Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Том Философия дух
жүктеу/скачать 1.94 Mb.
|
| § 408
вв) Вследствие непосредственности, в которой чувство самого себя еще определено, т. е. вследствие момента телесности, которая еще не отделена в нем от духовности , а также вследствие того, что чувство само есть нечто особенное, и тем самым некоторое частное воплощение,— субъект, хотя и развившийся до рассудочного сознания, все же способен еще к болезни, к той именно, что он остается замкнутый в некоторой обособленности чувства самого себя, которую он не в состоянии переработать до идеальности и преодолеть ее. Осуществленная самость рассудочного сознания есть субъект как в себе последовательное сознание, упорядочивающее себя и сохраняющее себя соответственно своему индивидуальному, положению и связи с внешним миром, который точно так же внутренне упорядочен. Оставаясь , однако, скованным особенной определенностью, это сознание не в состоянии указать для своего содержания того разумного места и подчинения, которые присущи ему в индивидуальной системе мира, образуемой субъектом. Субъект находится, таким образом, в противоречии со своей в его сознании систематизированной тотальностью, с одной стороны, и, с другой — с особенной определенностью, не имеющей в этой тотальности текучести, в нее не включенной и ей не подчиненной,— помешательство. Примечание. При рассмотрении помешательства точно так же необходимо антиципировать развитое рассудочное сознание, субъект которого есть в то же время природная самость чувства самого себя. В этом своем определении субъект способен впадать в противоречие со своей свободной для себя субъективностью и некоторой особенностью, которая не становится в этом определении идеальной, но остается упроченной в чувстве самого себя. Дух свободен и потому сам по себе не способен к этой болезни. Метафизикой прежнего времени он рассматривался как душа, как вещь, и он только как вещь, т. е. как нечто природное и сущее, способен к помешательству, к некоторой упрочивающейся в нем конечности. Помешательство есть поэтому болезнь психического, нераздельного с телесным и духовным; начало его может казаться исходящим преимущественно от одной или от другой из этих сторон, так же как и исцеление. Будучи здоровым и здравомыслящим, субъект располагает наличным сознанием упорядоченной тотальности 175 своего индивидуального мира, в системе которого он подчиняет всякое переживаемое им особенное содержание ощущения, представления, вожделения, склонности и т. д., помещая его в надлежащее место этой системы; субъект — гений, господствующий над этими особенностями. Различие здесь такое же, как между бодрствованием и сном; но только в помешательстве сонная греза возникает в самом бодрствовании, так что принадлежит действительному чувству самого себя. Заблуждение и ему подобные состояния представляют собой содержание, последовательно включенное в эту объективную связь. Причем, однако, в конкретных случаях бывает трудно сказать, где именно это содержание начинает становиться безумием. Такая бурная в своих обнаружениях, но по своему содержанию незначительная страсть, как ненависть и т. п.,— по сравнению с предполагаемыми в данном лице более высокой рассудительностью и самообладанием — может показаться выходкой безумия. Это последнее, однако, содержит в себе по существу противоречие между телесным, получившим бытие чувством, и тотальностью опосредствовании, составляющих конкретное сознание. Дух , определенный как только сущий, поскольку такое бытие его имеется в его сознании в нерасчлененном виде, является больным. Содержанием, освобождающимся в этой своей природности, являются себялюбивые определения сердца, тщеславие, гордость и другие страсти — фантазии, надежды — любовь и ненависть субъекта. Эти земные силы становятся свободными, поскольку власть рассудительности и всеобщего, власть теоретических и моральных принципов уступает силе природного начала, обычно им подчиненного и ими скрытого; ибо в себе это зло всегда находится налицо в сердце, потому что последнее в качестве непосредственного является природным и эгоистичным. То, что в помешательстве становится господствующим, есть злой гений человека, проявляющийся притом в противоположности и в противоречии с лучшей и рассудительной стороной, которая тоже одновременно существует в человеке, так что это состояние есть распад и несчастье духа в нем самом. — Подлинная психиатрия (psychische Behandlung) придерживается поэтому той точки зрения, что помешательство не есть абстрактная потеря рассудка — ни со стороны интеллекта, ни со стороны воли и ее вменяемости,— но только помешательство, только противоречие в еще имеющемся налицо разуме, подобно тому 176 как физическая болезнь не есть абстрактная, т.