Герберт спенсер развитие политических учреждений

Рядом с этим превосходством общественных отношений, идет у постоянно мирных племен и превосходство их домашних отношений. В то время, как в воинственных племенах и в более развитых воинственных обществах status женщин обыкновенно очень низок, как это уже было мною указано ранее, – он очень высок в этих первобытных мирных обществах. Бодо и Дималы, Кокчи (Kocch), Санталы, Лепхасы, равно как и Пуэблы, – моногамисты, и наряду с моногамией идет у них и высокая нравственность в отношениях полов. О Лепхасах Гукер говорит: «женщины их вообще целомудренны, и раз заключенный брак соблюдается строго»⁰³⁶ . Между Санталами нецеломудрие почти неизвестно, расторжения браков весьма редки⁰³⁷ . В среде Бодо и Дималов «полигамия, конкубинат и прелюбодеяние нетерпимы»; «целомудрие уважается в мужчине и в женщине, в браке и вне брака»⁰³⁸ . Далее должно заметить, что все эти народы в высшей степени хорошо относятся к женщине. «Санталы относятся с уважением к женским членам семейства»⁰³⁹ . “Бодо и Дималы относятся к своим женам и дочерям с доверием и любовью: они свободны от какой бы то ни было работы вне дома»⁰⁴⁰ . И даже в среде Тодасов, как ни низки у них формы отношений между полами, мужья относятся к своим женам с замечательным уважением и вниманием»⁰⁴¹ . Кроме того, относительно многих из этих мирных народов, нам известно, что и status детей среди них также высок; здесь нет совершенно того различия в обращении с мальчиками и девочками, которое составляет характерную черту воинственных триб⁰⁴² .

Без сомнения, когда мы обратимся к цивилизованным народам, чтобы отметить черты индивидуального характера, свойственные промышленному строю общества, мы встретимся с большими трудностями: индивидуальные черты характера, свойственного индустриализму, точно также, как и социальные черты, смешиваются с чертами, свойственными воинственному состоянию общества. Это ясно видно и у нас самих. Нация, которая кроме случающихся по временам серьезных войн, ведет постоянные мелкие войны с нецивилизованными племенами; нация, в которой направляющее влияние в парламенте и в прессе принадлежит людям, которых школьная наука учила шесть дней в неделе считать их героем Ахиллеса, а в седьмой почитать Христа, нация, у которой на общественных обедах сначала провозглашаются тосты за армию и флот, а затем уже за ее законодательные учреждения, – не настолько далеко ушла от состояния воинственности, чтобы мы могли надеяться ясно отметить учреждения и черты личного характера, свойственные индустриализму. В независимости, честности, правдивости, гуманности ее граждане точно также не могут выдержать сравнения с только что описанными нецивилизованными, но мирными народами. Мы можем ожидать заранее только приближение к тем нравственным чертам, свойственным государству, которое не было потрясаемо международной враждой; это мы и находим.

Вместе с успехами договорного режима на первом плане шло развитие независимости. Каждодневный полюбовный обмен услуг, предполагающий в одной и то же время и утверждение своих собственных прав, и уважение прав других, воспитал нормальную правовую самозащиту и происходящее отсюда сопротивление незаконной власти. На связь развития независимости с развитием индустриализма указывает тот факт, что слова «независимость» в его современном значении не было у нас до середины прошлого столетия, а также и то, что на континенте независимость развилась в заметно меньшей степени. Черты этой независимости проявляются и в разнообразии религиозных сект, и в делениях на политические партии, и даже отчасти в отсутствии тех «школ» в искусстве, философии и т.п., которые на материке формируются с помощью подчинения учеников авторитетному учителю. Полагаю, никто не будет спорить против того, что в Англии больше, чем где-либо, обнаруживается недоверие к установленным правилам и наклонность действовать так, как сам признаешь лучшим.

