Герберт спенсер развитие политических учреждений

Здесь мы возвращаемся назад к истине, на которую следует обратить особенное внимание, – что развитие народовластия всевозможными путями связано с промышленными (trading) деятельностями, ибо только таковые деятельности могут привести многие народы к жизни в тесном соприкосновению физическая необходимость поддерживать широкое рассеяние земледельческого населения, между тем как та же физическая необходимость требует сплочения вместе тех, кто занимается индустрией. Очевидные факты разных стран и эпох доказывают, что периодические собрания для религиозных целей служат благоприятными случаями для покупки и продажи, которыми обыкновенно пользуются; и эта связь между собранием многих людей и обменом продуктов, которая является первоначально сама собою в известные промежутки времени, становится постоянной связью, когда многие племена становятся постоянно собранными вместе, например, там, где вырос город в соседстве с храмом, или вокруг крепости, или на месте, где локальные условия благоприятствуют какой-нибудь мануфактуре.

Далее, промышленное развитие благоприятствует эмансипации народа зарождением класса людей, сила которых, происходя из богатства, конкурирует, а в некоторых случаях начинает и превышать силу тех, которые прежде были одни богаты, т.е. знатных людей. Как только эта новая сила начинает борьбу, уменьшающую господствовавшее прежде влияние патриархальных и феодальных глав, так она начинает в то же время смягчать и формы подчинения. Так как древний торговец выходил обыкновенно из непривилегированных классов, то отношения между ним и теми, кто стоял ниже его, исключали всякую идею о личном подчинении. Пропорционально тому, как промышленные деятельности становились преобладающими, они устанавливали более фамильярные связи между нанимаемым и нанимателем, которые уж значительно отличались от отношений между господином и рабом, или лордом и вассалом, так как не включали подданства. При древних условиях не существовало идеи о независимой индивидуальной жизни – жизни, которая не иначе получала защиту от глав кланов или феодальных владельцев, как только при условиях повиновения им. Но в городском населении, состоявшем в значительной части из беглецов, которые или сделались мелкими промышленниками, или служили по найму у больших – опыт сравнительно независимой жизни становился обычным и общим, и понятие о нем – ясным.

И самая форма кооперации, отличающая промышленное состояние, возникшее таким путем, укрепляет чувства и мысли, свойственные народной власти. Здесь в ежедневном обиходе является уже стремление у уравновешению взаимных требований; понятие равенства делается яснее с каждым поколением. Отношения между нанимателем и нанимаемым и между продавцом и покупателем могут быть поддерживаемы только под условием, что каждая сторона исполняет свои обязательства. Там, где они не исполнены, отношения прекращаются, и продолжаются лишь там, где взаимные обязательства исполняются. Коммерческий успех и развитие имеют, таким образом, своими неоспоримыми спутниками поддержание относящихся к ним прав теми, кого они касаются, и усиление их сознательности.

Говоря кратко, прогрессирующий индустриализм, разлагая различным образом старое отношение – status’a и подставляя новое отношение – контракта (употребляя антитезис Генри Мэна), сводит вместе массу народа, который способен по своим условиям и побуждается характером своей дисциплины изменять политическую организацию, которая унаследована от воинственного периода.

Обыкновенно говорят о свободных формах правительства, что они начались вследствие счастливых случайностей. Антагонизм между различными властями (powers) в государстве, или различными партиями, возвышает цену народной поддержке, и это ведет к тому, что народная власть возрастает: соревнование короля с аристократией приводит его к стремлению искать симпатий в народе – иногда в крепостных, но всего чаще в горожанах – и в силу этого покровительствовать им; или, иногда народ усиливается союзом с аристократией для сопротивления тирании и притеснениям королевской власти. Без сомнения, факты допускают такое представление. Борьбу непременно сопровождает желание найти союзников; а в средневековой Европе, когда борьба баронов с монархами была хронической, поддержка городов имела значение. Германия, Франция, Ирландия, Венгрия дают немало примеров в подтверждение этого положения.

Но считать случаи этого рода причинами народовластия – есть заблуждение. Их нужно рассматривать скорее, как условия, при которых причины проявляли свое действие. Эти случайные ослабления преждесуществовавших учреждений должны были только служить благоприятными случаями для действия вышеописанной силы, которая была уже готова совершить политические перемены. Можно различить три фактора в этой силе: относительную массу тех, которые составляют промышленные общины, в отличие от тех, которые сгруппированы в старые формы организации; постоянные чувства и идеи, произведенные в них их способом жизни; и, наконец, временные чувства. Возбужденные специальными притеснительными действиями или нуждой. Мы рассмотрим соединенное действие этих сил.

