация с вторжением была далеко не столь драматична. В то время как Гопкинс осматривал оборонные укрепления британцев, Черчиллю доставили дешифровку «Ультра», в которой говорилось, что штат немецких специалистов, работающих на радиостанциях в Бельгии и Северной Франции, после 10 января 1941 года переводится на другие места [813] . Это лишний раз подтверждало, что Гитлер не собирается бросать войска через Ла-Манш. Как и следовало ожидать, об этой, как, впрочем, и многих других расшифровках, Черчилль не сказал ни Гопкинсу, ни его патрону ни слова.

С манипуляцией связаны два эпизода из жизни Черчилля, без которых описание этого раздела будет неполным. Первый эпизод касается массированной бомбежки Ковентри 14 ноября 1940 года, в результате которой погибли свыше пятисот человек, разрушенным оказался знаменитый кафедральный собор, а исторический центр города был практически сровнен с землей. Сохранились сведения, что Черчилль знал о планируемой бомбежке благодаря дешифровкам, однако отказался предпринять какие-либо меры, испугавшись, что немцы заподозрят взлом кодов и произведут их замену. Согласно этой версии, выбирая между Ковентри и владением секретной информацией, премьер якобы отдал предпочтение второму.

Поступок Черчилля можно оценивать по-разному, но факт остается фактом – рассекреченные материалы не подтверждают эту версию. Согласно документам, за три дня до трагедии удалось дешифровать сообщение немцев, что люфтваффе готовит массированный налет на один из британских городов. В Блетчли-парке выяснили даже название операции – «Лунная соната», однако ни даты, ни места ее проведения установить не удалось. Британские специалисты ошибочно предположили, что удар будет нанесен по столице. Всего за четыре часа до бомбежки, благодаря перехваченным радиолучам, удалось определить правильную цель – Ковентри. В срочном порядке была усилена противовоздушная оборона города и сделаны специальные приготовления, которые, хотя и смягчили мощь атаки, оказались бессильны в предотвращении надвигающихся на город потерь и разрушений.

Документы из британских архивов подтверждаются и поведением Черчилля, который собирался в день бомбардировки отправиться на выходные в поместье Дитчли-парк. Он уже покинул комплекс зданий на Даунинг-стрит и собирался сесть в свой автомобиль, как ему передали срочную телеграмму, в которой сообщалось, что возможная цель массированного налета – Лондон и что удар состоится сегодня.

Прочитав телеграмму, Черчилль вернулся на Даунинг-стрит. Со словами «Вы еще слишком молоды, чтобы умирать» он отправил молодых сотрудников в укрытия [814] , а сам взобрался на крышу Ми нистерства военно-воздушных сил, где и провел бо́льшую часть вечера, ожидая бомбардировщиков Геринга. Однако те сеяли смерть совершенно в другом месте [815] .

Второй эпизод связан с нападением японского флота на военно-морскую базу американцев Перл-Харбор и последующее вступление США во Вторую мировую войну. Черчиллю выдвигались аналогичные с Ковентри обвинения – в сокрытии информации о начале атаки с целью привлечения на свою сторону нового мощного союзника.

Как и с Ковентри, эта версия также не имеет ничего общего с тем, что произошло на самом деле. Британским специалистам на Дальнем Востоке действительно удалось взломать код японцев JN-25 еще за два года до трагедии в Перл-Харбор. Однако его замена на улучшенный код JN-25B в 1940 году, а также коды JN-25B7, JN-25B8 в 1941-м доставили серьезные проблемы специалистам Блетчли-парка, которые смогли прочитать не более десяти процентов информации, содержащейся в перехваченных у японцев сообщениях.

Что касается предположений англичан и американцев о готовящейся атаке японцев – они действительно имели место. Только ни в Лондоне, ни в Вашингтоне не располагали достоверными сведениями, где и когда произойдет эта атака. Союзники предполагали, что японцы нанесут удар либо по Филиппинам, либо в районе Юго-Восточной Азии. Черчилль считал, прежде чем начинать войну с Великобританией и США, Япония сначала захватит нейтральный Таиланд.

За день до атаки на Перл-Харбор Черчиллю пришло дешифрованное сообщение от министра иностранных дел Японии, который предписывал своему послу в Лондоне уничтожить все ключи и секретные документы. «В связи с тем, что эти предосторожности вызваны чрезвычайным положением, вы не должны общаться на эту тему ни с кем за пределами вашего личного штата, – говорилось в послании. – Вы должны сконцентрироваться на исполнении своих обязанностей, сохранять спокойствие и чувство собственного достоинства» [816] .

Понимая, что должно произойти что-то важное, весь день 6 декабря Черчилль провел на связи с Блетчли-парком в ожидании дополнительной информации. До нас дошел дневник одного из сотрудников Блетчли-парка, специалиста по японскому языку Малькольма Кеннеди, который, несмотря на строгий запрет ведения дневниковых записей, сделал бесценные заметки об этом дне. В частности он написал:

«Черчилль сам не свой. Все сутки (исключая четыре часа, которые он выделил себе на сон) премьер звонил нам, пытаясь узнать намерения японцев». Однако никаких дополнительных сведений о месте предполагаемой атаки получить так и не удалось. Когда на следующий день Кеннеди услышал по радио о нападении японцев на Перл-Харбор, он был ошарашен этой новостью. Как благодаря „Ультра“ Черчилль мог знать о Перл-Харбор заранее, если эта информация отсутствовала даже у сотрудников Блетчли-парка, отвечающих за дешифровку сообщений?» [817]