Элдерсон Дуг Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли

Глава 17

Горы Иллинойса

— Безумие какое-то! — сказал я, проснувшись. Но образы сна все еще сидели в моей голове: во сне я путешествовал по Иллинойсу — месту, в котором я родился и вырос, и после этого не был почти тридцать пять лет. Иллинойс — красивый край. Лето здесь проявляется во всей красе, пробуждая все соки жизни. Странно, но во сне я видел горы — высокие горы там, где земля славилась своими прериями...

Сон еще долго держал меня. Он приснился мне в период важных перемен в жизни. Я был на грани потери работы. Финансирование журнала «Дикая жизнь Флориды» , в котором я работал, было прекращено после пятидесяти шести лет публикаций. Сначала эти перемены, а теперь еще и горы в Иллинойсе!

Я раскрыл карту Иллинойса, и некоторые точки на ней сразу бросились мне в глаза, пробуждая весьма эмоциональные воспоминания. Одно место моей юности я хорошо помнил и сейчас — небольшой лоскут прерии, сохранившийся недалеко от моего дома в Арлингтоне, Чикаго. Мы называли небольшой луг, по пояс заросший травой и дикими цветами, просто — «поле». Поле это было открыто и мы нигде не видели знаков или ограждений, запрещающих заходить туда. И мы понятия не имели, кому оно принадлежит. Во многом это поле было нашим, принадлежало всем детям этих мест. Мы знали его лучше, чем кто-либо еще.

Там мы играли в прятки, гонялись за кроликами и жаворонками, собирали клубнику, а по вечерам, затаив дыхание, любовались светлячками — тем, что Эдвин Уэйл Тил назвал однажды «танцем крылатых фонариков». Это поле было местом свершения чудес, местом утешения, здесь детская душа, переполненная необузданной жизненной силой, обретала полную свободу.

Однажды поле горело. Говорили, что виной тому были дети, игравшие со спичками. К моменту, когда прибыли пожарные, поле выгорело почти полностью. Глядя на гигантское черное пятно, мы не были уверены, что наш рай не будет потерян. Но на следующий год поле зацвело опять, причем сильнее обычного. Тогда я впервые узнал огонь с другой, созидательной стороны.

Мы построили крепость в старом толстокожем дубе, возвышавшемся посреди нашей прерии. Многие забирались под крону и могли наблюдать границы своего укромного мира. Мальчишки и девочки раскачивались вместе с ветвями на ветру и чувствовали, как под корой дерева текут соки жизни, и могли наблюдать, как пульс его замедлялся по осени и учащался весной. Мы видели, как дерево кровоточит, когда в его живую плоть вбивали гвозди. Мы много думали о том, как построить крепость и обойтись при этом без гвоздей, экспериментировали с веревками, но случай все изменил. Один мальчишка свалился с дерева и разбил себе голову. Тогда взрослые организовали нечто вроде экологического суда Линча и срубили старый дуб, оставив на земле голый безжизненный ствол.

Этот дуб десятилетиями возвышался над прерией, пережил тьму пожаров и ураганов, но оказался бессильным перед бензопилой. Мы долго оплакивали эту утрату.

С годами поле становилось все меньше — с востока его подпирали новостройки. Другие поля в этих местах полностью исчезли. Вскоре лишь крохотная часть бесхозной земли отделяла наш город от остальных.

В 1968 году, когда мне было одиннадцать, отец получил работу во Флориде. Уезжая, я попрощался с останками поля. Оно успело стать моим близким другом, ежедневным спутником — и вот настало время потерять его.

Со временем мы привыкли к новому месту, и нас почти не тянуло назад на малую родину. Мои бабушка и дедушка, жившие в Иллинойсе, отошли в мир иной. Другие родственники тоже перебрались во Флориду. Постепенно я утратил отношения с друзьями детства. Наши связи были разорваны, по крайней мере, я так думал. И вот теперь, спустя много лет, мне приснился этот сон — горы в Иллинойсе. Пришло время возвращаться.

В 2003 году я отправился в «Страну прерий» вместе со своей дочерью — ей было уже семнадцать лет — и ее подругой Тори. На переднее сиденье моего седана мы сложили вещи, а дети заняли задние места. Я чувствовал себя шофером по найму.

Девочки большую часть пути читали, спали и играли в карты. Мы перевалили через хребет Аппалачских гор в районе Теннеси, пытаясь обогнать Билла — так был назван надвигающийся тропический шторм. Билл оказался весьма противным парнем. Скрыться от проливных дождей нам удалось только в Иллинойсе. Дожди никогда особо не жаловали кукурузные поля Иллинойса. Небо было затянуто кучевыми облаками. Никаких гор я здесь так и не увидел. Было видно, что некоторые поля все-таки были побалованы дождями несколько дней назад. Кукурузные початки выглядели сочно, но оставались все еще зелеными. Периметр полей казался несколько неухоженным, его покрывала трава и дикие цветы. И память говорила мне, что мы попали в то самое яркое иллинойское лето...

