Теоретические тексты. Философы, эстетики

Теоретические тексты. Философы, эстетики

Платон

Пир

В том, что эти двое, то есть Земля и Эрот, родились после Хаоса, с Гесиодом согласен и Акусилай. А Парменид говорит о рождающей силе, что первым из всех богов она сотворила Эрота. (…)

…покинуть строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного на произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, – да разве найдется на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его прирожденному храбрецу? И если Гомер говорит, что некоторым героям отвагу внушает бог, то любящим дает ее не кто иной, как Эрот. (…)

Ведь любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом. Вот почему, послав Ахилла на Острова блаженных, боги удостоили его большей чести, чем Алкестиду. Итак, я утверждаю, что Эрот – самый древний, самый почтенный и самый могущественный из богов, наиболее способный наделить людей доблестью и даровать им блаженство при жизни и после смерти. (…)

Что Эрот двойствен, это, по – моему, очень верное наблюдение. Но наше искусство – искусство врачевания – показывает мне, что живет он не только в человеческой душе и не только в ее стремлении к прекрасным людям, но и во многих других ее порывах, да и вообще во многом другом на свете – в телах любых животных, в растениях, во всем, можно сказать, сущем, ибо он бог великий, удивительный и всеобъемлющий, причастный ко всем делам людей и богов. И начну я с врачевания, чтобы нам, кстати, и почтить это искусство. (…) Двойственный этот Эрот заключен в самой природе тела. (…)

…музыкальное искусство есть знание любовных начал, касающихся строя и ритма. Впрочем, в самом строении гармонии и ритма нетрудно заметить любовное начало, и любовь здесь не двойственна. Но когда гармонию и ритм нужно передать людям, то есть либо сочинить музыку, что называется мелопеей, либо правильно воспроизвести уже сочиненные лады и размеры, что достигается выучкой, тогда эта задача трудна и требует большого искусника. (…)

…люди совершенно не сознают истинной мощи любви, ибо, если бы они сознавали ее, они бы воздвигали ей величайшие храмы и алтари и приносили величайшие жертвы, а меж тем ничего подобного не делается, хотя все это следует делать в первую очередь. Ведь Эрот – самый человеколюбивый бог, он помогает людям и врачует недуги, исцеление от которых было бы для рода человеческого величайшим счастьем. (…)

…любовью называется жажда целостности и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были чем то единым, а теперь, из – за нашей несправедливости, мы поселены богом порознь, как аркадцы лакедемонянами. Существует, значит, опасность, что, если мы не будем почтительны к богам, нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не то выпуклым надгробным изображениям, которые как бы распилены вдоль носа, не то значкам взаимного гостеприимства. Поэтому каждый должен учить каждого почтению к богам, чтобы нас не постигла эта беда и чтобы нашим уделом была целостность, к которой нас ведет и указывает нам дорогу Эрот. Не следует поступать наперекор Эроту: поступает наперекор ему лишь тот, кто враждебен богам. Наоборот, помирившись и подружившись с этим богом, мы встретим и найдем в тех, кого любим, свою половину, что теперь мало кому удается. (…)

Но любовь, – заключила она, – вовсе не есть стремление к прекрасному, как то тебе, Сократ, кажется.

– А что же она такое?

– Стремление родить и произвести на свет в прекрасном.

– Может быть, – сказал я.

– Несомненно, – сказала она. – А почему именно родить? да потому, что рождение – это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. Но если любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному обладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бессмертия. А значит, любовь – это стремление и к бессмертию. (…)

…если ты убедился, что любовь по природе своей – это стремление к тому, о чем мы не раз уже говорили, то и тут тебе нечему удивляться. Ведь у животных, так же как и у людей, смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем – порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого (…).

Л. Фейербах

Избранные философские произведения в 2 тт. М., 1955.

Таким образом, бытие есть тайна созерцания, ощущения, любви.

Только в ощущении, только в любви «это », то есть это лицо, эта вещь, иначе говоря, эта единичная сущность, обладает абсолютной ценностью, только в ощущении конечное оказывается бесконечным ; в нем, и только в нем, коренится безмерная глубина, божественность и истинность любви. Только в любви бог, для которого все волосы на голове сочтены, истинен и реален. Христианский бог сам есть лишь абстракция человеческой любви, только образ любви. Но именно потому, что «это » имеет абсолютную ценность лишь в любви, – только в ней, а не в абстрактном мышлении заключается тайна бытия. Любовь есть страсть, и только страсть есть признак бытия. Существует только то, что является объектом страсти , будь он действительный или возможный. Абстрактное мышление без ощущения и страсти разрушает отличие между бытием и небытием , а для любви это ускользающее от мысли отличие составляет реальность. Любить – значит не что иное, как убеждаться в этом отличии. Кто ничего не любит, тому все равно, существует ли что-нибудь или нет, – каков бы ни был предмет этой любви.

Поскольку же вообще отличие между бытием и небытием дано мне только в любви, в ощущении, постольку мне лишь и дается объект в отличие от меня самого. Боль есть громкий протест против отождествления субъективного и объективного. Страдание любви свидетельствует, что в действительности нет того, что есть в представлении. Здесь субъективное оказывается объективным, представление – объектом; но этого не должно быть . Это – противоречие, это – ложь, это – несчастье, – отсюда стремление к восстановлению истинного взаимоотношения, где субъективное и объективное не совпадают. Даже животная боль достаточно выразительно выявляет это различие. Страдание от голода заключается только в том, что в желудке не оказывается ничего предметного, желудок сам для себя является словно объектом, пустые стенки трутся друг о друга вместо того, чтобы перетирать другое вещество. Поэтому значение человеческих ощущений не эмпирическое, не антропологическое в смысле старой трансцендентной философии, – ощущения имеют онтологическое метафизическое значение: в ощущениях, даже повседневных, скрыты глубочайшие и величайшие истины. Таким образом, любовь есть подлинное онтологическое доказательство наличности предмета вне нашей головы; и нет другого доказательства бытия, кроме любви, ощущения вообще. Сущест вует только то, наличие чего доставляет тебе радость, отсутствие чего доставляет тебе скорбь . Различие между объектом и субъектом, между бытием и небытием, есть радостное и в то же время скорбное различие (1; 184–185).

Религия – это первая любовь, юношеская любовь, та любовь, которая думает, что она познанием роняет свой предмет. Наоборот, философия – супружеская любовь, любовь мужа, которая доставляет ему обладание и наслаждение своим предметом, но поэтому также разрушает всю прелесть и иллюзии, которые связаны с таинственностью первой любви (1; 248).

Только любовь разрешит тебе загадку бессмертия (1; 256).

…каждый желает и любит в предмете, в другом самого себя, ибо он любит другое лишь постольку, поскольку оно есть выражение собственной его сущности (…)

Но истинное, заложенное в сущности человека себялюбие, опровергнуть которое невозможно, и есть то себялюбие, которое находит удовлетворение в любви к людям, есть необходимое, непроизвольное, косвенное мое себялюбие, ибо любить какой – либо предмет я не могу без того, чтобы не чувствовать по поводу него радость и удовольствие. Любовь к предмету без эгоизма, без себялюбия есть только супранатуралистическая химера, есть любовь без любви (1; 429)

«Новая любовь – новая жизнь». Но нет новой любви, пока не прошла старая, пока молот времени не разбил цепи, приковывающие тебя к старой любви и к прошлому (1; 455).