е. совершенная, потеря здоровья (такая потеря была бы смертью), но лишь противоречие в нем. Это гуманное , т. е. Столь же благожелательное, сколь и разумное, обращение с больным (Пинель45 заслуживает величайшей признательности за заслуги, которые он имел в этом отношении) предполагает, что больной есть разумное существо, и в этом предположении имеет твердую опору, руководясь которой можно понять больного именно с этой стороны, подобно тому как со стороны телесности его можно понять по той жизненности, которая как таковая еще содержит в себе здоровье. Прибавление. Для разъяснения вышеприведенного параграфа может послужить еще следующее. Уже в прибавлении к § 402 помешательство было понято как вторая из трех ступеней развития , которые чувствующая душа проходит в борьбе с непосредственностью своего субстанциального содержания, чтобы подняться до наличествующей в «я», относящейся к себе самой простой субъективности и таким образом вполне овладеть собой и осознать себя. Это наше понимание помешательства как некоторой в развитии души с необходимостью выступающей формы или ступени не следует, разумеется, истолковывать в том смысле, будто этим мы хотели. сказать: каждый дух, каждая душа должна пройти через это состояние величайшей внешней разорванности. Такое утверждение было бы столь же бессмысленным, как, скажем, допущение: так как в философии права преступление рассматривается как необходимое явление человеческой воли, то и совершение преступления должно стать неизбежной необходимостью для каждого отдельного человека. Преступление и помешательство суть крайности, которые человеческому духу вообще предстоит преодолеть в ходе своего развития, по которые, однако, не в каждом человеке проявляются как крайности, но имеют место лишь в форме ограниченностей, ошибок, глупостей и не носящей характера преступления вины. Сказанного достаточно, чтобы оправдать наше рассмотрение помешательства как существенную ступень в развитии души. Что же касается определения понятия помешательства, то уже в прибавлении к § 405 своеобразие этого состояния — в отличие от магнетического сомнамбулизма, рассмотренного нами на первой из трех ступеней развития чувствующей души,— было охарактеризовано в том смыс- 177
ле, что в помешательстве душевная сторона в отношении к объективному сознанию выступает не как только отличное, но как прямо ему противоположное и потому уже не смешивается более с упомянутым сознанием. Истинность этого указания мы подтвердим здесь некоторым дальнейшим разъяснением и тем самым докажем разумную необходимость продвижения нашего рассмотрения от магнетических состояний к помешательству. Необходимость же этого перехода заключается в том, что душа уже в себе есть противоречие, состоящее в том, что, представляя собой нечто индивидуальное, единичное, она в то же время все же непосредственно тождественна с всеобщей душой природы, с ее субстанцией. Это противоположение, существующее в противоречащей душе форме тождества, должно быть положено как противоположение, как противоречие. Это происходит только в помешательстве ; ибо только в этом последнем субъективность души не только отрывается от своей в сомнамбулизме еще непосредственно тождественной с ней субстанции, но вступает с ней в прямую противоположность, в полнейшее противоречие с объективным, вследствие чего она становится чисто формальной, пустой, абстрактной субъективностью — и в этой своей односторонности претендует на значение подлинного единства субъективного и объективного. Существующие в помешательстве единство и разделение только что названных противоположных сторон являются поэтому еще несовершенными. Своей завершенной формы это единство и это разделение достигают только в разумном , в действительно объективном сознании. Если я возвысился до разумного мышления, то я являюсь предметным уже не только для меня, следовательно, не только субъективным тождеством субъективного и объективного, но я — и это есть второй момент — уже отделил от себя это тождество, противопоставил его себе как действительно объективное. Чтобы достигнуть этого совершенного разделения , чувствующая душа должна преодолеть свою непосредственность, свою природностъ, свою телесность, она должна их идеализовать, усвоить их себе, превратить их, таким образом, в объективное единство субъективного и объективного и тем самым освободить свое другое от непосредственного тождества с собой, как в равной мере и себя освободить от этого другого. Но этой цели душа не достигла еще на той стадии, на которой мы ее в данный момент рассматриваем. Поскольку душа является поме- 178
шанной, она скорее твердо держится только субъективного тождества субъективного и объективного как объективного единства обеих этих сторон ; и лишь поскольку она наряду со всем своим неразумением и всем своим безумием все же одновременно есть и разумная душа и, следовательно, стоит на некоторой другой точке зрения, чем теперь нами рассматриваемая, она достигает объективного единства субъективного и объективного. Именно в состоянии настоящего помешательства оба способа существования конечного духа,— с одной стороны, в себе развитое разумное сознание со своим объективным миром, с другой стороны, процесс внутреннего ощущения, крепко держащийся за самого себя и в самом себе имеющий свою объективность,— каждый для себя развиты до тотальности, до