Меньшее подчинение авторитету, которое представляет другую сторону этой независимости, само собою влечет упадок раболепства (loyalty). Раболепие перед правительственными лицами, никогда не доходившее у нас до такой силы, которую имело оно во Франции в начале прошлого столетия или в некоторых других странах континента, заменилось уважением, в значительной степени обусловливаемым свойствами и характером этих лиц. В наше время уже нельзя встретить тех раболепных выражений, какие, например, встречаются в посвящении церковниками Библии королю Иакову, или такой преувеличенной лести, как та, с которой обращалась Палата Лордов к королю Георгу Ш. Доктрина божественного права давно уже не существует; вера в целительную сверхъестественную силу правителя (на которую указывают прикосновения к нему для исцеления от разных болезней и т.п.), считается теперь анахронизмом; а монархические учреждения теперь защищаются не этими древними понятиями, а их пользой и удобством. Так велико было ослабление того чувства, которое при военном режиме привязывает подданных к правителю, что в наши дни выражаемое всеми убеждение состоит в том, что будь у нас теперь на троне Карл П или Георг IV, в результате, вероятно, получилась бы республика. Это изменение чувства обнаруживается и в отношениях к правительству в его целом. Многие не только оспаривают право государственного вмешательства во многие области частной жизни, не говоря уже о религиозных верованиях, но и сопротивляются пассивно тому, что считают незаконным притязанием государства, и готовы скорее заплатить штраф или попасть в тюрьму, чем подчиниться такому требованию.

Этот последний факт показывает, что вместе с ослаблением чувства раболепия (loyalty) идет упадок религиозного воззрения не только на главу государства, но и на управление вообще. Запад не знал ничего подобного той вере во всемогущество монарха, какая существовала, например, в древнем Египте, где предполагалось, что власть монарха имеет силу и над загробным миром, как это и до настоящего времени предполагается в Китае. Однако и среди европейских народов прошлого времени доверие к королю-воину, преимущественно в воинственном типе, проявлялось, между прочим, в преувеличенном понятии о его могуществе в причинении зла и болезней, расточения благодеяния, или устроении всего, что он пожелает. Если мы сравним мнение, распространенное среди нас в настоящее время, с тем, которое существовало в ранний период нашей истории, мы найдем упадок этих суеверных упований. Хотя во время последнего ретроградного движения к состоянию воинственности во многих случаях взывали к государственному вмешательству, и вера в него возросла; однако в то же время в самом начале этой реакции произошла значительная перемена в другом направлении. За падением веры, служившей поддержкой государственному вмешательству, вообще последовало и отрицание государственного вмешательства в определении религиозных истин; а затем усилилось движение в пользу освобождения государства от функции религиозного наставника и привело к сознанию ее бесполезности и несправедливости. Давно перестали думать, что регулируя пищу, одежду и домашний быт народа, государство приносит этим пользу. Мы уже не верим в благодетельность законодательных предписаний, тяготеющих над множеством процессов производства и распределения, занимающих большую часть нашей общественной деятельности. Сверх того, каждая газета своей критикой действий министров и поведения Палаты Общин свидетельствует об упадке веры граждан в их правителей. Эти характеристические черты более развитого промышленного государства уясняются нам не только из контраста нашего прошлого с настоящим, но также и из контраста между нашими мнениями об этом и мнениями иностранцев. Умозрения социальных реформаторов Франции и Германии доказывают нам, что надежды на благодеяния, имеющие осуществиться при помощи государственной власти, гораздо более высоки у них, чем у нас.

Вместе с этим упадком раболепства (loyalty) и сопровождающим его упадком веры в могущество государства, шел упадок и патриотизма, – мы говорим о патриотизме в его первобытной форме. Честолюбие биться «за короля и отечество» в наши дни занимает лишь небольшое место в душе людей; и хотя среди нас чувства большинства и выражаются в восклицании: «мы всегда за отечество, будь оно право или не право!», однако есть среди нас большое количество людей, у которых желание блага человечества вообще до такой степени превосходит желание национального престижа, что они отказываются жертвовать первым для последнего. Дух критического отношения к себе, заставляющий нас делать различные неблагоприятные сравнения между нами и континентальными нациями, заставляет нас порицать себя более, чем мы этого заслуживаем за несправедливое поведение наше относительно других народов. Раздающиеся у нас со всех сторон порицания наших действий с Афганцами, Зулусами, Боэрами доказывают существование у нас большой суммы чувств, которые класс «Джинго» считает не патриотическими.