Действительная, плодотворная любовь, рождающая и воспитывающая людей, а не монахов и попов, ничего не знает о разладе между душой и телом, ничего не знает о психологии, отделенной, или даже независимой, от анатомии и физиологии. И эта любовь, этот бог, который заботится не только о нашем душевном спасении, но также и о нашем телесном благополучии и о нашей жизни (1; 509).

…все совершаемое из любви совершается с охотой, что жертва во имя любви не есть жертва (1; 598).

Кто сильнее: любовь или индивидуальный человек? Человек ли владеет любовью или, напротив, любовь человеком? Когда любовь побуж дает человека даже с радостью идти на смерть ради любимого существа, то что это – его собственная индивидуальность или скорее сила любви? (2; 32).

Ты приписываешь богу любовь, потому что любишь сам (2; 47).

К. Кодуэлл

Современная книга по эстетике. Антология. М., 1957

Поэзия – это связь запоминаемых образов, опосредованная только двумя словами «я» и «люблю». (220).

Н. А. Бердяев

Философия творчества, культуры и искусства. Том 2. М., 1994.

Он ведь производил эксперименты над человеческой природой и хотел исследовать глубину ее, поставив человека в исключительные условия (…) Любовь у Достоевского почти всегда демонична, она порож дает беснование, накаляет окружающую атмосферу до белого каления. Не только любящие начинают сходить с ума, но начинают сходить с ума и все окружающие (77).

М. М. Бахтин

Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Мы имеем в виду идею вчувствования (Einfühlung) как формально – содержательный принцип эстетического отношения автора – созерцателя к предмету вообще и к герою (наиболее глубокое обоснование дал Липпс) и идею эстетической любви (социальной симпатии Гюйо и – в совершенно иной плоскости – эстетической любви у Когена). …Но и в общеэстетической плоскости мы не можем вполне принять ни тот ни другой принцип, хотя и тому и другому присуща значительная доля истины. И с тою и с другой точкой зрения нам придется считаться в дальнейшем, здесь же мы не можем их подвергать общему рассмотрению и оценке (13).

К. С. Льюис

Любовь // Вопросы философии. 1989. № 8.

Удовольствие – нужда похоже на любовь – нужду. Это понять нетрудно. Любовь – нужда длится не дольше самой нужды. К счастью, это не значит, что человек становится нам безразличен. Во – первых, нужда может повторяться, а во – вторых – и это важнее – может возникнуть другой род любви, оценочный. Охраняют любовь и нравственные начала – верность, признательность, почтение. Однако если любовь – нужда осталась без поддержки и без изменений, она исчезает по минованию надобности (111).

Любовь – нужда взывает из глубин нашей немощи, любовь – дар дает от полноты (112).

Итак, я буду говорить о самой простой любви. Греки называли ее «στοργή »; я назову привязанностью (116).

Привязанность – самый инстинктивный, самый животный вид любви (120).

…и дружба – любовь. (…)

…она из всех видов любви наименее ответственная, в ней участвует инстинкт, в ней очень мало или просто нет биологической необходимости. Она почт не связана с нервами… (…)

Привязанность и влюбленность слишком явно уподобляют нас животным (123).

Для начала коснемся весьма непростой темы. В наше время нельзя обойти вниманием теорию, считающую, что всякая дружба на самом деле – однополая влюбленность. (…)

Те, кто видит в дружбе лишь скрытую влюбленность, доказывают, что у них никогда не было друзей. Кроме них, все знают по опыту, что дружба и влюбленность на удивление непохожи, хотя их можно испытывать к одному и тому же человеку. Влюбленные все время говорят о своей любви; друзья почти никогда не говорят о дружбе. Влюбленные смотрят друг на друга; друзья – на что – то третье, чем оба заняты. Наконец, влюбленность, пока она жива, связывает только двоих. Дружба двумя не ограничена, втроем дружить даже лучше… (124).

Влюбленность обнажает тело, дружба – самую личность (127).

…дружба рождается, когда один человек сказал другому: «И ты тоже? А я думал, я один…». (…) …все мы знаем, как приятно разделить с кем-нибудь ненависть или злобу (129).

Тем, кто скучен друг другу, незачем часто видеться; тем, кто друг другу интересен, видеться надо часто (129).

…влюбленность чудотворно преображает удовольствие – нужду в высшее из всех удовольствий – оценок. Нужда направлена на всего человека, и ценность его выходит далеко за пределы нужды (133).

Нужда сродни корысти… (143).

Мастера изобразительного искусства

Мастера искусств об искусстве. T.1 – Т.7. М., 1965–1970.

Антуан Куапель

Нужно согласиться с тем, что живопись одновременно так приятно занимает глаза, ум и воображение, что часто как будто каким – то колдовством смягчает и воспоминание о прошедших горестях и боль настоящих. Это изящное искусство не только создает бесконечные радости тем, кто его знает и понимает, но и тем, кто предается ему с любовью и находит в своих занятиях прелести, трудно выразимые словами (3, 317).

Жан Антуан Гудон

Всегда увлеченный любовью к своему искусству, я желал оставить потомству вечный памятник и предмет для изучения молодым художникам (3, 375).

Джошуа Рейнольдс

Наша любовь и привязанность к простоте в значительной мере проистекает от нашего отвращения ко всякого рода искусственности (3, 420).

Страстная любовь к искусству и настойчивое желание преуспеть вполне заменят школьную методу (3, 423).

Основной причиной достижения совершенства была любовь Гейнсборо к искусству, которому он посвятил всю свою душу и с которым он связывал все остальное… (3, 434).

Жак Луи Давид

Своими произведениями я стремился внушать любовь к добродетели… (4, 38).

Жан Огюст Доминик Энгр

Не надо думать, что моя исключительная любовь к этому мастеру (Рафаэлю) превращает меня в обезьяну; тем более, что это трудно и даже невозможно. Я думаю, что, подражая ему, я сумею остаться оригинальным (4, 63).

Пьер Жан Давид д'АНЖЕР

Я наделен страстной любовью к красоте форм (4, 107).

Камиль Коро

Человек имеет право избрать профессию художника, только если он чувствует в себе страстную любовь к природе и стремление следовать ей с постоянством, которое ничто не может сломить (4, 182).

Уильям Хольман Хант

Наши устремления не ограничивались новаторством в области одной только внешней формы, мы, кроме того, утверждали и более широкий принцип, провозглашающий, что «Искусство есть Любовь (4, 355–356).

Иоганн Готфрид Шадов

Ни пламенный темперамент, который живет в тайниках твоего сердца, ни окружающие тебя произведения искусства ничего тебе не дадут и ничем тебе не помогут, если пуста душа твоя и ее не переполняет та неудержимая любовь к творчеству , которая вливает живительную струю созидания в кончики твоих пальцев, делая их еще более искусными (4, 379).

