Ф. энгельс по и рейн написано Ф. Энгельсом в конце февраля- печатается по тексту брошюры

Теория «естественных границ» требует с тем же самым правом, как для Германии По, для России Галицию и Буковину в такое округление в сторону Балтийского моря, которое включает по меньшей мере весь прусский правый берег Вислы. А спустя немного лет Россия с тем же правом сможет предъявить требование на то, что естественной границей русской Польши является река Одер.

Теория «естественных границ», примененная к Португалии, требует расширения этой страны до Пиренеев и позволяет включить всю Испанию в состав Португалии.

Уж если принимать во внимание законы вечной справедливости, то естественная граница княжества Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейн137 также должна расшириться по меньшей мере до границ Германского союза или даже больше того — до По, а может быть, и до Вислы. Ведь княжество Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейн имеет такие же претензии на осуществление своих прав, как и Австрия.

Если теория «естественных границ», т. е. границ, основывающихся исключительно на военных соображениях, верна, то каким же именем должны мы тогда назвать немецких дипломатов, которые на Венском конгрессе поставили нас перед угрозой войны немцев против немцев, позволили лишить нас линии Мааса, оставили открытой немецкую восточную границу и предоставили иностранцам определить внешние границы Германии и перекроить ее внутри? По правде сказать, ни одна страна не имеет столько оснований жаловаться на Вен­ский конгресс, как Германия; но если мы подойдем к вопросу с точки зрения естественных границ, то как тогда будет выглядеть репутация тогдашних германских государственных мужей? А между тем, те самые люди, которые защищают теорию естественных границ на реке По, живут наследием дипломатов 1815 г. и продолжают традиции Венского конгресса.

Не угодно ли вам один из примеров этого?

Когда Бельгия в 1830 г. отделилась от Голландии138 , то подняли крик именно те самые люди, которые ныне из Минчо делают вопрос жизни и смерти. Они кричали караул по поводу расчленения соседней сильной нидерландской державы, которая должна была служить бастионом против Франции и — так крепок еще предрассудок даже после двадцатилетнего опыта! — взять на себя обязательство противопоставить вобановскому поясу крепостей, бывшему несомненно в своем роде грандиозным сооружением, тоненькую ленточку крепостей. Великие державы будто бы боялись, что в одно прекрасное утро Аррас, Лилль, Дуэ и Валансьенн окажутся в Бельгии со всеми своими бастионами, полулюнетами, люнетами и устроятся там по-домашнему! Представители этого страдающего ограниченностью направления, с которым мы в данной работе боремся, сетовали тогда, что Германия находится в опасности, так как Бельгия, будучи лишь безвольным придатком Франции, неизбежно является врагом Германии, и что ценные крепости, построенные на немецкие (т. е. отнятые у французов) деньги в качестве защиты против Франции, могут быть теперь использованы французами против нас. Французская граница, говорили они, оказалась продвинутой вплоть до Мааса и Шельды и за эти реки; долго ли ждать, пока она окажется у Рейна! Большинство из нас еще совсем отчетливо помнит эти причитания. Что же произошло в действительности? С 1848 г., а особенно со времени бонапартистской реставрации, Бельгия все решитель­нее отворачивается от Франции и сближается с Германией. В настоящее время Бельгию даже можно рассматривать уже как иностранного члена Германского союза. И что делали бель­гийцы, когда они

заняли своего рода оппозицию по отношению к Франции? Они срыли все те крепости, которые свыше были навязаны стране мудростью Венского конгресса, как совершенно бесполезные против Франции, и создали вокруг Антверпена укрепленный лагерь, достаточно большой, чтобы принять всю армию и там дать ей возможность в случае французского нашествия поджидать английскую или немецкую помощь. В этом они были совершенно правы.

Та самая мудрая политика, которая в 1830 г. хотела силой удержать католическую, говорящую преимущественно по-французски Бельгию прикованной к Голландии, стране протестантской, говорящей на голландском языке, эта же самая мудрая политика хочет с 1848 г. держать Италию насильно под австрийским игом и нас, немцев, сделать ответственными за действия Австрии в Италии. И все это исключительно из страха перед Францией. Весь патриотизм этих господ, по-видимому, заключается в том, что они приходят в лихорадочное возбуждение, как только речь заходит о Франции. Они, кажется, еще до сих пор не оправились от тех ударов, которые 50 и 60 лет назад нанес им старый Наполеон. Мы, конечно, не принадлежим к числу тех людей, которые недооценивают военной силы Франции. Мы отлично знаем, например, что ни одна армия в Германии не может сравниться с французской в отношении легкой пехоты, опыта и искусства в малой войне, а также в отношении некоторых сторон артиллерийской науки. Но когда люди сначала хвалятся наличием 1200000 немецких солдат, как будто те уже стоят наготове как шахматные фигурки, которыми д-р Кольб играет партию в шахматы с Францией на Эльзас и Лотарингию139 , и когда те же люди потом в каждом отдельном случае проявляют такую нерешительность, как будто само собой разумеется, что эти 1200000 солдат должны быть разбиты наголову вдвое меньшим числом французов, если только они не укроются на неприступных позициях, — тогда действительно пора потерять терпение. Мы считаем своевременным в противовес этой политике пассивной обороны напомнить, что если Германия в общем и целом осуждена на оборону с применением контрударов, то все же наиболее действенной является активная оборона, которая ведется наступательно. Своевременно напомнить, что мы достаточно часто доказывали свое превосходство перед французами и другими нациями именно в наступлении.

