Эварт Окшотт Археология оружия. От бронзового века до эпохи Ренессанса

Глава 6 Залежи в болотах Дании

На путь мощеный толпа ступила

Мужей доспешных в нарядах ратных,

В кольчугах, звенящих

Железными кольцами, прочными звеньями,

Войско блестящее шло ко дворцу.

Там, под стеной, утомленные морем,

Они сложили щиты широкие,

В ряд на лавы — раскатом грянули

Их нагрудники. И там же составили

Копья из ясеня вместе с мечами —

Бремя железное, вооружение

Морестранников.

Здесь не только чувство, с которым относятся к оружию, но и очень полезное описание его. Благодаря же находкам из Дании археологам снова удалось доказать, что все эти части снаряжения, которые могут показаться вымышленными, действительно существовали (и существуют до сих пор, по крайней мере, некоторые из них и остались точно такими же). Как говорил древний поэт:

И ярко на шлемах на островерхих

Вепри-хранители сверкали золотом.

Звучит очень поэтично; можно понять того, кто примет это за поэтический вымысел. Тем не менее стоит только пойти в Британский музей, и там вы увидите именно то, о чем говорится в «Беовульфе»: и голову вепря, и позолоту, и все прочее (вклейка, фото 4). Надо сказать, что при всей красочности описаний создатели скандинавских сказаний в рассказах о любимом оружии были исключительно точны; они знали, о чем говорят, видели те предметы, которые так или иначе участвуют в жизни героев, и не испытывали недостатка в материалах для своего творчества. Многочисленные примеры доказывают, что даже то, чего еще не находили археологи, им найти еще предстоит — саги подсказывают, какие еще предметы, до сих пор не открытые, могут встретиться при очередных раскопках. В качестве примера можно привести следующую историю.

В то время, когда любители древностей считали, что «кольцевой доспех» — это восточное изобретение приблизительно 1100 г., во множестве древних поэм говорилось о защитных приспособлениях такого типа; к примеру, упоминались такие определения, как «его хитросплетенная воинская сеть», но никто не мог понять, что это значит. Теперь мы прекрасно знаем, что это такое — рубаха из переплетенных друг с другом колец, изделие, известное англичанам как «mail» ^[8]. Вовсе не «кольцевой доспех», это выражение, хотя и освященное целым веком повсеместного употребления, совершенно не соответствует сущности предмета. Само слово ведет происхождение от латинского «macula» — сеть, в средневековом итальянском оно звучало как «maglia», во французском «mailles». Таким образом, становится ясно, какую же сеть имел в виду древний поэт. Такого понятия, как «кольцевой доспех», нет так же, как и понятия «пластинчатый доспех». Это различие я провожу специально, поскольку в дальнейшем мы еще очень много узнаем о кольчугах, и хотелось бы сразу уточнить терминологию, чтобы в дальнейшем не возникало путаницы и непонимания.

В сагах есть и другие описания оружия, которые до недавнего времени казались исследователям даже еще более непонятными. Что, собственно, означают фразы: «боевой клинок с витым узором», или «со спиральным травлением и изогну той рукоятью», или «острие меча с прекрасными витыми волнами»? Ответ нашли в 1858 г. в Нидам-Мур, но только гораздо позднее стало ясно, что он наконец найден, — клинки девяноста из найденных мечей украшали извилистые узоры. Это еще раз говорит о том, что все, что сказано в поэме «Беонульф», следует понимать буквально, а значит, то же самое будет и с сагами.

Именно благодаря этому произведению мы начали понимать, насколько высокое положение меч занимал в сознании людей. Здесь сквозит нотка настоящей, человеческой любви:

Также герою стало подспорьем

То, что вручил ему витязь Хротгаров —

Меч с рукоятью, старинный Хрунтинг,

Лучший из славных клинков наследных.

(Были на лезвии, в крови закаленном,

Зельем вытравлены витые змеи.) ^[9]

Поэт представляет меч чуть ли не как живое существо, имеющее собственное имя; какая другая причина, кроме любви, могла бы заставить воина так относиться к своему оружию? Не говоря о многочисленных эпитетах, которыми награждали славные клинки, да и другие виды оружия (чуть ниже мы встретимся с некоторыми из них), каждый меч имел свое собственное название; к нему обращались с просьбами и приказами, с ним беседовали, как с личностью, способной на понимание. Иной раз, в случае неудачи, воин обращался к своему клинку и с упреками, как будто именно от него зависела победа в схватке. В некотором роде так оно и было, иначе такой традиции откуда было бы возникнуть? Острота и крепость клинка не могли не повлиять на исход любого предприятия, в ходе которого его хозяину приходилось сражаться; вот почему меч воспринимали как равноправного партнера, а не как простое орудие для выполнения простой задачи. Тем более, что она вовсе не была простой — в отличие от плуга, серпа или молота от оружия требовалось выполнение самых разнообразных, подчас предельно сложных задач, и отношение к нему было соответствующим.

Следующие несколько строф из той же героической поэмы также стоит процитировать. Перед тем как начнется этот рассказ, воспроизведем следующие события: Унферт одолжил свой меч Хрунтинг Беовульфу, когда тот собирался спуститься в самое средоточие кошмара и сразиться с женщиной-троллем, матерью чудовищного Гренделя, опустошавшего страну и убивавшего людей. Во время боя Беовульф обнаружил, что оружие смертных не может повредить демону.