Филипп Отто Рунге

Письма

Даниэлю. Февраль 1802 г.

Вульгарные мысли не должны нас одолевать. Тот, кто сумеет сохранить искреннюю любовь к прекрасному и хорошему , тот всегда добьется чего – то значительного. Если мы хотим достигнуть чего – то высшего – нам необходимо стать детьми (4, 393).

Неизвестному (1807 или 1808 г.)

Когда я впервые увидел в Дрездене знаменитую картину Рафаэля (Сикстинскую мадонну), у меня было такое чувство, будто я снова встретил своего самого любимого друга (4, 399).

Телемако Синьорини

У Липпи, у Беноццо, у Карпаччо и у тысячи других современное искусство находит именно то, к чему оно сейчас стремится: искренность чувства, любовь к натуре, детскую непосредственность , с которым и художники XV века лелеяли каждую форму и вместе с тем выражали присущую их времени строгую мораль. В искусстве аморальна только ложь (4, 511).

Михай Мункачи

Письма

Дирекции венгерского Общества изобразительных искусств. Кольпах, б июля 1884 г.

Вы можете быть уверены, что отныне, как и до сих пор, наряду со специально художественными устремлениями, мною будет руководить любовь к своей родине и идеи, вдохновляющие меня быть, хотя и за границей, как можно более достойным и ревностным поборником нашего национального искусства (4, 551).

Винсент Ван Гог

Письма

…открытие совершается не иначе, как в материи данного искусства, которая поэтому требует от художника всей полноты любви (157).

Тем же, чем для зерна является стремление вызреть, для нас является любовь (330).

Я нахожу, что ничто не дает нам такого ощущения реальности, как подлинная любовь. А разве тот, кто полностью сознает реальность жизни, стоит на дурном пути? Думаю, что нет. Но с чем могу я сравнить это удивительное чувство, это удивительное открытие – «любовь»? Ведь полюбить всерьез – это все равно что открыть новую часть света» (68).

Человеку нужно лишь неизменно любить то, что достойно любви, а не расточать свое чувство на предметы незначительные, недостойные и ничтожные, и он будет становиться все сильнее и проницательнее (44).

…в любви, как и во всей природе, бывают периоды увядания и расцвета, но ничто не умирает совсем. Существуют ведь приливы и отливы, но море всегда остается морем. И в любви – то ли к женщине, то ли к искусству – случаются минуты истощения и бессилия, но постоянного разочарования не может быть. Я считаю любовь, равно как и дружбу, не только чувством, но, прежде всего, действием; именно потому что она, как всякое действие, требует напряжения, в ней и бывают моменты истощения и бессилия.

Искреннюю и верную любовь я считаю великим благом, хотя это не исключает того, что и в любви приходится порой переживать трудные минуты… (168).

Поль Синьяк

Из книги «Йонкинд». Париж, 1927.

В самом беглом наброске чувствующего и искреннего художника не должно быть двух похожих черт, двух одинаковых цветов. Повторение есть или слабость, или нечестность . Йонкинд никогда не повторяется (5/1, 220).

Еще нет знаков, есть кропотливая и ритмизированная точность, но без мелочности. Каждая деталь изучена глазом живописца, с любовью , как в рисунках примитивов, без единого кривляющегося штриха, без ненужных прикрас (5/1, 221).

Андре Дюнуайе де Сегонзак

Огюст Роден

Уважая традицию, умейте различать то, что она заключает в себе вечно плодотворного: любовь к природе и искренность. Это – две сильные страсти гениальных мастеров (5/1,329).

Эмиль Антуан Бурдель

Высказывания, записанные Г. Варенном

Самый могущественный поэт – это реальность каждого дня, самая высокая религия – это стремление к правде. Величайшим художником был бы тот, кто смог бы вместить в себя все сердце человечества, он смог бы изваять его судьбу (5/1, 359–360).

В искусстве, как и во всем другом, остается то, что человечно, озаряет то, в чем глубина истины, и разрушается то, что создано без пыла и любви. (…)

Секрет искусства – это любовь. Тот, кто не отдает свою жизнь своему произведению, не сможет оживить мрамор (5/1, 360).

Василий Кандинский⁶

Элементами, образующими духовную атмосферу, являются не только поступки, которые каждый может наблюдать, и мысли и чувства, могущие иметь внешнее выражение, но и также совершенно скрытые действия, о которых «никто ничего не знает», невысказанные мысли, не получившие внешнего выражения чувства (т. е. происходящие внутри человека). Самоубийства, убийства, насилия, недостойные низкие мысли, ненависть, враждебность, эгоизм , зависть, «патриотизм», пристрастность – все это духовные образы, создающие атмосферу духовные сущности. И наоборот, самопожертвование , помощь, высокие чистые мысли, любовь , альтруизм , радование счастью другого, гуманность , справедливость – такие же сущности, убивающие, как солнце убивает микробы, прежде упомянутые сущности и восстанавливающие чистоту атмосферы (81).

Иван Николаевич Крамской

Письма

В. В. Стасову

И, что всего удивительнее, никто как будто и не смотрит на Матейко… (…) Но, между тем, на сколько же голов он выше всех на выставке – страх! Вот что делают настоящая вера и любовь к своему делу» (6, 440).

А. С. Суворину

Художественное произведение, возникая в душе художника органически, возбуждает (и должно возбуждать) к себе такую любовь художника, что он не может оторваться от картины до тех пор, пока не употребит своих сил для ее исполнения… (6, 450–451).

Марк Матвеевич Антокольский

Главное для меня, как в искусстве, так и в жизни, это – душа, искренность.

Художник только тот, кто столько же страстно любит человека, как и свое искусство; кто верит, глубоко убежден в правоте своего творчества; кто отдает всю свою жизнь искусству для человечества. Только у таких горит искра божия, горит ярко, непотушимо. Это и есть главное в искусстве. Там, где кончается душа, – начинается смерть. Вот мое мерило в искусстве, все равно, к какому времени и народу оно бы ни принадлежало (6, 471–472).

Илья Ефимович Репин

Письма об искусстве

Да, картины Матейки надо изучать…

…с какой любовью, с какой энергией нарисованы все лица, руки, ноги; да и все, все. Как это все везде crescendo, crescendo, от которого кружится голова! Нельзя не удивляться этой гигантской выдержке, этому беспримерному терпению. Такое отношение возможно только при горячей, страстной любви к искусству (7, 55–56).

Аполлинарий Михайлович Васнецов

Но что дает право, патент, так сказать, на произведения «художественного образа», то это несомненно: искренность, прямое детище любви. Как много мы знаем произведений, очень замысловатых, вроде внутренности комнат, писанных какими – то мало известными художниками, но, тем не менее, ставших настоящими художественными произведениями. Наконец, те безызвестные провинциалы, которые сотнями писали в былое время портреты масляными красками или миниатюры, в которых столько жизни и характера. Наш Венецианов, Брейгель, старые фламандцы и голландцы, прерафаэлиты, благодаря своей любви к объекту и вследствие этого проникновенности в него, стали разительными примерами того, как со скромными средствами, но с любовью к правде они сделались истинными художниками (7. 128).

