Германия Генрих фон Клейст (1777 – 1811) Драмы Роберт Гискар
жүктеу/скачать 0.55 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Рождественская колыбельная
- Рассказы О колоколах Лореты
- Очерки и статьи Римские элегии
- Люблю благотворительные базары
- Венгрия Шандор Петефи (1823 – 1849) Стихотворения
- Все говорят, что я поэт…
Ян Неруда (1834 – 1891) Стихотворения Из книги стихов Люди подчиняются воле богов Боги зависят от людей оглашено « Богов» мне наших жаль, - ужасный рок: Быть совершенством – сущее несчастье! Их ровен путь, в душе покой, бесстрастье … Как счастлив я, блуждая без дорог! Все хвалят их и – «боги» это знают. Меня с ума свело б такое зло. И, я клянусь, еще им повезло, Что люди все ж порой их проклинают. Из книги «Космические песни» Словно старинная летопись, Звезд серебристый свет, - В небе сверкает прошлое, То, чего больше нет.
Пока долетит сюда Свет от звезды далекой, Быть может, угаснет звезда. Вот до чего мы дожили,- Прошлое видим сейчас И озаряемся мудростью Тех, кто давно угас. Метафоризация наших планет, солнечной системы Солнце ютится с планетами В небе у самого края, Сиры мы…Вон как усеяла Часть небосвода другая! Мы пролетаем стремительно, Мчимся со скоростью света, Все же три года приходится Мчаться до ближней планеты. Альфе Центавре приветствия Мы принесли от соседки.. Есть ли у нас, несравненная, Как и у матушки, детки? Мы же у Солнца – по совести – Просто плодимся без счета. Вряд ли сумеют когда-нибудь Нас подсчитать звездочеты. Эти состарились, умерли, Те лишь родиться успели. Кто по-ребячески прыгает, Кто уже движется еле. Что нам Ураны с Нептунами! Холодны, дряхлы, безбурны… Рядом, стесненному кольцами, Трудно дышать и Сатурну. Что же сказать о Юпитере? Стар, застывает в бессилье. Щеки его пожелтевшие Густо морщины изрыли. Скверно, что эта громадина, Эта руина седая Всюду по-старчески ползает, Нашему бегу мешая. Марс – это был бы приятнее, Марс – недурен, но, однако, Красен всегда подозрительно… Впрочем, как всякий вояка! Да, вот Земля – это женщина Трудится вечно и все же Дышит цветами и песнями, С липой цветущею схожа. Есть и Венера беспечная, Полная пламенной бури, А на коленях у матери Глупый младенец Меркурий. Мать о малютках заботится,- Нежная к маленьким чадам. А за детьми возмужавшими Смотрит внимательным взглядом. Есть и планеты погибшие – Те, что когда-то и где-то Трупами стали, рассыпались И превратились в кометы. К звездам умчались неведомым, Словно и жить перестали, - Все же они вспоминаются Матери в светлой печали. Мать окликает умчавшихся, Мечется, плачет, томится… В небе тогда и проносится Огненных слез вереница. Малостранская баллада Позавидовал молодой бездомный бродяжка статуе святого Яна на Карловом мосту в Праге, что не устает он и стоит неколебимо на одном месте, и народ ему кланяется, и фонари зажигают каждый вечер. Отвечает ему святой: «Дорогой мой, лучше не завидуй, Только с виду может показаться, Что уютен этот пьедестал. А когда бы ты со