Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы
жүктеу/скачать 1.65 Mb.
|
| 378
1 Revue de Paris, 7 juin 1836. Эта часть зрелища в 1836г. уже не была публичной; увидеть ее могли лишь немногие привилегированные зрители. Отчет о заковывании в Revue de Paris в точности совпадает - вплоть даже до употреблемых слов - с рассказом е Dernier jour d'un condamne, 1829. ..mwictp 11 3 Gazette dei tribunaux, 20 juillet 1836. жшмаэви- . вали женщины. Они кричали: "Долой дурного священни- xio.pvma ка! Долой монстра Делаколонжа!" Комиссары полиции Монружа и Вожирара и несколько мэров с помощниками в развевающихся шарфах примчались, чтобы обеспечить выполнение приговора. На подходах к Исси Франсуа, завидев господина Алара и его полицейских, швырнул в них деревянную миску. Тут вспомнили, что семьи некоторых прежних товарищей этого осужденного живут в Иври. Тогда полицейские инспектора рассредоточились вдоль всей цепи и плотно обступили телегу каторжников. Заключенные из Парижа стали бросать миски в головы полицейским, и кое-кто попал в цель. В этот момент по толпе пробежало сильное волнение. Началась драка»4. По пути цепи от Бисетра до Севра многие дома были разграблены5. В этом празднестве отбывающих заключенных есть отзвук обрядов, связанных с «козлом отпущения», которого прогоняют и колотят, есть нечто от праздника дураков, где все меняются ролями, нечто от старых эшафотных церемоний, где истина должна воссиять при ярком свете дня, и нечто от тех народных зрелищ, в которых фигурируют знаменитые персонажи и традиционные типы: игра истины и бесчестья, парад славы и унижения, брань в адрес разоблаченных преступников, а с другой стороны — радостное признание в преступлениях. Стараются узнать лица преступников, снискавших славу. Раздаются листки с описанием преступлений, совершенных проходящими каторжниками. Газеты заранее сообщают их имена и подробно повествуют об их жизни, иногда указывают приметы преступников и описывают их платье, чтобы они не 379 1 Ibid. ' La Phalange, 1" aout 1836. остались неузнанными: это своего рода театральные программки6. Бывает, люди приходят для того, чтобы изучить различные типы преступников, пытаются определить по одежде или лицу «специальность» осужденного, узнать, убийца он или вор: идет игра в маскарад и куклы, которая является также, для более образованного взгляда, своего рода эмпирической этнографией преступления. От зрелищ на подмостках до френологии Галля: люди, принадлежащие к разным слоям общества, практически осваивают семиотику преступления: «Физиономии столь же разнообразны, сколь и одежда: тут величественный лик, тип Мурильо*, там — порочное лицо, окаймленное густыми бровями, которые передают всю энергию законченного злодея... Вот голова араба выдается на мальчишеском теле. Вот мягкие, женственные черты — это сообщники. Вот лоснящиеся и развратные лица — это учителя»7. На игру откликаются сами осужденные, выставляя напоказ свои преступления и злодеяния. Такова одна из функций татуировки, повествующей об их делах или судьбе: «Они сообщают нечто посредством знаков на теле: это либо изображение гильотины на левой руке, либо татуированный на груди кинжал, пронзивший окровавленное сердце». Проходя, они жестами изображают совершенные ими преступления, насмехаются над судьями и полицией, хвастаются нераскрытыми злодеяниями. Франсуа (бывший сообщник Лансенера) рассказывает, что придумал способ убить человека без малейшего вскрика и капли крови. У грандиозной бродячей ярмарки преступлений есть свои фигляры и маски: комическое утверждение истины является ответом на любопытство и брань. Тем летом 1836 г. 380 разыгрывались сцены, связанные с Делаколонжем: он разрезал на куски беременную любовницу, и его преступление произвело огромное впечатление, поскольку он был священником. Тот же сан спас его от эшафота. Кажется, он возбудил сильную ненависть в народе. Еще раньше, в июне 1836 г., когда его везли в телеге в Париж, он подвергался оскорблениям и не мог сдержать слез. Однако он отказался от закрытого фургона, поскольку считал, что унижение - часть наказания. При выезде