Николай Алексеевич Касаткин

Вехи. (Обращение к учащимся 5 сентября 1894 г.)

Работающий в мастерской Н. А. Касаткина

1. Должен стремиться всемерно воспитывать в себе любовь к искусству, связывая это с дружелюбием и уважением к своим братьям и сестрам по мастерской, крепко имея в виду, что все они решают общую тяжелую и трудную задачу служения искусству (7, 145).

Исаак Ильич Левитан

Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором – пускай! (7, 197).

Константин Алексеевич Коровин

Все мои преподаватели были Перов, Прянишников, Сорокин, Поленов, Маковский – чудные люди, и все они умерли. И я вспоминаю этих славных людей, полных, как дети, чистоты и радости в том, когда они видели, как мы работали. Они были художники… и думали, что и мы будем точно такими же, их подражателями – и продолжим все то, что делали они. Они радовались и восхищались от всего своего чистого сердца, что мы вот написали похоже на них… Но они не думали, не знали, не поняли, что у нас – то своя любовь, свой глаз – и сердце искало правды в самом себе — своей красоты, своей радости (7, 243).

Нужно не только скопировать натуру. Нужно ее передать ловко, любя – не долго тратя время, сразу – просто рассказать (7, 245).

Все мечты творчества, вся сила и вся пылкость натуры, вся возвышенность смелой и нежной души Врубеля, вся влюбленная мистика этого замечательного человека была окружена какой – то кислой (болотиной) мелкого и пошлого смешка. Это даже была не подлая страсть зависти. Нет – это была дешевая обывательская положительность (7, 247).

Муза живописи скучает и изменяет художнику тотчас же, если он будет работать так себе, не в полном увлечении и радости, с ленивой (прохладцей) будто бы серьезностью, а, главное, без любви к своему делу. В начале всего же есть прежде всего любовь, призванье, вера в дело, необходимое безысходное влечение, жить нельзя, чтоб не сделать – достижение – (но) надо знать, что никогда не достигнешь всего, что хочешь (7, 248).

Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов

Письма Е. В. Александровой

Что мир искусства для нас всех есть самая заветная мечта, наш самый высокий идеал и что принципы искусства есть для нас самые дорогие принципы, которым мы и должны следовать… Я немножко фанатик, как и всякий артист. Артист же есть человек, ибо всякий артист что-нибудь любит. Кто же ничто не любит, а только себя, тот и есть тунеядец. Суллер говорил мне один свой принцип: «Я потому не принимаюсь за живопись, что больше всего люблю это искусство. И чтобы иметь право считать себя художником, надо что-нибудь сделать, а я ничего сделать не в силах»… Но ведь, право же, это принцип какой – то платонической любви к искусству. Ведь эта любовь только одна фантазия. Ведь нельзя же сказать, что я это люблю потому, что это выше моего понимания… Любить можно только то, что знаешь. Чтобы иметь право сказать, что я верю в то – то, нужно это доказать делом, а не пустословием. Вера без дел мертва есть. Ну скажите, ради бога, что все эти ваши слова о своей любви к искусству разве не есть пустословие? (7. 306).

Анна Петровна Остроумова-Лебедева

Письма к К. П. Труневой

есть и другие люди с врожденной страстной любовью к искусству, но без способностей. Это – фанатики. В их судьбе много трагизма (7, 380).

В. А. Фаворский

Литературно – теоретическое наследие. М., 1988.

О художественной правде

Художник должен заинтересоваться чем-нибудь, каким-нибудь явлением или предметом, в конце концов, можно сказать – влюбиться в него. (…)

…правда художественная глубже, чем просто правда. И интерес к вещи, к какому-нибудь явлению должен превратиться в трепетную любовь. (…)

…метод искусства дает художнику и углубление в вещь, и любовь к ней… (232–233).

То, что нужно сказать в телевизоре об искусстве для ребят

Любовь к природе. Любовь к нашему родному городу. Любовь к людям – вот откуда происходит искусство. (…)

…если мы кого – либо любим, то открывается внутренняя жизнь этого человека, и мы видим его красоту. (…)

Любовь к окружающему порождает не только искусство, но и науку.

Искусство рождается тогда, когда человек любит делать вещи и в этих вещах передавать свою любовь к родной природе и людям. (…)

…художники… Им должна быть свойственна любовь к природе и к людям, но, кроме того, им свойственна любовь к материалу. Материал у искусства очень разнообразный: бумаги, карандаши, краска разная, дерево, мрамор, гранит медь (…)

И у нас много художников, и они пользуются разным материалом и изображают разное – то, что особенно любят (490–491).

Актеры, режиссеры

К. С. Станиславский

Станиславский К. С. Собр. Соч. в 8 т., М., 1954–1961.

Из своего опыта я вывел следующее. В моем и в Вашем положении стоит идти на сцену, когда убедишься в непоборимой любви, к ней, доходящей до страсти. В этом положении не рассуждаешь: есть талант или нет, а исполняешь свою природную потребность(VII, 250).

«О различных направлениях в театральном искусстве» (1909–1922)

Любовь всегда передается певучей речью… (VI, 46)

Работа актера над собой.

Учитесь и привыкайте на подмостках не наигрывать результаты, а подлинно, продуктивно, целесообразно выполнять задачи действием, все время, пока вы находитесь на сцене. Надо любить свои задачи и уметь находить для них активные действия (II, 157).

Они более доступны нам.

Конечно, неожиданное, подсознательное «наитие» заманчиво! Оно является нашей мечтой и излюбленным видом творчества. Но из этого не следует, что нужно умалять значение сознательных, повторных воспоминаний эмоциональной памяти. Напротив, вы должны их любить, так как только через них можно до некоторой степени воздействовать на вдохновение. (II, 226)

Повторные воспоминания надо любить еще и потому, что артист отдает роли не первые попавшиеся, а непременно избранные, наиболее дорогие, близкие и увлекательные воспоминания живых, им самим пережитых чувствований (II, 227).

Работа актера над собой. Часть II.

Напрасно вы так сильно прислушиваетесь к нашим голосам. «Самослушание» родственно самолюбованию, самопоказыванию. Дело в том, как вы сами говорите, а в том, как другие вас слушают и воспринимают (III, 115).

Письма Л. М. Леонидову. 24 февраля 1930.

…как вести сцену приема после нежной встречи с Дездемоной. Эта встреча требует такого интима, после которого нужно итти домой и ложиться. Если же я увижу, что актер после этого охладится и вступил в исполнение генерал – губернаторских обязанностей, то это будет плохо для любви. Я, зритель, перестану мечтать о том, что после сцены, во время антракта, эта любовь разгорается (8, 226).

К. Я. Бутниковой. 18 июля 1931.

С каждым годом Вашей прекрасной работы я люблю, и верю, и полагаюсь на Вас все больше и больше, потому что время больше всего утверждает веру и любовь (290).

Л. Я. Гуревич. 2 ноября 1936.

Ваши оценки были нежны и любовны, бывали и суровы, но эту суровость согревала любовь и вечные искания прекрасного (427).

Р. К. Таманцовой

…Ваша любовь к искусству МХТ поистине трогательна. Мы вместе любим одного и того же бога. Эта общая любовь связывает людей общими духовными дружескими узами, наиболее прочными в жизни (469).