Я свернул на 50-е шоссе и надеялся добраться до Паны — родного города своего отца — до того, как начнет темнеть. Пана — небольшой городок на задворках Иллинойса. Там мой дед работал врачом, занимал должность мэра, а в детстве играл полузащитником в местной футбольной команде. Когда мы жили в Арлингтоне, то каждое лето ездили в Пану. Я знал здесь каждый закоулок.

Кстати, мое самое первое воспоминание в жизни связано как раз с Паной. Мне было три года. Я бродил по дому. Мой дед лежал на кровати. Ему нездоровилось, и я старался не шуметь. Тогда я еще не понимал, что он умирает.

В какой-то момент я молча прошел мимо него, и наши глаза встретились. Дед слабо улыбнулся. Он захватил меня своим взглядом, и тогда — мне было всего три года! — я ощутил его любовь.

Говорят, что самое первое воспоминание обычно позитивно. Мое воспоминание относится к тому моменту, когда старик и младенец в последний раз посмотрели друг другу в глаза, удаляясь друг от друга в разных направлениях. Это воспоминание о деде было единственным, но символизм нашей встречи проявлялся впоследствии снова и снова, когда старое встречалось с новым, проникаясь взаимоуважением и любовью.

Пока мы ехали по шоссе, дорога извлекала из глубин моей памяти и другие воспоминания. В 1984 году в рамках трансконтинентального похода во имя Земли мы пересекли Иллинойс именно по этому шоссе. По этому же маршруту когда-то совершалась миграция бизонов. Я и тогда подумывал свернуть в Пану, но не хотел бросать группу. За пять месяцев путешествий мы срослись в плотный клубок, сплетенный из двадцати пяти человеческих жизней.

Во время этого похода мы пережили удивительное, волшебное чувство единства и гармонии с Землей и друг с другом. Было очень хорошо. Мы делились друг с другом едой, помогали, когда кто-то уставал или терял настрой, и вежливо и с пониманием закрывали уши, чтобы не слышать по ночам того, что предназначено только для двоих. Но к этому единству и взаимопониманию мы шли долго, и шли мы через тернии межчеловеческих отношений. Мы преодолели немало трудностей, за что и были вознаграждены.

Проходя через Иллинойс, мы ночевали в городских парках, на церковных подворьях и вспаханных полях. Мы двигались словно по пестрому одеялу, расшитому лоскутами полей, деревьев и городов вроде Ливана, Одина и Салема. Хоть здесь и не было прерий, общий пейзаж выглядел крайне живописно: силосохранилища, амбары и белокаменные фермы, общим элементом которых было большое, как бы приглашающее гостей, крыльцо. Люди здесь отличались дружелюбием. Первые намеки на осень коснулись земли. Казалось, что даже пешком мы идем через Иллинойс слишком быстро. В моем путевом журнале сохранилась запись тех дней:

В Сандовале, решив исполнить то, что было задумано в 1984 году, я повернул на 51-е шоссе и направился в Пану. По дороге в моем воображении рисовалось теплое приветствие тетушки Мэри. После смерти бабушки с дедом ее семья оставалась нашей единственной родней в этих местах. Я и мой брат Джон были почти ровесниками с тремя ее сыновьями. Наши кузены лихо увлекались фаер-шоу, катались на мини-мотоциклах и любили пострелять из ружей. Они отличались некоторой сумасшедшинкой, удальством, и нам с Дэвидом это всегда нравилось.

Кроме воспоминаний детства меня в эти места тянуло еще кое-что. Относительно недавно город обрел дополнение (речь идет вовсе не об очередном Уоллмарте¹¹). Меня тянуло в парк Прерии Андерсона, названный так городскими властями благодаря усилиям Дэйва Нанса, школьного учителя. Парк простирается вдоль старой железной дороги, ведущей из Иллинойса в Тэйлорвиль, и является уникальным примером межзонного высокотравья. Поскольку люди забросили кладбища и железные дороги, эти места остались последними, где можно встретить редкие виды прерии. Дэйв Нанс прислал мне свою историю о том, как возник парк:
Был 1984-й год, середина осени. Я сидел в учительской, когда в дверь постучали и кто-то сказал: «Мистер Нанс, здесь человек, который хочет кое-что разузнать о центральной железной дороге Иллинойса и растущих там растениях». Так я познакомился с Гэри Колином. Он тогда спросил, думал ли кто-нибудь вообще о том, чтобы позаботиться о прерии, все еще существующей рядом с железной дорогой, протянувшейся на юг из центра Паны. Он также сказал, что часть прерии осталась нетронутой, и может стать очень хорошей научно-экспериментальной базой для школьников и студентов.