из Парижа «толпа зашлась в добродетельном негодовании и моральном гневе, обнаружив всю свою неслыханную низость. Его закидали землей и грязью. Разъяренная публика осыпала его градом камней и ругательств... Это был взрыв небывалого бешенства. Особенно женщины, сущие фурии, выказывали неимоверную ненависть»8. Чтобы защитить от толпы, его переодели. Некоторые зрители ошибочно приняли за него Франсуа. Тот поддержал игру и вошел в роль. Он изображал не только преступление, коего не совершал, но и священника, коим никогда не был. К рассказу о «своем» преступлении он приплетал молитвы и широким жестом благословлял глумящуюся толпу. В нескольких шагах от него настоящий Делаколонж, «казавшийся мучеником», переживал двойной позор. Он выслушивал оскорбления, бросаемые не ему, но адресуемые ему, и насмешки, которые в лице другого преступника воскрешали священника, коим он был, но хотел бы это скрыть. Страсть его разыгрывалась перед ним фигляром-убийцей, с которым он был связан одной цепью. Цепь приносила праздник во все города, где она проходила. Это была вакханалия наказания, наказание, пре- 381 ' Gazette des tribunaux регулярно публиковала эти списки и «криминальные» заметки. По следующим приметам люди должны были узнать Делаколонжа: «Старые драповые штаны поверх сапог, фуражка той же материи с козырьком и серая блуза... синее драповое пальто» (6 juin 1836). Позднее было решено переодеть Делаколонжа, чтобы уберечь от бесчинств толпы. Gazelle des tribunaux тотчас сообщает о новой одежде: «Полосатые штаны, синяя холщовая блуза, соломенная шляпа» (20juillet). 1 Revue de ftjrajuin 1836. См. у Клода Гё (Gueux): «Ощупайте все эти черепа; каж- дый из сих падших повторяет какой-то животный тип... Вот рысь, вот кот, вот обезьяна, вот гриф, вот гиена...». 8 La Phalange, \" aout 1836. вращенное в привилегию. И в согласии с весьма любопытной традицией, которая, кажется, не была нарушена обычными ритуалами публичной казни, наказание вызывало у осужденных не столько обязательные признаки раскаяния, сколько взрыв безумной радости, отрицавшей наказание. К украшению из ошейника и цепи каторжни-ки сами добавляли ленты, плетеную солому, цветы или дорогое белье. Караван каторжников — хоровод и пляска; но также совокупление, вынужденный брак, когда любовь запрещена. Свадьба, праздник и ритуал в цепях. «Волоча за собой цепи, они бегут с букетами в руках, с лентами и соломенными кисточками на колпаках, самые искусные — в шлемах с гребнем... Другие надели сабо и ажурные чулки или модные жилеты под рабочую блузу»9. Вечер напролет после заковывания в кандалы «цепь» безостановочно кружилась во дворе тюрьмы Бисетр в огромном хороводе: «Плохо приходилось охранникам, если каторжники их узнавали: их окружали и втягивали в кольца. Заключенные оставались хозяевами поля битвы до наступления темноты»10. Своими пышными празднествами шабаш осужденных вторил церемониалу правосудия. Он был противоположен великолепию, порядку власти и ее признакам, формам наслаждения. Но в нем слышался отзвук политического шабаша. Только глухой не различил бы этих новых интонаций. Каторжники распевали походные песни, быстро становившиеся знаменитыми и повторявшиеся повсюду еще долгое время спустя. В них явственно звучало эхо жалобных причитаний, которые в листках приписывались преступникам, - подтверждение преступления, зловещее превращение преступников в героев, напоминание 382 4 Revue de Paris, 7 juin 1836. Согласно Gazette des Iribunaux, капитан Торез, командовавший цепью 19 июля, захотел снять эти украшения: «Не годится, отправляясь на каторгу для искупления своих преступлений, доходить до такого бесстыдства, чтобы украшать волосы, словно на собственную свадьбу». 