Работа актера над ролью

Нередко влюбленный доходит и до цинизма в обращении с любимой, и до величия при успехе и уверенности в себе, и до прострации при отчаянии и потере надежды на успех, и проч., и проч. (4, 140).

Корнем, от которого начинается любовь, является простое, а впоследствии и обостренное внимание к той, которая постепенно или сразу возбуждает любовное чувство. Внимание вызывает сосредоточенность, сосредоточенность обостряет наблюдательность и любопытство (4, 144).

Работа актера над собой. Т.2., 1954.

Нельзя выжимать из себя чувства, нельзя ревновать, любить, страдать ради самой ревности, любви, страдания. Нельзя насиловать чувства, так как это кончается самым отвратительным актерским наигрыванием (2, 51).

Сыграйте мне любовь, ревность, ненависть «вообще»!

Что это значит? Сыграть окрошку из этих страстей и их составных элементов? Вот ее – то, эту окрошку страстей, чувств, мыслей, логики действий, образа и подают нам на сцене актеры – «вообще» (2, 65).

Статьи, речи, заметки, дневники, воспоминания.

М. А. Чехов

Об искусстве актера. Т.2. М., 1968.

Итак, то, о чем я собираюсь говорить с вами, мы могли бы назвать любовью. Огромная путаница царит в наших умах в связи с этим особым сокровищем, и я думаю, что будет вполне естественно, если мы прежде всего попытаемся определить, что, собственно, подразумевается под той любовью, которую можно практически использовать в нашей профессии.

Давайте сначала бросим взгляд на то, что определенно не является любовью. Это нечто вялое, сентиментальное, принимаемой за любовь только по ошибке. Сплошь и рядом приходится наблюдать, как – даже во время наших сценических этюдов – два человека стараются «сыграть» любовь. Некоторое время они пристально смотрят друг другу в глаза, потом устают и начинают усиленно моргать. Почувствовав себя еще более скованно, они испытывают необходимость хоть что – то сделать, чтобы оправдать свое замешательство. Они, например, неловко касаются руки партнера и принимаются хихикать, как бы ища спасение в этом хихиканье, а в заключение изображают на своих лицах чуть ли, извините меня, не идиотскую улыбку. На этом все и заканчивается.

Конечно же, это не любовь, даже не сентиментальное подобие любви. Это фантом, призрак, который только по ошибке можно принять за любовь, но который, я уверен, весьма способствует тому, что мы испытываем страх и стыд, когда слышим или произносим слово «любовь». Стыд возникает у нас из – за того, что это не любовь, а нечто весьма – весьма постыдное (365–366).

Каждый по личному опыту знает, что внутри нас действует два течения. Два потока сил. Один – добрый, положительный, творческий, помогающий нам, другой – отрицательный, мешающий, разрушающий. Так вот, если мы ничего не знаем о позитивных, творческих силах, не обращаем на них внимания, они постепенно начинают в нас ослабевать. Их влияние на нас становится почти незаметным, а может и вовсе исчезнуть. Напротив, если мы ничего не будем знать о пагубных, дурных, тормозящих силах, подспудно работающих внутри нас, они станут расти и развиваться. Их влияние на наше творчество будет усиливаться. Если же мы будем знать о позитивных силах внутри нас, они начнут расти и станут все больше и больше помогать нам в творческой работе. Когда же мы отдадим себе отчет в негативных, пагубных силах внутри нас, они пойдут на убыль и мало – помалу отомрут. В один прекрасный день они даже могут полностью исчезнуть – но это уже в идеале. Дело в том, что само осознание добрых и злых сил, которые действуют в нас одновременно, является громадным шагом в развитии нашей духовной жизни. Тогда как неведение тянет нас вниз, ибо укрепляет и питает только наши негативные силы. Это весьма любопытная, интереснейшая и практически самая важная вещь, которую следует использовать для совершенствования наших способностей (369–370).

Какова самая характерная черта такой любви? Это постоянный процесс расширения, распространения. Любовь – не статичное душевное состояние, она постоянно в движении, в развитии, а вместе с ней – в движении и развитии наше сокровенное внутреннее «я», то, что лежит в самой сердцевине нашего артистического существа. Что это означает? Не что иное, как то, что наш талант растет, сбрасывает оковы, становится сильней, могущественней, свободней и выразительней. «Вырас ти» – значит развить себя как артиста. Сколько всяческих сил внутри нас только и делают, что совершают над нами насилие, стараются подчинить нас, искалечить и тем самым предотвращают наше развитие, убивают наш талант. Почему же из любви не извлечь прак тическую пользу? Для этого надо осознать ее, развивать ее и вместе с нею развивать себя. Это убьет одну за другой все те силы, которые заставляют нас сжиматься, ослабляют нашу творческую личность, сделает нас более артистичными, более свободными творчески, более счастливыми. Такова практическая сторона всего, что я пытаюсь внушить вам (371–372).

С. М. Михоэлс

Статьи, беседы, речи. М., 1964.

Актерское призвание

Меня лично больше всего волнует тема: человек, поставленный лицом к лицу с миром, поведение этого человека, движимого страстью познания. Человек вглядывается в мир в страстном стремлении познать и объяснить его. Страсть познания самая сильная; ибо даже любовь есть, собственно говоря, разновидность этой страсти познания. И когда ты видишь вопиющее нарушение элементарной справедливости, видишь страшные преступления, совершающиеся в мире, ты должен объяснить, познать, занять позицию в отношении всего этого. Вот почему трагический образ человека, вечно ищущего, мятежного, ошибающегося и приходящего в конце концов к тому, чтобы заплатить жизнью за кроху истины, – тема, которая больше всего меня волнует (234).

Этика советского артиста

Но что же такое актерский труд? Очень часто наши актеры находят и любят в своем труде одни удовольствия. Для них актерский труд – это успех, это слава, это хорошая рецензия и признание. Считать, что только это – содержание нашего труда, конечно, нельзя (349).

С. И. Юткевич

Контрапункт режиссера. М., 1960.

…любовь тогда становится благотворной и счастливой, когда она, как в творческом акте, мобилизует все интеллектуальные и душевные силы человека, обнаруживая при этом самые сильные и добрые его качества! (22).

Писатели, поэты

Г. Э. Лессинг

Лаокоон, или О границах живописи и поэзии

Справедливо или нет предание о том, что любовь побудила к первому опыту в области изобразительных искусств, но несомненно, что она не уставала направлять руку великих древних мастеров (2, 506).

И. В. Гете

Максимы и размышления

V. Что изобретают, то делают с любовью; чему научились – с уверенностью (3,344).

X. Научиться можно только тому, что любишь, и чем глубже и полнее должно быть знание, тем сильнее, могучее и живее должна быть любовь, более того – страсть (3, 367).

Первое и последнее, что требуется от гения, это любовь к правде (3, 368).

В. Гюго

Предисловие к «Кромвелю»

Возмущение и нежное сострадание – это одно и то же чувство, вызванное двумя сторонами тяжелого человеческого рабства, и те, кто способен на гнев, способны также на любовь (3, 538).