Афинская демократия дает нам два примера, случившиеся ранее других в хронологическом порядке. Условие, предшествовавшее законодательству Солона, заключалось, во-первых, в свирепейшем раздоре между политическими партиями; было также и «общее возбуждение бедных классов населения против богатых, происшедшее от бедности, соединенной с притеснениями». Более демократическое распространение власти, произведенное революцией Клисфена, произошло при подобных же условиях⁰⁰⁴ .

Сравнительно независимое население эмигрантов-купцов так сильно увеличилось между временем Солона и Клисфена, что четыре первоначальные колена, которые образовывало население Аттики, должны были замениться десятью. И, таким образом, эта увеличившаяся масса, в значительном числе составленная из людей, стоявших вне дисциплины кланов, а потому гораздо труднее подчинявшаяся правящим классам, усилилась с течением времени до того, что стала преобладающей, когда правящие классы разделились взаимным антагонизмом. Хотя известно, что Клисфен, «будучи побежден в некоторых частных стычках со своими противниками, вступил в союз с народом», – хотя перемены, введенные им, представляются принадлежащими его личной инициативе, – однако, при отсутствии широкого народного желания, которое долго развивалось, его политическая организация не могла бы быть совершена, или, если бы и была сделана, то не могла бы удержаться. Если замечание, которое Грот заимствует у Аристотеля, что «возмущения порождаются великими причинами, но выходят наружу от ничтожных случайностей» слегка изменить, написав вместо слова «возмущения», – слова «политические перевороты», то оно вполне приложимо к данному случаю. Ибо ясно, что раз будучи способна с успехом проявить себя, народная сила не могла быть немедленно устранена. Клисфен не мог бы при таких условиях навязать столь обширной массе людей порядки, не согласные с ее желаниями. Таким образом, отсюда следует, что в действительности демократическая организация была произведена и затем сохранилась благодаря развитию промышленной силы. Обращаясь к Италии, мы прежде всего замечаем, что утверждение малых республик, о котором говорилось в предшествующей главе, как об одновременном с падением императорской власти, может быть теперь рассматриваемо более специально, как имеющее одновременность со столкновением властей, что и породило упадок. Сисмонди говорит: «борьба за инвеституру⁰⁰⁵ окрылила всеобщий дух свободы и патриотизма во всех городах Ломбардии, Пьемонта, Венеции, Романьи и Тосканы». Другими словами, в то время, как борьба между императором и папой поглощала силы обоих, для народа стало возможным усилиться. Позднее Флоренция служит примером, совершенно похожим по существу, хотя и различным по форме.

В тот момент, когда «Флоренция изгнала Медичи, республика представляла соперничество трех различных партий. Савонарола воспользовался эти положением дел, требуя, чтобы народ сохранил себе свою власть и проявлял ее путем совета. Его предложение было утверждено и этот совет был объявлен верховным властелином, 1-го июля 1495 г.».

В Испании, точно также, народная власть возрастает в течение волнений, сопровождавших малолетство Фердинанда IV; относительно периодических собраний, образовавшихся вследствие этого из депутатов от некоторых городов (которые сходились, не имея правительственного значения), мы читаем, что

Желание правительства разрушить честолюбивые планы Инфанта де-ла Серда и его многочисленных сторонников сделало необходимым удержание этих собраний. Споры во время малолетства Альфонса XI более, чем обыкновенно, благоприятствовали стремлениям третьего сословия. Каждый из кандидатов на регентство платился усердным ухаживанием за муниципальными властями, в надежде достигнуть необходимого числа голосов.