Тогда он с размаху, сплеча обрушил

Железо тяжкое — запело лезвие

О голову чудища погудку бранную,

Но тут же понял он, что луч сражений

Над ней не властен, ее не ранит

Меч остролезвийный, он бесполезен

Здесь, в этой битве, шлемодробитель,

Издревле слывущий острейшим в сечах,

Всесокрушающий — впервые слава

Меча лучистого помрачилась.

К счастью для героя, на стене пещеры висел меч, который смог ему помочь:

Тогда он увидел среди сокровищ

Оружие славное, меч победный.

Во многих битвах он был испытан,

Клинок — наследие древних гигантов.

Беовульф достал его, убил ужасного тролля и отрубил мертвому Гренделю голову. Увы, коснувшись крови демона, меч потек «железными сосульками», и Беовульф смог принести Хротгару только волшебную рукоять. Наконец, после того как все было кончено, он вернул Хрунтинг владельцу:

Острый Хрунтинг, хотя и вправду

Меч отменный, мне не сгодился,

Но другое создатель дал мне орудье:

Меч гигантов, клинок светозарный

Там висел на стене.

Вот насколько воины почитали мечи; мы читаем об этом в сагах, а позднее, в Средние века, в романсах и хрониках. Традиция вполне естественно перешла от викингов к рыцарям, причем в полном объеме. Даже христианская религия, являвшаяся одним из столпов рыцарского идеала, ничего не могла поделать с обычаем, который иначе как языческим не назовешь, — давать имя неодушевленному предмету и почитать его как уважаемого соратника. Более того, церковь создала собственные традиции, но об этом позднее.

Любое оружие считали важным, лелеяли и уважали, но мечу воздавались особые почести, дарилась особая любовь. Это был почти священный предмет: на нем приносили нерушимые клятвы, и он же был порукой их выполнения. Относительно культа меча как в эпоху викингов, так и в Средние века можно написать не одну, а несколько книг; это практически неисчерпаемая тема, подтвержденная бесчисленным множеством исторических примеров и литературных свидетельств.

Однако закончим рассказ о бессмертной героической поэме скандинавского эпоса. Позднее, после уже описанных событий, мы читаем о том, как Беовульф вернулся домой и его господин Хигелак, предводитель гаутов, наградил воина:

Конунг Хигелак приказал внести

В зал дружинный наследие Хределя

Златоблещущее, тот единственный

Из гаутских мечей, наилучшее лезвие,

И отдал его во владение Беовульфу.

Это одно из многих свидетельств того, что мечи дарились в качестве богатой награды за мужество. Вы видите, что конунг дал необыкновенно отличившемуся в сражении воину не какое-то ординарное оружие, поскольку его называют златоблещущим и наилучшим из гаутских лезвий. Дело здесь не просто в превосходном качестве клинка; он достался конунгу от отца, который был вождем до него, — это наследное оружие, ценное своей историей. Такую вещь ни в коем случае не могли передать кому попало — ее достоин был только великий герой. Таким образом, конунг признавал, что действия его воина достойны наивысшей оценки, какую только можно было получить.

Приблизительно те же эпитеты, которые, как мы только что увидели, относились к мечу, нередко применяли к кольчугам и шлемам:

Лучшая из кольчуг, что прикрывала мне грудь,

Наследие Хределя, работы Виланда.

Во всей англосаксонской и норвежской литературе неизменно ценили древний возраст и заслуги мечей, шлемов и кольчуг, настолько, что в английской литературе словосочетание «древнее наследие» до сих пор служит синонимом меча. Нужно отметить, что здесь имя Виланда, легендарного кузнеца скандинавских сказаний, придает вещи невероятную ценность — это значит, что ничего лучшего просто не может быть.

Археологические раскопки показывают, что мечи и шлемы в этот период можно обнаружить только в могилах вождей; это очень редкая и дорогая вещь. Те немногие, которые мы можем датировать 400–700 гг., могут похвастаться и позолоченными рукоятями, и отделкой из драгоценных камней, и чернением, и работой, вызывающей ощущение исключительной красоты. Такие предметы не делали просто так, между делом; а если уж мастер брался за работу, то вкладывал в нее все свое умение и чувство прекрасного. Некоторое представление об этом можно получить, прочитав знаменитое письмо, которое Кассиодор, секретарь Теодориха Остгота, императора Рима, отправил Тразамунду в 520 г., чтобы поблагодарить за мечи, присланные в подарок. Он пишет:

«Ты прислал нам мечи, которые могут разрубить любые доспехи. Железо, из которого они сделаны, дороже золотых инкрустаций; они настолько отполированы, что тот, кто глядит на клинок, видит в нем отражение своего лица. Кромки превосходной формы так правильны, как будто выточены напильником, а не выкованы молотом в кузнице. Красиво вогнутая средняя часть клинка кажется узорчатой, и столько теней играет на нем, что можно подумать, будто в металле переплелись струйки разных цветов. Эти мечи настолько прекрасны, что кажется, будто их изготовил Вулкан, который, говорят, кует так искусно, что его изделия представляются работой не смертного, но бога».

Мы знаем наверняка, что там, где Кассиодор пишет «Вулкан», Тразамунд сказал бы «Виланд». Кроме того, известно, что все сказанное об этих мечах было правдой, потому что обломки нескольких таких клинков недавно нашли и заново отполировали, и выяснилось, что они выглядят совершенно так же, как и пятнадцать столетий назад.

