Гейнц Гудериан "Воспоминания солдата"

Он помешался на этой идее, и никто не мог его переубедить.

Соединения, которые мы получили с Западного фронта, были разделены, таким образом, на две части. Когда я позднее в своих докладах касался этого вопроса, я получал в ответ: "Я уже знаю, что вы хотите сказать: я должен бить, так бить! Но вы должны согласиться... " и т. д. , в том же роде. Следует учесть, что переброска войск в Венгрию из-за слабой пропускной способности железных дорог, идущих на юго-восток, требовали значительно больше времени, чем переброска \541\ в район Берлина, куда вели двухколейные железные дороги, которые давали возможность маневрировать в случае затруднений, вызываемых беспрерывным воздействием противника с воздуха.

Затем мы перешли к другим вопросам. Беседа проходила бурно. Обсуждали положение основной линии обороны и связанные с ней решения, в бессмысленности которых был виноват он сам, что подтверждала стенограмма. Касались вопроса использования резервов, которые, как он считал, слишком далеко находились от линии фронта, а по мнению генералов, после приказа Гитлера - чересчур близко. Затем зашла речь о генерале Гарпе, командные качества которого, на мой взгляд, не вызывали сомнений. Но так как нужно было обязательно найти козла отпущения, Гитлер приказал, несмотря на мои решительные протесты, заменить генерала Гарпе генерал-полковником Шернером, недавно вызванным из Прибалтики, где уже нельзя было завоевать лавры. Шернер начал с того, что сместил командующего 9-й армией, храброго, умного и честного генерала барона фон Люттвица (Смило). Во главе 9-й армии был поставлен генерал Буссе. Вскоре у него и с безупречным генералом Заукеном начались такие раздоры, что появилась необходимость немедленной замены последнего. Заукен стал командовать одной из армий. Я позаботился о Гарпе, который через несколько недель снова получил армию на Западном фронте и добился возвращения на должность Балка, ставшего жертвой одной из интриг Гиммлера на западе.

В этот день шли споры и относительно моего требования немедленно, пусть даже с опозданием, покончить с бессмысленными попытками наступления на западе и перебросить все войска, без которых невозможно обойтись на Восточном фронте. Снова - и в который раз! - обсуждался вопрос об эвакуации войск из Прибалтики и опять не пришли ни к какому окончательному решению. Решили вывести оттуда лишь 4-ю танковую дивизию. \542\

Обстановка требовала больше, чем когда-либо, острых и решительных действий. В районе юго-восточнее Сараево югославские партизанские дивизии все сильнее нажимали на группу армий "Е". В район между озером Балатон и Дунаем подходили подкрепления противника. Русские усиливали предмостное укрепление на р. Грон. Противник необыкновенно быстро продолжал преследовать отступающие войска группы армий "А". Русские миновали уже линию Сломники, Мехув и, двигаясь на запад, направили часть сил на Краков. Далее к северу они пробились к линии Ченстохов, Радомско, Петроков, Томашув. Следовало ожидать продолжения наступления на Литцманштадт (Лодзь), Лович, Сохачев. Сильные резервы русских следовали за частями прорыва; некоторые из них прибыли из Карелии и Финляндии.

Теперь мы видели, как пагубно сказывался на нашем положении выход наших союзников из войны. На участке фронта группы армий "Центр" обстановка стала обостряться. Тридцать-сорок стрелковых дивизий русских вышли на линию Прашнитц (Пшасныш), Цихенау (Цеханув), Пленев (Плоньск); за ними через Белосток, Остров (Остров-Мазовецкий) следовали другие войска. Аналогичная обстановка складывалась на участке роминтеновская пустошь, Лазденен (Краснознаменск) и Гумбиннен (Гусев). Несмотря на поступающие ежедневно роковые вести с фронтов, Гитлер и не собирался перебрасывать войска с Западного фронта в Северную Германию и оставлять Прибалтику.

К 17 января было установлено, что перед фронтом группы армий "А" находятся пятнадцать танковых корпусов русских; это совершенно определенно свидетельствовало о том, что здесь противник наносит главный удар. Кроме того, перед фронтом группы армий "Юг" вели бои восемь танковых корпусов, а перед фронтом группы армий "Центр" - три танковых корпуса. Главные силы русских наступали теперь в западном направлении на рубеж Краков, Ченстохов, Радомско. В районе \543\ Кельце русские вели бои с упорно оборонявшимся 24-м танковым корпусом генерала Неринга. Крупными силами противник наступал также на Варшаву; другие его части стремились выйти через Лович, Сохачев к Висле, чтобы отрезать путь через Вислу 46-му танковому корпусу, отступавшему из района Варшавы. Этот корпус, продвигаясь южнее Вислы, должен был предотвратить стремительный прорыв русских через Хоэнзальца (Иновроцлав), Гнезен (Гнезно) на Познань, чтобы не дать противнику возможности отрезать Восточную и Западную Пруссию от рейха. К сожалению, однако, корпус, вопреки неоднократным приказам, отошел под сильным натиском противника через реку в северном направлении. Лавина наступающих войск, не встречая сопротивления, хлынула по направлению к границе рейха.

На участке фронта группы армий "Центр" увеличились темпы наступления русских в направлении Цихенау (Цеханув), Прашнитц (Пшасныш). На Нареве пока было спокойно; однако все говорило о том, что и здесь скоро разразится буря.

К вечеру офицеры оперативного отдела доложили мне о серьезном положении в районе Варшавы. Они предложили наметить следующий рубеж обороны, исходя из предположения, что Варшава уже находится в руках противника. На мои вопросы полковник фон Бонин, начальник оперативного отдела, ответил, что потеря города, по имеющимся данным, неизбежна, что, может быть, он уже и оставлен нашими войсками. Связь с крепостью города была прервана. Исходя из этого, я согласился с их предложением, разрешив передать мое распоряжение в группу армий, так как нужно было спешить с отдачей приказа. Затем я отправился в Берлин, в имперскую канцелярию, на доклад к Гитлеру. Во время моего доклада фюреру об обстановке и о тех приказах, которые я заготовил для закрепления нашего положения, поступила радиограмма от коменданта крепости Варшавы, в которой указывалось, что \544\ город находится еще в наших руках, но что его придется оставить в течение последующей ночи. Когда я доложил Гитлеру об этом, он разразился гневом и приказал любой ценой удержать Варшаву. Фюрер распорядился о немедленной отдаче соответствующих приказов, с возмущением отклонив мое возражение, что они прибудут в Варшаву слишком поздно. Гарнизон Варшавы, который должен был состоять, по моим первоначальным планам, из одной крепостной дивизии, вследствие того, что некоторые части были отправлены на Западный фронт, имел всего лишь четыре крепостных пехотных батальона, обладавших весьма незначительной боеспособностью, и несколько артиллерийских и инженерных подразделений. Если бы комендант выполнил приказ Гитлера, то гарнизон обязательно попал бы в плен к противнику, так как он ни при каких обстоятельствах не смог бы удержать города. Поэтому комендант, хотя и получил приказ фюрера, когда город еще находился в наших руках, принял решение отступить из Варшавы со своим слабым гарнизоном. Теперь гнев Гитлера не знал никаких границ. Он совершенно утратил интерес к столь опасной для нас общей обстановке и занимался лишь варшавской неудачей, которая в общем ходе событий играла второстепенную роль. В последующие дни, когда я был на докладах у Гитлера, он находился исключительно под впечатлением варшавских событий и требовал наказания работников генерального штаба за их мнимую беспомощность.

18 января немецкие войска снова начали наступление в Венгрии между озером Балатон и лесным горным массивом западнее Будапешта - Баконским лесом с целью прорыва блокады Будапешта. В начале наступления они имели некоторый успех, выйдя к Дунаю. Но в этот же день русские ворвались в истерзанный город, судьба которого была теперь решена. Если бы войска, действовавшие в Венгрии, направили на борьбу с противником в Польше или в Восточной Пруссии, они \545\ принесли бы гораздо больше пользы. Но это противоречило планам Гитлера. В Польше русские вели бои в районе Ченстохов, Радомско, Петроков, Литцманштадт (Лодзь) и Кутно. Слабые силы противника двигались к нашему предмостному укреплению на Висле. Севернее Вислы противник наступал на Леслау (Влоцлавск), Зольдау (Дзялдово) и продвигался в направлении Ортельсбурга (Щитно), Нейденбурга (Ниборк). На наревском участке фронта увеличилось количество признаков, указывающих на то, что здесь должно. вскоре начаться крупное наступление противника. Гитлер, как всегда, не разрешил отступать войскам этого изолированного участка фронта, хотя севернее противник уже овладел районом западнее Лазденен (Краснознаменск) и продвинулся до р. Инстер.

Обсуждение обстановки этого дня свелось к разбору варшавской проблемы, ставшей основным звеном событий. Во время доклада, который я делал во второй половине дня, - Гитлер приказал, чтобы офицеры генерального штаба, отвечающие за составление донесений и приказов, касающихся этого участка фронта, были готовы к допросу. Я заявил, что за события вчерашнего дня несу ответственность только один я и что поэтому арестовывать и допрашивать нужно меня, а не моих подчиненных. Фюрер ответил: "Нет. Я хочу покарать не вас, а генеральный штаб. Я терпеть не могу, когда группа интеллигентов осмеливается внушать свои взгляды своим начальникам. Это является системой в работе генерального штаба, и я хочу покончить с ней! " По этому вопросу мы имели бурную продолжительную беседу; каждый открыто выражал свое мнение, ибо она велась с глазу на глаз. Беседа прошла безуспешно.

Ночью, на "вечерний доклад", я послал генерала Венка, дав ему поручение обратить внимание Гитлера на ту несправедливость, которую фюрер намеревался совершить, и доложить ему, что я готов к тому, чтобы меня арестовали, но только чтобы Гитлер не трогал моих подчиненных. Венк выполнил это поручение. Но \546\ в ту же ночь были арестованы полковник фон Бонин и подполковники фон дем Кнезебек и фон Кристен. Генерал Мейзель из управления личного состава сухопутных войск выполнял свои обязанности под охраной автоматчиков. Об этом мне ничего не сообщили, и я, к сожалению, не мог вмешаться. На следующее утро меня поставили уже перед свершившимся фактом. Я попросил Гитлера принять меня с конфиденциальным докладом. На приеме я заявил ему в самой резкой форме, насколько это позволяло мое служебное положение, протест против ареста моих совершенно невинных сотрудников штаба.

