Энциклопедия в четырех томах научно-редакционный совет

Naturalism: Some \arieties. L., 1985; Analysis and Metaphysics. Oxf., 1992.

P. F. Strawson. Oxf, 1980; Analytische Philosophie der Erkenntnis.

Fr./M., 1987.

А. Ф. Грязное

СТРУВЕ Петр Бернгардович [26 января (7 февраля) 1870, Пермь — 26 ноября 1944, Париж] — русский политик, публицист, экономист, философ, историк.

После окончания петербургской гимназии в 1889 поступил в Петербургский университет, где обучался до 1895. Уже в студенческие годы активно занялся политической деятельностью и примкнул к марксистскому движению в России. Проделал эволюцию от марксизма к либерализму. В 1906—17 преподавал историю хозяйства в Петербургском политехническом институте. Струве приветствовал Февральскую революцию. Летом 1917 был в числе активных сторонников генерала Корнилова. В это же время избран членом Академии наук по отделению политической экономии и статистики (исключен в 1938). Инициатор сборника «Из глубины» (1918). В эмиграции (с декабря 1918), будучи одним из политических и идейных вождей русского зарубежья, продолжал заниматься публицистической, научной и издательской деятельностью — редактор газет «Возрождение» (1925—27); «Россия» (1928), «Россия и славянство» (1928—32), читал курс социологии в Белградском университете. В многочисленных статьях изложил программу «религиозно-метафизического агностицизма» и «либерального консерватизма».

Вопросы теории познания рассматривал преимущественно с неокантианских позиций. Особое внимание уделял разработке таких проблем, как соотношение должного и сущего, свободы и необходимости. Для социальной философии Струве характерно различение понятий общества как стихийной, спонтанно возникающей системы взаимодействий и государства — единства, подчиненного высшей цели. Общее представление об историческом процессе также основано на дуализме стихийно-иррационального и телеологического начал общественно-исторической жизни. Критиковал социализм как утопическую попытку устранить указанный дуализм за счет рационализации жизни общества. В русле этих идей социалистическую революцию в России расценивал как проявление стихийно-почвеннической реакции масс на политику западнической европеизации.

Оригинальным достижением Струве была разработка понятий «универсализм» и «сингуляризм», в противовес монизму

С. И. Бажов

Лингвистика первой стала искать и выявлять структуры в своем материале, что характерно для концепции Ф. де Соссюра. Методы структурного анализа складываются в 1920—40-х гг. в психологии (гештальтпсихология), в литературоведении (русская формальная школа), в языкознании (три главные структуралистские школы в лингвистике — Пражский лингвистический кружок. Копенгагенская глоссематика и Йельский дескриптивизм). Структурная лингвистика требует отказа от интроспекционизма, с одной стороны, и от позитивистского суммирования фактов — с другой. Ее программа связана с переходом от стадии эмпирического сбора фактов к стадии построения теорий; от диахронии (нанизывание фактов в цепочки) к синхронии (увязывание их в нечто целое), от отдельного и разрозненного к «инвариантному» (относительно устойчивому).

Т. о., структурализм возник сначала как научная методология, отработанная в лингвистике (Р. Якобсон и Н. Трубецкой), а затем распространился на другие области: исследования культуры у Ю. М. Лотмана и в Тартуской семиотической школе, этнографию у К. Леви-Строса (обращение Леви-Строса в структурализм произошло под влиянием Якобсона во время их совместной работы в Нью-Йорке в 1943). Одновременно с этим Ж. Лакан (психоанализ), Р. Барт (литературоведение, массовая культура), М. Фуко (история науки) во Франции распространяют некоторые приемы лингво-семиотичеекого анализа на другие области культуры. Перенос лингво-семиотических понятий и терминов в другие сферы гуманитарного знания не был случайностью: лингвистика в тот период была наиболее развитой областью гуманитарного знания, язык рассматривался как наиболее надежный способ фиксации человеческой мысли и опыта в любой сфере. К тому же общая тенденция всей мысли 20 в. устремлялась в сторону анализа и критики языка, а не анализа и критики сознания.
Поэтому вполне понятно, что концептуальная стилистика этой развитой области заимствовалась другими областями гуманитарного познания. Однако ни у Леви-Строса, ни у Лотмана (ни, кажется, у Ю. Кристевой или Ц. Тодорова) эта лингвистическая методология не притязала быть философской и не подменяла собой философию.