Нечего удивляться тому, что это оружие считали настоящим сокровищем, которое не стали бы выбрасывать спустя десять — двадцать лет. Тогда почему же его клали в могилы? На этот вопрос нельзя дать простой ответ: поверье, что оружие понадобится павшему воину в другом мире, отчасти отвечает на него. Меч был для вождя символом власти, а для вассала — символом его верности господину, поэтому нельзя было передать меч человеку недостойному — и это обстоятельство выступает второй причиной того, что оружие хоронили с его владельцем. Еще нельзя забывать, что для человеческого существа характерно желание взять с собой в могилу любимую вещь. Люди не просто верили, что похороненное вместе с хозяином оружие отправится вместе с ним в иной мир, где жизнь пойдет дальше своим чередом. Если сын клал в могилу отца его любимое оружие, то поступал, как надлежит хорошему сыну, который хочет обеспечить родителю защиту. Кроме того, это делалось и потому, что оно принадлежало отцу и что имело свою собственную душу, которая должна была перейти в царство смерти вместе с хозяином. Если бы кто-то взял его себе, оно могло бы плохо служить не своему господину, или подвести в бою, или ранить, или (и это хуже всего) умерший мог прийти за своей собственностью. Нельзя было допустить, чтобы у покойника была причина возвращаться с того света, и потому все, что принадлежало покойному, должно было лежать в его могиле. Богатые дары, которые мы находим в погребениях, — не только дань уважения, но и защитная мера для живых; из этого можно также заключить, что многие из предметов, лежащих в могиле, были не дарами, а вещами, которыми покойный владел при жизни. Представление, что все материальные предметы в этом мире имеют душу, — основа многих древних верований в загробную жизнь.

Кроме всего прочего, есть и еще одна причина таких вложений в могилу. У скандинавов были куда более практичные воззрения: они считали, что люди должны не наследовать сокровища своих отцов, а добывать сами свои собственные, иначе они станут слабыми и ленивыми. Однако если человек показывал себя достойным, то могилу могли вскрывать и часть сокровищ (обычно оружие) отдавать ему.

Все залежи в датских болотах археологи начали раскапывать практически одновременно: в 50—60-х гг. XX столетия, а предметы в них датируются 50—450 гг. Многие из обнаруженных предметов уникальны, но часть их приблизительно идентичны тем, что находили раньше в могилах, некоторые довольно сильно повреждены. Древки копий и стрел, луки, ножны сломаны, кольчуги и одежда порезаны и порваны, но аккуратно свернуты, а черепа и кости лошадей расщеплены. Все это выглядит точно так же, как описывали в I в. Орозий и Цезарь. Все рассуждения о том, что эти предметы просто утопили в болотах, которые во времена античности были озерами, не выдерживают критики, стоит только заметить, что глиняные сосуды набиты камнями, чтобы они быстрее и надежнее погрузились в воду, а крупные предметы просто прикреплены ко дну большими деревянными крюками. Район каждой залежи отмечен изгородью или рядом копий или мечей, вертикально торчащих в грязи. Своей превосходной сохранностью эти предметы обязаны слою торфа, который нарос вокруг них за прошедшие века.

Вероятно, самые примечательные находки были сделаны в Торсбъерге (Южная Ютландия), поскольку таких предметов, как там, не находили больше негде. Работы велись в течение шести лет, между 1856-м и 1862 гг., а материал датируется 60—200 гг. Там оказалось много мечей (все обоюдоострые) с деревянными рукоятями, покрытыми бронзой и серебром, и деревянными ножнами, обложенными металлическими. На оковке одного из них обнаружена руническая надпись. Кроме того, была найдена перевязь для меча из толстой кожи 3,5 дюйма в ширину и 41,5 дюйма в длину, много бронзовых пряжек от перевязей и несколько железных более или менее сохранившихся луков, самый лучший из которых был длиной 60 дюймов, причем с обоих концов его недоставало приблизительно одного дюйма; много древков от стрел 26–35 дюймов длиной и приблизительно полдюйма толщиной. К сожалению, все наконечники проржавели. Найдены остатки круглых, плоских щитов, сделанных из нескольких тонких пластин. Самый большой из них был 42,5 дюйма в окружности, самый маленький — 21 дюйм; толщина срединных пластин, которые обычно были более тяжелыми, чем внешние, — от 0,5 до 0,25 дюйма. Рукояти и заклепки обыкновенно сделаны из бронзы, но встречались и железные. Кроме того, нашли много боевых топоров, сильно поврежденных, но с хорошо сохранившимися рукоятями из ясеня или бука, длиной в 23–33,5 дюйма; несколько наконечников копий в хорошем состоянии и другие, в плохом, но зато с рукоятями длиной 32, 98, 107,5 и 116 дюймов. Еще было много сбруи, украшений, инструментов, несколько игральных костей из янтаря, предметы домашнего обихода: чаши, ложки, кувшины, ножи и, кроме того, две пары штанов и рубаха.

Кроме того, были и менее ординарные предметы; прежде всего стоит упомянуть об уникальном серебряном шлеме, кольчугах и круглых позолоченных пластинах из бронзы, найденных на некоторых из них. Они напоминают римские phalerae — бронзовые пряжки, украшенные золотом и серебром и скрепляющие кольчугу. Как я уже говорил, многие вещи римского происхождения: на серебряной выпуклости в центре щита выгравировано имя «Aelaelianus», одна из нагрудных пластин явно испытала на себе влияние классического искусства, поскольку основной узор представляет собой изображения лежащих тритонов в окружении рыб, однако его явно делали северные мастера. Была еще и рукоять римского меча, похожая на ту, которую нашли в Помпеях, и другая (хранится в Британском музее), Найденная в Англии. Обращает на себя внимание одна характерная черта: на рукояти вытиснен в бронзе узор сложного плетения (рис. 37). Стоит отметить, что такой вид декоративного орнамента был популярен в конце XVII и в начале XVIII в. Кроме того, следует обратить внимание на го, что на средневековых монументах изображены рукояти мечей с аналогичным тиснением, но, поскольку они сделаны из камня, невозможно определить исходный материал. Всегда считалось, что такой переплетающийся узор образовывали узкие кожаные ленты; возможно, это была ошибка. В Торсбъерге найдено еще 37 римских монет; самая ранняя принадлежит ко временам правления Нерона (60 г.), самая поздняя — Септимия Севера (194 г.).