Я заявил, что этот арест, кроме всего прочего, парализует работу важных отделов главного командования в самый критический момент войны. Совершенно не имеющие опыта в штабной работе молодые офицеры должны были, быстро заменив старых офицеров, разрабатывать наитруднейшие решения и сложнейшие приказы, какие вообще когда-либо отдавались германским войскам. Я потребовал проведения должного расследования моей деятельности, и оно было назначено. Продолжительные допросы, проводившиеся уже известными господами Кальтенбруннером и Мюллером, отнимали в эти роковые для нашей страны дни много времени, энергии и нервов, тогда как на Восточном фронте шли смертельные бои за территорию родины и за жизнь ее граждан. Допрос, проводившийся Кальтенбруннером, закончился тем, что спустя несколько недель Кнезебек и Кристен были освобождены из заключения. Бонин остался под арестом. Однако было запрещено использовать их на работе в генеральном штабе, и они уехали на фронт командирами полков. На третий день боевой деятельности на фронте погиб на своем командном пункте храбрый, умный и всеми любимый Кнезебек. До этого он не раз пытался заступиться за своего друга и начальника Бенина. Кристен остался, к счастью, в живых. Бенина же без всяких оснований таскали из одного концентрационного лагеря в другой до тех пор, пока он, наконец, во время \547\ общей катастрофы рейха не сменил гитлеровскую тюрьму на американскую. В заключении мы снова встретились.

Итак, в то время, когда гнев и страдания, причиненные мне позором 19 января, терзали мою душу и я бесцельно проводил время на допросах у Кальтенбруннера и Мюллера, сражение на востоке продолжалось с неутомимым ожесточением. В Венгрии русские быстро сосредоточили моторизованные и бронетанковые силы для контрудара по нашим частям, проводившим наступление с целью прорыва блокады Будапешта. "Такими силами немцам ничего не удастся сделать. Они натолкнутся на крупные силы всех родов войск, на стену пехоты", - так заявляли русские в своих радиопередачах. Следовательно, мы должны были рассчитывать на сильное сопротивление. Севернее Карпат русские продолжали наступать в направлении на Бреслау (Бреславль) и на Верхнесилезский промышленный район. Слабость нашей обороны позволяла здесь развиваться событиям очень быстро. Далее на север противник наступал в направлении Калиша, Познани, Бромберга (Быдгощ). Город Литцманштадт (Лодзь) перешел в руки русских. Они почти не встречали здесь сопротивления. Только "блуждающие котлы" 24-го танкового корпуса и танкового корпуса "Великая Германия" вели, продвигаясь на запад, ожесточенные бои, подбирая на своем славном пути многочисленные мелкие части и подразделения. Генералы Неринг и фон Заукен добились в эти дни крупнейших военных достижений, достойных того, чтобы их особо описал новый Ксенофон.

'Из района Милау (Млава), Зольдау (Дзялдово) русские начали наступление в направлении на Дейч-Эйлау (Илава). Южнее этого города они. нанесли удар по Торну (Торунь) и Грауденцу (Грудзендз). К северо-востоку от этой линии противник продвигался к Нейденбургу (Ниборк) и Вилленбергу (Вельбарк). Южнее Мемеля (Клайпеда) назревал новый кризис. Перед \548\ участком фронта группы армий "Север", в Прибалтике, русские совершали какие-то передвижения, цель которых была непонятна. Ясно было одно, что наши силы в Прибалтике не могли быть использованы для отражения удара, что сковывание сил противника там не могло уравновесить наши потери на главных фронтах. Не проходило ни одного доклада, на котором бы я не убеждал Гитлера разрешить, наконец, срочную эвакуацию группы армий "Север", но, к сожалению, все было безрезультатно.

20 января противник вступил на территорию Германии. Встал вопрос о жизни или смерти нашей страны. Ранним утром я узнал, что русские достигли имперской границы восточнее Хоэнзальца (Иновроцлав). Моя жена за полчаса до разрыва первых снарядов в Дейпенгофе (округ Варта) покинула этот город. Она должна была оставаться там до этого времени, чтобы не дать повода населению к бегству из города. Она находилась под наблюдением трусливых партийных органов. Все, что уцелело от моего дома после бомбардировки в Берлине в сентябре 1943 г. , было брошено. Мы стали изгнанниками, как и миллионы других немцев, и мы гордимся тем, что разделили их судьбу. Мы сумеем ее перенести. При прощании с Дейпенгофом вокруг автомашины собралось много служащих имения: все плакали, и многие желали уехать вместе с женой, которая снискала уважение у населения. Ей тоже тяжело было расставаться! 21 января она прибыла в Цоссен. Так как она не могла найти себе подходящей квартиры, то стала жить у меня, разделяя с этого дня вместе со мной мой тяжкий жребий и являясь моей поддержкой и опорой.

20 января западнее Будапешта бои продолжались на прежних рубежах. Вереш, начальник генерального штаба Венгрии, находился у русских. В Силезии противник перешел границу и начал быстро продвигаться к Бреслау (Бреславль). В направлении Познани, как уже указывалось, русские тоже перешли границу. Севернее \549\ Вислы крупные силы противника наносили удары по нашим войскам на рубеже Торн (Торунь), Грауденц (Грудзендз). За первым эшелоном войск противника на направлении главного удара шли крупные резервы, как это было у нас во время кампании во Франции в 1940 г. ; с тех пор мы уже никогда не располагали такими резервами. Южнее Мемеля (Клайпеда) противник подходил к рубежу Велау (Знаменск), Лабиау (Полесск), продвигаясь в общем направлении на Кенигсберг (Калининград). Группа армий "Центр" подвергалась опасности быть охваченной двойными гигантскими клещами: с одной стороны противник продвигался в направлении Кенигсберга (Калининграда) с юга, с другой, наступая вдоль р. Неман, он приближался к столице Восточной Пруссии с востока. На Нареве, на участке фронта 4-й армии, русские в ожидании верного успеха отказались от прорывов.

21 января характеризовалось охватывающим маневром в направлении Верхнесилезского промышленного района, наступлением на рубеж Намеслау, Ноймиттельвальде, боями за Петроков, наступлением в направлении Гнезен (Гнезно), Познань и Бромберг (Быдгощ), Торн (Торунь), наступлением частью сил на Шнейдемюль (Пила), Ризенбург (Прабуты) и Алленштайн (Ольштын). Гитлер вторично отклонил настойчивые просьбы Рейнгардта об отводе 4-й армии с наревской дуги. Рейнгардт по совершенно понятной причине выходил из себя; в таком же настроении был и командующий 4-й армией генерал Госбах. Последний перед лицом надвигающегося охвата принял 22 января отчаянное решение. Он приказал своей армии повернуть назад и наступать в западном направлении, чтобы пробиться в Западную Пруссию и выйти на Вислу. Там он хотел соединиться с 2-й армией генерал-полковника Вейсса.

О своем решении Госбах прислал донесение в группу армий только 23 января, т. е. уже начав выполнять принятое решение. Главное командование сухопутных войск \550\ и Гитлер об этом вообще ничего не знали. Нам это стало известно, когда без боя была сдана крепость Летцен (Лучаны), самая сильная цитадель Восточной Пруссии. Неудивительно, что чудовищное сообщение о потере сильно оснащенной техникой и людьми крепости, сооруженной с учетом последних инженерных достижений, было подобно разрыву бомбы, и Гитлер вышел из себя. Это произошло 24 января. Так как русские одновременно прорвались севернее Мазурского канала и стали мешать отступательному маневру Госбаха, поставив под угрозу его северный фланг, движение армии проходило беспорядочно. 26 января Гитлер узнал, что на участке фронта группы армий "Центр" произошла "история" без его разрешения, хуже того, он даже ничего не знал о ней. Гитлер решил, что его обманули. С невероятной яростью он набросился на Рейнгардта и Госбаха: "Они оба заодно с Зейдлитцем! Это предательство! Их следует предать суду военного трибунала! Немедленно сместить обоих с должности вместе с их штабами, ибо они-то об этом знали и ни один не прислал донесения! " Я пытался успокоить возбужденного и совершенно потерявшего самообладание человека: "За генерал-полковника Рейнгардта я ручаюсь. Он сам лично неоднократно сообщал вам о положении его группы армий. Что касается Госбаха, то я тоже считаю немыслимым, чтобы он поддерживал связь с противником. Это исключено". Но в этот вечер каждое слова оправдания или объяснения только подливало масла в огонь. Буря утихла только тогда, когда Гитлер с Бургдорфом назначили новых командующих. Группу армий принял генерал-полковник Рендулич, недавно заменивший в Прибалтике Шернера, австриец, умный и начитанный, находчивый в обращении с Гитлером. Гитлер оказывал ему такое большое доверие, что возложил на него безнадежную задачу обороны Восточной Пруссии. Преемником Госбаха стал генерал Фридрих Вильгельм Мюллер, опытный фронтовик, но никогда не командовавший таким крупным объединением.

Сам Рейнгардт 25 января был тяжело ранен в \551\ голову. 29 января мы снова встретились и обсудили некоторые события. Тогда я не имел еще ясного представления о тактике Госбаха.

В то время как в Восточной Пруссии происходили грозные события, совершенно расстроившие там шаткую систему обороны и еще больше усилившие уже и без того ставшее безграничным недоверие Гитлера к генералитету, на других участках Восточного фронта тоже продолжались тяжелые отступательные бои.