У. Вордсворт

Предисловие к «Лирическим балладам»

Однако пусть обязанность доставлять удовольствие не будет сочтена для поэта унизительной. Она отнюдь не такова. Удовольствие, к которому поэт приобщает читателя, есть признание красоты Вселенной, признание тем более искреннее, что оно высказывается не прямо, а через посредство поэтических образов; и долг этот не обременителен для того, чей взгляд на мир преисполнен любви: напротив, он превращается в добровольную дань поэта человеческому достоинству в его первозданной наготе, тому великому, исконному началу наслаждения, которое движет человеком, дает ему знание, чувство и жизнь.

Поэт, как утес, стоит на страже человечности; он неусыпный защитник и хранитель, он повсюду несет с собой единение и любовь (771).

П. Шелли

В защиту поэзии

Что значили бы добродетель, любовь, патриотизм и Дружба; что значили бы картины прекрасной вселенной, в которой мы живем; наконец, что значили бы наши утехи в этом бренном мире и упования на загробную жизнь, – если бы поэзия не устремлялась в поисках огня и света в заоблачные края вечности, куда не дерзают вторгаться совиные крылья себялюбивой расчетливости? (787).

У. Теккерей

Милосердие и юмор

…юмор – это остроумие плюс любовь; во всяком случае, я не сомневаюсь, что лучший юмор – это тот, который наиболее гуманен, который насквозь пропитан нежностью и добротой…. (…) Такова, по – моему, манера каждого гениального писателя (848).

Стендаль

О любви ⁷

…добросовестное и точное описание последовательных стадий болезни, именуемой любовью.(…)

…вместо того, чтобы различать четыре рода любви, вполне возможно допустить восемь или десять разновидностей ее У людей, пожалуй, столько же способов чувствовать, сколько точек зрения, но различия в номенклатуре ничего не меняют в дальнейших рассуждениях. Всякая любовь, которую случается наблюдать на земле, рождается, живет и умирает или возвышается до бессмертия, следуя одним и тем же законам. (…)

Нам доставляет удовольствие украшать тысячью совершенств женщину, в любви которой мы уверены; мы с бесконечной радостью перебираем подробности нашего блаженства. Это сводится к тому, что мы преувеличиваем великолепное достояние, которое упало нам с неба, которого мы еще не знаем и в обладании которым мы уверены.

Дайте поработать уму влюбленного в течение двадцати четырех часов, и вот что вы увидите.

В соляных копях Зальцбурга в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя ее извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать.

То, что я называю кристаллизацией, есть особая деятельность ума, который из всего, с чем он сталкивается, извлекает открытие, что любимый предмет обладает новыми совершенствами. (…)

Это явление, которое я позволяю себе назвать кристаллизацией, исходит от природы, повелевающей нам наслаждаться и заставляющей кровь приливать к мозгу от чувства, что наслаждения усиливаются вместе с увеличением достоинств предмета нашей любви, о котором мы думаем: «Она моя».

То, что романы XVII века называли внезапной вспышкой, решающей судьбу героя и его возлюбленной, есть движение души, затасканное бесконечным числом бумагомарателей, но от этого не менее существующее в природе; оно происходит от невозможности долго вести оборону. Любящая женщина слишком счастлива чувством, которое она испытывает, чтобы быть в состоянии искусно притвориться; благоразумие ей надоедает, она пренебрегает всякой осторожностью и слепо отдается счастью любви. Недоверие делает внезапную вспышку не возможной. (…)

Любовь подобна лихорадке, она родится и гаснет без малейшего участия воли. Это одно из главных различий между любовью – влечением и любовью – страстью; можно радоваться качествам любимого существа только как счастливой случайности. (…)

Кристаллизация в любви почти никогда не прекращается. Вот ее история. Пока еще не наступила близость с любимым существом, налицо кристаллизация воображаемого разрешения: только воображением вы уверены, что данное достоинство существует в женщине, которую вы любите. После наступления близости непрерывно возрождающиеся опасения удается разрешить более действенным образом. Таким образом, счастье бывает однообразно только в своем источнике. У каждого дня свой особый цветок. (…)

Вид всего чрезвычайно прекрасного в природе или в искусстве с быстротою молнии вызывает воспоминание о той, кого любишь. Ибо, подобно тому, что происходит с веткой дерева, украсившейся алмазами в копях Зальцбурга, все прекрасное и высокое в мире привходит в красоту любимого существа, и этот внезапный вид счастья сразу наполняет глаза слезами. Таким образом, влечение к прекрасному и любовь дают жизнь друг другу. (…)

Я почувствовал сегодня вечером, что музыка, когда она совершенна, приводит сердце в точно такое же состояние, какое испытываешь, наслаждаясь присутствием любимого существа, то есть, что она дает, несомненно, самое яркое счастье, какое только возможно на земле.

Если бы это для всех людей было так, ничто в мире не располагало бы сильнее к любви.(…)

…удивление, заставляющее долго думать о чем-нибудь необыкновенном, составляет уже половину мозгового процесса, необходимого для кристаллизации.

О. Бальзак

Собрание сочинений в 24 тт. М., 1960.

Если создание произведения дает радостное наслаждение или без всякого напряжения, то – не вершина искусства, то – удача искусства (а ля удачные дети)», «существует весна гения, как существует весна любви», «плод вдохновенной силы молодого таланта (13; 89).

Бальзак об искусстве. М. – Л., 1941.

Папаша Горио был прекрасен. Евгению еще не доводилось видеть его озаренным этой отцовской страстью. Замечательно, какой силой наития обладают чувства. Как бы ни был груб человек, но если он проявляет подлинную и сильную любовь, от него исходит особый ток, который преображает его лицо, оживляет жесты, окрашивает голос… и как будто движется в лучезарной сфере. В эту минуту в голосе, в движениях старика была та заражающая сила, что отличает великих актеров (167–168).

Н. А. Добролюбов

Большая часть наших читателей, конечно, знает содержание «Униженных и оскорбленных» (43).

Возьмите, например, хоть самый прием автора: историю любви и страданий Наташи с Алешей рассказывает нам человек, сам страстно в нее влюбленный и решившийся пожертвовать собою для ее счастья (…) Они или вовсе не любили или любили головою только, и выдумать их в литературе могли только творцы, более знакомые с головною, нежели с сердечною любовью (45).

Но мало ли бывает аномалий, а г. Достоевский имеет, так сказать, привилегию на их изображение. От г. Голядкина до Фомы Фомича в «Селе Степанчикове» он изобразил на своем веку много болезненных, ненормальных явлений. Мог взяться и за изображение исключительной, ненатуральной любви Наташи к дряннейшему фату, который, по всем ожиданиям здравого смысла, не мог не казаться ей противным. Положим даже, что самая ненормальность – то, странность подобных отношений и поразила художника и заставила его заняться их воспроизведением. Но ведь мы знаем, что художник – не пластинка для фотографии, отражающая только настоящий момент: тогда бы в художественных произведениях и жизни не было, и смысла не было (48–49).