В залежах Вимозы (об этом поговорим позже) обнаружили 67 мечей, среди которых были обоюдоострые и однолезвийные саксы. Кроме того, более тысячи копий, из которых пять на древках, в длину соответственно 8 футов 7¾ дюйма, 9 футов 2 дюйма, 9 футов, 11 футов и 6 футов 6 дюймов. Древки сделаны из ясеня (факт, о котором часто упоминалось в «Беовульфе» и различных сагах), наконечники некоторых копий украшены прожилками золота, серебра или бронзы, образующими концентрические круги. Было много креплений ножен, которые я буду описывать в соответствующем месте. Вдобавок в болотах Вимозы обнаружили несколько кольчуг, превосходных в том смысле, что они были не только хорошего качества, но и состояли из очень маленьких звеньев: около ⅛ дюйма в диаметре. Некоторые фрагментарные остатки кольчуг позолочены. Найдена была и одна большая, совершенно целая кольчуга с более крупными звеньями, диаметром приблизительно ¼ дюйма. Длина рубахи — около 3 футов, с вырезом в виде буквы V спереди и с короткими рукавами. Также найдено много древков от стрел (сильно прогнивших), около 150 ножей, 390 фрагментов металлических или костяных креплений для ножен, множество пряжек, пуговиц и фибул, немного лошадиных костей, много упряжи, лезвия кос, ключи, ножницы и иголки, гвозди, жернов, наковальня, 6 молотов, 25 резцов, 3 железных напильника, 2 пары клещей, много гребней, брошей и бусин и 4 игральные кости из янтаря.

В небольшом болоте под названием Крагехул обнаружены более ранние объекты, принадлежащие к IV и V вв. Там был обычный смешанный набор мелких предметов, но принципиальной оказалась находка десяти мечей, большинство с лезвиями «узорной сварки», причем один в необыкновенно хорошем состоянии. Но ни один из предметов не происходил из Рима. Но большая часть предметов связана в узлы.

Наиболее интересным по находкам оказалось болото Нидам, которое привлекло больше внимания, чем другие, благодаря огромному кораблю, который там лежал. Когда это место впервые открыли в 1863 г., было сразу же обнаружено четыре корабля. Два из них были маленькими и не поддавались реконструкции, но два больших хорошо сохранились. Один, тот, который откопали первым, был дубовым, второй, найденный чуть дальше, — сосновый. Его полностью откопали и куски сложили на поле возле болота, прикрыв мхом до времени, когда можно будет произвести реконструкцию. К сожалению, в 1864 г. разразилась война между Данией и Германией, поэтому корабль оставили лежать где был; когда же война закончилась, болото уже не принадлежало Дании, а перешло в руки немцев. Многие куски соснового корабля исчезли, поэтому его удалось воссоздать только частично. Только сейчас дубовый корабль восстановлен полностью, и мне приходится бороться с искушением описать его здесь. Нас же больше интересует то, что в болоте оказалось 106 мечей, все обоюдоострые, 93 из них с клинками в технике «узорной сварки», с рукоятями из дерева, покрытого серебром, костью или массивом бронзы; на нескольких лезвиях латинские надписи, а на одном — руны, выложенные золотом. Большая часть лезвий найдена без рукоятей, согнутыми, с глубокими зарубками на лезвии. Но в общем и целом они прилично сохранились, и их изучение много дало науке. Вдобавок там было 552 наконечника копий, несколько из них с орнаментом из золота, и несколько сотен древков, а также и обычные стрелы (многие с личным знаком владельца) и хозяйственная утварь. Было также 34 римские монеты, отчеканенные между 69-м и 217 гг., но, вероятно, большинство предметов датируется 200–350 гг.



^{Рис. 38. Меч кавалериста римского периода из Вимозы}

Именно мечам, найденным в болоте Нидам, археологи обязаны подробными сведениям о мечах «узорной сварки». Были откопаны образцы 98 нидамских клинков, но только много позже был определен характер такого способа изготовления лезвий и дана оценка соответствующей технике. Изначально эти клинки считали вариантом дамасских (само по себе это слово употребляется неверно), а технику в основном называли «ложнодамасской», хотя многие немецкие ученые графически описывали ее как Wurmbunt. Большая часть мечей этого периода (первые четыре столетия нашей эры) были двухлезвийными, в среднем приблизительно 30 дюймов в длину и шириной около 1,5 дюйма у рукояти. Они очень слабо сужались к более или менее лопатообразному кончику и в большинстве случаев (хотя ни в коем случае не всегда) были снабжены широкой и мелкой вогнутостью, слишком мелкой, чтобы ее можно было назвать желобком, которая шла по всей длине клинка. У многих мечей бывало две, три, а в отдельных случаях и четыре мелких желобка вместо этого широкого «дола» ^[10]. По большей части эти мечи были меньше и легче, чем в последующие эпохи викингов и Средневековья, хотя и имели ту же форму. Однако в этих болотах найдено несколько мечей совершенно другого типа, с такими очертаниями лезвий, которых мы больше не встретим до 1350 г. Это оружие, длинное, тонкое, остроконечное, в сечении имеющее форму срезанного ромба, использовала римская вспомогательная кавалерия. Два или три экземпляра этого редкого типа были найдены в хорошем состоянии, лучшие из них, возможно, происходят из болота Вимоза. Это ложнодамасские клинки общей длиной приблизительно 40 дюймов, с рукоятью длиной 7,5 дюйма. Ширина у рукояти немного больше 1,5 дюйма (рис. 38). Выглядящая очень массивной гарда сделана из полой бронзы, на ней в качестве украшения вылиты две спирали, напоминающие латенский декоративный стиль. Оставшаяся часть рукояти, первоначально сделанная из дерева или кости, утрачена, но возможно, что она была такой же, как и рукояти коротких римских мечей — с большим сферическим навершием. В этом случае его венчала элегантная бронзовая шишечка. В болоте Нидам нашли еще два таких же клинка. Обычный легионерский меч в Дании нашли только один.