Под Будапештом немецким войскам, правда, удалось снова захватить Штульвейсенбург (Секешфехервар), но мы знали, что у нас не хватит сил для достижения решительного успеха, к сожалению, и русские тоже знали об этом. В Верхней Силезии противник наступал на Тарновец. Он продвигался к рубежу Козель (Кожле), Оппельн (Ополе), Бриг (Бжег) с целью нарушить коммуникации, ведущие к этому промышленному району, и захватить переправы через р. Одер. Крупные силы противника продвигались по направлению к Бреслау (Бреславль) и к Одеру на участке между этим городом и Глогау (Глогув). На познаньском направлении противник достиг дальнейших успехов, в Восточной Пруссии продолжалась охватывающая операция с целью изоляции этой провинции. Русские направляли главный удар на Дейч-Эйлау (Илава), Алленштайн (Ольштын) и далее на Кенигсберг (Калининград). В Прибалтике пока было спокойно.

23 января начались бои под Прайскретшамом (Пысковице) и Гросштрелитцем (Стшельце). Противник явно намеревался форсировать Одер между городами Оппельн (Ополе) И Олау (Олава). Русские начали атаковывать Остров, Кротошин, их танки появились под Равичем. Противник овладел районом Гнезен (Гнезно), Познань, Накель (Накло). Велись бои за Познань. В Восточной Пруссии русские продолжали продвигаться в направлении Бартенштейн (Бартошице). Рейнгардт приказал укрыть в безопасное место саркофаги Гинденбурга и его супруги и взорвать Танненбергский памятник. \552\

В Прибалтике русские начали наступление на Либаву (Лиепая).

В этот же день, 23 января, мне представился новый связной от министерства иностранных дел, посланник доктор Пауль Барандон. Его предшественник, несмотря на мои неоднократные требования, так ни разу и не появлялся у меня с момента моего вступления в должность, т. е. с июля 1944 г. Он, очевидно, считал, что министерство иностранных дел не нуждается в том, чтобы его ориентировали в обстановке на фронтах. Господин доктор Барандон получил от меня неприкрашенную информацию и оценку тяжелого положения на фронтах. Мы совместно обсудили вопросы, касавшиеся возможностей оказания помощи со стороны министерства иностранных дел, время для которой, по нашему общему мнению, уже наступило. Мы хотели добиться, чтобы дипломатические отношения с теми немногими государствами, с которыми они поддерживались нашим министерством иностранных дел, были использованы для заключения хотя бы одностороннего перемирия. Мы надеялись на то, что западные противники, вероятно, поймут опасность, которая связана с быстрым продвижением русских к границам Германии, с их возможным продвижением через ее территорию, и склонятся к заключению перемирия или хотя бы к безмолвному соглашению, которое позволило бы ценой уступки западных районов использовать все остатки наших сил для обороны на Восточном фронте. Разумеется, это была весьма слабая надежда. Но ведь утопающий хватается за соломинку. Мы хотели все-таки попытаться предотвратить ненужное кровопролитие, спасти Германию, а также всю Западную Европу от того, что их ожидало в случае неудачи нашей попытки.

Итак, мы договорились, что господин доктор Барандон добьется, чтобы министр иностранных дел фон Риббентроп принял меня для конфиденциальной беседы. Я хотел обрисовать этому первому политическому советнику фюрера наше положение так же откровенно \553\ и ясно, как я это сделал в беседе с Барандоном, чтобы потом вместе с ним договориться с Гитлером об использовании всех наших дипломатических средств, которыми еще располагал искусственно изолированный рейх. То, что эти средства отнюдь не были многочисленными и эффективными, нам было известно, но это, по нашему убеждению, не снимало с нас обязанностей испробовать все, что могло привести к окончанию войны. Доктор Барандон тотчас же направился к господину фон Риббентропу и договорился с ним о дне встречи. Беседа была назначена на 25 января.

Катастрофа на фронтах надвигалась с быстротой лавины. В Венгрии были заметны приготовления к контрнаступлению русских в районе нашего прорыва. В Силезии противник продвинулся до Глейвитца (Гливице). Между Козелем (Кожле) и Бригом (Бжег), а также между Дюхеррнфуртом (Бжег-Дольны) и Глогау (Глогув) он явно готовился к форсированию Одера. По Бреслау (Бреславль) наносились фронтальные удары, но крепость пока держалась, так же как Глогау (Глогув) и Познань. В Восточной Пруссии русские стремились осуществить прорыв к Эльбингу (Эльблонг).

25 января приготовления русских к контрнаступлению южнее озера Веленце стали еще более очевидными. Явно были заметны приготовления противника также и к наступлению на рубеже Лева, Иполызак, Блауенштейн перед фронтом 8-й армии генерала Крейзинга, ведшего бои севернее Дуная. В Верхней Силезии продолжались приготовления к наступлению на промышленный район. Противник развертывал свои войска на восточном берегу Одера.

После окружения Познани русские, не задерживаясь у этой крепости, начали наступать на дугу Одер, Варта, защищенную Зененскими укреплениями; эти укрепления весьма тщательно сооружались еще в мирное время, но теперь они представляли собой всего лишь скелет укрепленного района, так как были сильно ослаблены в техническом отношении в пользу \554\ Атлантического вала. На участке Шнейдемюль (Пила), Бромберг (Быдгощ) русские сосредоточивали крупные силы, чтобы, продвинувшись западнее Вислы в северном направлении, атаковать с тыла наши оборонительные позиции, расположенные вдоль реки.

Для предотвращения этой угрозы я предложил Гитлеру создать новую группу армий в районе между бывшей группой армий "А", которая с 25 января стала называться "Центром", и бывшей группой армий "Центр", которая называлась теперь "Севером". Эта группа армий в этом районе должна была заново организовать оборону и приостановить наступление противника. Чтобы выбрать командующего и штаб для этой группы армий, которая будет действовать на весьма опасном участке фронта, я связался с генерал-полковником Иодлем из штаба оперативного руководства вооруженными силами. Я предложил ему выбрать один из штабов групп армий, находившихся на Балканах, а именно - штаб фельдмаршала барона фон Вейхса. Я хорошо знал генерала фон Вейхса и особенно высоко ценил его характер и военные способности. Он был умным, честным и храбрым солдатом, т. е. по своим данным больше других был способен спасти тяжелое положение, если это еще было вообще возможно. Иодль обещал поддержать меня во время доклада Гитлеру. Казалось, что мне удастся осуществить свой план. Когда же 24 января я внес на рассмотрение Гитлера свое предложение, последний ответил: "Фельдмаршал фон Вейхс производит на меня впечатление усталого человека. Я не верю, что он может справиться с этой задачей". Упорно защищая свое предложение, я сказал, что Иодль тоже придерживается моего мнения. Но тут меня постигло большое разочарование, так как Иодль, к сожалению, неудачно упомянул о глубокой религиозности фельдмаршала, а это явилось причиной того, что Гитлер бесцеремонно отклонил мое предложение и вместо Вейхса назначил Гиммлера. Эта явная ошибка фюрера привела меня в ужас. Я использовал все свое \555 - Схема 34\ \556\ красноречие, чтобы оградить злосчастный Восточный фронт от этой бессмыслицы. Но все было напрасно. Гитлер утверждал, что Гиммлер очень хорошо справился со своей задачей на Верхнем Рейне. Имея под рукой армию резерва, он быстро сможет ее использовать. Поэтому он лучше всех обеспечит новый фронт как солдатами, так и техникой. Попытка хотя бы передать хорошо сработавшийся штаб Вейхса рейхсфюреру СС тоже провалилась. Гитлер приказал, чтобы Гиммлер сам подбирал себе штаб. Начальником штаба он назначил бравого бригаденфюрера СС Ламмердинга, который до этого времени командовал танковой дивизией СС. Этот человек не имел никакого представления о тяжести штабной работы в формируемой группе армий. Та скромная поддержка, которую я смог оказать этому новому штабу, прикомандировав к нему офицеров генерального штаба, не могла полностью компенсировать крупных недостатков в работе как командующего, так и его начальника штаба. Гиммлер собрал вокруг себя ряд офицеров СС, большинство из которых не было подготовлено к выполнению своей задачи. Только после весьма горьких и пагубных для общего дела уроков честолюбивый Гиммлер стал более сговорчивым.

25 января я встретился с министром иностранных дел империи в его новом роскошном кабинете на Вильгельмштрассе. Здесь господин фон Риббентроп узнал горькую правду. Он, видимо, не считал обстановку настолько серьезной и, когда я подробно ему обо всем рассказал, был сильно потрясен и спросил у меня, соответствует ли истине все то, что я ему сообщил. "Генеральный штаб начинает, кажется, нервничать", - сказал он. Да, действительно, нужно было иметь сверхчеловеческие нервы, чтобы сохранять при таких напряженных усилиях спокойствие и рассудок! Сделав обстоятельное сообщение об обстановке на фронтах, я спросил у "руководителя Германии по внешнеполитическим вопросам", готов ли он пойти вместе со мной к Гитлеру, чтобы предложить ему действовать в направлении \557\ заключения хотя бы одностороннего перемирия. По моему мнению, речь должна идти в первую очередь о западных державах. Господин фон Риббентроп ответил буквально следующее: "Нет, этого я сделать не могу. Я являюсь верным последователем фюрера. Я знаю совершенно точно, что фюрер не захочет вести никаких дипломатических переговоров с противником, и поэтому не могу доложить ему о вашем предложении".

Я спросил его: "Что вы скажете, если русские через три-четыре недели будут стоять под Берлином? " Не скрывая своего ужаса, господин фон Риббентроп воскликнул: "Вы считаете это возможным? " Когда я заверил его, что это не только возможно, но при нашем теперешнем положении совершенно очевидно, он на некоторое время потерял присутствие духа. Я снова поставил перед фон Риббентропом вопрос, пойдет ли он со мной к Гитлеру или нет, но министр не смог дать положительного ответа. Единственными словами, которые он произнес при прощании со мной, были: "Все остается между нами, не правда ли? " Я дал обещание.