То приспособление индивидуального характера к социальным нуждам, которое в воинственном государстве заставляет людей искать славы в войне и презирать мирные занятия, завершилось среди нас обратным приспособлением чувств. Занятия солдата считаются уж не столь почетными, как прежде; занятия гражданина стали уважаться более. В течение сорокалетнего периода мира общественное мнение настолько изменилось, что о «солдатчине» стали отзываться с презрением и на записавшихся в солдаты, обыкновенно людей ленивых и распутных, стали смотреть, как на людей, завершивших свое падение. Подобным образом в Америке, до последней гражданской войны, производившиеся время от времени небольшие военные маневры и упражнения возбуждали всеобщий смех. В то же время мы видим, что труд, как физический, так и умственный, для себя или для других, стал считаться не только почтенным, но и в значительной мере обязательным. В Америке тот, кто ничего не делает, вызывает враждебные замечания, которые почти вынуждают его заняться каким-нибудь делом, и среди нас самих уважение к промышленной жизни достигло такой степени, что люди высокого положения пристраивают своих сыновей к какому-нибудь производительному занятию.

В то время, как принудительная кооперация, свойственная воинственности, запрещает или значительно затрудняет индивидуальную инициативу, свободная кооперация, отличающая индустриализм, дает индивидуальной инициативе полную свободу и развивает ее, предоставляя предприятию приносить его естественные выгоды. Люди, имевшие успех благодаря своей оригинальной идее или делу, благоденствуя и размножаясь в большей степени, чем другие, производят с течением времени общий тип характера, склонного к быстрому осуществлению всякого нового предприятия. Спекулятивные стремления английских и американских капиталистов и обширность предприятий, как у себя, так и вне отечества, в достаточной мере указывает на эту черту характера. Хотя, под сильным влиянием индустриализма на воинственность, частная предприимчивость и на континенте получила большую силу, однако такие факты, как снабжение водой и газом многих французских и германских городов, отданное в руки английских компаний, и небольшое количество английских городов, в которых подобные предприятия отданы в руки иностранцев, доказывают нам, что у англичан, более сформировавшихся по промышленному типу, более выражена и личная предприимчивость.

Очевидно, что упадок международной враждебности, идущий вслед за упадком враждебности во взаимных отношениях семейств и индивидуумов, сопровождается ослаблением мстительных чувств. Это доказывается тем фактом, что в нашем собственном отечестве наиболее серьезные из этих частных войн давно уже прекратились, оставив после себя лишь наименее серьезный свой вид в форме дуэли, которая тоже в конце концов вышла из употребления, – факт, к которому может быть прибавлен тот, что в более воинственных государствах Франции и Германии они еще существуют. Сила закона возмездия (lex talionis) упала настолько, что человек, в действиях которого видят желание отомстить кому-нибудь, оскорбившему его, подвергается скорее порицанию, чем одобрению.