мною стал, Ты бы сам не знал, куда деваться! Если б ты увидел, глядя вниз, Как на речке, бойки и румяны, Неумолчный поднимая визг. Возятся девчонки с Малой Страны, Отжимая с шутками свое Свежевыстиранное белье, И над блеском голубой волны Их колени белые видны, И задорный хохот раздается! А когда иная чуть нагнется, Чтоб еще разок ополоснуть, Из корсажа выпирает грудь!.. Нет, мой милый, я скажу по чести: Черт пускай стоит на этом месте!» Отнюдь не только героическое, страшное, скорбное предмет баллады, у народного поэта добрая шутка почему бы и не со святым. Из сборника «Простые мотивы» Полнота мироздания, самый высокий тонус жизни расцветшим летом Ты прав, господь, что выгнал нас из рая. За это гимны мы тебе поем И праотцев своих благословляем За то, что наделили нас грехом. С тех пор он переходит по наследству, Мы бережно храним его, как клад, - Ах, без греха весь этот мир прекрасный Нам показался б хуже во сто крат. Не будь его – весною не звенели б По склонам песни в предвечерний час, И ни цветы, ни нежные подруги, Увы, господь, не радовали б нас! Мы никогда бы так не ликовали, Когда кричим: «На танец! Выходи!» И так не замирали бы от счастья, Любимую свою прижав к груди. Спросите слуг и их господ спросите, Пастушек, барышень – спросите всех, И каждый вам шепнет, не лицемеря, Что в мире, ах, всего прекрасней грех! Из сборника «Песни страстной пятницы» Рождественская колыбельная Спи, Христос, спи, святое дитя, В яслях – в тесной постельке своей, Бедный сын неимущих людей. Сколько ты уже людям являлся, Но Иудой всегда предавался. Спи, Христос, спи, святое дитя.
Сладко спится на сене простом. Мы в молчанье застыли кругом. Нужно сил сыну правды набраться, Чтоб под тяжким крестом не сгибаться. Спи, Христос, спи, святое дитя. Спи, Христос, спи, святое дитя, - Не мешает тебе отдохнуть Перед тем, как отправиться в путь, В путь, ведущий всех смертных к спасенью, За которых ты примешь мученья. Спи, Христос, спи, святое дитя. Спи, Христос, спи, святое дитя, Будут руки и ноги в крови У тебя за призывы к любви, Лишь ценою страданий суровых Человечество сбросит оковы. Спи, Христос, спи, святое дитя. Рассказы О колоколах Лореты Кратко, ясно, как в балладе, и трогает, впечатляет. В моровой год некогда в Праге одна бедная вдова имела столько детей, сколько колоколов на Лоретанской колокольне. Моровая язва пробралась и в эту большую семью. Дети стали умирать один за другим, и после каждой смерти замолкал один из колоколов в Лорете. Дошло до того, что бедная мать потеряла всех своих деток, и колокола замолчали. Мать слегла больной в постель и подумала, когда она умрет, кто же закажет в церкви звонить, что и она делала всякий раз после смерти своих детей. Не успела она промолвить – зазвонили все лоретанские колокола, и удары их, все сильней и сильней, слились в такую прекрасную, трогательную песню, будто это ангелы пели. - Душеньки бедных моих деток, - прошептала вдова, умирая. С тех самых пор лоретанские колокола – поют».