Вечером я пришел к Гитлеру докладывать "обстановку". Он был очень возбужден. Я, видимо, немного опоздал, потому что при входе в зал услышал его громкий возбужденный голос. Он требовал неукоснительного выполнения своего "основополагающего приказа э1", согласно которому никто из работающих с ним не имеет права делать какие-либо сообщения посторонним лицам, если это непосредственно не связано со служебной деятельностью данных лиц. Увидев меня, Гитлер повысил голос: "Таким образом, если начальник генерального штаба посещает министра иностранных дел рейха и информирует его об обстановке на Восточном фронте, доказывая необходимость заключения перемирия с западными державами, он совершает тем самым государственное преступление! " Теперь я узнал, что господин фон Риббентроп не молчал. Тем лучше! Теперь Гитлер, по крайней мере, был в курсе дела. Но он отказался от всякого делового обсуждения \558\ моего предложения. Гитлер продолжал бесноваться еще некоторое время, пока не заметил, что все это не производит на меня никакого впечатления. Только находясь в заключении, я узнал из достоверного источника, что министр иностранных дел рейха в тот же день послал докладную записку Гитлеру о нашей беседе. Правда, моя фамилия в ней не была названа, но все было ясно и без этого.

Попытка начать при содействии министерства иностранных дел хотя бы односторонние переговоры о заключении перемирия провалилась. Конечно, мне могут возразить, что вряд ли удалось бы в то время склонить западные державы к ведению таких переговоров, так как они взяли на себя официальные обязательства перед русскими вести по германскому вопросу только совместные переговоры. Но, несмотря на все это, я все же считал, что не следует отказываться от попытки побудить Гитлера совершить этот шаг. Хотя господин фон Риббентроп и отклонил мое предложение, я решил не сдаваться и попробовать выполнить свой план, идя другим путем. С этой целью я посетил в первую неделю февраля одного из виднейших деятелей рейха в надежде найти взаимопонимание и поддержку. Но на мое предложение этот человек буквально повторил ответ министра иностранных дел. О третьей попытке, предпринятой мною в этом же направлении в марте, я буду говорить ниже.

К 27 января наступление русских достигло невиданных темпов. Все быстрее и быстрее приближался день катастрофы. Юго-западнее Будапешта русские перешли в контрнаступление. Остатки немецкого гарнизона в венгерской столице вели ожесточенные бои. Обстановка в Верхнесилезском промышленном районе стала еще напряженнее. Значительными силами русские начали наступление в направлении Моравских ворот - на Моравска Острава, Тешинь (Цешин). Особенно опасной складывалась обстановка в районе Варта и в Восточной Пруссии. Познань была окружена; \559\ противник уже захватил один форт. Русские продвигались в направлении Шенланке (Тшцянка). Шлоппе (Члопа), Шнейдемюль (Пила), Уш. Они овладели Накелем (Накло) и Бромбергом (Быдгощ). Западнее Вислы продолжались атаки на Шветц (Свеце). У Меве (Гнев), наступая в западном направлении, противник форсировал Вислу. В Мариенбурге (Мальборк) шли бои за великолепную старинную крепость Орденсбург. Гиммлер перевел свой штаб из Орденсбурга в Крессинзее. Оттуда, не спросив разрешения у главного командования сухопутных войск, он отдал приказ об оставлении Торна (Торунь), Кульма (Хелмно) и Мариенвердера (Квидзинь). И на это Гитлер ответил молчанием! Такое самоуправство Гиммлера повело к потере оборонительного рубежа на Висле. Теперь противник в течение нескольких дней мог отрезать от фронта армию, находившуюся восточное реки.

В Восточной Пруссии шли бои за Фрауенбург (Франборк), Эльбинг (Эльблонг). Севернее Кенигсберга (Калининград) - непрерывные атаки. Кризис на Земландском полуострове. В Прибалтике оборонительные бои шли успешно, но особой радости они уже не могли вызвать.

В этот день я отдал распоряжение о переброске призывников 1928 г. рождения из восточных военных округов в западные, чтобы избежать использования этих необученных юнцов в бою. К счастью, мне удалось это осуществить. Еще осенью 1944 г. я как в письменной, так и в устной форме заявлял протесты против использования в боях молодежи шестнадцатилетнего возраста.

В штабе Гиммлера уже давала себя знать плохо организованная работа; не работала связь. Об этом печальном положении я доложил Гитлеру. Но он не обратил никакого внимания на мое замечание, так как в это время начальник управления личного состава сухопутных войск информировал его о тех мерах, которые принимались по отношению к строптивым элементам королями Фридрихом Вильгельмом I и \560\ Фридрихом Великим. Генерал Бургдорф обратился к истории и привел несколько красочных примеров из судопроизводства, которое осуществлялось 200 лет тому назад. Выслушав, Гитлер сказал с глубоким удовлетворением: "Если обо мне думают, что я слишком жесток, то было бы хорошо, если бы все эти благородные люди прочли это! " Он, во всяком случае, признавал свою жестокость, но пытался оправдать ее историческими примерами. Обсуждение нашего тяжелого положения отошло в связи с этим на задний план.

В тот же день началась переброска 6-й танковой армии на Восточный фронт. Как уже упоминалось, Гитлер, вернувшись в Берлин, приказал перейти на Западном фронте к обороне. Одновременно он разработал собственный план использования на Восточном фронте всех прибывающих с запада войск. Я предложил Гитлеру перебросить все силы в район восточное Берлина, разделить их на две группировки и сосредоточить в районе Глогау (Глогув), Коттбус и в Померании к востоку от Одера. Это позволило бы контратаковать глубоко вклинившиеся в систему нашей обороны передовые части противника и разбить их, пока они еще слабы и пока держатся наши восточные оборонительные укрепления, мешающие противнику наладить подвоз боеприпасов и продовольствия на этот участок фронта. Однако Гитлер настаивал на своем плане - использовать главные силы этих частей не для обороны Германии, в частности столицы, а для наступления в Венгрии. Иодль рассчитывал перебросить туда первый корпус в течение двух недель. Однако потребовалось несколько недель, пока развертывание смогло быть полностью закончено. До начала марта нечего было и думать о наступлении. А что же будет в это время под Берлином?

Противник уже захватил большую часть промышленного района Верхней Силезии. Было ясно, что мы можем продержаться теперь лишь несколько месяцев. На важность этого единственного пока еще не \561\ пострадавшего от бомбардировок промышленного района Шпеер указывал Гитлеру в своей докладной записке еще в декабре, после разрушения противником заводов Рурской области. Но его оборона была оставлена без внимания в пользу Западного фронта. Теперь и этот источник нашей силы исчез. Шпеер составил новую докладную записку, которая начиналась безжалостным предложением: "Война проиграна". Прежде чем передать ее Гитлеру, он дал прочесть ее мне. С ее содержанием пришлось, к сожалению, согласиться. Гитлер, прочтя первое предложение этой докладной записки, запер ее в свой сейф вместе с другими бумагами такого же содержания.

В эти мрачные дни я был свидетелем того, как однажды ночью после моего доклада о положении на фронтах Шпеер лично пытался попасть на беседу к фюреру. Гитлер отказался его принять: "Он снова будет мне говорить, что война уже проиграна и что я должен кончать ее". Шпеер не хотел уступать и снова послал адъютанта со своей докладной запиской к Гитлеру. Гитлер приказал молодому офицеру-эсэсовцу: "Положите эту бумажку в мой сейф". Обернувшись ко мне, он сказал: "Теперь вы понимаете, почему я не хочу никого принимать для беседы с глазу на глаз. Тот, кто хочет говорить со мной с глазу на глаз, всегда намеревается сказать мне что-нибудь неприятное. Этого я не могу переносить".

28 января противнику удалось создать под Любеном предмостное укрепление на Одере. Мы ожидали продолжения его наступления на Заган (Жегань). Далее на север, из района Крейц (Кшиж), Шнейдемюль (Пила), русские стремились продвинуться в западном направлении к Одеру между Франкфуртом и Штеттином (Щецин), по всей вероятности, для того, чтобы создать себе условия для последующего удара по Берлину. Видя нашу слабость, маршал Жуков начал действовать еще решительнее. Удар по одерским оборонительным рубежам был нанесен 1-й и 2-й гвардейскими \562\ танковыми армиями, 8-й гвардейской, 5-й ударной и 61-й армиями. Кроме того, у противника оставались еще достаточные силы для наступления из района Накель (Накло), Бромберг (Быдгощ) в северном направлении, в тыл нашим частям, оборонявшимся на рубеже Вислы. В Восточной Пруссии русские продвигались вдоль побережья залива Фриш-гаф (Вислинский залив) в северо-восточном направлении, чтобы захватить морские коммуникации группы армий "Север" и полностью окружить ее. Далее на восток противник постепенно окружал Кенигсберг (Калининград).

Во время обсуждения обстановки ночью 29 января мы коснулись вопроса, который неоднократно ставился Гитлером, о разжаловании офицеров, которые, по его мнению, не выполнили своего долга. Многие опытные фронтовики были понижены в чине без проведения какого-либо расследования на одну, а то сразу и на несколько ступеней. Я был свидетелем такого случая с одним командиром тяжелого противотанкового дивизиона. Он был семь раз ранен на фронте, о чем свидетельствовал его золотой значок за ранение, и едва успел поправиться после последнего тяжелого ранения, как снова поехал на фронт. Его дивизион погрузили в эшелон и повезли вдоль всего Западного фронта. Дивизион двигался часто обходными путями и неоднократно подвергался бомбардировке авиации противника. Вследствие этого эшелон был разорван на части, а дивизион был введен в бой рассредоточенно. Гитлер приказал разжаловать в обер-лейтенанты командира дивизиона, которому совсем недавно за проявленную храбрость присвоили звание подполковника. Присутствовавший при этом мой начальник штаба инспекции Томале решительно протестовал вместе со мной против этого приказа. Один высокопоставленный господин, который в течение всей войны ни разу не был на фронте, сухо заметил: "Золотой знак о ранении совершенно ни о чем не говорит". Наш протест успеха не имел. В тот же день я поставил на обсуждение дело \563\ моего бывшего начальника службы тыла во время кампании в России в 1941 г. , старого офицера, подполковника резерва Гекеля, которого по доносу из Линца (он был оттуда родом) направили простым солдатом в минометный батальон, где он должен был служить подносчиком мин.