Длинные мечи римских кавалеристов очень легко спутать с мечами второй половины XIV в., потому что у них совершенно одинаковая длина, очертания, сечение и величина рукояти. На мечи позднего Средневековья похож и римский меч из Линкольна. Сечение с очень хорошо заметными срединными гребнями, идущими с каждой стороны от клинка до острия, характерно для многих мечей конца XV в. (см. рис. 150).

Более поздние практики предвосхищает и другая характерная черта этих мечей: тот метод, с помощью которого кузнецы ставили свои клейма или писали имена на клинке. Мы видели, что в латенский период мастера раннего железного века оттискивали свои имена, причем не только на широкой части лезвия под рукоятью, как это делалось раньше, но иногда и на самом хвостовике, так что рукоять полностью его закрывала. Бывали клейма со звездой, полумесяцем, с тремя маленькими выступами позади него, со скорпионом и чем-то вроде «елочки». Последние два изображения часто встречаются гораздо позднее: скорпион в различных видах часто использовался в качестве рисунка для клейма в 1490–1700 гг., а елочка нередко попадается приблизительно в 1380 г. Кузнецы XIV–XV вв. нередко также ставили свои знаки на хвостовике. Возле некоторых клейм стояли имена мастера — Ricus, Riccim, Ranvici, Cocillus, Tasvit, маленькими буквами вытисненные в углублении прямоугольной формы (рис. 39). В Этнографическом музее в Кембридже находится маленький саксонский клинок с четким отпечатком маленькой свиньи с большими ушами. Его нашли в реке Кем, в иле, поэтому его поверхность (и свинка на ней) хорошо сохранилась. Возможно, что на многих мечах из англосаксонских погребений были клейма вроде этого, но из-за плохого состояния, в котором они находятся, их невозможно рассмотреть. Начиная примерно с 250 г. этот способ клеймения лезвий совершенно вышел из моды на ближайшую тысячу лет; только в конце XIII в. мы можем обнаружить маленькие вдавленные знаки, в то время как вытисненные на мече имена не появляются вновь до конца XVI в. Каким образом помечали клинки в промежутке, мы узнаем в свое время.

Если вы посмотрите на рис. 39, то обнаружите, что существует еще одна характерная черта, которую не все признают настолько древней. Плечики меча, на которых закреплена нижняя часть рукояти, сильно расширены. Такой элемент конструкции отмечен у нескольких мечей этого периода римской истории, и та же форма повторяется в течение всего периода Средневековья; к концу XV в. она сделалась очень распространенной и в XVI–XVII вв. уже использовалась повсеместно. Я полагаю, что это очень важный момент, поскольку многие средневековые мечи считались либо подделками, либо продуктом более поздней эпохи только потому, что у них были такие расширенные плечики. Трудно найти клинки, созданные в более раннем Средневековье, чем эти, из Нидама, опущенные в озеро за пару сотен лет до того, как Средневековье вообще началось!

Вспомните легенду об Артуре, короле, который получил свой меч Экскалибур на редкость необычным путем. Вот как Томас Мэллори описывал это в 1475 г. в «Смерти Артура»:

«Так скакали они и приехали к жилищу отшельника, а был тот отшельник добрый человек и искусный лекарь. Осмотрел он раны короля и дал ему целебные притирания. Три дня провел у него король, и зажили все его раны настолько, что он мог уже ездить верхом и ходить пешком, и тогда они распростились и уехали.

В пути говорит король Артур:

— У меня нет меча.

— Не беда, — отвечал Мерлин, — тут поблизости есть меч, и, если я захочу, он достанется вам.

Едут они дальше и видят озеро, широкое и чистое. А посреди озера, видит Артур, торчит из воды рука в рукаве богатого белого шелка, и сжимает она в длани своей добрый меч.

— Глядите, — сказал Мерлин, — вон меч, о котором говорил я вам.

— Кто эта дева? — спросил Артур.

— Это Владычица Озера, — отвечал Мерлин. — Есть на озере большая скала, а на скале той стоит прекраснейший из замков, богато убранный. Сейчас дева эта приблизится к вам, и вам надлежит говорить с нею любезно, дабы она отдала вам тот меч.

Вот приблизилась дева к Артуру и приветствовала его, а он ее.

— О дева, — сказал Артур, — что это за меч держит вон та рука над водой? Хотелось бы мне, чтобы был он мой, ибо у меня нет меча.