Так, для Лотмана главной бьюа установка одной из его статей 1960-х гг., которая называлась «Литературоведение должно быть наукой». Постепенно этот девиз перерастает в более широкую программу. При анализе литературных произведений он занимался их системным описанием — первоначально по уровням, а затем — учитывая взаимодействие уровней. Сложные культурные объекты и явления (напр., взгляды Радищева, Карамзина или рядового просвещенного дворянина 1820-х гг.) он рассматривал как «вторичные означающие системы», старался представить их как единую систему, отыскивая объясняющие закономерности даже для, казалось бы, взаимоисключающих элементов (отрицание и утверждение бессмертия души в одном из трактатов Радищева).

Подобным образом Леви-Строс использовал элементы лингвистической и лингво-семиотической методологии для исследования бессознательных культурных систем первобытных народов. Опорой метода стало вычленение т. н. бинарных оппозиций (природа — культура, растительное — животное, сырое — вареное), рассмотрение сложных явлений культуры (напр., систем родства) как пучков дифференциальных признаков (вслед за Якобсоном, который таким способом выделял фонему как мельчайшую смыслоразличающую единицу в структурной лингвистике). Всехультурные системы жизни первобытных народов — правила браков, термины родства, мифы, ритуалы, маски — рассматриваются Леви-Стросом как языки, как бессознательно функционирующие означающие системы, внутри которых происходит своего рода обмен сообщениями, передача информации.

Среди французских исследователей Леви-Строс был единственным, кто открыто считал себя структуралистом, соглашаясь с определением своей философско-методологической программы как «кантианства без трансцендентального субъекта». Не единство трансцендентальной апперцепции, но безличные механизмы функционирования культуры, сходные с языковыми, были основой его программы обоснования знания. Т. о., уже у Леви-Строса мы видим — на уровне философско-методологических обоснований — те основные особенности, которые с теми или иными оговорками и уточнениями можно отнести в целом к французскому структурализму как этапу развертывания структуралистской проблематики: опора на структуру в противопоставлении «истории»; опора на язык в противопоставлении субъекту; опора на бессознательное в противопоставлении сознанию.

В русле общего стремления к научности в 1960-е га выступило и лакановское Прочтение Фрейда, подававшееся как «возврат к Фрейду». В его основу Лакан кладет мысль о сходстве или аналогии между структурами языка и механизмами действия бессознательного. Развивая эти мысли, содержавшиеся уже у Фрейда, Лакан трактует бессознательное как особого рода язык (точнее — считает бессознательное структурированным, как язык) и рассматривает языковый материал, поставляемый психоаналитическим сеансом, как единственную реальность, с которой должен иметь дело психоаналитик, распутывающий конфликты в функционировании бессознательных механизмов психики и поведения человека.

Фуко апробирует некоторые установки структурализма на материале истории науки. Так, в «Словах и вещах» (1966) он кладет отношения знаково-семиотического типа в основу выделения «эпистем» — инвариантных структур, определяющих основные возможности мысли и познания в тот или иной культурный период. В соответствии с общим структуралистским проектом существование и познание «человека» ставится в зависимость от существования и познания «языка»: чем ярче функционирует язык, тем быстрее образ человека исчезает из современной культуры.

Т. о., тенденции структурализма были междисциплинарными и международными, но осуществлялись они каждый раз в различных обстоятельствах. В СССР структурно-семиотические исследования 1960-х гг. были протестом против догматизма и одновременно субъективизма официальной науки. Во Франции сложились обстоятельства, породившие благоприятный идейный климат для широкого распространения структуралистских вдей. Это был протест против засилья традиционного философского субъективизма в его рационалистической (Декарт) и иррационалистической (Сартр) версиях. Экзистенциалистский импульс после 2-й мировой войны был исчерпан, пафос личного выбора в пограничной ситуации стал неактуален, тенденции научной философии и философии науки (логический позитивизм) были представлены крайне слабо, и потому средством для обозначения иной, более объективной человеческой и философской позиции стал структурализм.

Важную роль в этом переломе сыграл концептуальный сдвиг, осуществленный в рамках французского марксизма Л. Альтюссером (он преподавал s Высшей нормальной школе и оказал прямое воздействие на многих представителей французской интеллигенции). Интерес Альтюссера к Марксу периода «Капитала» (этот же сдвиг интереса произошел и в рамках советского марксизма в 1960-е гг.), к множественной структурной причинности (surdetermination в противоположность односторонней зависимости надстройки от базиса), сама формулировка идеи «теоретического антигуманизма» сыграли важную роль в кристаллизации структуралистских идей и усилении их общественного звучания.