В нюрнбергских актах я нашел выдержки из моего доклада, который был в свое время застенографирован; так как этот доклад представляет собой единственный уцелевший документ, я хотел бы привести из него некоторые выдержки: "В упомянутом минометном батальоне служит один подполковник, который был у меня начальником службы тыла в Польше, Франции и России; он был в свое время награжден и лично получил от меня железный крест I класса. Какой-то земляк донес на подполковника о подозрительных высказываниях последнего еще до аншлюсса, чего на самом деле никогда не было. Подполковник был отстранен от должности и послан в Вильдфлекен в минометный батальон, в котором этот исключительно старательный, совершенно безупречный в работе офицер служил подносчиком мин; он написал мне несколько писем, прямо-таки ужасающих по своему содержанию. В них говорится: "Меня оклеветали. Не было проведено никакого беспристрастного расследования или проверки. Поверили пройдохе, который донес на меня, теперь я не знаю, как мне быть, что делать". Мне кажется, он еще не реабилитирован".

И здесь я не добился удовлетворительного успеха. Я процитировал эти выдержки из стенограммы, чтобы показать, каким тоном приходилось говорить, чтобы хотя бы немного подействовать на безучастные ко всему головы из главной ставки фюрера. Я часто заступался за таких несчастных, которые по каким-либо причинам, иногда совершенно смехотворным, вступали в конфликт с партийными органами и вдруг совершенно неожиданно оказывались в концентрационных лагерях или в штрафных частях. К сожалению, подобные \564\ случаи редко становились известными. Кроме того, сильная перегруженность работой, а также волнения и заботы того времени часто не давали никакой возможности думать об оказании помощи другим.

Ведь сутки и в то время тоже имели только 24 часа. Мне приходилось два раза в сутки ездить к фюреру, что при напряженной обстановке было почти правилом, - два раза из Цоссена в Берлин, в имперскую канцелярию, и обратно, т. е. четыре раза по 45 мин. , а всего три часа. Доклады у Гитлера продолжались два, а большей частью три часа, итого шесть часов. Таким образом, на одни только доклады об обстановке на фронтах я затрачивал по восемь-девять часов, отнюдь не занимаясь при этом какой-либо полезной работой. Занимались одними разговорами, переливали из пустого в порожнее. Кроме того, Гитлер после совершенного на него покушения требовал, чтобы я присутствовал также на докладах штаба оперативного руководства вооруженными силами и на докладах представителей родов войск вермахта. В условиях нормальной обстановки это желание фюрера было, пожалуй, законным. Мой предшественник в последние дни своей деятельности очень часто, сделав первым доклад, немедленно покидал ставку. Это очень не понравилось Гитлеру, и он приказал мне присутствовать на других докладах.

В то время я был сильно перегружен работой, так что слушать несколько часов подряд заурядные речи, например, представителей почти парализованных военно-воздушных и военно-морских сил, было очень мучительно и морально и физически. Склонность Гитлера к произнесению длинных монологов не' уменьшилась даже в связи с ухудшением военного положения нашей страны, скорее наоборот. В бесконечно длинных речах он пытался объяснить себе и другим причины наших военных неудач, при этом всю вину за эти неудачи он сваливал на других людей или объяснял стечением обстоятельств, никогда не считая себя в чем-либо виновным. В те дни, в которые мне приходилось ездить \565\ на доклад к фюреру два раза в сутки, я возвращался в Цоссен только утром. Нередко мне только к 6 часам утра удавалось ненадолго прилечь. В 8 час. на доклад приходили офицеры генерального штаба сухопутных войск с утренними сводками групп армий. Доклады продолжались, с перерывами для принятия пищи, до тех пор, пока мне не сообщали, что готова машина для поездки в имперскую канцелярию.

Очень часто мое пребывание в Берлине затягивалось из-за воздушных тревог, во время которых Гитлер начинал проявлять заботу о моей жизни и запрещал выезд из города. Поэтому очень часто на вечерний доклад к фюреру я посылал своего первого помощника генерала Венка, чтобы иметь возможность спокойно обдумать обстановку или заняться делами, накопившимися в Цоссене. Часто я своей неявкой выражал Гитлеру протест против его выпадов, которые он нередко делал во время бурных вспышек гнева против офицерского корпуса или же против всех сухопутных войск. Конечно, он догадывался, в чем дело, и несколько дней держал себя в руках; но это продолжалось недолго.

30 января русские начали крупное наступление в Венгрии, на участке фронта 2-й танковой армии, южнее озера Балатон. На Одере русские подтянули свои силы в район Олау (Олава), видимо, для расширения там предмостного укрепления. На предмостном укреплении под Любеном было также отмечено прибытие новых подкреплений. Южнее р. Варта противнику удалось осуществить прорыв оперативного значения. Севернее р. Варта русские, наступая в западном направлении, овладели районом Золдин (Мыслибуж), Арнсвальде (Хощно), угрожая Штеттину (Щецин). Атаки противника южнее Браунсберга (Бранево), под Вормдиттом (Ориета), севернее Алленштайна (Ольштын) и южнее Бартенштейна (Бартошице) свидетельствовали о том, что он стремится перехватить наши наступающие в западном направлении части и ударить им в тыл. \566\

Крепость Кенигсберг (Калининград) оказалась с юга и с запада зажатой противником в клещи.

31 января русские атаковали наш фронт в Венгрии, между Дунаем и озером Балатон. К северу от Дуная противник готовился к наступлению. С предмостного укрепления на Одере у Штейнау (Сцинава) он готовился нанести удар по району Заган (Жегань), Коттбус. Продолжалось наступление русских по обе стороны р. Варта. Были прорваны слабые и почти не занятые нами оборонительные позиции дуги Одер, Варта. В Померании нам удалось временно задержать наступление противника на рубеже Шлоппе (Члопа), Дейч-Кроне (Валч), Конитц. В Восточной Пруссии он Продвигался в Направлении Хейлеберга (Лицбарк). В Прибалтике противник намеревался возобновить свое наступление.

Ужасный месяц январь подтвердил все наши опасения в отношении крупного наступления русских.

Гитлер и его штаб оперативного руководства неумело руководили операциями на западе и с опозданием обратили свое внимание на Восточный фронт. Все это, так же как и назначение профана на должность командующего группой армий "Висла", на которую возлагалась ответственная задача, явилось причиной исключительно быстрого развития успеха противника. Фактически противник отрезал от рейха как Восточную, так и Западную Пруссию, создав тем самым два изолированных друг от друга очага сопротивления, два острова, которые могли снабжаться только воздушным или морским путем. Их потеря являлась лишь вопросом времени. Авиация и флот вместо того, чтобы выполнять свои боевые задачи, занимались только снабжением окруженных частей боеприпасами и продовольствием, что вызывало еще большее ослабление наших и без того слабых военно-морских и военно-воздушных сил. Чем больше русские убеждались в нашей слабости, тем решительнее они действовали. Их танки становились дерзкими.

26 января Гитлер приказал сформировать \567\ танкоистребительную дивизию. Название этого нового соединения звучало красиво и многообещающе. Но больше ничего и не было. В действительности же это соединение должно было состоять из рот самокатчиков под командованием храбрых лейтенантов; вооруженные фауст-патронами расчеты этих рот должны были уничтожать Т-34 и тяжелые русские танки. Дивизия вводилась в бой поротно. Жалко было храбрых солдат!

В первые дни февраля наше положение как на Восточном, так и на Западном фронте стало роковым.

На востоке группа армий "Курляндия", вопреки всем моим стремлениям эвакуировать ее, продолжала оборонять двадцатью пехотными и двумя танковыми дивизиями северную часть Курляндия. В эту группу армий входили хорошие, боеспособные части. Гитлер разрешил эвакуировать лишь четыре пехотные и одну танковую дивизии.

Группа армий "Север" была зажата противником в клещи в районе Замланд, Кенигсберг (Калининград) и к югу от него, в районе Эрмланда. Она, так же как и группа армий "Курляндия", снабжалась морским и воздушным путем. Девятнадцать пехотных и пять танковых дивизий, входивших в эту группу, понесли значительные потери. К этой группе присоединились, кроме того, остатки других разбитых дивизий.

Группа армий "Висла" занимала узкий участок фронта, проходивший от Вислы, между Грауденцем (Грудзендз) и Эльбингом (Эльблонг), через Дейч-Кроне (Валч) до Одера в районе Грюнберг (Зелена Гура). Она имела двадцать пять пехотных и восемь танковых дивизий.

Группа армий "Центр" располагалась на участке фронта, проходившем через Силезию до Карпатских гор. Севернее и южнее Бреслау (Бреславль) русским удалось создать на Одере предмостные укрепления. Промышленный район Верхней Силезии был потерян. В группу армий входило около двадцати пехотных и восемь с половиной танковых дивизий. \568\

И, наконец, группа армий "Юг", находившаяся между Карпатами и р. Драва, состояла из девятнадцати пехотных и девяти танковых дивизий. Она имела своей задачей: после подхода резервов с запада перейти в наступление по обеим сторонам озера Балатон с целью овладеть правым берегом Дуная, укрепить южный фланг Восточного фронта и прикрыть нефтеносные районы.

На западе после провала наступления в Арденнах линия фронта была отодвинута и проходила по р. Маас, у Дриель, Валь-Арнхейм, по р. Рейн, у Клеве, снова по р. Маас, у Роермонд, Дюрен, Шнее, через горы Эйфель-Ур-Зауер по р. Мозель, Писпорт, Ремиха, по р. Саар до Сааргемюнда, Бича, Хагенау и далее по Верхнему Рейну.

Предназначенные для наступления в Венгрии дивизии СС располагались на отдыхе в двух районах: Бонн, Арвайлер и Виттлих, Трабен, Трарбах. Некоторые части находились еще на пути к этим районам. Все передвижения совершались чрезвычайно медленно. Превосходство авиации противника парализовывало не только перевозки, но и волю командования.

Примерно сто три слабые пехотные дивизии и тридцать две с половиной такие же слабые танковые и моторизованные дивизии находились на Восточном фронте; Западный фронт имел около шестидесяти пяти пехотных и двенадцати танковых дивизий, из которых четыре готовились к отправке на восток.