личности. Объективное сознание помешанных обнаруживается многообразнейшими способами: они знают, например, что находятся в доме умалишенных; — знают своих надзирателей; — знают также и про других , что они безумны; — смеются над безумием друг друга; — используются для выполнения всякого рода дел, иногда даже сами назначаются надзирателями. Но в то же время они грезят наяву и подвержены особому представлению, несоединимому с их объективным сознанием. Эти их сны наяву сродни сомнамбулизму; и тем не менее, однако, первые отличаются от второго. В то время как в сомнамбулизме обе в одном индивидууме существующие личности не соприкасаются друг с другом , а сомнамбулическое сознание скорее так отделено от бодрствующего сознания, что пи одно из них ничего не знает о другом и двойственность личностей проявляется также и как двойственность состояний,— в настоящем помешательстве, напротив, две разные личности не представляют собой в то же время двух различных состояний, но существуют в одном и том же состоянии; так что эти одна другую отрицающие личности — сознание душевное и сознание рассудочное — взаимно соприкасаются друг с другом и друг о друге знают. Помешанный субъект оказывается поэтому у себя в том, что составляет его собственное отрицание, другими словами — в его сознании имеется непосредственно налицо его отрицание. Это отрицательное не преодолевается помешанным — то двойственное, на что он распадается, не приводится к единству. Хотя в себе помешанный и есть один и тот же субъект, он тем не менее не имеет, следовательно, самого себя предметом как единого, 179
с самим собой согласующегося, нераздельного в себе субъекта, но имеет себя таковым предметом лишь в качестве субъекта, распадающегося на две личности. Определенный смысл этой разорванности — этого у-себя-бытия духа в его отрицании самого себя — требует еще некоторого дальнейшего развития. Это отрицательное получает в помешательстве более конкретное значение, чем то , какое имел в рассмотрении, проведенном нами до сих пор, отрицательный момент души. Подобно этому, и у-себя-бытие духа должно быть взято здесь в более конкретном смысле, чем до сих пор было взято осуществленное для-себя-бытие души. Итак, прежде всего необходимо различать упомянутое отрицательное, характерное для помешательства, от других родов отрицательного нашей души. Наконец, мы можем заметить, что если мы, например, переживаем затруднения, то мы тоже находимся у самих себя в том, что в нас есть отрицательного, но из-за этого мы еще не являемся безумцами. Ими мы становимся только тогда, когда при перенесении затруднений мы не преследуем никакой разумной цели, которая достигается только благодаря им. Так, например , предпринятое для укрепления души путешествие к гробу господню можно рассматривать как глупость, потому что такое путешествие для поставленной при этом цели совершенно бесполезно, следовательно, вовсе не является необходимым средством для ее достижения46. На том же основании можно рассматривать как помешательство путешествия индусов, осуществляемые ими ползком через целые страны. В помешательстве отрицательное является, следовательно, таким, в котором находит себе выражение лишь ощущающее, а не рассудочное и разумное сознание. Но в состоянии помешательства, как уже было сказано выше, отрицательное составляет определение, присущее как сознанию душевному, так и сознанию рассудочному в их взаимном отношении. Это отношение обоих только что упомянутых противоположных друг другу способов у-себя-бытия духа точно так же требует ближайшей характеристики, чтобы не смешать его с тем отношением, в котором простая ошибка и глупость находятся к объективному, разумному сознанию. Чтобы выяснить этот пункт, напомним о том, что, поскольку душа становится сознанием, для нее, вследствие разделения того, что в природной душе связано непосред- 180
ственным образом, возникает противоположность субъективного мышления и внешности — двух миров, которые в своей истинности, правда, тождественны друг другу (ordo rerum atque idearum idem est,— говорит Спиноза41), но которые, однако, для просто рефлектирующего сознания, для конечного мышления обнаруживаются как существенно различные и друг по отношению к другу самостоятельные. Таким образом, душа как сознание вступает в сферу конечности и случайности, в сферу того, что является внешним по отношению к самому себе и тем самым существует как нечто единичное. То, что я знаю, стоя на этой ступени, я знаю прежде всего как нечто единичное, неопосредствованное, следовательно, как нечто случайное, как нечто данное, преднайденное. То, что найдено и стало содержанием ощущения, я превращаю в представления и делаю это в то же время внешним предметом. Это содержание я познаю, однако, затем — поскольку деятельность моего рассудка и моего разума направляются на него — в то же время как нечто не только единичное и случайное, по как момент некоторой великой взаимосвязи, как нечто, стоящее с другим содержанием в бесконечном опосредствовании и в силу этого опосредствования становящееся чем-то необходимым. Только