С упадком враждебности, обнаруживавшейся в насилиях и вызываемом ими возмездии, шло уменьшение и преступлений вообще. Никто из изучающих историю преступления в Англии не усомнится в том, что эта перемена сопровождала переход от воинственного состояния к состоянию более промышленному. В своем сочинении по этому предмету Пик говорит: «Ход истории неоднократно указывал на тесную связь между духом воинственности и теми действиями, которые теперь определяются законом, как преступления». Если мы сравним прошедшее время, в которое мирные роды деятельности оказывали меньшее влияние на воинственные роды деятельности, чем они оказывают в наше время, мы найдем заметный контраст в числе и роде преступлений против личности и собственности. В Англии более нет уже никаких пиратов; о кораблекрушителях ( wreckers) ничего не слышно, и путешественники не готовятся встретить разбойников на большой дороге. Исчезла и та гнусность самих правительственных агентов, которая обнаруживалась в продажности министров и членов парламента и подкупе судебной администрации. С уменьшением суммы преступлений шло увеличение отвращения к ним. Биографии предводителей пиратов, проникнутые удивлением к их мужеству, уже не находят более места в нашей литературе, и раболепная нежность к «джентльменам большой дороги» в наши дни обнаруживается в редких случаях. Как ни велико число нарушений закона, о которых сообщают нам наши газеты, однако оно значительно уменьшилось, и хотя при торговых сделках бывает много случаев плутовства (главным образом в сортах товара), однако стоит только прочесть «Английского купца» Дефо, чтобы увидеть, какое замечательное улучшение произошло с того времени. Мы не должны забывать, что изменение в характере, уменьшившее вредные действия, увеличило действия благодетельные, как это видно в пожертвованиях на освобождение рабов, заботах о раненых солдатах наших сражающихся соседей и в бесчисленных филантропических действиях всякого рода.

Таким образом, как в воинственном типе, так и в промышленном, три ясные черты сходятся вместе, чтобы показать нам их существенный характер. Мы изложим коротко несколько выводов, чтобы иметь возможность заметить соответствие между ними.

Затем мы исследовали, какой тип индивидуального характера складывается при промышленном типе общества. Это мы сделали для того, чтобы узнать, получим ли мы подтверждение, выведенное из характера личности, как мы его получили из характера агрегата. Доказано, что некоторые некультурные народы, жизнь которых проходит в мирных занятиях, отличаются независимостью, сопротивлением насилию, честностью, правдивостью, прощением обид, добротой. Противопоставляя характер наших предков, живших в более воинственные периоды времени, нашему собственному характеру, мы видим. что увеличение пропорции индустриализма к воинственности сопровождалось возникновением независимости, менее заметным раболепием, меньшей верой в правительство и более осмысленным патриотизмом, а с предприимчивостью, с уменьшением веры в авторитет, с сопротивлением безответственной власти, обнаружилось усиленное самоутверждение личности, возросло и уважение к личности других, как это видно из уменьшения гнета над ними и из увеличения усилий к их благу.

Для предупреждения недоразумения необходимо объяснить, что эти черты должно считать не столько прямыми последствиями индустриализма, как отдаленными последствиями невоинственности. Не столько общественная жизнь, проходящая в мирных занятиях, созидает положительную нравственность, сколько общественная жизнь, поглощенная войной, является положительно деморализирующей. Пожертвование другими для себя в одной из них представляет случайное явление, тогда как в другой оно является необходимостью. Наступательный эгоизм, сопровождающий промышленную жизнь, является посторонним элементом, тогда как враждебный эгоизм воинственной жизни есть существенный элемент е. хотя в общем обмен услуг по соглашению не основывается на симпатии, однако, основываясь уже и теперь, значительно, если не вполне, на должном внимании к чужим правам, он может постоянно сопровождаться чувством принесенной и полученной пользы; между тем убийство противников, сожжение их жилищ, отнятие у них земель не может сопровождаться ничем иным, кроме яркого сознания о сделанном вреде, а следовательно, зверским отпечатком в чувстве. Этот отпечаток обнаруживается не только в воинах, но и в тех, кто ими пользуется или с удовольствием размышляет об их избиении. Итак, эта последняя форма общественной жизни неминуемо заглушает симпатии и производит такое состояние духа, которое побуждает к преступлением, направленным против чужой собственности, тогда как первая форма, предоставляющая симпатиям полный простор, если не прямо вызывающая их, благоприятствует развитию альтруистических чувствований и вытекающих из них добродетелей.

⁰⁰¹ Палатины в древней Польше были губернаторами воеводств и в то же время сенаторами, жалуемыми в это звание государем. - Прим. ред.