Ввиду такой обстановки я решил еще раз попросить Гитлера отказаться от наступления в Венгрии и начать наступление против пока еще слабых флангов клина русских, вбитого ими в нашу оборону вплоть до Одера между Франкфуртом-на-Одере и Кюстрином (Костшин). Наступление должно было развиваться в южном направлении из района Пиритц (Пыжище), Арнсвальде (Хощно) и в северном направлении с рубежа Глогау (Глогув), Губен (Губин). Этим я надеялся усилить оборону столицы рейха и вообще оборону территории страны и выиграть время, необходимое для \569\ ведения переговоров о перемирии с западными державами.

Для успешного проведения этой операции необходимо было быстро вывести войска из Балканских стран, Италии, Норвегии и в первую очередь из Прибалтики. Этот план я предложил Гитлеру после посещения его японским посланником Осима в первых числах февраля. Все мои предложения относительно оставления этих территорий он отклонил. Я начал упорно доказывать, заявив, в конце концов, этому непокладистому человеку: "Не подумайте, что я из-за своего упрямства продолжаю настаивать на оставлении Прибалтики. Я просто не вижу другой возможности для создания резервов, а без них мы не сможем оборонять столицу рейха. Я стараюсь только для Германии! " Гитлер затрясся от злости: "Как вы смеете говорить мне подобные вещи? Вы что думаете, что я веду войну не для Германии? Вся моя жизнь - борьба за интересы Германии". Вся левая половина его тела тряслась как в лихорадке. Видя страшный приступ ярости фюрера, Геринг взял меня за рукав и отвел в соседнюю комнату, где мы для собственного успокоения выпили по чашке кофе.

Затем я имел беседу с гросс-адмиралом Деницем, которого я почти с мольбой просил поддержать меня в вопросе эвакуации наших войск из этих стран, если я снова внесу это предложение. Для этой цели можно было найти достаточное количество судов, если \570\ отказаться от перевозки крупной материальной части. Но как раз этого-то Гитлер и не хотел.

Когда Гитлер снова вызвал меня в кабинет, я вторично поднял свой голос за очищение Прибалтики, вызвав тем самым новый приступ ярости у фюрера. Он стоял передо мной с поднятыми кулаками, а мой добрый начальник штаба Томале тащил меня назад за фалды мундира, боясь, что между нами начнется рукопашная схватка.

Эта драматическая сцена не принесла пользы тому, за что я боролся, - создание резерва из войск, находившихся в Прибалтике. От задуманного плана наступления осталась лишь идея удара из района Арнсвальде (Хощно) с целью разгромить русских севернее р. Варга, укрепиться в Померании и сохранить связь с Западной Пруссией. . Мне пришлось упорно отстаивать также нецелесообразность проведения даже этой ограниченной по целям операции. По моим расчетам, которые основывались на данных о противнике, добытых генералом Геленом, русские смогут ежедневно перебрасывать к Одеру до четырех дивизий. Значит, чтобы наступление имело вообще какой-нибудь смысл, его нужно провести с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока они не разгадали наших намерений. Решающий доклад на эту тему состоялся 13 февраля в имперской канцелярии. На моем докладе, кроме обычных лиц из окружения Гитлера, присутствовали рейхсфюрер СС Гиммлер - командующий группой армий "Висла", обергруппенфюрер Зепп Дитрих - командующий 6-й танковой армией и мой первый заместитель генерал Венк. Я решил прикомандировать к Гиммлеру на время наступления генерала Венка, возложив на него фактическое руководство операцией. Кроме того, я принял решение начать наступление 15 февраля, так как в противном случае оно вообще было невыполнимо. Я понимал, что как Гитлер, так и Гиммлер будут решительно выступать против моих предложений, так как они оба испытывали \571\ инстинктивный страх перед этим решением, выполнение которого должно было показать явную неспособность Гиммлера как командующего. Гиммлер в присутствии Гитлера защищал точку зрения, что наступление необходимо отложить, так как незначительная часть боеприпасов и горючего, отпущенных для армии, еще не поступила на фронт. Вопреки такому мнению я внес изложенное выше предложение, встреченное Гитлером в штыки. Привожу наш диалог:

Я: "Мы не можем ждать, пока разгрузят последнюю бочку бензина и последний ящик со снарядами. За это время русские станут еще сильнее".

Гитлер: "Я запрещаю вам делать мне упреки в том, что я хочу ждать! "

Я: "Я не делаю вам никаких упреков, но ведь нет никакого смысла ждать, пока разгрузят все предметы довольствия. Ведь мы можем упустить подходящее время для наступления! ".

Гитлер: "Я уже вам только что сказал, что не желаю слышать ваших упреков в том, что я хочу ждать! "

Я: "Я же вам только что доложил, что я не хочу делать вам каких-либо упреков, я просто не хочу ждать".

Гитлер: "Я запрещаю вам упрекать меня за то, что я хочу ждать".

Я: "Генерала Венка следует прикомандировать к штабу рейхсфюрера, иначе нет никакой гарантии на успех в наступлении".

Гитлер: "У рейхсфюрера достаточно сил, чтобы справиться самому".

Я: "У рейхсфюрера нет боевого опыта и хорошего штаба, чтобы самостоятельно провести наступление. Присутствие генерала Венка необходимо".

Гитлер: "Я запрещаю вам говорить мне о том, что рейхсфюрер не способен выполнять свои обязанности".

Я: "Я все же должен настаивать на том, чтобы генерала Венка прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществил целесообразное руководство операциями". \572\

В таком духе мы разговаривали около двух часов. Гитлер с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед по ковру, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались. Я твердо решил не дать вывести себя из равновесия, спокойно слушать его и повторять свои требования. Я настаивал на своем с железной логикой и последовательностью.

Когда Гитлер отворачивался от меня и бежал к камину, я устремлял свой взор на портрет Бисмарка работы Ленбаха, висевший над камином. Строго глядели глаза этого крупнейшего государственного деятеля, железного канцлера, на сцену, которая разыгрывалась внизу, у его ног. В слабо освещенном углу зала мне был виден блеск его кирасирского шлема. Взгляд канцлера спрашивал: "Что вы делаете из моего рейха? " Сзади я чувствовал устремленный на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: "Что вы делаете с Германией? Что будет с моей Пруссией? " Это было ужасно, но укрепляло меня в моем решении. Я оставался холодным и непоколебимым и не оставлял ни одного выпада Гитлера без ответа. Гитлер должен был заметить, что его бешенство не трогает меня, и он заметил это.

Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: "Итак, Гиммлер, сегодня ночью генерал Венк приезжает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением". Затем он подошел к Венку и приказал ему немедленно отправиться в штаб группы армий. Гитлер сел на стул, попросил меня сесть рядом с ним, а затем сказал: "Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение". При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было последнее сражение, \573\ которое мне удалось выиграть. Но было уже слишком поздно! Никогда в своей жизни я не переживал подобных сцен. Никогда я не видел Гитлера в таком бешенстве.

После этого мрачного эпизода из чудовищной драмы заката Германии я направился в приемную и сел там у небольшого столика. Ко мне подошел Кейтель:

"Как вы можете так возражать фюреру? Вы разве не видели, как он волновался? Что произойдет, если с ним случится удар? " Я холодно ему заметил: "Государственному деятелю следует научиться воспринимать возражения и смотреть правде в глаза, иначе он не заслуживает такого названия". Несколько человек из окружения Гитлера присоединились к Кейтелю, и мне снова пришлось выдержать тяжелый бой, пока не утихомирились эти пугливые души. Затем через сопровождавших меня людей я дал по телефону необходимые указания относительно проведения наступления - нельзя было терять времени. Да и как знать, ведь в следующую минуту я мог лишиться этого завоеванного с таким трудом полномочия. Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого неистового бешенства Гитлера; его последняя вспышка гнева превосходила все предыдущие.

15 февраля 3-я танковая армия генерал-полковника Рауса была готова к наступлению. Утром 16 февраля она перешла в наступление, за которым лично наблюдал генерал Венк, точно знавший все мои намерения и планы. 16 и 17 февраля наступление проходило весьма успешно; мы начали надеяться, несмотря на все трудности и сомнения, на удачу этой операции, рассчитывая получить время, необходимое для принятия дальнейших мероприятий. Но тут произошло несчастье. Венк после своего доклада Гитлеру вечером 17 февраля сел в свою автомашину и, заметив сильное переутомление водителя, решил заменить его. Он сел сам за руль и... уснул, так как также сильно переутомился в этот \574\ день. На автостраде Берлин, Штеттин (Щецин) он наехал на перила моста, сильно разбился и в тот же вечер в тяжелом состоянии был доставлен в госпиталь. Выход из строя Венка привел к тому, что наступление застопорилось и его не удалось вновь наладить. Несколько недель Венк пролежал в госпитале. Вместо него был назначен генерал Кребс, который как раз был освобожден от должности начальника штаба генерала Модели и направлен на фронт.

Я хорошо знал Кребса со времени его службы в госларской егерской части. Он был умным, хорош? подготовленным в военном отношении офицером, но ему не хватало фронтового опыта, так как в течение всей войны он находился на штабной работе, занимая разные должности в генеральном штабе. За всю продолжительную службу в генеральном штабе он хорошо усвоил искусство делопроизводства и умение приспосабливаться к начальству, что делало его недостаточно стойким перед таким человеком, как Гитлер. К тому же Кребс был закадычным другом генерала Бургдорфа, начальника управления личного состава сухопутных войск, с которым он когда-то вместе учился в военной академии. Бургдорф ввел Кребса в общество своих друзей из главной ставки фюрера, в общество Бормана и Фегелейна, с которыми Кребс также установил тесную дружбу. Эти дружественные связи лишили его накануне финала кошмарной драмы в имперской канцелярии духовной свободы и независимости. Пока мы работали вместе, их влияние не было заметно, ибо главное командование сухопутных войск, как правило, представлял я сам. После моей отставки оно становилось с каждым днем все чувствительнее.