10 Revue de Paris, 7 juin 1836. К тому времени цепь была укорочена, что должно было воспрепятствовать вождению хоровода, и солдатам поручили поддерживать порядок об ужасных наказаниях и окружающей преступников все-общей ненависти: «Пусть славу нашу возглашают трубы... Мужайтесь, ребята, бесстрашно подчинимся нависшей над ними ужасной судьбе... Кандалы тяжелы, но мы выдержим. Ни один голос не поднимется в защиту осужденных и не скажет: избавим их от страданий». И все же в этих коллективных песнях была совершенно новая тональность. Моральный кодекс, выражаемый в большинстве старинных жалобных песен, был совсем иной. Теперь пытка обостряет гордость, вместо того чтобы вызывать раскаяние. Вынесшее приговор правосудие отвергается. Толпа, пришедшая увидеть ожидаемое ею раскаяние или позор, подвергается хуле: «Вдали от семейного очага мы порой стонем. Но нет страха на челе. Наши хмурые лица да заставят побледнеть судей... Жадные до несчастья, ваши взгляды ищут среди нас клейменых, плачущих и уни-женных. Но наши глаза сияют гордостью». В этих песнях можно найти и утверждение, что в каторжной жизни с ее товариществом и дружбой есть радости, неведомые на свободе. «Со временем придут радости. За засовами настанут дни веселья... Радости — перебежчицы: они сбегут от палачей и последуют туда, куда манят песни». А главное, нынешний порядок не вечен. Осужденные освободятся и обретут свои права, больше того: обвинители займут их место. Близок судный день, когда преступники станут судить своих судей. «Презрение людей обращено на нас, осужденных. Золото, которому они поклоняются, тоже наше. Однажды оно перейдет в наши руки. Мы купим его ценой жизни. Другие оденут цепи, которые вы заставляете нас влачить; они станут рабами. Мы разорвем путы, и 383 до ее отхода. Шабаш каторжников описывается в Dernier Jour d'un condamne'. «В присутствии общества в лице тюремщиков и обуянных ужасом зевак преступление смеялось над ужасным наказанием и превращало его в семейный праздник». воссияет звезда свободы. Прощайте, нам не страшны ни ваши цепи, ни ваши законы»11. Изображаемый газетенками благочестивый театр, где осужденный заклинал толпу никогда не следовать его примеру, становится угрожающей сценой, где толпу призывают сделать выбор между жестокостью палачей, несправедливостью судей и несчастьем осужденных, которые сегодня повержены, но однажды восторжествуют. Грандиозное зрелище кандальной цепи было связано с древней традицией публичных казней, а также с многочисленными представлениями преступления, устраиваемыми газетами и газетенками, ярмарочными зазывалами и бульварными театрами12. Но оно было связано и с борьбой и сражениями, первый гул которых оно доносило. Оно давало своего рода символическую развязку: побежденная законом, армия беспорядка обещает вернуться. То, что было выдворено грубой силой порядка, опрокинет порядок и принесет свободу. «Я ужаснулся, увидев, сколько искр сверкает в этих углях»13. Ажиотаж, всегда сопровождавший публичные казни, теперь повторяется в «адресных» угрозах. Понятно, что Июльская монархия решила отменить кандальные шествия по тем же - но еще более веским — причинам, что вызвали в XVIII веке отмену публичных казней: «Наша мораль не допускает такого обращения с людьми. Не следует давать в городах, где проходит колонна каторжников, столь отвратительное представление, которое, во всяком случае, ничему не учит население»14. Итак, необходимо порвать с публичными ритуалами, подвергнуть передвижения осужденных тому же изменению, что претерпели и сами наказания, 384 " Песня в том же жанре цитируется в Gazette des tribunaux, 10 avril 1836. Она исполнялась на мотив «Марсельезы». Патриотическая военная песня явно становится песней социальной борьбы: «Чего хотят от нас эти глупцы, не хотят ли они оскорбить нас в нашем несчастье? Они глядят спокойно. Наши палачи их не ужасают». 12 Некоторые писатели «стремятся восславить преступления ряда исключительно ловких злодеев, дают им главные роли и делают представителей власти мишенью их выходок, колкостей и плохо скрытых насмешек. Всякий, бывший на представлении скрыть и их под покровом административной стыдливости. Однако в июне 1837 г. караван каторжников заменили не простой крытой повозкой, о которой одно время подумывали, а детально разработанной машиной. Фургоном, представляющим собой тюрьму на колесах. Передвижным эквивалентом паноптикона. Центральный коридор разделяет фургон по всей длине. С каждой стороны коридора имеется шесть