— Сэр Артур, — отвечала девица, — меч этот мой, и, если вы отдадите мне в дар то, что я у вас попрошу, вы его получите.

— Клянусь, — сказал Артур, — что подарю вам, что бы вы ни попросили.

— Хорошо, — согласилась дева, — войдите вон в ту барку и подгребите к мечу, и можете взять его себе вместе с ножнами. А я попрошу у вас обещанный дар, когда придет срок.

Спешились король Артур с Мерлином и привязали коней к дереву, и вошли они в барку. А когда поравнялись они с мечом, что держала рука, вынул Артур из руки рукоять меча и взял его себе. А рука скрылась под водой».

И тем не менее в свете того, что мы знаем о залежах оружия в озерах, что в этом такого странного, в конце-то концов? Не только мечи, но и множество других предметов можно было найти в священных озерах, со временем превратившихся в болота, но изначально бывших такими чистыми и сверкающими, как об этом говорится у Мэллори. Если мы допустим, что легенды о короле Артуре хотя бы частично были основаны на реальных фактах, как в случае с эпосом Гомера или сагами, то вспомним, что в это время (приблизительно в 500 г.) идея опустить меч в озеро никому не показалась бы необычной, даже если это и был древний и ценный клинок, достойный короля. Вполне вероятно, что в XII в., когда Жоффрей Монмут записал легенды о короле, воспоминания об этом все еще жили в памяти народа, хотя романтические дополнения вроде Владычицы Озера и руки в белом шелковом рукаве, поднимающейся из воды, заменили древние легенды о жреце или жрицах, охранявших священное место и позволивших выловить меч из этого хранилища и даровавшие вождю некое сверхъестественное могущество.

Существует поэма, сложенная Сигватом в начале XI в. и обращенная к его господину, королю Олафу Святому, которая хорошо демонстрирует значение меча в качестве дара, привязывающего вассала к своему лорду:

«Я был доволен, когда получил от тебя меч, о Ньорд Битвы, и с тех пор мне не на что было жаловаться, ведь он — моя радость. Это славная жизнь, Золотое Дерево; оба мы поступили хорошо. Ты получил верного последователя, а я — доброго господина».

Есть и более прозаические свидетельства, рассказывающие об оружии (или боевом коне), которое получал человек, идущий на службу к вождю. В некотором смысле его скорее стоило считать займом, который обычно возвращали, когда владелец умирал. Исключение делалось для погибших в битве за своего господина: в этом случае оружие клали в могилу или передавали потомкам. В ранних сводах законов тевтонских народов, а равно во многих англосаксонских завещаниях IX–X вв. можно найти упоминания о таком даре. У нас нет реального отчета о церемонии, которая сопровождала «передачу сокровища», но в англосаксонской поэме, которую мы называем «Странник», изгнанник, лишившийся покровителя, с сожалением оглядывается назад и вспоминает времена, когда он преклонил колени перед своим лордом в Холле; в мечтах «он обнимает и целует своего господина, кладет голову и руки ему на колено, как делал некогда, в минувшие дни, когда прибегал к щедрости властителя». Здесь есть намек на церемонию, в процессе которой человек получил свой меч. Можно добавить, что в созданном позднее списке законов норвежского двора XIII в., которые были основаны на более ранней версии, датируемой XII в., и, возможно, восходящей к еще более ранней традиции, есть описание церемонии принятия клятвы верности от нового телохранителя короля (the Hearthmen):

Таким же образом король принимает человека к себе на службу в качестве «Gestr» — члена отряда воинов более низкого ранга, чем телохранители: ему нужно протянуть руку вперед над мечом «туда, где рукоять встречается с гардой». Новичок кладет свою руку под рукоять, в то же время целуя руку короля, и таким образом клянется ему в верности.

Прикосновение к мечу — очень значительная часть церемонии. Возможно, поэтому некоторые мечи снабжали кольцом на навершии, в том месте, где человек должен будет коснуться его. Существует несколько таких мечей, и их качество и богатство украшения свидетельствуют о том, что они принадлежали вождям. Это серьезно доказывает важность кольца как объекта, на котором приносили клятву, так же как и на рукояти меча. Кстати говоря, это также совершенно ясно показывает, что обычай приносить клятву на мече зародился задолго до того, как христиане начали рассматривать его рукоять как крест. Скандинавы считали священным предметом сам меч и клялись на нем, а впоследствии традиции, которую невозможно было полностью изжить по причине ее древности, придали оттенок религиозного значения. Существует много примеров клятв, данных как на оружии, так и на кольце; об одной из них упоминается в поэме Венантия Фортуната, а о другой говорилось немного позже в одной из частей Эдды. Это клятва на мече, принесенная при заключении договора между франками и саксами.

Упоминание о мече с кольцом на рукояти встречается намного позднее того периода, когда обычай вышел из употребления.

Я знаю мечи,

Что лежат в Сигарсхольме…

Один из них

Лучший из всех…

С кольцом рукоять,

А с мужеством — весь

На острие — страх

Тому, кто достоин.

Здесь говорится о мече, выделяющемся среди прочих, об оружии вождя. Таким образом, кольцо служит как бы показателем особой ценности оружия, его особого значения как предмета, на котором может быть принесена нерушимая клятва.