А то, что все это было следствием промышленного развития, явствует из того факта, что многие, если не все из этих ассоциированных городов, возникли в течение предыдущей эпохи вследствие расколонизирования областей, опустошенных продолжительными войнами Мура и Христиана; эти poblaciones, или общины колонистов, – которые, будучи разбросаны на обширных пространствах, развились в цветущие города, – образовались из крепостных или ремесленников, которым королевской хартией были даны различные привилегии и в том числе самоуправление. К таким разнообразным примерам может быть присоединен и пример, известный всякому. В самом деле, именно в течении борьбы между королем и баронами, когда партии почти уравновешивались и когда городские населения настолько увеличились, благодаря торговле, что их помощь была важна, они стали играть значительную роль, сперва как союзники, в войне, а потом как участвующие в правительстве. Не может быть сомнения, что приглашая в парламент 1265 г. не только представителей графств, но также депутатов от городов и больших местечек, Симон де Монфорт был побуждаем желанием укрепиться против королевской партии, поддерживаемой Папой. И думал ли он увеличить этим путем своих сторонников или получить более обширные денежные средства, – и в том, и в другом случае вывод один и тот же, что городские населения стали относительно важной частью нации. Это заключение гармонирует и с последующими событиями. Ибо, хотя впоследствии представительство городов отменили, однако оно скоро вновь ожило и в 1295 г. стало установленным. Как замечает Ните, такие учреждения не могли бы иметь «такого прочного развития и не процветали бы среди таких бурь и конвульсий, если бы они не были одними из тех, к которым общее положение дел уже подготовило нацию»; истина, заключающаяся в этих словах, должна быть дополнена тем, что это «общее положение дел» состояло в увеличении массы, а следовательно и влияния свободных промышленных общин.

Подтверждение этому мы находим в тех случаях, которые доказывают, что власть, – достигнутая народом в течение того времени, когда правительственная власть и власть аристократическая уменьшились вследствие раздоров, – теряется вновь, если в это время старая организация вновь приобретает устойчивость и жизнедеятельность, а между тем, промышленное развитие не совершает пропорционального прогресса. Испания, или говоря точнее, Кастилия, служит примером. То участие в правлении, какое было приобретено промышленными общинами, развившимися в течение колонизации опустошенных земель, делается, в течение немногих царствований, отличавшихся войнами и сплачиваниями, почти более чем номинальным.

Поучительно обратить внимание на то, как та первоначальная побудительная причина к кооперации, которой началось социальное объединение в широком смысле, продолжает в последствии служить началом частного (специального) объединения, в пределах общего единения.

Ибо совершенно также, как внешнее военное состояние влечет за собой организацию целого, так внутренние раздоры влекут за собой организацию частей, даже когда эти части, будучи промышленными по своей деятельности, решительно не воинственны. Вглядываясь в их историю, мы находим, что увеличивающееся скопление народа, который, образуя города, ведет жизнь существенно отличающуюся постоянным обменом услуг по договору, развивает свои правительственные структуры в течение хронического антагонизма окружающих военных групп.

Мы видим, первоначально, что эти поселения промышленников, значительно разросшиеся и получившие королевские хартии, вследствие этого же очутились в почти военном положении, так как сделавшись различными путями содержателями королевских поместий, они получили и соединенные с этим повинности. Обыкновенно они платили различного рода налоги, эквивалентные по общему своему характеру тем, которые платятся феодальными ленниками; и подобно им, они были обязаны военной службой. В привилегированных испанских городах «военную службу должен был нести абсолютно каждый житель»; и «каждый мужчина, имеющий известную собственность, был обязан служить в коннице или платить определенную сумму». Во Франции «в хартиях об инкорпорации, которые получались городами, число требующихся войск было, обыкновенно, определяемо». А в привилегированных королевских бургах Шотландии «каждый гражданин был прямым вассалом короны».

Затем наблюдается, что промышленные города, обыкновенно образующиеся из соединения прежних земледельческих делений и сделавшиеся населенными по причине местных условий, благоприятствовавших какой-нибудь форме промышленности, став теперь местами убежища беглецов и защитой освободившихся рабов, начали принимать, относительно окружающих малых групп с феодальным управлением, то самое положение, какое эти последние имели относительно друг друга: т.е. они боролись с ними за присоединения и часто укреплялись.

Кроме того, известно, что эти города и местечки, которые или благодаря королевской хартии, или иным путем, приобрели право управлять своими собственными делами, обыкновенно образовывали друг с другом союзы для охранительных целей. В Англии, Испании, Франции, Германии – иногда с согласия короля, иногда несмотря на его антипатии, как в Англии, иногда вопреки его приказанию, как в древней Голландии, – возникали цехи (guilds), которые, имея свой корень в почти религиозных союзах между родственными лицами, произвели затем промышленные и торговые цехи; образовали основание той муниципальной организации, которая привела к общей защите против гнета дворян.