поступая указанным сейчас способом, я нахожусь в своем рассудке, и заполняющее меня содержание получает со своей стороны форму объективности. Подобно тому как эта объективность есть цель моего теоретического стремления, она образует также и норму моего практического поведения. Если поэтому я захочу мои цели и интересы — следовательно, исходящие от меня представления — перевести из их субъективности в объективность, то я должен, если хочу быть рассудительным, представить себе материал, т. е. противостоящее мне наличное бытие, в котором я намереваюсь осуществить упомянутое содержание так, как этот материал существует поистине. Стало быть, совершенно так же, как и в отношении противостоящих мне объектов, я, для того чтобы поступить рассудительно, должен иметь правильное представление также и о себе самом, т. е. обладать таким представлением, которое согласуется с тотальностью моей действительности, с моей бесконечно определенной, от моего субстанциального бытия отличенной индивидуальностью. Конечно, как относительно себя самого, так и относительно внешнего мира я могу ошибаться. Нерассудитель- 181 ные люди имеют пустые субъективные представления, неосуществимые желания, которые они тем не менее надеются реализовать в будущем. Они ограничиваются совершенно разрозненными целями и интересами, придерживаются односторонних принципов и вследствие этого вступают в разлад с действительностью. Но эта ограниченность, как и упомянутое выше заблуждение, не представляет еще собой какого-либо помешательства, если только эти нерассудительные люди знают в то же время, что их субъективное еще не существует объективно. Помешательством заблуждение и глупость становятся лишь в том случае, когда человек свое только субъективное представление принимает в качестве объективного за непосредственно для себя наличное и отстаивает его вопреки находящейся с ним в противоречии действительной объективности. Для помешанных то, что в них только субъективно, совершенно в такой же мере достоверно, как и объективное; в своем субъективном представлении — например, в воображении, будто они есть вот этот человек, которым они на самом деле не являются,— они имеют достоверность себя самих, с этим связывается их бытие. Если поэтому кто-нибудь говорит как помешанный, то прежде всего следует напомнить ему о всем объеме его отношений, о его конкретной действительности. Если же он и тогда — несмотря на то что упомянутая объективная связь доведена до его представления и им осознана — все-таки продолжает цепляться за свое ложное представление, то помешательство такого человека не подлежит уже более никакому сомнению. Из только что сказанного следует, что безумным представлением можно назвать пустую абстракцию и чистую возможность, принимаемую помешанным за нечто конкретное и действительное; ибо, как мы видим, в этом представлении и осуществляется как раз абстракция от конкретной действительности помешанного. Если я, например, не будучи королем, все-таки принимаю себя за короля, то это противоречащее всей тотальности моей действительности и потому безумное представление, конечно, не имеет никакого другого основания и содержания, кроме той неопределенной всеобщей возможности, что- так как человек вообще может быть королем, то почему бы как раз мне, этому определенному человеку, тоже не быть королем. 182
Но что такое цепляние за некоторое, с моей конкретной действительностью несоединимое, особое представление может во мне возникнуть,— основание этого заключается в том, что прежде всего я представляю собой совсем абстрактное, совершенно неопределенное и потому для всякого любого содержания открытое «я». И поскольку я являюсь таким «я» , я могу создавать себе самые пустые представления: считать себя, например, за собаку (что люди были превращены в собак, это ведь встречается в сказках) или я могу воображать, что в состоянии летать, потому что места для этого достаточно и потому что другие живые существа способны летать. Напротив, коль скоро я становлюсь конкретным «я», как только приобретаю определенные мысли о действительности, как, например, в последнем случае начинаю думать о своей тяжести, я тотчас же начинаю понимать невозможность для себя летать. Только человек поднимается до того, чтобы постигать себя в упомянутой выше совершенной абстракции «я». Вследствие этого он имеет, так сказать, привилегию на сумасшествие и безумие. Эта болезнь развивается, однако, в конкретном, рассудительном самосознании лишь постольку, поскольку это последнее падает на низшую ступень бессильного, пассивного, абстрактного «я». Вследствие этого снижения конкретное «я» теряет абсолютную власть над всей системой своих определений , утрачивает способность ставить все привходящее в душу на надлежащее место, в каждом из своих представлений оставаться для самого себя совершенно наличным, отдается во власть особенного, только субъективного представления, этим представлением выводится за пределы самого себя, из центра своей действительности выносится вовне и приобретает — так как оно в то же время сохраняет еще и