Дуглас Норт, Джон Уоллис, Барри Вайнгаст Насилие и социальные порядки

События

Если смотреть из XXI в., то убежденность XVIII в. в опасности, исходящей от партий и корпораций, представляется несколько странной. Мы можем считать, что элиты разделяли все опасения интеллектуалов, представленные в сочинениях, лишь если мы получим свидетельства того, что они действовали в соответствии с этими убеждениями. Были ли фракции, партии и экономические организации подавлены, ограничены или деморализованы? Если да, то как и когда?

Конкурирующие фракции в естественных государствах всегда борются за власть, делают они это и в порядках открытого доступа. Единственное различие между естественным государством и порядком открытого доступа, если брать данный аспект, – это издержки поражения. В естественных государствах терпящие поражение фракции убиваются, изгоняются или устраняются каким ли  бо иным образом. Судьба Болингброка – замечательная иллюстрация. Будучи государственным секретарем при королеве Анне (1702–1714), Болингброк стремился к уничтожению фракции вигов: «Те из нас, кто мыслил таким образом, стремились завоевать расположение королевы, рассеять порядки вигов, лишить их всякой поддержки и занять все места в королевстве представителями тори» ¹⁹⁰. При Анне несколько вигов попали в тюрьму, включая и Уолпола. Когда Анна умерла, а Георг I обратился к вигам для формирования правительства, Болингброк в 1715 г. отбыл вег Францию. Тем самым Уолпол взял реванш. Он «незамедлительно провел процедуру импичмента [Болингброка], был подан лишь один голос против. Бо  лингброкбыл осужден на вечное изгнание, лишен своего титула и состояния» (Kramnick, 1968, р. 13). Болингброк лишь ухудшил свое положение в Великобритании, связавшись с Джеймсом II, смещенным в результате Славной революции 1688–1689 годов, затем, уже в ссылке во Франции, он раскаялся в своих связях с Джеймсом. В конце концов ему удалось вернуть расположение короля Георга, в 1725 г. он вернулся во Британию. Еще в 1720 г. или даже позднее, после последнего якобитского восстания 1745 г. потерпевшие поражение фракции в Великобритании сталкивались с угрозой тюремного заключения, утраты титулов и имущества, не говоря уже об угрозе смерти. Великобритания вплоть до середины XVIII в. активно ограничивала фракции, угрожая им ссылкой или даже смертью ¹⁹¹.

В 1720 х гг. случился кризис – «пузырь Южных морей», вызванный действиями корпорации. Основанная в 1711 г. Компания Южных морей обладала asiento , то есть правом перевозить рабов в испанские колонии. Однако основной задачей компании было финансирование больших государственных долгов, возникших в результате войны за испанское наследство (1701–1714). В 1719 и 1720 гг. компании было разрешено увеличить свои капиталы. Акционеры могли покупать новые доли компании вместе с государственными облигациями. Так как акции Южных морей были более ликвидными, чем государственные облигации, инвесторы, компании и казна могли извлекать доход путем обмена облигаций на акции компании ¹⁹².

Стоимость акций Южных морей в начале 1720 г. значительно выросла в результате распространения практики обмена облигаций. Однако чуть позднее в этом же году «пузырь лопнул», акции Южных морей вместе со всем рынком ценных бумаг обрушились.

По мере того как между правительством и компанией шли дискуссии об обмене облигаций, парламент также рассмотрел то, что позднее получило известность как Акт о мыльных пузырях. Принятый в июне 1720 г., то есть до того, как «пузырь лопнул», акт создал две новые страховые компании, обладающие монополией на морское страхование в Лондоне. Тем самым были упрочены позиции процветающих компаний, а также созданы наказания, которые могли быть применены к любой компании, которая притязала на то, чтобы действовать как корпорация без специальной лицензии парламента или короны ¹⁹³. Паттерсон и Райфен (Patterson and Reiffen, 1990) утверждают, что акт был призван защитить фискальные и политические интересы короны и парламента «путем закрепления статуса корпорации за относительно небольшим числом фирм и предотвращения возможности конкуренции» (Patterson and Reiffen, 1990, p. 165). Харрис (Harris, 1994) предполагает, что в значительной степени данный акт был принят для учета особых интересов Компании Южных морей.