Таким-то образом, мы видим дальнейший факт, что в странах, где антагонизм между этими промышленными общинами и окружающими военными общинами был силен и хроничен, там промышленные общества соединялись для собственной защиты. В Испании poblaciones, будучи разграбляемы вторжениями феодальных господ, когда они разрослись в цветущие и обширные города, образовали лиги для взаимной защиты. Затем, по позднейшим данным тут возникли в силу подобной же необходимости, более обширные конфедерации городов, которые под условием строгой ответственности за неисполнение обязательств связали себя союзом для взаимной помощи против угнетения как короля, так и дворянства. В Германии мы также видим постоянные союзы, в которые входят шестьдесят городов на Рейне, в 1255 г., когда в течение волнений, следовавших за низложением Фридриха II, тирания дворян сделалась невыносимой. Такие же союзы мы видим образующимися и в Голландии, при подобных же побудительных причинах. Так что и прямо, и косвенно промышленные группы, развивающиеся там и сям, внутри нации, принуждены были, благодаря местному антагонизму, принять во многих случаях и деятельность, и устройства, отчасти подобные тем, какие вынуждена была принять нация в своем антагонизме с окружающими нациями.

Вывод, относящийся в этом случае к нашему исследованию, состоит в том, что когда индустриализм таким образом задерживается возвращением воинственности, то и развитие народовластия останавливается. В особенности там, где, как это было в итальянских республиках, войны из оборонительных переходили в наступательные, и развивалось стремление к победам над другими территориями и городами, – в таком случае свободные формы правления, свойственные промышленной жизни, извращались стеснительными формами, сопровождающими военную жизнь, если не возвращались к ним снова. Или, как было в Испании, где борьба между городами и дворянами продолжалась в течение долгих периодов, – возникновение свободных учреждений останавливалось, так как при таких условиях здесь не могло быть ни той коммерческой собственности, которая порождает обширные городские населения, ни должного воспитания интеллектуального характера.

Отсюда может быть выведено заключение, что развитие народной власти, сопровождающее промышленное развитие в Англии, было в широком смысле обязано сравнительно малой сумме воинственных действий между промышленными группами и окружающими феодальными группами. Влияния промышленной жизни встречали меньше препятствий, а местные управляющие центры, городские и земледельческие, не были удерживаемы от объединений, ограничивающих главный центр.

Теперь мы рассмотрим подробнее, как возникло правительственное влияние народа. При помощи истории организмов всякого рода мы показали, что цель, которой первоначально служит какое-нибудь приспособление, не всегда есть та цель, которой это приспособление служит в конце концов. Так и в теперешнем случае, относительно обществ: скорее принятие обязанности, чем цель добиться своего права, лежало обыкновенно в начале развития народной власти. Даже преобразования, произведенные революцией Клисфена в Афинах, образовали новое распределение колен и народа для целей обложения и военной службы. Также и в Риме, то расширение олигархии, которое совершилось при Сервии Буллии, имело своим основным мотивом наложение на плебеев обязательств, которые до того времени исключительно лежали на патрициях. Но мы должны лучше понять это примитивное отношение между обязанностью и властью, из которых обязанность есть первое начало, а власть есть производное от него, но для этого вернемся несколько назад, к началу.

Когда мы припомним, что примитивные народные собрания суть в сущности военные советы, образованные из вождей, которые дебатировали в присутствии вооруженных сподвижников; если мы вспомним далее, что в древние времена всякий свободный взрослый человек, будучи воином, призывался присоединиться к защитительным или оборонительным действиям, – мы увидим, что первоначально присутствие вооруженных свободных людей являлось следствием их военных обязанностей, и что та власть, которой они пользовались, когда собирались таким образом, была подобным обстоятельством. Позднейшие стадии служат ясными доказательствами того, что это есть нормальный порядок; ибо он снова возвращается, когда после политического разложения политическая организация начинается сызнова. Примером могут служить итальянские города, в которых, как мы видели, первоначальные «парламенты», собираемые для защиты звоном набата, включали всех людей, способных носить оружие: обязанности шли здесь впереди, а право голоса стояло на втором месте. И, естественно, эта обязанность присутствования переживает до того времени, когда первоначальные собрания начинают исполнять другие функции, не военного характера, как показывает вышеупомянутый факт, что между скандинавами считалось позорным не присутствовать в годичном собрании, а также дальнейший факт, что во Франции обязанность присутствовать в совете ста при Меровингах лежала на каждом вполне свободном человеке; при Каролингах «не присутствовавший наказывался пеней и штрафом»; в Англии низшие свободные люди, так же как и другие, были обязаны присутствовать в собраниях – сотни», под условием «тяжелой пени за небрежное отношение к своей обязанности»; точно также, в тринадцатом столетии в Голландии, когда бюргеры собирались ради общественных целей, как судебных, так и других, «кто-нибудь из них по общему согласию звонил в городской колокол, и каждый, не явившийся на этот звон, подлежал штрафу».