«Впрочем, духу наших войск свойственна атака, и это как раз очень хорошо», — говорит Фридрих Великий о своей пехоте¹⁴⁰.

А о том, как умела атаковать его конница, могли бы свидетельствовать Росбах, Цорндорф и Хоэнфридеберг141 . Лучшим свидетельством того, как умела наступать германская пехота в 1813 и 1814 гг., является известная инструкция Блюхера, изданная в начале похода 1815 года:

«Так как опыт научил нас тому, что французская армия не выдерживает штыковой атаки наших батальон­ных масс, то, как правило, следует всегда прибегать к ней, когда дело идет о том, чтобы опрокинуть неприятеля или овладеть той или иной позицией».

Нашими лучшими сражениями являются наступательные сражения; и если немецкому солдату не хватает какого-нибудь из качеств французского, то, как это можно доказать, именно того, что он не умеет для целей обороны укрепляться в деревнях и домах; в наступлении он показал себя вполне равным французу и делал это достаточно часто.

Не касаясь мотивов, лежащих в основе этой политики, мы видим, что она состоит в том, чтобы сначала под предлогом защиты сомнительных или преувеличенных до абсурда немецких интересов сделать нас ненавистными для всех наших менее крупных соседей и затем возмущаться по поводу того, что они больше склоняются в сторону Франции. Понадобилось целых пять лет бонапартистской реставрации для того, чтобы оторвать Бельгию от союза с Францией, в который она была загнана политикой Священного союза¹⁴², начатой в 1815 и продолженной в 1830 году; в Италии мы создали для французов положение, которое уравновешивает значение линии Минчо. А между тем, французская политика по отношению к Италии всегда была ограниченной, эгоистичной, эксплуататорской, так что итальянцы, при сколько-нибудь лояльном поведении с нашей стороны, безусловно были бы скорее за нас, чем за Францию. Достаточно хорошо известно, как Наполеон, его наместники и генералы в период с 1796 по 1814 г. вытягивали из Италии деньги, продовольствие, художественные ценности и людей. В 1814 г. австрийцы пришли как «освободители» и были приняты как освободители. (Как они освободили Италию, об этом лучше всего говорит та ненависть, кото­рую ныне каждый итальянец питает к Tedeschi* .) Такова практическая сторона французской политики в Италии; что же касается ее теории, то мы должны сказать лишь то, что она осно­вывается на одном-единственном принципе: Франция никогда не может допустить суще­ствования единой и независимой Италии. Вплоть до Луи-Наполеона

— немцам. Рвд.

этот принцип остается незыблемым, и, чтобы предупредить все недоразумения, Ла Героньер принужден еще раз провозгласить его в настоящее время как вечную истину143 . Неужели при такой ограниченной мещанской политике Франции, политике, которая без всякого стеснения претендует на право вмешательства во внутренние дела Италии, мы, немцы, должны бояться того, что Италия, уже более не находящаяся под прямым немецким господством, будет всегда послушным слугой Франции против нас? Такое опасение является поистине смешным. Это тот же старый панический крик, что и в 1830 г. по поводу Бельгии. И, несмотря на это, Бельгия пришла к нам, пришла непрошенная; Италия также должна будет прийти к нам.

Впрочем, необходимо твердо помнить, что вопрос о владении Ломбардией является вопросом взаимоотношений Италии с Германией, но отнюдь не отношений Луи-Наполеона с Австрией. По отношению же к третьему лицу, каким является Луи-Наполеон, который желает вмешаться лишь во имя своих, в некотором отношении антигерманских интересов, дело сводится лишь к простому удержанию провинции, которую оставляют только по принуждению, дело сводится к удержанию военной позиции, которую очищают лишь тогда, когда не могут ее более защитить. Политический вопрос в этом случае немедленно отступает перед вопросом военным: на нас нападают — мы защищаемся.

Если Луи-Наполеон хочет выступить в роли паладина итальянской независимости, то ему нечего воевать с Австрией. «Charite bien ordonnee commence chez soi-meme»* . «Департамент» Корсика является итальянским островом, итальянским, несмотря на то, что он — родина бо­напартизма. Пусть Луи-Наполеон прежде всего уступит Корсику своему дяде Виктору-Эммануилу, тогда, может быть, мы и позволим разговаривать с нами. До тех же пор, пока он этого не сделал, было бы лучше, если бы он помолчал о своей горячей преданности интере­сам Италии.

Во всей Европе нет ни одного крупного государства, которое не включало бы в свои гра­ницы части других наций. Франция имеет фламандские, немецкие, итальянские провинции. Англия, являющаяся единственной страной, которая имеет действительно естественные гра­ницы, вышла за их пределы по всем направлениям и произвела завоевания во всех странах; ныне она ведет борьбу с одним из своих протекторатов, с Ионическими островами, после того144 как она подлинно австрийскими методами подавила колоссальное восстание в Индии Германия имеет

-«Правильно организованное милосердие начинается с самого себя». Ред.

полуславянские провинции, славянские, мадьярские, валашские и итальянские придатки. А над сколькими языками господствует петербургский белый царь!