Кребс уже во время своего первого доклада Гитлеру получил дубовые листья к железному кресту; уже здесь чувствовалась рука Бургдорфа. Несколько дней спустя я направился на доклад к Гитлеру вместе с Кребсом. Мы прибыли очень рано, и других офицеров еще не было. Гитлер попросил нас зайти к нему в его небольшой \575\ рабочий кабинет. Фюрер указал на портрет Фридриха Великого работы Граффа, который висел над его письменным столом, и сказал: "Этот портрет всегда вселяют в меня новые силы, когда тревожные сводки с фронтов начинают угнетать меня. Посмотрите на властный взор его голубых глаз, на этот огромный лоб. Вот это голова! " Затем мы начали беседу о государственном и полководческом таланте великого короля, которого Гитлер ставил выше всех и на которого он хотел бы походить. Но, к сожалению, его способности не соответствовали его желанию.

В эти дни праздновалось семидесятилетие со дня рождения имперского фюрера службы труда Гирля, прекрасного старого офицера, который с величайшим идеализмом и с глубоким духовным чувством выполнял свои партийные обязанности. Гирль получил от Гитлера "Германский орден". Вечер 24 февраля он провел у доктора Геббельса. Меня тоже пригласили на этот скромный ужин. Я ответил согласием, так как высоко ценил Гирля. После ужина началась обычная воздушная тревога. Мы направились в бомбоубежище и встретили там фрау Магду Геббельс с ее благовоспитанными, милыми детьми; мне представился случай познакомиться с ними.

Находясь в бомбоубежище, я вспомнил о своей беседе с Доктором Геббельсом в 1943 г. Здесь вокруг меня сидела небольшая семья, счастье и смерть которой были тесно связаны с судьбой Гитлера. Мысль о том, что их дни уже сочтены, действовала удручающе. То, что когда-то предсказывал доктор Геббельс, наступило в конце апреля. Бедная женщина, невинные дети!

В эти дни в Берлин прибыл также глава венгерского государства Салаши. Гитлер принял его в моем присутствии в мрачном зале имперской канцелярии. Многие ценные вещи были уже вывезены из нее. Беседа проходила вяло. Новый человек производил тяжелое впечатление; каких-либо действий от него трудно было ожидать. Он казался выскочкой против своей воли. У нас не было больше союзников. \576\

За прошедшие месяцы противник все больше опустошал территорию Германии своими воздушными налетами. Сильно пострадала наша военная промышленность. Особенно чувствительной была потеря заводов синтетического горючего, от работы которых в основном зависело снабжение нашей армии горючим. 13 января был уничтожен завод в Пелитце (Полице) под Штеттином (Щецин). 14 января противник разбомбил нефтесклады под Магдебургом, Дербеном, Эменом и Брауншвейгом, заводы Лейна и завод горюче-смазочных материалов в Маннхейме, 15 января - бензоловые заводы под Бохумом и Реклингхаузеном. Кроме того, 14 января был уничтожен нефтеперегонный завод Гейде в Дании. По нашим сводкам, союзные державы потеряли во время этих бомбардировок 57 самолетов, мы потеряли 236 самолетов. Теперь, после выхода из строя большинства наших заводов горюче-смазочных материалов, командование располагало лишь нефтяными месторождениями в Цистерсдорфе (Австрия) и в районе озера Балатон (Венгрия). Это обстоятельство до некоторой степени объясняет, почему Гитлер принял решение перебросить основные силы, которые удалось снять с Западного фронта, в Венгрию, чтобы удержать в своих руках последние районы добычи нефти и венгерские нефтеочистительные заводы, одинаково важные для производства продукции, необходимой для бронетанковых войск и военно-воздушных сил.

Обстановка в Венгрии, как политическая, так и военная, была крайне напряженной. 20 января 1945 г. Венгрия заключила с русскими перемирие к обязалась выставить против Германии на стороне русских восемь пехотных дивизий.

До конца января корпуса генералов Неринга и фон Заукена с боями отходили через Калиш. 1 февраля у Кюстрина (Костшин) русские вышли к Одеру; они достигли района западнее Кульма (Хелмно) и Эльбинга (Эльблонг). 2 февраля пал Тори (Торунь). 3 февраля \577\ противник обошел мужественно защищавшийся Шнейдемюль (Пила) и вторгся в Западную Померанию.

5 февраля была потеряна коса Курише-Нерунг (Куршская коса). Начались бои за Франкфурт-на-Одере и Кюстрин (Костшин). В Померании русские продолжали наступление между городами Пиритц (Пыжице) и Дейч-Кроне (Валч).

6 февраля начались бои за город Познань. У Кюстрина (Костшин). противник создал предмостное укрепление за Одером.

8 февраля атаки русских у Пиритца (Пыжице) и Арнсвальде (Хощно) были отбиты, однако бои в этих районах продолжались еще несколько дней.

10 февраля противник начал наступление в районе западнее Вислы, у городов Шветц (Свеце) и Грауденц (Грудзендз). 12 февраля был потерян Эльбинг (Эльблонг).

Воздушные налеты противника на наши нефтеперегонные заводы продолжались; непрерывно подвергались бомбардировке многие наши города. Особенно сильно доставалось Берлину.

13 февраля мы потеряли город Шветц (Свеце) на Висле, значительную часть территории Померании и на правом фланге, в Венгрии, крепость Будапешт. 15 февраля мы потеряли Конитц (Хойнице), Шнейдемюль (Пила) и Тухель (Тухоля); 16 февраля - Грюнберг (Зелена Гура), Зоммерфельд (Жемш) и Зорау (Журав). Противник окружил Бреслау (Бреславль). 18 февраля такая же участь постигла Грауденц (Грудзендз). 21 февраля пал Диршау (Тчев).

В течение нескольких дней, с 17 по 22 февраля, группе армий "Юг" удалось ликвидировать предмостное укрепление русских на р. Грон. Этот успех был одержан благодаря умелому руководству командующего группой армий генерала Велера, о котором Гитлер сказал после доклада ему плана наступления: "Хотя Велер и не является национал-социалистом, но он настоящий мужчина! " \578\

24 февраля мы потеряли Познань и Арнсвальде (Хощно), 28 февраля - Шлохау (Члухув), Хаммерштейн (Чарне), Бублитц (Боболице), Бальденберг (Бялы-Бур) в Померании, а 1 марта - Нойштеттин (Щецинек).

3 марта Финляндия объявила войну рейху.

В этот день наши войска начали наступление под Лаубаном (Лубань) в Силезии, чтобы овладеть железной дорогой - единственной магистралью восточное Исполиновых гор, связывавшей Берлин с Силезией. До 8 марта наступление развивалось успешно, но оно имело только местное значение.

Уже 4 марта русские подошли к Балтийскому морю у Кезлина (Кошалин) и Кольберга (Колобжег). Почти вся Померания была потеряна.

6 марта западные союзники ворвались в Кельн. На Восточном фронте русские наступали на Штеттин (Щецин).

7 марта войска западных держав прорвали наш фронт в направлении Кобленца. На востоке пал Грауденц (Грудзендз). Русские безостановочно продвигались по территории Померании.

8 марта нашему западному противнику удалось захватить Ремагенский мост через Рейн, оставшийся неповрежденным. Мы не успели взорвать это важнейшее средство переправы, так как не было взрывчатых веществ. Мы потеряли очень важную переправу через Рейн. Гитлер негодовал, требуя наказания виновных. По приговору военно-полевого суда было расстреляно пять офицеров.

9 марта русские вышли к восточному берегу Одера по обеим сторонам Штеттина (Щецин). В этом районе было создано предмостное укрепление.

Начатое нами, наконец, наступление в Венгрии вначале имело успех. Однако распутица, вызванная мягкой погодой, мешала продвижению танков, что ставило под сомнение возможность продолжения наступления. Если севернее озера Балатон нам удалось несколько продвинуться, то к югу от него наступление сразу же застопорилось. \579\

12 марта начались уличные бои в Бреслау (Бреславль). Воздушная война бушевала с прежней силой. Двадцать ночей подряд противник бомбил Берлин.

13 марта русские ворвались в Нейштадт (Вейхерово). Они достигли Данцигской бухты (бухта Гданьска) и Путцига (Пуцк). Наше наступление в Венгрии успешно продолжалось. Но в условиях быстро надвигавшейся катастрофы эти скромные успехи не имели никакого значения.

Наконец, исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранявшийся до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти дивизии уже нельзя было больше полагаться. Это переполнило меру терпения Гитлера. Он разразился страшным гневом, приказав сорвать нарукавные знаки с названием этих частей у личного состава дивизий, в том числе и у своего лейбштандарта. С этим приказом он хотел направить в Венгрию меня. Я отказался выполнять это распоряжение, предложив возложить эту миссию на находившегося как раз здесь рейхсфюрера СС, непосредственного начальника войск СС и, в первую очередь, ответственного за состояние их дисциплины, чтобы он лично ознакомился там с положением. До последнего времени рейхсфюрер противился всякому вмешательству представителей армии в дела его соединений, а теперь он стал изворачиваться, но так как у меня были другие обязанности, ему пришлось согласиться. Особой любви в войсках СС выполнением этой задачи он не заслужил.

В эти тревожные дни однажды ночью Гитлера посетил рейхсорганизационслейтер доктор Лей с новым предложением: он посоветовал сформировать добровольческий корпус из бывших партийных работников западных германских земель. "Мой фюрер, будем иметь по меньшей мере 40 000 фанатически преданных солдат. Они удержат Верхний Рейн и перевалы Шварцвальда. На них-то вы можете положиться. \580\ Разрешите, мой фюрер, чтобы этот отборный добровольческий корпус носил ваше гордое имя - "Добровольческий корпус Адольф Гитлер". Начальник генерального штаба должен немедленно доставить нам 80000 винтовок".

Менее убежденный, чем доктор Лей, в значимости этого нового формирования, я просил его сообщить мне сначала число действительно имеющихся солдат, а тогда я смогу их вооружить. Лей промолчал. Гитлер тоже ничего не сказал. Видимо, он мало доверял своему рейхсорганизационслейтеру.