Выводы Скотта, к которым он пришел в 1912 г., показывают значение Акта в условиях XVIII в.:

Истинный смысл паники [1720 г.] заключался не столько в окончании одной эпохи, сколько в начале другой. Для государственных деятелей времен первой четверти XVIII в. казалось доказуемым, что система акционерного капитала – «опасное проявление фондовых спекуляций» – была единственным достаточным объяснением несчастий страны. Никаких слов не хватало, чтобы осудить то, что тогда считалось пагубным извращением промышленности, оказывающим деструктивное влияние на коммерческую честность, на упорядоченную социальную жизнь, а также на религию и добродетель. По сути, в адрес акционерного капитала было послано проклятий немногим меньше, чем в адрес руководителей Компаний Южных морей… Короче говоря, общественное мнение 1720 и 1721 гг. сошлось в том, что рост системы акционерного капитала – это причина паники, а значит, Акт о мыльных пузырях должен быть внедрен с гораздо большей последовательностью.

В результате никакая компания не могла рассчитывать на безопасное ведение бизнеса, не получив предварительно особой лицензии, причем последняя выдавалась лишь после очень дотошного анализа, не сопоставимого с тем, что было до этого. В таких обстоятельствах можно считать большой удачей то, что больше не было принято никаких ограничительных мер (Scott, 1951 [1912], vol. 1, p. 436–437).

Акт о мыльных пузырях существенно ограничил количество лицензий на создание корпораций, которые были выданы за следующее столетие.

Адам Смит в своем «Исследовании о природе и причинах богатства народов» дает нам последние необходимые свидетельства того, как именно в Великобритании XVI–II в. относились к корпорациям. Смит выступает в поддержку свободной и открытой конкуренции; он обвиняет правительство и корпорации в желании ограничить вход на рынок и создать ренту. Нельзя утверждать, что он был абсолютным противником инкорпорации. Некоторые компании с акционерным капиталом он считал вполне легитимными коммерческими предприятиями ¹⁹⁴. Его в целом низкое мнение о корпорациях отражало не столько экономические и организационные аспекты коммерции на основе акционерного капитала, сколько политическое влияние практики выдачи лицензий со стороны естественного государства – коррумпирующее влияние корпоративных привилегий, которые даются городам, гильдиям и монополиям ¹⁹⁵. В основном споры вокруг воззрений Смита на корпорации касались его представлений об их эффективности, но Смит рассматривал корпорации на традиционный виговский манер: он видел в них средство для получения экономических привилегий, используемых для достижения политических целей. Еще в 1776 г. основатель современной экономической науки рассматривал корпорации по большому счету в понятиях естественного государства – как инструменты политического манипулирования экономикой.

Ситуация во Франции xviii в. была совершенно иной. Политические организации были под еще большим подозрением, чем даже в Великобритании. Абсолютный монарх не терпел никаких серьезных конкурентов. Лидеры фракций или устранялись, или ссылались. Управление французским государством включало в себя хорошо институционализированную сеть корпораций и корпоративных привилегий, которые использовались для управления муниципалитетами, судами и иными аспектами французской жизни. Сеть корпораций была связана с системой продажи должностей: должности внутри корпорации выставлялись королем для продажи; большая часть должностей могла была быть перепродана на организованном рынке; король и чиновники делали регулярные платежи друг другу (Doyle, 1996).