Т. о., проблемная общность многообразных направлений работы в различных областях достигла наибольшей ясности к сер. 1960-х гг. и пошла на убыль на рубеже 1960 и 1970-х гг. Структуралистская методология и методика во Франции оказалась как бы средством переброски через пропасть в ситуации идейного вакуума после самоисчерпания экзистенциализма. Когда эта работа была завершена, изменился идейный климат, наступила другая эпоха. С призывом к научности было покончено и поиски структур сменились, напротив, поисками всего того, что так или иначе вырывалось за рамки структур. В этом смысле наступление постструктурализма не означало исчерпания структурализма как научной методики,
которая сохранила свое внутринаучное значение, но перестала быть предметом общественного интереса.

Симптомом важных общественных перемен стали майские события 1968 г. Тезис о том, что «структуры не выходят на улицы», должен был показать, что эпоха общественного интереса к безличному и объективному кончилась. На первый план у интеллектуалов выходит все то, что так или иначе составляет «изнанку» структуры. На баррикадах студенческих волнений «тело» и «власть» значили больше, чем «язык» и «объективность». Короткий период 1-й половины 1970-х гг. предполагал попытки групповой борьбы с глобальной властью (таковы были задачи группы информации о тюрьмах, в которой в течение нескольких лет работал Фуко). Однако общественное потрясение схлынуло и на освободившемся месте расцвели совсем другие эмоции и побуждения. Это был возврат от научного интереса к этике (но уже не экзистенциалистской), иногда микрогрупповой, но чаще — этике индивидуального ускользания от власти путем постоянных переназываний, этике вседозволенности (расцвет гедонизма, многообразие обоснований желания и наслаждения).

Для всех структуралистов, за исключением Леви-Строса, характерны заметные концептуальные сдвиги, так или иначе связанные с общественными переменами на рубеже 1960— 70-х гг. Барт, Лакан, Фуко воспринимались сначала как сторонники структурализма, потом как сторонники постструктурализма. Общую периодизацию условно можно представить так: 1950—60-е гг. — структурализм (иногда — предструктурализм); 1970-е гг. —сосуществование структурализма и постструктурализма; 1970—80-е гг. — постструкгурализм.

Итак, структурализм — не философия, а научная методология вместе с общим комплексом мировоззренческих представлений. Структурализм и постструктурализм никогда не были систематизированными доктринами. Однако для структурализма были характерны ясность и общность методологической программы, очевидная даже в процессе ее размывания, постструктурализм существовал скорее как общее пространство полемики, нежели как общность программ, и зависел от структурализма как объекта критики или отрицания. Французский структурализм занимал место отсутствующего во Франции логического позитивизма, хотя по реальной практике воплощения имел с ним мало общего. В структурализме есть проблемные переклички с неорационализмом. Структурализм содействовал видоизменению феноменологии в ее французской версии (прививка языковой проблематики на ствол феноменологии, стимул к поиску взаимодействия объясняющих стратегий с понимающими); он давал поводы (особенно вокруг работ Фуко) для достаточно плодотворной полемики с Франкфуртской школой.

СТХАВИРАВАДА, стхавира (от санскр. sthavira, букв. — старейшины) — одна из двух первых школ, на которые разделился первоначальный буддизм либо на Втором буддийском соборе в Вайшали (возможно, ок. 380), как считает В. Гейгер, либо, согласно А. Баро, на Третьем соборе в Паталипутре, проходившем между началом и серединой 3 в. до н. э. в эпоху правления не то Калашоки, не то Махападмы Нанды. В буддийских текстах называются разные причины раскола: замеченные странствующим монахом Ясой (Яшасом) нарушения предписаний Винаи монахами общины Вайшали (они послужили поводом созыва Второго собора); пять техисов о природе архата как несовершенной, выдвинутые Махадэвой [1 — apxat еще Поддается соблазнам; 2 — архат еще не свободен от неведения; 3 — архат еще сомневается в Дхарме (Учении); 4 — архат еще нуждается в помощи других на пути к освобождению; 5 — он может достичь освобождения произнесением определенных слов и медитацией]; несогласие некоторых членов общины считать каноническим изложение Учения Анандой и споры о языке, на котором проповедовал Будда. Оппонентами стхавиров стали махасангхики («члены большой общины»).