Так пусть бы в романе г. Достоевского отразилась в своей полноте хоть этакая маленькая, миниатюрная задача жизни⁸: как может смрадная козявка, подобная Алеше, внушить к себе любовь порядочной девушке. Разъясни нам автор хоть это, – мы бы готовы были проследить его рассказ шаг за шагом, и вступить с ним в какие угодно художественные и психологические рассуждения. Но ведь и этого нет… (…) Сердце героини от нас скрыто, и автор, по – видимому, смыслит в его тайнах не больше нашего. Мы с доверием обращаемся к нему и спрашиваем: как же это могло случиться? А он отвечает: вот подите же – случилось, да и только. – Да, пожалуй, прибавит к этому: чрезвычайно странный случай… а впрочем, это бывает. – Не угодно ли искать художественного смысла в подобном произведении?

А потом, когда Наташа уже совершила свой странный шаг, нелепость которого она понимала еще раньше, потом – как она жила с Алешей? Какой процесс совершился в душе ее с первых дней этой новой жизни до того дня, когда мы в первый раз опять видим ее в разговоре с Иваном Петровичем и когда она высказывает решение, что с Алешей должна расстаться? Обо всем этом мы имеем несколько незначительных слов, вброшенных мимоходом в описание квартирной обстановки Наташи и ровно ничего не объясняющих… Как видно, не это интересовало автора, не тут было для него главное дело. В чем же? Разобрать трудно уже и потому, что действие романа странным и ненужным образом двоится между историей Наташи и историею маленькой Нелли, чем решительно нарушается стройность впечатления. Но как обе эти истории вертятся около князя Валковского, то можно полагать, что основу романа, зерно его, составляет именно воспроизведение характера этого князя. А всматриваясь в изображение этого характера, вы найдете с любовью обрисованное сплошное безобразие, собрание злодейских и цинических черт, но вы не найдете тут человеческого лица… Того примиряющего, разрешающего начала, которое так могуче действует в искусстве, ставя перед вами полного человека и заставляя проглядывать его человеческую природу сквозь все наплывные мерзости, – этого начала нет никаких следов в изображении личности князя. Оттого – то вы не можете ни почувствовать сожаления к этой личности, ни возненавидеть ее той высшей ненавистью, которая направляется уже не против личности собственно, но против типа, против известного разряда явлений. И ведь хоть бы неудачно, хоть бы как-нибудь попробовал автор заглянуть в душу своего главного героя… Нет, ничего, ни попытки, ни намека… (49–51).

Л. Н. Толстой

О литературе. Статьи, письма, дневники

1855

Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда (25).

В. В. Арсеньевой

С прошедшей почтой послал вам книгу, прочтите эту прелесть. Вот где учишься жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми можешь ни с одним не согласиться, но зато свой собственный становится умнее и яснее… (32).
1865

П. Д. Боборыкину

Цель художника не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях (100).
1867

А. А. Фету

…сила поэзии лежит в любви – направление этой силы зависит от характера. Без силы любви нет поэзии: ложно направленная сила, – неприятный, слабый характер поэта претит (114).
1886

Ф. Ф. Тищенко

Из вашего рассказа я заключил, что вы имеете способность чувствовать за других и словами связно и ясно выражать эти чувства, и поэтому полагаю, что вы можете быть полезны людям писанием, если только вы в своем писании будете руководствоваться любовью к людям и истиной (209).
188

Ф. Ф. Тищенко

Я люблю то, что называют неправильностью, – что есть характерность (220).

Писателю нужны две вещи: знать то, что должно быть в людях и между людьми, и так верить в то, что должно быть, и любить это, чтобы как будто видеть перед собой то, что должно быть, и то, что отступает от этого… (220).

Одно только опасно: писать только вследствие рассуждения, а не такого чувства, которое обхватывало бы все существо человека (221).

Об искусстве

Для того же, чтобы художник выражал внутреннюю потребность души и потому говорил бы от всей души то, что он говорит, он должен, во – первых, не заниматься многими пустяками, мешающими любить по – настоящему то, что свойственно любить, а во – вторых, любить самому, своим сердцем, а не чужим, не притворяться, что любишь то, что другие признают и или считают достойным любви (233).

А. П. Чехов

А. П. Чехов о литературе. М., 1955.

Мое святое святых – это человеческое тело, здоровье, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две не выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником… (84).

П. Валери

Об искусстве. М., 1976.

Разумеется, любовь, честолюбие, равно как и жажда наживы, в огромной степени заполняют существование. Однако наличие положительной цели, уверенность в близости или отдаленности, в достижении или только возможности, которые с такой целью связаны, ставят этим страстям предел (323).

Замечательно, что те из них, чьей славы не унесло почти истекшее ныне столетие, отнюдь не пренебрегали и не жертвовали заблуждениям своей эпохи такими качествами, как воля к труду, влюбленность в само ремесло и стремление к основательнейшему, тончайшему знанию его средств. Гюго и Делакруа могут служить этому примером. Чем дальше они идут, тем больше знают и тем лучше свое знание осознают (328).

Р. М. Рильке

Завещание ⁹

…почему в переписке влюбленных никогда не обсуждается эта раздвоенность, этот раздор? Впрочем, ведь у них совсем иные заботы. Им всегда кажется, будто любящая непременно вознесет любимого выше, нежели он сам себя сумел бы устремить. Ее влечение к нему делает его привлекательнее и сильнее. Ожидание ее распахнутых объятий возбуждает в нем дух соперничества. Творческие его ритмы начинают излучать свет в предчувствии того счастья, где они иначе изошли бы меланхолией любовного томленья. Лишь возле ее сердца работа впервые для труженика – мужчины становится захватывающей и сладкой, а покой – бесконечным. Наконец – то осадок, оставленный мальчишескими его ночами, тот древний – древний страх, растворяется и уходит, наконец – то впервые ему открывается сущность ночи.(…)

Моя жизнь – вот она, неповторимая форма моей любви. И она уже свершилась. И подобно тому, как любовь Святого Георгия – это акт убиения дракона, некое длящееся действо, наполняющее времена до их скончанья, так все бури и изверженья моего сердца уже нашли себе русло, сойдясь в итоговом событии претворенья. В его глубины я иногда протискиваюсь не без труда и усилий: нечто вроде переполненного поезда. (Место принцессы, однако, – в стороне от меня. Она молится об удачном исходе. Она стоит на коленях.)

Не верь, художник, будто экзаменует тебя твоя работа. Ты обречен оставаться не тем, за кого выдаешь себя и в качестве кого принимает тебя тот или иной из твоего окруженья, отнюдь не более смыслящий в этом, – и обречен до тех пор, пока твоя работа не станет твоей сущностью настолько, что ты уже не сможешь делать ничего иного, кроме как оправдывать себя ею. Но если ты трудишься именно так, ты становишься мастерски брошенным копьем: незримые законы выхватывают тебя из руки метателя и устремляются вместе с тобою к цели. И может ли существовать что – либо надежнее, чем твой полет? (…)

…я уже не называю более разладом нечто, вспыхивающее между моей работой и моей любовью, ибо разлад этот живет даже в самой моей любви. Да что там: как я раз и навсегда уяснил себе, моя работа – это и есть моя любовь. (…)
В моей уединенности — этой святая святых моего бытия – усматривается бегство из нашей любви; да и могло ли быть иначе, если с самого начала на любви нашей лежал гнет твоих желаний сократить мои уединенья. Но откуда черпала бы ты силу, бьющую и перетекающую к нам из анклавов нашего счастья, если бы их не хранило одиночество мое?