В исландских сагах можно встретить много упоминаний о том, как мечи и другое оружие зарывали в землю вместе с телами погибших вождей, и о том, как некоторое время спустя, часто через два поколения, могилу открывали для того, чтобы «меч, или копье, или широкую кольчужную рубаху» можно было вынуть и отдать внуку или родичу, а иногда незнакомцу, оказавшему услугу семье. Чаще всего оружие передавали сыну, родственнику или другу перед смертью. Если же его нетронутым клали в могилу, то очень тщательно заворачивали и сохраняли с совершенно очевидным намерением снова вынуть с большими церемониями, часто через сто или более лет, и передать достойному преемнику. Но находилось множество людей блестящего ума, которые не стеснялись разрыть курган и вынуть желанную добычу. В этом случае право владения обычно не оспаривалось — для того чтобы проникнуть в могилу великого вождя (и, возможно, встретиться с его разгневанным духом), требовалось великое мужество, то есть решившийся на такое однозначно уже имел качества, позволявшие ему владеть драгоценным оружием. Одним из таких смельчаков был исландский герой Скегги, укравший меч Скофнунг из могилы Хрольфа Краки; судя по всему, Скофнунг не возражал против того, чтобы «го вынули, поскольку много лет хорошо служил Скегги, а потом и его сыну.

В саге о Хрольфе Краки мы читаем такое описание его меча: «Он был лучшим из всех мечей, какие только встречались в северных землях». Кроме того, мы узнаем, что клинок громко кричал, завидев рану, и что он лежал в могиле вместе с конунгом. В более поздней саге рассказывается, что Скегги, проплывавший мимо Роскильде, где был похоронен Хрольф Краки, «сошел на берег, ворвался в гробницу Хрольфа Краки и взял Скофнунг, меч конунга». Это произошло приблизительно через Двести лет после его смерти. В нескольких сагах мы снова встречаемся со Скофнунгом. Как и большинство мечей такого рода, он обладал определенными магическими свойствами (или все в это верили, что в конечном счете одно и то же). Нужно было позаботиться о том, чтобы наложенные на него чары не ослабели, поэтому с мечом следовало правильно обращаться: не позволять солнцу падать на его навершие, не вынимать в присутствии женщины и не позволять никому видеть, как его вынимают. На нем был «камень жизни», и рану, нанесенную Скофнунгом, можно было исцелить, только потерев этим камнем. Такие предметы довольно часто встречаются в сагах, но никогда специально не упоминалось ни о том, что они собой представляли, ни о том, как крепились к мечам. В этой связи интересно будет упомянуть о том факте, что во многих случаях, когда мечи находили в могилах, датирующихся 200–600 гг., там же возле рукояти лежали крупные просверленные бусины из камня, керамики, стекла или пенки. То, что эти предметы обнаруживаются очень часто и постоянно в одном месте: у рукояти меча, — подсказывает очевидный ответ — они крепились ремнем или шнурком либо непосредственно к ней (на манер шишечки), либо к верхней части ножен (рис. 40). В прошлом историки скандинавской литературы, по-видимому, не имели ни малейшего представления о том, что такое «камни жизни», а археологи не уверены в назначении этих крупных бусин. Сложив два и два, мы в этом случае сможем вполне очевидно получить четыре, если только забыть о том, что эти предметы находили рядом с мечами гораздо более раннего периода, чем описано в сагах. Тем не менее мы знаем, что Скофнунг принадлежал Хрольфу Краки, который жил в начале VI в. Следовательно, он и был старше, а впоследствии, по-видимому, секрет изготовления «камней жизни» был утерян или в них отпала необходимость, но легенды сохранились. Конечно, это допущение невозможно проверить; и тем не менее если учитывать, что бусины должны были иметь какое-то значение, иначе бы их просто не стали делать, то прямо-таки напрашивается вывод, что это и есть хорошо известные нам по литературным источникам чудесные предметы, неизменные спутники древних клинков.

Однако теперь нужно вернуться к мечу из могилы великого конунга Хрольфа Краки, его новому хозяину Скегги и упрямому молодому человеку по имени Кормак, который одолжил Скофнунг, чтобы сразиться на поединке.

В то время в Исландии жил человек по имени Берси, который никогда не упускал случая начать хольмганг (то есть постоянно участвовал в поединках). И делал он это настолько часто, что его прозвали Хольмганг Берси, то есть, можно сказать, «Берси-киллер». Как-то раз Кормак, устав от хвастовства этого человека, вызвал его на поединок. У Берси был меч, названный Хвитингом, на котором был «камень жизни», и Кормак подумал, что ему нужен похожий, такой, который мог бы сравниться с ним. Мать посоветовала ему отправиться в Мидфьорд, найти Скегги и узнать, не согласится ли тот одолжить ему Скофнунг. Скегги не хотел делать этого и сказал: «Вы со Скофнунгом различного нрава: он медлителен, а ты слишком упрям и нетерпелив». Однако мать Кормака предложила ему попробовать еще раз, и Скегги сдался. Он сказал Кормаку: «Тебе будет трудно справиться с мечом. На нем чехол, который ты не должен трогать; он прикрывает рукоять, потому что солнечные лучи не должны коснуться навершия меча, и, кроме того, ты не должен вынимать Скофнунг из ножен, пока не будешь готов сражаться. Когда придешь на место поединка, отойди в сторону, туда, где ты будешь один, и тогда достань меч. Подними лезвие и подыши на него — из-под крестовины выползет маленькая змейка. Потом наклони меч и дай ей спокойно вернуться обратно».

Кормак был склонен посмеяться над словами, которых не понял; он сказал Скегги, что тот, должно быть, колдун; но Скегги ответил, что если Кормак сделает все как надо, то это поможет ему в бою. Когда юноша вернулся домой со Скофнунгом, то попробовал вынуть его и показать матери; но меч отказался покинуть ножны. Кормак рассердился, «он сорвал чехол с рукояти и поставил ногу на крестовину; тогда Скофнунг закричал, но все же не вышел из ножен».