Примерно в период правления Биндусары (293—268 до н. э.) от школы стхавиров откололась шкода ватсипутрия (по имени ее основателя Ватсипутры), разрабатывавшая концепцию пудгалы — псевдосубъекта, носителя кармы, обеспечивающего действие закона кармы в разных рождениях субъекта. От ватсипутриев вскоре откололись школы хаймавата, дхармоттария, бхадарания, самматия и саннагарика, разошедшиеся по вопросам абхчдхармы. Поскольку все названные школы склоняются к концепции пудгалы, их адептов обобщенно называли пудгалавадинами («сторонниками доктрины пудгалы»). На Четвертом буддийском соборе (или Втором соборе в Паталипутре), созванном Ашокой (ок. 247—236 до и. э.), произошло разделение стхавиров на вибхаджьявадинов и сарвастивадинов. Вибхаджьявадины («аналитики», «делающие различие») получили свое имя благодаря председателю собора Тиссе Моггалипутте, выразившему их теоретическую позицию словом «вибхаджья» — «разделение существующего и несуществующего». Сарвастивадины получили имя за концепцию о том, что все дхармы, в т. ч. прошлые и будущие, существуют (сарвам асти), хотя и особым образом (в непроявленном состоянии).

Вероятно, к кон. 3 в. от вибхаджьявады отпадают школы махишасака и дхармагуптака, оставшиеся вибхаджьявадины делятся на школы тхеравадинов (палийский синоним стхавиравадинов — «сторонников старой мудрости», или «сторонников учения старейшин») и кашьяпиев. Ок. 250 до н. э. учение тхеравадинов было завезено на Шри-Ланку монахом Махиндой. Как отмечается в цейлонских хрониках Дипавамса (IV.6.13) и Махавамса (III.40), тхеравадины приняли это имя потому, что считали (и считают) свой вариант буддизма наиболее близким к оригинальной проповеди Будды. Канон тхеравады Типитака (см. Трипшпака), записанный на пали, провозглашается ими «исходящим из уст самого Учителя».

Я. А. Канаева

В главном труде «Метафизические дискуссии» (Disputaüones metaphysicae, 1597) Суарес выделяет метафизику как особую науку со своим предметом и методом исследования и строит свое произведение, отходя от господствующих в схоластике традиций комментирования, систематического изложения онтологической проблематики. Цель метафизики — «созерцание истины ради нее самой» (Disp. met., disp. 1, sect. 4. n. 2), ее предмет — 1) бытие как таковое (в абстракции от материи — как чувственной, так и умопостигаемой), 2) бытие как причина (учение Аристотеля о четырех причинах Суарес дополняет делением действующей причины на необходимую и свободную), 3) основные категории бытия (бесконечное и конечное, субстанция и акциденция, сущность и существование и т. д.).

Суарес отвергает свойственное многим томистам понимание сущности и существования как реального различия двух разных вещей, равно как и «формальное различие» сущности и

Отклоняя выдвинутую Доминго Банесом концепцию т. н. «физического передвижения», согласно которой божественная благодать «физически», т. е. непреложно, движет человеческую волю как противоречащую свободному самопожертвованию Христа (Comm. ас disp. m tert. p. D. Thomae, l; Op. mn.v. 18,286b-287a), Суарес принимает сам термин для обозначения помощи, оказываемой божественной благодатью и согласующейся со свободой воли человека (De vera intelligentia auxilü efficacis, 46; Op. omn. v. 10, 653a—661b).

В трактате «О законах» (De legibus, 1612), следуя в целом томистскому учению (в частности, в делении закона на вечный, естественный и человеческий), Суарес подчеркивал значение волевого элемента в установлении закона: естественный закон содержит только самые общие положения (следует совершать благо и избегать зла и т. п.), поэтому человеческий закон не проистекает непреложно из естественного, а образуется волей законодателя (De legibus, 2, 20). В дискуссии относительно концепции пробабилизма Суарес выдвинул идею о том, что двусмысленный закон не является обязывающим (позднее эта идея нашла выражение в юридических формулах «lex dubia non obligat» и «obligatio dubia — bligatio nulla»).

В трактате «Защита католической веры против англиканской секты» (Defensio fidei, 1613), направленном против главы англиканской церкви короля Джеймса I (автора трактатов по теологии, переводчика Библии на английский язык), Суарее признавал сувереном общество, делегирующее власть монарху. В трактате «О войне» (De bello) он выделил ряд критериев, определяющих «справедливую войну, восстановление справедливости, когда исчерпаны другие средства, и умеренность в ведении войны».

Сочинения Суареса по метафизике и богословию пользовались большой популярностью не только в католических, но и в протестантских учебных заведениях. Суарес оказал влияние на Лейбница, Декарта (несмотря на нередкие выпады их в адрес Суареса), Спинозу, Хр. Вольфа. Наряду с Франсиско де Витория он считается основоположником теории «международного права», его правовая теория оказала большое влияние на концепцию Гуго Греция.