камер, где заключенные сидят лицом к коридору. Их ступни помещаются в кольца с шерстяной подкладкой, соединенные между собой цепями толщиной 18 дюймов. Ноги зажаты в металлические наколенники. Осужденный сидит на «своего рода трубе из цинка и дубового дерева, которая опорожняется прямо на дорогу». В камере нет ни одного окна наружу, вся она обшита листовым железом. Только форточка, представляющая собой просверленную в железе дыру, пропускает «достаточное количество воздуха». В выходящей в коридор двери каждой камеры проделано окошечко из двух половинок: одна служит для передачи пищи, а другая - зарешеченная - для надзора. «Окошечки открываются и расположены под наклоном, что позволяет надзирателям непрестанно видеть заключенных и слышать малейшее их слово, тогда как сами заключенные не могут ни видеть, ни слышать друг друга». Таким образом, «в одном и том же фургоне можно без всякого неудобства везти каторжника и простого подследственного, мужчин и женщин, детей и взрослых. Сколько бы ни длился путь, все будут доставлены к месту назначения, не увидев друг друга и не обменявшись ни словом». Наконец, постоянный надзор, осуществляемый двумя 385 "Трактира Адрэ" или "Роберта Маккэра", знаменитой в народе драмы, легко признает справедливость моих наблюдений. Это триумф, апофеоз дерзости и преступления. С начала до конца здесь высмеиваются честный люд и блюстители порядка» (Н. A. Fregier, Les Classes dangereuses, 1840, II, p. 187-188). 13 Lf Dernier Jour d'un condamne. 14 Gazette des tribunaux, I9juillet 1836. охранниками, которые вооружены дубинками «с толстыми притупленными гвоздями», позволяет применять систему наказаний в соответствии с внутренним распорядком фургона: один хлеб и вода, наручники, отсутствие подушки для сна, цепи на обеих руках. «Любое чтение, кроме нравоучительных книг, запрещено». Уже одной своей мягкостью и быстротой эта машина «сделала бы честь доброте своего изобретателя». Но ее достоинство состоит в том, что она - настоящий тюремный фургон. В ее внешнем воздействии — поистине бентамов-ское совершенство: «В быстрой езде этой тюрьмы на колесах — на глухих и темных боках коей различима только одна надпись: "Перевозка каторжников", — есть нечто загадочное и мрачное (чего и требовал Бентам от исполнения уголовных приговоров), оставляющее в сознании зрителей более благотворное и длительное впечатление, чем вид этих циничных и веселых пассажиров»15. Но производится и внутреннее воздействие: даже если путешествие продолжается всего несколько дней (и узников ни на миг не отвязывают), фургон действует как исправительная машина. Заключенный выходит из него удивительно послушным: «В моральном отношении эта перевозка, занимающая не более трех суток, - ужасная пытка, и ее воздействие на заключенного, видимо, сохраняется еще долго». Так считают и сами заключенные: «В тюремном фургоне, если не спишь, остается только думать. Думая, я начинаю сожалеть о содеянном. Понимаете, в конце концов я начинаю бояться, что исправлюсь»16. Скудна история тюремного фургона. Но то, каким образом он заменил цепь каторжников, и причины этой за- 386 ,.. 15 Gazette des tribunaux, 15juin 1837. " Gazelle des tribunaux, 23 juillet 1837. 9 августа газета сообщает, что один фургон перевернулся в окрестностях Гингампа: вместо того чтобы взбунтоваться, заключенные «помогли охранникам поставить на колеса их общее средство передвижения». Однако 30 октября та же газета сообщает о побеге в Балансе. мены резюмируют процесс, в ходе которого в течение восьмидесяти лет тюремное заключение — как продуманный метод изменения индивидов — сменило публичные казни. Тюремный фургон есть машина реформы. Публичную казнь заменили не массивные стены, а тщательно координированный дисциплинарный механизм, по крайней мере в принципе. *** Ведь тюрьму в ее реальности и очевидных следствиях сразу объявили великой неудачей уголовного правосудия. Весьма странным образом история заключения не позволяет говорить о хронологии, в которой чинно следовали бы друг за другом введение тюремного заключения, затем признание провала этой формы наказания; далее