Я вспомнил себя в двенадцать лет. Тогда с помощью брата я собрал коллекцию бабочек, и мы провели немало солнечных дней, бегая с сачками по этим местам. Я подумал, как было бы здорово организовать там лабораторию под открытым небом, чтобы студенты могли воочию наблюдать жизнь нетронутого человеком мира природы и испытывать то же, что испытывал я, будучи мальчишкой. Несмотря на то, что я был школьным ученым и прожил рядом с прерией много лет, я ничего о прериях не знал, и просто согласился с Гэри. Гэри понял мою историю и решил отправиться туда со мной, чтобы показать найденные им растения. Этот поход пробудил во мне интерес, который никогда больше не угасал.

— Сегодня прерии испытывают колоссальное давление со стороны прилегающих территорий, деревья и прочая нехарактерная для этих мест растительность активно проникают сюда, — сказал Нанс. — Растения прерии в большинстве своем многолетние, и каждый год вырастают из корней, которым сотни лет. Они растут не так быстро, как проникающие сюда растения с соседних районов, и однолетки могут вытеснить местную флору — особенно опасны в этом отношении амброзия, сладкий клевер и быстрорастущая жимолость.

Клочок прерии оказался отзывчив к их усилиям. Энтузиасты нашли здесь несколько очень редких, почти вымерших видов: зеленую орхидею, тонкую как женский волос, древесную лилию и ухолистную наперстянку. Редкие цикады прерии со временем стали здесь обычным явлением и даже появилась их крайне редкая разновидность — карликовые цикады.

— По этой железной дороге когда-то проезжал Авраам Линкольн, — сказал Нанс, — и тогда из окна своего вагона он видел прерию такой же, какой мы ее видим теперь.

Этим июльским утром парк сиял всеми красками мира. Ваточник, рудбекия и желто-красно-коричневые гелениумы, обильно застилавшие поверхность земли, давали наглядное представление о том, каково это — проходить многие мили по мягкому разноцветному ковру, который каждый новый год меняет свой узор.

При помощи определителя растений и трав нам удалось опознать некоторые виды, которые были хорошо знакомы мне в детстве — среди них бородачи, астры, остроконечные лобелии, фиалки, черноглазый гибискус, васильки, тонколистая горная мята, золотарник, «хозяин гремучника», паучник, сумах, земляника, иерусалимский артишок, «Нью-Джерси-чай», пушистая горечавка, пентастемон, кремовая кустарниковая аморфа, а также индейская трава. Большинство этих трав я видел либо в детстве, либо позже встречал на полях Флориды. Насчет остальных я не был уверен. В целом же растения были мне знакомы, словно старые друзья. Я даже расчихался, прямо как в детстве.

Мой дед, Джон Хаглер Алдерсон, бывший мэром города Паны, гордился бы, увидев цветущее многообразие растений прерии, оживленной силами школьных учителей и их подопечных. Что двигало этими людьми? Чувство экологической вины? Возможно. Как бы то ни было, небольшой городок, построенный в 1856 году в сердце прерии Иллинойса, обрел достаточно знаний, чтобы понять важность восстановления природного наследия.

Сейчас, проходя по улицам Паны, я видел их в совершенно ином свете, не такими, как в детстве. Сейчас этот городок больше походил на прерию с домами, чем на фермерское поселение. Я нашел несколько знакомых городских точек. Мы проходили мимо одноэтажного здания из желтого кирпича. Я сказал Шайен и Тори, что мой дед был мэром этого города в начале 40-х годов. «Возможно, это здание уже существовало тогда. Давайте зайдем внутрь». Девочки особо не сопротивлялись. Они шли навстречу моему желанию окунуться в воспоминания детства, но с тем условием, что после этого я отвезу их в Чикаго. Мегаполисы манили жителей сельской местности.

Мы вошли внутрь, и первое, что бросилось нам в глаза, была бронзовая табличка: «Здание мэрии. Построено в 1941 году». Ниже был список имен, и одним из первых было имя Джона Х. Алдерсона, мэра. Я с трепетом коснулся рукой его имени.

— Вот видишь, Шайен! Я же говорил!

— Да, это клево, — воскликнула она вполне искренне. Вообще, удивить тинэйджера — это уже большая победа.

Пану я покидал с чувством полного удовлетворения. Родные мне люди оставили здесь свой след, и растения прерии — так же, как и воспоминания минувших дней — снова зацвели там, где их долго не было.