Узнав это примитивное отношение между народной обязанностью и народной властью, мы яснее поймем то отношение, которое появляется снова, когда народная власть рождается вновь, с развитием индустриализма. Ибо здесь опять факты показывают нам, что обязанность идет впереди, а власть на втором месте. По большей части депутаты от городов начали участвовать в публичных делах с целью помощи правителю, преимущественно для военных целей. Здесь является вновь в более сложной форме то же самое, что мы видим в древнейшей стадии в более простой форме. Остановимся на минуту для обозрения этого перехода.

Как было уже давно доказано, когда мы говорили об «Обрядовых учреждениях», доходы правителей происходят, первоначально вполне, а затем отчасти, от подарков⁰⁰⁶ . Принесение подарков, бывшее первоначально не регулярным и добровольным, развилось в периодическое и принудительное действие. Случаи, когда собрания были созываемы ради обсуждения общественных дел ( по большей части военных операций, для которых были нужны средства), естественно стали случаями, при которых ожидаемые дары были подносимы и получаемы. Когда благодаря усиленной войне воинственный король соединял малые общества в одно большое; когда возникало увеличение королевской власти в смысле интенсивности, пропорционально увеличению королевства в смысле экстенсивности» (пользуясь блестящим выражением профессора Stubbs’a); и когда, вследствие этого, почти добровольные дары сделались более и более вынужденными, хотя еще и утверждалось такое название как donum и auxillium – случилось вообще, что эти требования, переходя за пределы терпения, вызывали сопротивление первоначально пассивное, а в крайних случаях и активное. Если, вследствие смут, королевская власть очень ослаблена, то восстановление порядка, если оно только было, по всей вероятности, предполагает, конечно, с некоторыми нужными изменениями, возвращение и первобытной системы добровольных даров. Таким образом, когда в Ирландии, за смертью Санчо I, последовали политические раздоры, депутаты от тридцати двух мест, собиравшиеся в Вальядолиде, решили, чтобы на требования королем, превышающие обычные повинности, ответом служила смерть посланных; а необходимость поддержать преданность городов во время столкновения с претендентом повела к явному допущению таких постановлений. Подобно этому и в следующем столетии, во время споров за регентство, пока Альфонс XI был несовершеннолетним, кортесы Бургоса требовали, чтобы «города не платили ничего свыше того, что назначено» в их хартиях. Подобные же причины произвели подобные же результаты во Франции, когда инсуррекционной лигой Людовик Гутин был обязан дать хартии дворянам и горожанам Пикардии и Нормандии, отменяющие право предъявлять неустановленные требования; а также когда при подобных же условиях собирались Генеральные Штаты, под предлогом совещания с нацией о налогах, требующихся для ведения войны. Англия дает подобные же примеры.

Таким образом, что же следует заключить о тех учреждениях, которые с изменениями, вызванными местными условиями, появлялись при подобных же обстоятельствах в различных странах?.. Очевидно, когда король, остановленный от насильственного предъявления незаконных требований, достигал получения денежных средств, обращаясь с просьбой к своим подданным, или к более влиятельным из них, его мотивы для их созыва состояли первоначально в получении этих средств. Преобладание этого мотива для созывания национальных собраний может подтверждаться и преобладанием этого же мотива, обнаруживающимся предварительно в созывании местных собраний; например, это ясно из повеления Генриха I, относительно собраний графств, когда, объявляя о восстановлении древнего обычая, он говорит: «я желаю созывать эти собрания, когда это будет нужно для моих собственных государевых потребностей, по моей воле». Таким образом, первоначальной целью собрания высших классов и представителей было голосование вопроса о деньгах.

Из обычая предписывать условия, на которых вотируется вопрос о деньгах, вырос обычай, а в конце концов и право, собраний – участвовать в законодательстве. Эта связь смутно обозначается в древнейших стадиях общественной эволюции. Совершение приношений и достижение удовлетворения идут вместе с самого начала. Как я уж сказал о Гулабе Синге: «даже в толпе можно было привлечь его внимание, подняв к верху рупию (монету) и крича: «Магараджа, прошение!». Он, как ястреб, бросался тогда на деньги и терпеливо выслушивал просителя»⁰⁰⁷ .