медленное развитие проектов реформы, которые должны были бы привести к более или менее связному определению пенитенциарной техники; затем практическая реализация этого проекта; наконец, констатация его успеха или неудачи. На самом деле имело место столкновение или, по крайней мере иное распределение этих элементов. И точно так же как проект исправительной техники следовал за принципом карательного заключения, критика тюрьмы и ее методов началась очень рано, в те же 1820—1845 гг.; да и выражалась она в ряде формулировок, которые — если не считать цифр — почти без изменений повторяются по сей день. — Тюрьмы не снижают уровень преступности. Тюрьмы можно расширить, преобразовать, увеличить их коли- 387 честно, но число преступлений и преступников остается стабильным или, хуже того, возрастает: «Во Франции насчитывается примерно 108 000 индивидов, находящихся в состоянии чудовищной враждебности к обществу. Имеются следующие меры их подавления: эшафот, ошейник, 3 каторги, 19 центральных тюрем, 86 домов правосудия*, 362 арестантских дома, 2800 кантональных тюрем, 2 238 камер предварительного заключения в жандармских участках. Несмотря на все это, порок не знает удержу. Число преступлений не снижается... а число рецидивистов скорее возрастает, чем сокращается»17. — Тюремное заключение порождает рецидивизм. У освободившихся из тюрьмы гораздо больше шансов туда вернуться, чем у тех, кто не сидел. Подавляющее большинство осужденных - бывшие заключенные. 38% освободившихся из центральных тюрем были осуждены вновь, а 33% из них отправлены на каторгу18. В 1828-1834 гг. из почти 35 000 осужденных за преступления около 7 400 были рецидивистами (т. е. один рецидивист на 4,7 осужденных), более чем из 200000 мелких преступников свыше 35 000 тоже были рецидивистами (один из 6), итого в среднем - один рецидивист на 5,8 осужденных19. В 1831 г. из 2 174 осужденных за повторные преступления 350 побывали на каторге, 1 682 - в центральных тюрьмах, а 142 - в исправительных домах с тем же режимом, что и в центральных тюрьмах20. И диагноз стал еще более неблагоприятным во время Июльской монархии: в 1835 г. насчитывается 1486 рецидивистов из 7 223 осужденных по уголовным делам. В 1839 г. - 1 749 из 7858, в 1844 г. - 1 821 из 7 195. Из 980 заключенных в Лоосе** 570 были рецидиви- 388 17 La Fraternite, № 10, fevrier 1842. " Цифра, указанная Г. де Ларошфуко в ходе дискуссии о реформе уголовного кодекса 2 декабря 1831 г., Archivesparlementaires, (. LXXI1, p. 209-210. " E. Ducpetiaux, De la reforms penitentiaire, 1837, t. Ill, p. 276 ff. 20 Ibid. стами, а в Мелене - 745 из 108821. Значит, вместо того чтобы выпускать на свободу исправленных индивидов, тюрьма распространяет в населении опасных делинквентов: «7000 человек возвращаются ежегодно в общество... Это 7000 первопричин преступлений и разложения, распространяемых по всему общественному телу. А как подумаешь, что все это население постоянно возрастает, что оно живет и бурлит вокруг нас, готово ухватиться за любой повод к беспорядку и воспользоваться малейшим кризисом в обществе, чтобы испытать свои силы, - можно ли оставаться безучастным к такому зрелищу?»22 — Тюрьма не может не производить делинквентов. Она делает это посредством самого образа жизни, который навязывает заключенным: сидят ли они в одиночных камерах или выполняют бесполезную работу (требующую навыков, которым впоследствии не найдется применения), — в любом случае здесь не «думают о человеке в обществе, создают противоестественную, бесполезную и опасную жизнь». Тюрьма должна воспитывать заключенных, но разумно ли, чтобы система воспитания, обращенная к человеку, действовала против намерений природы?23 Тюрьма производит делинквентов также потому, что грубо принуждает узников. Предполагается, что тюрьма исполняет законы и учит уважать их, но вся ее деятельность протекает в форме злоупотребления властью. Произвол администрации: «Чувство несправедливости, переживаемое заключенным, - одна из причин, способных сделать его характер неукротимым. Поняв, что испытывает страдания, не предписанные и даже не предусмотренные законом, он безнадежно озлобляется против всего окружаю- 389 " С. Ferrus, Desprisonniers, 1850, p. 363-367. 