сознание своей действительности — два центра: один — в остатке своего рассудочного сознания, другой в своем безумном представлении. В сознании помешанного абстрактная всеобщность непосредственного, сущего «я» находится в неразрешенном противоречии с оторванным от тотальности действительности и тем самым совершенно единичным представлением. Это сознание не есть поэтому нечто подлинно действительное, но застрявшее в моменте отрицательности «я» у-себя-бытие. Столь же неразрешимое противоречие господствует здесь также между упомя- 183 нутым единичным представлением и абстрактной всеобщностью «я», с одной стороны, и с гармоничной в себе тотальной действительностью — с другой. Отсюда следует , что справедливо отстаиваемое понимающим разумом положение «что я мыслю, то истинно» у помешанного получает совершенно превратный смысл и становится чем-то в такой же мере неистинным, как и утверждение абсолютной раздельности субъективного и объективного, противополагаемое безрассудством рассудка только что упомянутому положению об истинности мыслимого. Перед этим безрассудством, равно как и перед помешательством, уже простое ощущение здоровой души обладает преимуществом разумности, поскольку в нем имеется налицо действительное единство субъективного и объективного. Как уже было сказано выше, это единство получает, однако, свою совершенную форму только в понимающем разуме; ибо только то, что мыслится этим разумом, является как по своей форме, так и по своему содержанию истинным — представляет собой совершенное единство мыслимого и сущего. Напротив, в помешательстве единство и различенность субъективного и объективного представляют собой нечто только формальное, исключающее собой конкретное содержание действительности. Для связи и в то же время для большего уяснения мы повторим здесь в более сжатой и по возможности в более определенной форме кое-что из того, что уже не раз было затронуто в предшествующем параграфе и в примечании к нему. Мы имеем при этом в виду то, что помешательство по существу потому должно быть понято как одновременно и духовная, и телесная болезнь, что в нем господствует совершенно непосредственное , еще не прошедшее бесконечного опосредствования единство субъективного и объективного. Пораженное помешательством «я» — сколь бы резко выраженной ни была эта кульминационная ступень чувства самого себя — представляет собой еще нечто природное, непосредственное, сущее, в чем, следовательно, различенное может упрочиться как сущее. Или, говоря еще определеннее, в помешательстве особенное чувство , противоречащее объективному сознанию помешанного, вопреки этому объективному сознанию упрочивается как нечто объективное, а не полагается только идеально; это чувство имеет, следовательно, форму чего-то сущего и тем 184
самым телесного и вследствие этого порождает в помешанном некоторую, его объективным сознанием не преодоленную двойственность бытия, некоторое сущее различие, становящееся для помешанной души жестким пределом. Что касается, далее, вопроса , также поставленного уже в предшествующем параграфе, о том, как дух доходит до того, чтобы быть помешанным, то, кроме уже данного там на него ответа, здесь можно заметить, что вопрос этот предполагает еще не достигнутое душой на данной ступени ее развития устойчивое объективное сознание и что на том месте, где в настоящий момент находится наше рассмотрение, ответ следует дать скорее на противоположный вопрос — именно на вопрос о том, как замкнутая в своем внутреннем существе, непосредственно тождественная со своим индивидуальным миром душа из чисто формального, пустого различия субъективного и объективного достигает действительного различия этих обеих сторон и тем самым истинно объективного, рассудочного и разумного сознания. Ответ на этот вопрос будет дан в последних четырех параграфах первой части учения о субъективном духе. Впрочем, из того, что в начале этой антропологии было сказано о необходимости начинать философское рассмотрение субъективного духа с природного духа, а также из всесторонне развитого в предшествующем изложении понятия помешательства, в достаточной мере ясно, почему помешательство должно быть рассмотрено до здорового, рассудочного сознания , хотя оно и имеет рассудок своей предпосылкой и представляет собой не что иное, как самую крайнюю стадию болезненного состояния, до которой рассудок может опуститься. Разъяснение этого состояния мы должны были дать уже в антропологии, потому что в нем душевная сторона, природная самость человека, абстрактно-формальная субъективность получает господство над объективным, разумным, конкретным сознанием, а рассмотрение абстрактной, природной самости должно предшествовать изображению конкретного, свободного духа. Чтобы, однако, этот переход от чего-то абстрактного к — содержащемуся в нем хотя бы в возможности — конкретному но получил вид стоящего особняком и потому сомнительного явления, мы можем напомнить о том, что и в философии права должен иметь место подобный же пере- жүктеу/скачать 1.94 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|