Элджернон Генри Блэквуд Кентавр

Кольцо полковника

Даже среди случаев, несущих в себе настоящий ужас, эпизод с Хендриком и кольцом полковника занимает особое место. Такой ужас, к счастью, встречается крайне редко. Все переживания ныне до того упрощены, что именуемое сегодня заурядным человеком «ужасом», есть лишь слегка приторная «жу-уть». Хендрик, проведший десять лет в Америке и повидавший немало жутких вещей, признает, что «настоящий ужас» он испытал только в одной лондонской квартире с гостиничным обслуживанием. Хозяином этой квартиры был его дядя — полковник Зейц. Нет, ничто не предвещало такого поворота событий, а ужас вполз тихонько, почти тайком.

Хендрик вернулся домой после десяти отвратительных лет, проведенных за океаном, впустую потратив время и деньги. Он мечтал только об одном: спрятаться от всех друзей и родственников в дешевом отеле, который находился возле вокзала Виктории, но обнаружил там записку от своего дяди: «Добро пожаловать домой после стольких лет странствий! Я не забыл тебя, своевольный юноша. Сейчас я один в городе. Приходи завтра на ужин, как раз канун Рождества — только ты и я. Казначей корабля, на котором ты приплыл, — мой старый знакомый. Он мне и сказал, куда ты забился». В постскриптуме было тактично добавлено: «Разумеется, никаких смокингов. Я хотел бы о многом расспросить тебя».

Хендрик, после некоторых раздумий, решил пойти. Ужин — главная еда, как он привык считать еще в бытность в Висконсине. К тому же он знавал времена, когда хороший ужин мог уберечь от многих бед, таких, как голод, холод и нищета. Хендрик мало что помнил о полковнике. Только то, что тот служил сапером, был сводным братом его отца и провел довольно-таки бурную молодость, но «перебесился». Когда Хендрик, мальчиком, уплывал в Канаду, полковник пожал ему руку, пробормотал что-то вроде «характером весь в отца» и дал ему десять шиллингов. Хендрик и дальше хотел бы избегать этих родственных отношений. Раздумывая над тем, сказал ли казначей дяде, что он приплыл третьим классом, юноша почистил свое единственное пальто и вышел на Хаф-Мун-стрит.

— Кое о чем я хотел бы расспросить тебя получше, — невзначай заметил он за бургундским, безостановочно вертя в руках шнурок от монокля, а потом мягко добавил: — О вопросах неличного свойства. Ты ведь в письмах никогда не жаловался на жизнь.

Благодаря полковнику воцарилась вполне доброжелательная атмосфера. Единственное, чего желал бы Хендрик, — это чтобы дядя оставил в покое свой шнурок, из которого он постоянно вил петли, что действовало на нервы. Глаза юноши постоянно возвращались к толстой дядиной шее. «Вот к чему приводит жизнь в достатке!» — размышлял он.

Хотя за минувшие десять лет Хендрик не заработал состояния, но приобрел очень ценный опыт. Репортер нью-йоркской газеты, он стал знатоком человеческой натуры и заметил уже за первым блюдом, что дядя чем-то очень сильно обеспокоен, как бы сказали американцы — у него слегка «крыша поехала». Множество мелочей выдавало его состояние. Молодой человек видел, как нервно пальцы полковника теребили этот шнур, потом он играл с кольцом от салфеток, а затем и с самой салфеткой, скручивая ее в петлю.

«А у старика явно какие-то трудности», — промелькнуло в его наблюдательном мозгу, пока он наслаждался едой, попутно размышляя о ее стоимости, и слушал бессвязный дядин монолог о теперешних «ужасных временах» и о «тех добрых старых деньках», когда он провожал его в Канаду. Но жизнь по-прежнему была «большой игрой, как известно», и дядя, хотя «в какие только передряги ни попадал», все же всегда «в конце концов выпутывался». Так, изредка вспоминая родственников, несколько бессвязно говорил полковник, а потом совершенно неожиданно спросил:

— Ты ведь там видел много казней: через повешенье, расстрел… на электрическом стуле. Как они перед тем? Скажи мне, они сильно мучились?

Все это время его пальцы крутили металлический обод вокруг петлицы, яростно наматывая на него шнур от монокля.
Хендрик, не раз бывший в Америке свидетелем подобных вещей, рассказал, что мог, но весьма неохотно. Ему очень не нравился такой поворот разговора. Дядя же, как он заметил, жадно слушал, теребя теперь носовой платок, — то затягивал его вокруг запястья, то ослаблял.

— И линчевание тоже видел? — спросил полковник, после того как его бокал опустел.

Но Хендрик отрицательно покачал головой. Он лгал, что никогда не видел линчевания, но этот разговор не нравился ему все больше и больше. Молодой человек испытывал некоторую нервозность.

— Не думаю, что они сильно мучаются, — ответил он, после того как вопрос был настойчиво повторен. — Опираясь на свой опыт, полагаю, что они испытывают перед этим некий приступ страха. Смерть, сама по себе, вроде безболезненна.