Этюд по наблюдениям знатоков Босяки – это те же наемные рабочие, прокладывающие железнодорожное полотно. Публика разношерстная, кочующая, работящая. Быт и нравы босяков, как на ладони. «Что за человек – босяк… Бесконечно легкомыслен, транжира, и, будь у него много денег, он, верно, попал бы под опеку. Но у него никогда не было столько денег, чтобы люди питали хоть капельку уважения к нему самому, и потому босяк не питает ни капли уважения к самим деньгам. Он хорошо знает, что никогда и не будет у него много денег: в Писании сказано, что «рабочий-пьяница не разбогатеет», а ведь надо же и босяку когда-нибудь напиться ! И однако, босяк отнюдь не злой, не дурной человек. Он – не Каин Байрона, чтобы взывать к богу: «Зачем дал ты мне злую волю, господи!» Он только человек слабой, нестойкой воли, не больше! Конечно, через год и лучшего из них выгонишь с работы, ибо босяк – кочевник, и на месте ему не сидится, но в течение полугода в конце концов отлично уживаешься и с худшим из них. Если он и поднимет голос – то только «за братьев-товарищей». Он не эгоист, он делится всем, что у него есть, как наседка. Если он что-нибудь обещал – положись на его слово; и пусть он умеет подписываться только «черенком лопаты» - тремя крестиками, - верь этим крестикам! Есть у него еще одно чудесное свойство: он – истинный философ, он знает себя насквозь и отнюдь себя не переоценивает. Если он получит деньги, а путь к дому его лежит через перевоз, в четверти часа ходьбы от трактира, - он сперва отправится к паромщику, отдаст ему два крейцера и только после этого вернется к попойке. Если ты обещал ему пару ботинок, он попросит, чтоб ты их дал ему, « когда первый снег выпадет»,- тогда уж он их не продаст. Это – честность великая, как на краю могилы! Короче, босяки – это не сброд, это скорее человеческая дичь, а у дичи всегда есть свой специфический запах. Представьте себе вальдшнепа, который, перед тем как его застрелят, принимал бы пилюльки, чтоб отбить горький привкус! Что это будет за вальдшнеп? Другими словами, если вас занимает чья-то оригинальность – терпите». Неразлучная пара босяков – Шнейдер и Комарек. Как построили дорогу, Щнайдер исчез, а Комарек остался путевым обходчиком. Анна была женой Комарека, как-то он засек ее со старшим где-то на складе, тот обнимал ее, и Комарек запил и пропал. Анна спустя какое-то время вернулась к мужу, и они поселились при железной дороге в домике обходчика, как раз где проезжал поезд. «Комарек стоял, встречая поезд; в утренних сумерках он был похож на мертвеца. Окно в его сторожке было распахнуто, в комнате горела лампочка у маленького гроба, над которым склонилась женщина - она как раз целовала трупик». Малостранные повести «У трех лилий» Самая краткая повесть из тех необъемных, скорей рассказов, о живущих в Малой Стране, ограниченном райончике Праги. «У трех лилий» - кабачок недалеко от ворот Страговского монастыря. Рассказчик, молодой человек, первое лицо, сидел в полном одиночестве под аркадами и наблюдал в неистовую грозу за хорошенькой восемнадцатилетней девушкой, танцевавшей без передышки и не спускавшей с него взора. Танцующую отозвала другая девушка и увела ее домой. « Через четверть часа я снова заглянул в двери зала. Прекрасноокая снова была там. Расправив на себе промокшее и прилипшее к телу платье, она вытирала влажные волосы. Пожилая женщина прислуживала ей. - Зачем же ты в такую непогоду побежала домой! – спросила служанка. Сестра приходила. – Я впервые услышал ее голос, бархатный, мягкий, звучный. - Дома что-то случилось? - Скончалась мама. Я содрогнулся. Красавица повернулась и вышла ко мне под аркады. Она встала рядом и пристально смотрела на меня. Я почувствовал ее мягкую руку возле своей дрожащей руки. Схватив ее, я, не произнося ни слова, увлекал девушку все дальше и дальше от дверей в глубь аркад. Она не сопротивлялась. Гроза достигла своего апогея. Ветер шумел, как наводнение, земля и небо стонали, над нашими головами грохотали громы, при блеске молний казалось, будто мертвые рвутся из своих могил. Она прижалась ко мне. Я ощутил прикосновение ее мокрого платья, гибкого тела, я ощутил теплое дыхание, и