Во Франции, как и в Великобритании, понятие «корпорация» включало в себя гораздо большее число организаций, чем просто коммерческие компании с акционерным капиталом и муниципалитеты. Продажа привилегий за наличные, являвшаяся сутью системы продажи должностей, привела во Франции к развитию гораздо более прочных и уточненных форм организации. Ценность конкретной должности была напрямую связана с теми привилегиями, которые она давала, с безопасностью чиновника, а также с теми условиями, при которых должность могла быть передана третьему лицу или же оставлена наследнику. Хотя теоретически должности давались бессрочно, на практике обещания короля означали, что эти организации не были такими уж бессрочными. Финансовые трудности, с которыми столкнулась французская корона в 1770 х и 1780 х гг., отчасти были отражением тех обещаний, которые были даны чиновникам, что сделало достаточно проблематичным процесс обсуждения возможных решений финансовых трудностей государства. В результате фискальных стимулов, которые толкали короля к тому, чтобы обеспечить институциональную поддержку всевозможным корпоративным организациям, включая централизованную организацию судов, муниципалитетов и коммерческих предприятий, французская политическая и экономическая жизнь в середине XIX в. обладала гораздо большим разнообразием комплексных организационных структур, чем жизнь британская.

Вопрос о корпоративной форме организации и привилегиях достиг своего апогея во время революции. В ночь 4 августа 1789 г. Национальное собрание – во время того, что «справедливо считается наиболее радикальным заседанием законодателей во всей истории Французской революции», – приняло решение об отмене или осуждении большинства основополагающих институтов французского общества (Doyle, 1996, р.1). Был провозглашен конец практике продажи должностей. Муниципалитеты и их чиновники сохранялись; чиновники более уже не назначались, но избирались; ассамблея функционировала не на основе прав, но на основе представительства. Прежние формы организации также должны были исчезнуть. Закон Ле Шапелье был принят Ассамблеей в июне 1791 г., в результате многие формы экономических и общественных организаций оказались под запретом, эти запреты применялись к рабочим, профессионалам и предпринимателям (Stewart, 1951, р. 165–166).

Неприязнь к организациям особенно чувствуется в Конституции 1791 года. Ее преамбула гласит:

Национальное собрание, намереваясь утвердить Французскую конституцию на началах, только что признанных и провозглашенных им, отменяет бесповоротно установления, причинявшие ущерб свободе и равенству прав.

Нет более ни дворянства, ни пэрства, ни наследственных, ни сословных отличий, ни феодального порядка, ни вотчинной юстиции, никаких титулов, званий и преимуществ, проистекавших из этого порядка, никаких рыцарских орденов, ни корпораций или знаков отличия, для которых требовалось доказательство дворянства или благородства происхождения, и никаких иных преимуществ, кроме отличий, присвоенных общественным должностным лицам при исполнении их обязанностей.

Не существует более ни продажности, ни наследственности каких либо государственных должностей.

Ни для какой части нации, ни для одного индивида не существует более никаких особых преимуществ или изъятий из права, общего для всех французов.

Не существует более ни сословных цеховых управ, ни профессиональных, художественных или ремесленных корпораций.

Закон не признает более ни религиозных обетов, ни каких либо иных обязательств, противных естественным правам или конституции.

Французская революция всегда рассматривалась как революция против привилегий. При таком подходе упускается то, что это была также революция против корпораций, против форм структурирования привилегий, которые использовались для структурирования французского естественного государства, а также всего французского общества. Данная реакция не была проявлением антипатии к аристократии: большая часть корпоративных привилегий не имела никакой связи со знатностью или дворянскими титулами.

Американский случай представляет собой третью вариацию. У американцев очень долго была общая с Великобританией история. В результате в колониальный период развился такой стиль политики, который делал акцент на солидарной политике и оппозиции колониальным правителям (Hofstadter, 1969, р. 45). Мы уже упоминали историю идеологии вигов в Америке, которую написал Бейлин, с целью иллюстрации того, как именно страх перед фракциями и корпорациями способствовал подготовке Американской революции. Два примера из 1790 х гг. иллюстрируют то, как эти страхи увеличивались в первые годы республики.