Бреслау (Бреславль), Глогау (Глогув), Кольберг (Колобжег), Данциг (Гданьск) и Кенигсберг (Калининград) находились пока в наших руках. На подступах к Штеттину (Щецин) шли ожесточенные бои. Однажды Гитлер приказал командующему 3-й танковой армией генерал-полковнику Раусу явиться к нему на доклад, чтобы доложить обстановку на его участке фронта и сообщить фюреру о боеспособности его 3-й танковой армии. Свой доклад Раус начал с оценки общей обстановки. Гитлер перебил его: "Я знаю общую обстановку. Я хотел бы услышать от вас подробности о боеспособности ваших дивизий". Раус рассказал обо всем с такими подробностями, что было видно, что он лично знает каждый участок фронта своей армии и может оценить боеспособность каждого подразделения. Я присутствовал при докладе, и он показался мне отличным. Когда Раус кончил, Гитлер молча отпустил его. Едва Раус покинул бомбоубежище имперской канцелярии, в котором состоялся доклад, как Гитлер воскликнул, обращаясь к Кейтелю, Иодлю и ко мне: "Никудышный доклад! Он говорил только о мелочах. По его языку он или восточный пруссак, или берлинец. Его нужно немедленно сместить! " Я возразил: "Генерал-полковник Раус является одним из наших лучших генералов-танкистов. Вы, мой фюрер, обрезали его, когда он начал докладывать вам общую обстановку; вы сами приказали ему сообщить во всех подробностях о боеспособности \581\ его дивизий. Что же касается места его рождения, то Раус - австриец, ваш земляк, мой фюрер! "

Гитлер ответил: "Это исключено! Он не может быть австрийцем! " Иодль вмешался в разговор: "Нет, нет, мой фюрер, вполне возможно. Он говорит, как артист Мозер".

Я: "Я прошу вас подумать, прежде чем выносить решение. Генерал-полковник Раус доказал здесь, что он во всех деталях знает фронт своей армии, что он может дать самые точные данные о любой своей дивизии. Вы знаете, что он в течение всей войны сражался на фронте, за что имеет награды, что он, как я уже сказал, является одним из наших лучших генералов-танкистов! " Гитлер остался при своем мнении. Его не поколебали мои слова о том, что "мы не испытываем излишка в хороших генералах! " Раус был снят со своей должности. Возмущенный, я покинул помещение, чтобы разыскать Рауса и подготовить его к той несправедливости, которую намеревался учинить над ним его земляк Гитлер. Я ничем не мог помочь своему товарищу. Раус был заменен генералом фон Мантейфелем, которого можно было теперь использовать на востоке после провала наступления в Арденнах и после переброски многих танковых соединений с Западного фронта на Восточный.

Между тем министерство иностранных дел приняло, хотя и слишком поздно, решение начать при посредничестве какой-нибудь нейтральной державы переговоры с западными державами. Некий доктор Гессе, доверенный Риббентропа, появился в Стокгольме, по успеха не имел. Слух об этом дошел до меня и до моего советника по внешнеполитическим вопросам доктора Барандона, и мы приняли следующее решение: я должен посетить рейхсфюрера СС Гиммлера и предложить ему воспользоваться его международными связями через Красный Крест или службу розыска, чтобы кончить бессмысленное кровопролитие.

После ранения генерала Венка Гиммлер совершенно \582\ растерялся, когда началось наступление из района Арнсвальде (Пила). Дела в его штабе ухудшались с каждым днем. Я никогда не получал ясных сводок с его фронта и поэтому не мог ручаться за то, что там выполняются приказы главного командования сухопутных войск. Поэтому в середине марта я выехал в район Пренцлау, в его штаб, чтобы получить представление об обстановке. Начальник штаба Гиммлера Ламмердинг встретил меня на пороге штаба следующими словами: "Вы не можете освободить нас от нашего командующего? " Я заявил Ламмердингу, что это, собственно, дело СС. На мой вопрос, где рейхсфюрер, мне ответили, что Гиммлер заболел гриппом и находится в санатории Хоэнлыхен, где его лечит личный врач, профессор Гебхардт. Я направился в санаторий. Гиммлер чувствовал себя сносно; я в такой напряженной обстановке никогда не бросил бы свои войска из-за легкого насморка. Затем я заявил всемогущему эсэсовцу, что он объединяет в своем лице слишком большое количество крупных имперских должностей: рейхсфюрера СС, начальника германской полиции, имперского министра внутренних дел, командующего армией резерва и, наконец, командующего группой армий "Висла". Каждая из этих должностей требует отдельного человека, тем более в такие тяжелые дни войны, и хотя я ему вполне доверяю, все же это обилие обязанностей превосходит силы одного человека. Он, Гиммлер, вероятно, уже убедился, что не так-то легко командовать войсками на фронте. Вот почему я предлагаю ему отказаться от должности командующего группой армий и заняться выполнением других своих обязанностей.

Гиммлер на этот раз был не так самоуверен, как раньше. Он начал колебаться: "Об этом я не могу сказать фюреру. Он не даст своего согласия". Это давало мне некоторые шансы: "Тогда разрешите, я скажу ему об этом". Гиммлер вынужден был согласиться. В этот же вечер я предложил Гитлеру освободить сильно перегруженного разными должностями Гиммлера от \583\ должности командующего группой армий "Висла" и на его место назначить генерал-полковника Хейнрици, командующего 1-й танковой армией, находившейся в Карпатах. Гитлер неохотно согласился. 20 марта Хейнрици получил новое назначение.

Что же могло заставить Гиммлера, полного невежду в военном деле, лезть на новую должность? То, что он ничего не понимал в военных вопросах, было известно не только ему, но также и нам, и Гитлеру. Что же побудило его стать военным? Очевидно, он страдал чрезмерным тщеславием. Прежде всего он стремился получить рыцарский крест. Кроме того, он, как и Гитлер, недооценивал качества, необходимые для полководца. И вот, впервые получив задачу, выполнение которой проходило на глазах всего мира, которую нельзя было решить, оставаясь где-нибудь за кулисами и ловя рыбу в мутной воде, этот человек обанкротился. Он безответственно взялся за выполнение непосильной для него задачи, а Гитлер безответственно возложил на него эти обязанности.

В эти дни меня посетил Шпеер, который все более скептически оценивал ход текущих событий. Он сообщил мне, что Гитлер намеревается взорвать при подходе противника все фабрики, гидро- и электроцентрали, железные дороги и мосты. Совершенно справедливо Шпеер указал на то, что этот бессмысленный шаг приведет к массовому обнищанию и смерти населения страны, что подобного еще не знала мировая история. Он просил моей помощи в борьбе с этим намерением фюрера. Я дал согласие и немедленно приступил к разработке проекта приказа, в котором перечислялись рубежи обороны на имперской территории и разрешалось совершать разрушения лишь на подступах к этим немногим линиям сопротивления. В остальной части Германии не должно производиться никаких разрушений. Все сооружения, служащие интересам снабжения и передвижения населения, должны быть сохранены. На следующий день с проектом приказа я направился \584\ к Иодлю, который тоже должен был принимать участие в его обсуждении, так как дело касалось всего вермахта. Иодль доложил об этом проекте приказа Гитлеру, но не привлек, к сожалению, меня к его обсуждению. Поэтому, когда на следующий день мы снова встретились и когда я спросил Иодля о результатах обсуждения, он протянул мне приказ Гитлера, требовавший совершенно обратного тому, к чему стремились мы со Шпеером.

Чтобы получить ясное представление о требовании Шпеера, я цитирую некоторые места из докладной записки, которую он послал Гитлеру 18 марта 1945 г. , желая предотвратить разрушение мостов и заводов:

"Необходимо обеспечить, чтобы никто в условиях ведения боевых действий на территории империи не имел бы права разрушать промышленные предприятия, предприятия горной промышленности, электростанции и другие предприятия, линии связи, средства сообщения, внутренние водные пути. Предусмотренные взрывы мостов нанесут путям сообщения значительно больший ущерб, чем ущерб, нанесенный авиацией противника за последние годы. Их разрушение означает лишение германского народа жизненных основ...

Мы не имеем никакого права сами прибегать на этом этапе войны к разрушениям, которые угрожают жизни народа. Если противники хотят уничтожить народ, борющийся с беспримерной храбростью, то пусть позор истории падает только на них. Мы обязаны предоставить народу все возможности для его возрождения в будущем"[47] .

Свое отношение к этой памятной записке Шпеера, с которым я был полностью солидарен, Гитлер выразил словами: "Если проиграна война, то погибнет и народ. Эта судьба неотвратима. Нет необходимости обращать внимание на те слова, в которых нуждается народ, чтобы продолжать примитивную жизнь. Напротив, лучше \585\ все это разрушить самим, так как наш народ оказался слабым и более сильному восточному народу принадлежит будущее. Все те, кто останется в живых после борьбы, - неполноценные люди, ибо полноценные умрут на поле боя! "[48] .

Гитлер не раз делал такие чудовищные высказывания. Слышал их и я. Не раз я возражал ему, что германский народ останется и будет жить по неизменным законам природы, даже если будут совершены разрушения, что он своими планами причинит многострадальному народу новые страдания, которые можно избежать.

Несмотря на все это, 19 марта 1945 г. был отдан приказ о разрушении, а 23 марта последовал приказ Бормана о проведении этих разрушений. Разрушения должны были проводить гаулейтеры, которые в качестве имперских комиссаров отвечали за оборону страны. Вермахт отказался выполнять эти приказы. Борман распорядился эвакуировать население угрожаемых районов вглубь страны, а если нет возможности эвакуировать на транспортных средствах, заставить его идти пешком. Выполнение этого приказа привело бы к страшной катастрофе, так как не было принято никаких мер по снабжению населения.

Поэтому военные инстанции вместе со Шпеером всеми силами стремились сорвать выполнение этого приказа. Буле отказался отпускать взрывчатые вещества, и многие разрушения не были проведены. Шпеер разъезжал по разным управлениям и объяснял последствия, к которым приведет выполнение этого приказа Гитлера. Нам не удалось предотвратить всех разрушений, но мы смогли значительно уменьшить их размеры. \586\