Когда пришло время для начала поединка, Кормак и Берси поскакали к указанному месту, и с ними было пятнадцать человек. Кормак спешился первым и сказал своему другу Торгилсу, что хочет минутку побыть один. Он сел, отстегнул меч и снял чехол, но так неосторожно, что солнечный луч упал на его навершие; затем он попытался вынуть Скофнунг, но не смог этого сделать, пока не наступил ногой на крестовину. «Маленькая змейка появилась, но с мечом обращались не так, как нужно, и удача его пропала. С ревом он вышел из ножен».

Здесь мы находим много различных вещей: чары, удача, присущая мечу, его собственный отказ подчиняться Кормаку — и все это ясно говорит о том, что этот предмет, по представлениям современников, обладал чертами личности. Это вполне понятная ситуация для того времени, о котором мы сейчас говорим, и здесь никаких вопросов не возникает. Но что это за разговоры о маленькой змейке? Вы скажете, что упоминания о каком-то пресмыкающемся достаточно, чтобы и все остальное (и «камень жизни», и прочую ерунду) считать пустой болтовней. Что ж, на первый взгляд так оно и есть… однако это неверно. Змейка на мече — это предмет, который является историческим фактом, таким же реальным, как пирамиды. Нужно только знать, куда смотреть, и тогда даже самые неправдоподобные утверждения из саг окажутся на деле абсолютно правдивыми. В данном случае дело было вот в чем.

Большую часть мечей скандинавские кузнецы создавали сложным и восхитительным способом: их клинки составлялись из трех отдельных частей, причем отдельно выковывали две кромки, а центральная часть составлялась из множества узких железных полос. Именно такие мечи Тразамунд послал Теодориху. Железные полосы складывали вдвое, охлаждали различными способами, а затем проковывали; потом снова складывали вдвое и снова проковывали, соединяя с отдельными кромками. После этого всю конструкцию крайне осторожно шлифовали и полировали до тех пор, пока поверхность не становилась совершенно гладкой; в результате этой работы центральная часть меча приобретала сложный рисунок, составленный из повторяющихся через равные промежутки узоров, вделанных в металл. Большая часть этих узоров походила на рисунок на змеиной спине. В «Беовульфе» мы читаем о лезвии меча «пестром, как змеиная кожа», и эта тема возникает в подобных произведениях снова и снова. Тот факт, что клинки делались именно таким образом (восходящим еще к латенскому периоду), доказан учеными. Многие из таких лезвий наши современники разбирали на части, делали их фотографии под микроскопом и проводили исследования, а кроме того, существуют рентгеновские снимки внутренней структуры дюжин различных мечей.

Теперь вы видите — или могли бы увидеть, если бы в данный момент держали в руках хорошо сохранившийся меч, сделанный в технике «узорной сварки», то же, что должен был увидеть Кормак, если бы сделал то, что велел ему Скегги. Если вы подуете на холодную поверхность одного из таких клинков, то внезапно появится легкая тень гравированного узора, который начнет как бы извиваться благодаря тому, что влага от вашего теплого дыхания сконденсируется на поверхности. Через некоторое время он сам собой исчезнет. Именно эту змейку имел в виду Скегги, и именно на змею такой узор похож больше всего — аналогия напрашивается сама собой. То, что змея имела особое значение в мифологии многих народов, не только скандинавов, то, что этот ритуал перед боем нес на себе некоторый мистический оттенок, — все это верно, но тем не менее здесь имеется простой, легко доказуемый исторический факт, а вовсе не легенда и не выдумка.

Другой факт, который можно обнаружить в скандинавских сказаниях, — это упоминание о том, что мечи (а также большинство копий и некоторые боевые топоры) имели собственные имена. Несомненно, этот обычай уходит в глубокую древность, и, как минимум, в своих ранних формах имел близкое отношение к магии и к вере в то, что каждый предмет, а также каждый человек или другое живое существо обладал душой, над которой имя имело большую власть. Относительно людей это было настолько верно, что в некоторых культурах существовал обычай давать ребенку два имени, из которых одно предназначалось для повседневного использования, а другое знали только самые близкие люди. Считалось, что, узнав истинное имя, его можно использовать во вред человеку и даже погубить его. Это поверье, которого, как мы знаем, твердо придерживались жители северных земель до того, как к ним пришло христианство, объясняет живые свидетельства о мечах, обладавших чертами личности. Обычай давать мечам имена просуществовал в течение всего Средневековья, даже несмотря на то, что официальная христианская доктрина отрицала наличие души у кого-либо, кроме человека. Тем не менее люди всегда с неохотой отказывались от своих давних верований и, судя по всему, уверенность, что мечи обладают личностными качествами, никуда не исчезла, хотя об этом не слишком часто писали. Почему — вполне понятно. Во времена Средневековья грамоте обучали только в монастырях. Теоретически знатные юноши должны были 5?меть читать и писать, но практически вне стен учебного заведения им уже не требовалось применять свои способности, не говоря уже о том, чтобы писать книги или читать. Таким образом, вся известная история Средних веков фактически создана лицами духовного звания, а от них трудно ожидать снисходительного отношения к чисто языческим суевериям. В немногих светских романах того времени мы, безусловно, встречаем отголоски обычаев викингов и их веры в одушевленность вещей, в особенности оружия, но в хрониках об этом практически никогда не говорится.