22 E. de Beaumont, A. de Tocqueville, Note mr le systeme pinitmtiairc, 1831, p. 22-23. 23 Ch. Lucas, De la riforme da prisons, 1.1, 1836, p. 127, 130. щего. В любом представителе власти он видит лишь палача. Он уже не думает, что виновен: он обвиняет правосудие»24. Разложение, страх и некомпетентность охранников: «От 1 000 до 1 500 заключенных живут под надзором 30—40 надзирателей, которые могут сохранить какую-то безопасность, лишь опираясь на доносчиков, т. е. на испорченность, которую они сами же заботливо сеют. Кто они, эти охранники? Отставные солдаты, люди, которым не объяснили, как надлежит исполнять порученную им задачу, которые считают охрану злодеев своим ремеслом»25. Эксплуатация посредством принудительного труда, который в этих условиях не может носить воспитательного характера: «Выступают против работорговли. А разве наши заключенные не продаются предпринимателями, словно негры, и не покупаются производителями... Так-то мы преподаем заключенным уроки порядочности? Не развращают ли их еще больше эти примеры отвратительной эксплуатации?»26 — Тюрьма делает возможной и даже поощряет организацию среды делинквентов, солидарных друг с другом, признающих определенную иерархию и готовых к сообщничеству в любом будущем преступлении: «Общество запрещает объединения, насчитывающие свыше 20 человек... а само образует союзы из 200, 500, 1 200 заключенных в центральных тюрьмах, которые оно возводит ad hoc* и для пущего удобства подразделяет на мастерские, внутренние дворы, спальни, общие столовые... Общество умножает число тюрем по всей Франции, и таким образом, где есть тюрьма, там есть объединение заключенных... а значит, антиобщественный клуб»27. И в этих «клу- 390 24 F. Bigot Preameneu, Raff art au conseil general de la societe des prisons, 1819. 25 La Fratemite, mars 1842. 26 Письмо в L'Atelier (octobrc 1842, У annee, № 3) рабочего, угодившего в тюрьму за вступление в профсоюз. Он смог заявить о своем протесте в то время, когда эта газета вела кампанию против конкуренции, создаваемой трудом заключенных. Здесь же помещено письмо другого рабочего на ту же тему. См. также: La Fraternity, mars 1842, 1" annee, № 10. 27 L. Moreau-Chriscophe, De la mortalite et de la folie dans le regime penitentiaire. бах» получает воспитание впервые осужденный молодой правонарушитель: «Первое желание, которое у него возникнет, - научиться у ловких старших умению ускользать от строгости закона. Первый урок он извлечет из жестокой логики воров, считающих общество врагом. Его моралью станут наушничество и шпионаж, столь почитаемые в наших тюрьмах. Его первой страстью будет напугать юную натуру мерзостями, которые рождаются в темнице и не поддаются описанию... Отныне он порывает со всем, что связывало его с обществом»28. Фоше говорил о «казармах преступления». — Условия, в которых оказываются освободившиеся узники, обрекают их на повторение преступления: они находятся под надзором полиции, им предписывают место жительства и запрещают проживание в определенных местах, они «выходят из тюрьмы с паспортом, который должны предъявлять повсюду и где фиксируется вынесенный им приговор»29. Неприкаянность, невозможность найти работу и бродяжничество — наиболее частые факторы, приводящие к рецидиву. «Gazette des tribunaux», как и рабочие газеты, регулярно сообщает о случаях повторных преступлений. Так, одного рабочего, осужденного за воровство и находящегося под надзором в Руане, снова поймали на краже, причем адвокаты отказались его защищать. Поэтому он решил выступить в суде сам, рассказал историю своей жизни, объяснил, что, выйдя из тюрьмы и будучи вынужден жить в строго определенном месте, он не смог вернуться к ремеслу золотильщика, поскольку его гнали отовсюду как бывшего заключенного. Полиция отказала ему в праве искать работу в других ме- 391 1839, р. 7. и L 'Almanack populaire de la France, 1839, p. 49—56 (подпись: D.). жүктеу/скачать 1.65 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|