— О! — воскликнул полковник и нервно засмеялся. — Именно так я и думал — безболезненна. Не так уж и страшно, собственно. Я именно тебя хотел расспросить, потому что был уверен — ты точно знаешь.

Он снова засмеялся, слегка громогласно, но на сей раз более добродушно. Хендрик пожал плечами и отпил из бокала, чувствуя себя очень неуютно.

— Бедный мальчик, тебе пришлось нелегко, — продолжил дядя, его лицо вновь стало серьезным. — Тебе ведь неприятна эта тема, я знаю. И спрашивать ни к чему. У тебя все на лице написано, — и он протянул Хендрику сигару.

— Это «Корона», — заметил он, протягивая зажженную спичку. — Тебе понравится. Мне мало что осталось в жизни, но запас этих отличных сигар сохранился, да еще немного отменного «Кюммеля». Сейчас принесу. Знаешь, я храню его в спальне под замком.

— А, ты заприметил перстень, как я вижу, — сказал полковник. — Он принадлежал твоему деду. И я хотел его завещать тебе. Я горд тобой. Мне нравится, как ты преодолеваешь жизненные трудности, мой мальчик. И я уважаю тебя за это.

Хендрик смущенно улыбнулся, уж больно глупо все выходило, но одновременно он испытывал какое-то неприятное предчувствие. Навязчивая сосредоточенность на кольце беспокоила его. Могло ли это быть телепатией? Мог ли дядя каким-то образом влиять на его мысли? У Хендрика возникло неожиданное желание говорить о том, чего он избегал — возможно, в нем заговорил инстинкт репортера, — и теперь он повиновался этому импульсу.

— Вас интересуют кольца, сэр, — небрежно спросил он и заметил необычное выражение, вспыхнувшее на лице полковника и исчезнувшее так же быстро, как и появилось.

— О, только на данный момент. Да, только сейчас, — ответил полковник и вытащил связку ключей, прикрепленных к серебряной цепочке. — Например, вот это неплохое, — сказал он, изучая кольцо, на котором висели ключи, — но оно не дает того, что нужно.

— Не дает? — озадаченно повторил юноша.

— Не стягивается, когда требуется, — последовал ответ с ноткой раздражения. — Ключи соскальзывают, понимаешь?

Хендрик, ничего не понимая, пробормотал, что резинка была бы практичнее.

— А вот так, — дядя понизил голос, — гораздо лучше.

И он затянул салфетку вокруг запястья так сильно, что рука тут же побагровела.

Молодого человека охватила неожиданная дрожь, на него повеяло холодом. Лучше было бы сюда вовсе не приходить. Все тело начало покалывать. Пока Хендрик лихорадочно искал новую тему для разговора, чтобы разрядить атмосферу, его гостеприимный хозяин неожиданно откинулся в кресле.

— Господи, совершенно забыл про «Кюммель»! — воскликнул он, вскочив и позвонив в колокольчик, и подходя к двери в спальню, добавил: — Скажи официанту, чтобы он оставил кофе здесь, вернусь через минуту. Ты найдешь его вкус великолепным, мой мальчик.

Он смачно причмокнул, проходя мимо, и закрыл за собой дверь с тихим хлопком. И хотя хлопок был негромким, Хендрик подпрыгнул, словно от звука выстрела. Инстинкт советовал ему последовать за дядей, причем незамедлительно. Молодой человек вспотел, его била дрожь. И все же он сомневался, яростно споря с самим собой, и все это время внимательно прислушивался. Из спальни не доносилось ни звука. Молодой человек говорил себе, что должен войти в ту комнату, пока не поздно, но тут же возражал, что не имеет никакого права так поступать и что он — глупец с разыгравшимся воображением.
Так прошло несколько минут, наконец Хендрик резко встал. На лбу выступила испарина. Не успел он сделать и нескольких шагов, как вошел официант. Тихо, без стука, но стоило ему появиться, юноша снова вздрогнул: он увидел, что дядя движется к столу.

Полковник возвращался к своему креслу, но дверь за его спиной оставалась закрытой. Без бутылки «Кюммеля», обе его руки были пусты. Он ими странно взмахивал, будто ища, на что опереться, и сам при этом покачивался. Бледное лицо полковника с выпученными глазами зародило в объятом ужасом юноше мысль: полковник отравился. Какой-то миг он не мог пошевельнуться и только смотрел, словно зачарованный, встретившись взглядом с глазами дяди. Потом еще невероятнее: тело, казалось, стало вытягиваться и, вытягиваясь, качалось, но качалось над полом, словно под ногами не было никакой опоры. В следующий миг голова полковника резко откинулась назад, обнажая багровую линию на шее, и Хендрик уловил одно слово, произнесенное шепотом: «Безболезненно».

— Сэр, мне сейчас подавать кофе или позже, чтобы не остыл, когда вернется полковник?

Это спросил официант, который видел в комнате только одного человека — гостя. Хендрик, в свою очередь, видел теперь только одетую в черное фигуру с кофейным подносом. Когда, несколькими минутами позже, они взломали дверь в спальню — та оказалась запертой изнутри, — кольцо из шнура на шее полковника уже сделало свое дело…