Неужто до скончания дней я должен считать себя несчастным (нет горшей горечи, чем посеять несчастье в сердце, которое сам же сделал счастливым) лишь оттого, что любовь для меня отнюдь не столь простая и легкая вещь, чтобы я мог позволить себе пользоваться ею для возбуждения своей творческой энергии. Всегда был невысокого мнения о тех, для кого влюбленность – способ душевного разогрева. Что до меня, то мой труд сам по себе – бесконечно более любовь, нежели то, что один человек может затронуть в другом. В моем труде – вся полнота любви. (…)

Принцип моей работы – страстная растворенность в предмете, который меня занимает, которому, другими словами, отдана моя любовь.

Но однажды эта самоотдача непременно возвращается (для меня самого неожиданно) в том внезапно вспыхивающем во мне творческом процессе, в ходе которого я точно так же невинно продуктивен и победителен, как в предшествующей фазе был всецело и невинно смиренен.

Видимо, для сердца, поставленного в такие условия, явление любимой с неизбежностью становится злым роком. Следуя своей привычке, оно отдает себя точно так же и любимой, к созданию которой, разумеется, непричастно, но которую, благодаря своей бесконечной податливости, провоцирует на все новые акты агрессий. Возврат же, который в этом случае был бы не чем иным, как любовью к любящему – пожалуй, точнее будет сказать: супротив любящего, – едва ли сможет здесь когда – либо осуществиться, наталкиваясь на явно превосходящие встречные энергии…

Так что любовное переживание представляется мне зачаточной и малоплодотворной разновидностью творческого опыта, некой его дискредитацией, обреченной на то, чтобы оставаться немощной, капризной и, если мерить по высокому счету подлинных достижений, – непозволительной.

Б. Л. Пастернак

Об искусстве. М., 1990.

Охранная грамота

Обозначив ими вприкидку, как на расчетном чертеже, мою тогдашнюю действительность, я тут же и спрошу себя, где и в силу чего из нее рождалась поэзия. Обдумывать ответ мне долго не придется. Это единственное чувство, которое память сберегла мне во всей свежести…

Она рождалась из перебоев этих рядов, из разности их хода, из отставанья более косных и их нагроможденья позади, на глубоком горизонте воспоминанья.

Всего порывистее неслась любовь. Иногда, оказываясь в голове природы, она опережала солнце. Но так как это выдавалось очень редко, то можно сказать, что с постоянным превосходством, почтив всегда соперничая с любовью, двигалось вперед то, что, вызолотив один бок дома, принималось бронзировать другой, что смывало погодой погоду и вращало тяжелый ворот четырех времен года. А в хвосте, на отступах разной дальности, плелись остальные ряды (46–47).

Замечания к переводам из Шекспира

В ряду чувств любовь занимает место притворно смирившейся космической стихии. Любовь так же проста и безусловна, как сознание и смерть, азот и уран. Это не состояние души, а первооснова мира. Поэтому, как нечто краеугольное и первичное, любовь равнозначительна творчеству. Она не меньше его, и ее показания не нуждаются в его обработке. Самое высшее, о чем может мечтать искусство, – это подслушать ее собственный голос, ее всегда новый и небывалый язык. Благозвучие ей ни к чему. В ее душе живут истины, а не звуки (180).

Композиторы, музыканты

П. И. Чайковский

Симфония эта взращена и выхолена с любовью, напоминающею ту материнскую любовь, которая полагает, что вся суть воспитания состоит в тепличном согревании, выкормлении, изнеживании ребенка (227).

Ф. И. Шаляпин

Литературное наследство. Т. 1. М., 1960.

Этот, может быть, не совсем уж бездарный певец губил свою роль просто тем, что плакал над разбитой любовью не слезами паяца, а собственными слезами чересчур чувствительного человека. (…) Это выходило смешно, потому что слезы тенора никому не интересны… (268).

Естественные науки

Даниэль Ван Тайль

Личный магнетизм (курс лекций) ¹⁰.

Личный магнетизм есть то качество, или свойство человека, которое привлекает к нему интерес, доверие, дружбу и любовь других людей. (…)

Принимаю за доказанное, что мужчинам и женщинам одинаково свойственно желание влиять на других. Эта сила влияния может принести мужчине власть, могущество, богатство, счастье; женщине она даст общественное уважение, популярность, самоудовлетворение, любовь.

Г. Е. Крейдлин

Жесты глаз и визуальное коммуникативное поведение

Труды по культурной антропологии. М., 2002. С. 236–251.

Русская кинема сощурить глаза – это мимический жест, который описывается с точки зрения физической реализации – как «слегка сжимая веки, прикрыть глаза». Этот жест передает смысл «зафиксировать свое внимание на чем – то или ком – то»; таким образом, фиксация глаз здесь отражает внимание жестикулирующего на объекте наблюдения. Кинема подмигивать означает нечто вроде предложения адресату участвовать сейчас вместе с жестикулирующим в некотором совместном деле, скрытом от посторонних людей, например розыгрыше некоего третьего лица. Говоря кратко, значение этого мимического жеста – сопричастность с адресатом, или «я с тобой сейчас заодно». По – видимому, из данного значения выводима его прагматически важная интерактивная роль в европейской культуре, где она является знаком, приглашающим к тайной любовной игре – флирту.

Контакт глаз может быть непосредственно связан с аномалиями человеческого поведения – обманом, хитростью и некоторыми другими рациональными компонентами, описывающими «желание человека достичь для себя какой-либо выгоды ». Кроме того, непосредственно с контактом глаз и с физическими характеристиками данного глазного поведения – пространственным расположением смотрящих друг относительно друга, ориентацией тел, длительностью, напряженностью взгляда (ср. глаголы и глагольные сочетания уставиться, напряженно, пристально смотреть на что – то или на кого – то, не сводить глаз и др.) – в русской культуре связаны такие разнородные вещи, как характер протекания самой коммуникации, например регулирование хода диалога при неформальном общении, выражение уверенности, умение держать себя в руках, самообладание или любовная игра.

Закончить статью мне хотелось бы одним, пусть несколько пространным, но исключительно проницательным и красивым фрагментом из эссе «Человек и люди» замечательного испанского писателя, философа и мыслителя Ортеги – и – Гассета:

Тело человека – богатейшее «поле экспрессии», наивная выразительность. К примеру, на вас смотрит «Другой». Глаза – окна души – говорят о другом человеке гораздо больше, чем что бы то ни было, поскольку они представляют акты, исходящие изнутри. Мы видим, на что человек смотрит и как он это делает. Взгляд не просто исходит изнутри, он позволяет судить о своей глубине. Именно поэтому для возлюбленного нет ничего приятнее первого взгляда возлюбленной. Однако надо быть начеку. Если бы мужчины умели измерять глубину женского взора, многих мучительных ошибок удалось бы избежать (…)».