Вначале давайте рассмотрим «Прощальное послание» Джорджа Вашингтона 1796 г. После призыва ценить Союз, а также предсказания о том, что географические различия могут подвергнуть его опасности, Вашингтон заговорил про опасности фракции:

Любые препоны на пути отправления законов, любые союзы и ассоциации, созданные под любым уважительным предлогом, с действительным намерением осуществлять руководство или контроль над конституционными властями, препятствовать им или запугивать их в ходе принятия ими решений и осуществления действий, наносят ущерб этому основополагающему принципу и носят пагубный характер.

Они способствуют возникновению фракционной борьбы, приданию ей чрезвычайной роли, замене делегированной воли нации волей партии – зачастую небольшого, но предприимчивого меньшинства общества – и, принимая во внимание чередующиеся триумфы партий, превращению государственных органов власти в зеркало, отражающее непродуманные и нелепые прожекты фракций, а не в орган реализации разумных планов, поддерживаемых всеобщим мнением и отвечающих взаимным интересам.

Чередующееся доминирование одной фракции над другой, обостренное естественным для партийных расколов чувством возмездия, которое в различные времена и в различных странах влекло за собой наиболее чудовищные преступления, само является ужасным деспотизмом. Но это ведет в конечном счете к более прочно закрепившемуся деспотизму. Нарастающие разброд и лишения подталкивают людей к мысли искать защиты и отдохновения у отдельной личности с абсолютной властью, и рано или поздно глава победившей фракции, более способный или более удачливый, чем его соперники, обращает эту ситуацию на пользу своего собственного возвышения на руинах общественной свободы.

Затем Вашингтон переключается на тему опасности партий:

Существует мнение, что в свободных странах партии представляют собой полезный инструмент контроля за отправлением власти и способствуют сохранению духа свободы…

Поочередное доминирование одной фракции над другой, заостренное духом мести, естественным для партийных разногласий, духом, в разные эпохи и в разных странах ставшим причиной ужасных гнусностей, само по себе является ужасным деспотизмом. Однако в перспективе это ведет ко все более формальному и перманентному деспотизму…

Даже если не брать подобного рода крайности (которые тем не менее не должны полностью выпадать из виду), общий продолжающийся вред, наносимый партийным духом, вполне достаточен для того, чтобы умные люди задались целью утихомирить и ограничить его.

Предупреждение Вашингтона относительно опасностей фракций и партий опиралось на его собственный президентский опыт, когда федеральным правительством была предпринята попытка создания первой экономической корпорации. Первый вызов, с которым столкнулось новое правительство, был финансовым. Конституция 1787 года была отчасти мотивирована потребностью предоставить правительству полномочия взимать налоги, чтобы оно могло собрать деньги для выплаты долгов, накопленных за время революционной войны. Когда первый конгресс собрался, секретарь казначейства Александр Гамильтон предложил трехчастную схему. Все существующие национальные и государственные долги должны быть консолидированы в новой эмиссии облигаций; национальный банк будет пользоваться всяческой поддержкой федерального правительства, при обслуживании новых облигаций он будет действовать как финансовый представитель правительства; будет установлен умеренный фискальный тариф на импорт, кроме того, будут взиматься акцизы для обеспечения государства необходимыми доходами. Все три элемента плана Гамильтона прошли конгресс в марте 1791 г.

Однако тезисы Гамильтона о создании новой финансовой системы Америки не были лишены и зловещего подтекста. В январе 1790 г. в своем «Первом отчете об общественном кредите» Гамильтон отметил: «Если все общественные кредиторы будут получать свои пошлины из одного источника… то у них будут единые интересы. А если у них будут единые интересы, то они объединятся с целью поддержки фискальных мер правительства» ¹⁹⁶. Получается, что Гамильтон выступил с инициативой создать именно тот тип фракционной группы интереса, поддерживающей правительство (альянс с могущественной группой интереса), которого больше всего боялись виги в Великобритании.

Оппозиция плану Гамильтона возникла очень быстро, критика была направлена на право федерального правительства создавать корпорации. Рассматривая вопрос о том, стоит ли подписывать предложенный билль или же следует наложить на него вето, Вашингтон посоветовался с Гамильтоном, Джефферсоном (государственный секретарь), а также Рэндольфом (генеральный прокурор). Гамильтон решительно убеждал Вашингтона подписать. Джефферсон и Рэндольф разубеждали его. Они облекли свои аргументы в конституционные понятия: американская конституция не дает федеральному правительству полномочий создавать корпорации; следовательно, правительство не имеет на это права. Гамильтон возразил, что эти полномочия прописаны в Конституции ¹⁹⁷. Данная конфронтация породила один из наиболее продолжительных политических споров в американской истории– спор о полномочиях федеральной власти, вытекающих из Конституции.

В споре также были затронуты более общие вопросы, касающиеся опасностей корпораций. Джеймс Мэдисон, тогда представитель Виргинии в конгрессе, высказал опасение относительно того, что санкционирование корпораций уничтожит очень тонкий баланс, установленный конституцией, и это станет причиной провала всей системы:

Мистер М. затем развил свою позицию относительно того, что точный баланс или равновесие, заданное Конституцией, необходимо соблюдать, поддерживая паритет между разными ветвями власти. Он показал, что если принцип равновесия не будет сохранен, то тогда преимущества отдельных независимых ветвей будут утрачены, а их отдельные усилия и соображения окажутся полностью бессмысленными…

Право предоставлять привилегии, как заявил М., – это серьезная и очень важная власть, ее не следует использовать до тех пор, пока мы не поймем, что имеем полное право делать это. Тут он пустился в повествование о том значительном и масштабном влиянии, которое инкорпорированные общества оказали на общественную жизнь Европы. Это мощнейшие машины, достаточно компетентные, чтобы оказывать влияние на общество в соответствии с принципами, по большей части никак не вытекающими из воли народа (Annals of Congress, 1st

Congress, 3rd Session, p. 2008–2009).

Финансовая программа Гамильтона пугала вигов тем, что исполнительная власть может получить слишком большое влияние. Это будет нарушением конституционного баланса. Подобная перспектива беспокоила их куда сильнее экономических преимуществ предложенного плана ¹⁹⁸. Спор относительно импликаций финансового плана после того, как в 1791 г. тот был принят, знаменовал, собой раскол в федеральном правительстве (Banning, 1978; McCoy, 1980). С федералистской стороны сторонники Адамса, к которым присоединился Гамильтон, восхваляли конституцию Великобритании, а также возражали против слишком значительного расширения демократии. С той стороны, которая стала республиканской, Джефферсон и Мэдисон, которых подстрекали Томас Пейн и Филип Френо, раскритиковали сторонников Адамса и Гамильтона как подражающих Уолполу. Республиканцы шельмовали финансовый план, объявив его попыткой Гамильтона использовать свой пост секретаря казначейства с целью упрочить контроль над правительством путем коррумпирования его. Взаимная вражда привела к образованию особых федералистских и республиканских фракций. Чуть позднее мы рассмотрим организацию этих фракций. То, как данный конфликт был разрешен, поставило проблему коррупции при реализации планов экономического развития в самый центр американской политики еще на семьдесят лет вперед. Партии в Америке уже начали появляться, но они еще не рассматривались как нечто легитимное. Корпорации продолжали представлять угрозу для республиканских идеалов, а федеральное правительство не предпринимало никаких усилий по созданию новых корпораций вплоть до 1816 г.

Народ Великобритании, Франции и США в 1790 х гг. рассматривал фракции, партии и корпорации как угрозы для функционирования слаженной республики. Конституции и политические меры, призванные ограничить число лицензируемых корпораций, отражали страх перед тем, что фракция использует свою политическую власть для манипулирования экономическими привилегиями с целью получения стабильного долговременного контроля над правительством, уничтожения конкурирующих фракций и тирании оппонентов.