мне показалось, что своим поцелуем я должен испить все злодейство ее души». Фигурки Идиллические картинки из дневника кандидата на адвокатскую должность. Самая длинная, действительно, с полным правом жанра, повесть. О занятиях готовящегося к экзаменам юноши и о соседях его по дому, где он снимает квартирку, рассчитывая, что его мало кто будет отвлекать от книг по праву и законам, которые надо проштудировать. Замкнутый круг жильцов, затягивающий будущего защитника в сферу своих проблем, привычек, общих интересов и частных страстей. «Мне повезло. На тихой Уездной улице я нашел квартиру, лучше которой и желать не приходится. Там я спрячусь, как ребенок в укромном местечке, и никто обо мне не узнает, никто! Уже с виду этот трехэтажный домик мне очень понравился. Я, правда, буду здесь не съемщиком, а только квартирантом, но что из того! Моя квартирохозяйка – жена кондуктора. Мужа ее я еще не видел, он служит где-то на железной дороге и вечно в разъездах. Квартира на втором этаже слишком велика для них: большая комната с окнами на улицу, кухня и две комнатки в боковом крыле дома, - их-то я и снял. Три окна моих комнат выходят на покатый двор, крайнее смотрит прямо в садик и на Петршин. Очень милый садик, и кондукторша сказала, что им может пользоваться каждый обитатель дома. Но я буду заниматься, а не гулять в саду. Однако меня радует, что он есть. Дом стоит на склоне Петршина, двор покатый, и садик находится на уровне второго этажа, почти под самым моим окном. Подойдя к окну, я услышал пение жаворонка на Петршине. Какая прелесть! Я спросил, есть ли там соловьи. Есть! Кондукторша молода, ей года двадцать два. Она здорова и хороша собой. Множество соседей. Домовладелец, его дочка Отилия. Живописец, его супруга Августиха, их сыночек Пепик. Трактирщик, портной Семпр, кельнер Игнац, острослов Кликеш, имитатор Нефтер. Толстый обер-лейтенант, любовник кондукторши. Непостижимый Провазник, что живет над живописцем, оказавшийся душевнобольным, за которым наблюдал по поручению родственников больного доктор Енсен, друг квартиросъемщика пана Крумловского. Фехтовальщик Мороусек, преподавший несколько уроков фехтования пану соискателю накануне его дуэли с обер-лейтенантом. Какие здесь занятные люди, что голова идет кругом каждый день. Кандидат на должность адвоката съезжает с квартиры в Старом Месте и переезжает на прежнюю квартиру, ибо карьера прежде всего. «Я сухо и кратко объявил кондукторше, что выезжаю завтра к вечеру. Она выслушала меня, опустив глаза, и не сказала ни слова. Теперь она все время опускает передо мной глаза. Я все-таки укротил тебя! Удивительно, что за все время я так и не видел кондуктора… А впрочем, это к лучшему, мне было бы его жалко». Очерки и статьи Римские элегии Ироническая публицистика о Риме, Ватикане, как оплоте католицизма, где все к месту, а чаще не к месту дополнено деталями духовенства и древней истории в смешном смешении с современностью. Пример, гробница еще живого папы Пия IX , щегольские сутаны священников, розыгрыши лотереи под защитой церкви в присутствии знаменитых лиловых монсеньоров в полном облачении. Засилье священнослужителей. «С тех пор как объединенная Италия разрушила все монастыри, здесь так и кишат сутаны. Сутаны всех цветов и всех фасонов: поношенные – таких мало, и элегантные – таких пропасть. Иногда вся улица усеяна сплошь одними священниками. Занятная, пестрая картина! По тротуарам расхаживают господа в темно-лиловой или светло-лиловой одежде; солнце на все свои фиалки не тратит столько лиловой краски, сколько Рим на воротники и ленты! Все толстые, тучные, - в Риме, говорят, каждый должен стать «солидным». Поминутно останавливаются - перевести дух и вытереть шелковым платком обильный пот со лба, не обремененного мыслями, - платок они всегда держат в руке, как святая Вероника свое покрывало. За ними и вокруг них пенитенциарии в красных шелковых одеждах, монахи в белых, бело-черных, светло-коричневых, серых и черных рясах, с белыми, черными, красными и красно-голубыми крестами, с капюшоном, с черной или ярко-зеленой широкополой шляпой либо с шапочкой на голове, а то и вовсе без головного убора, с разнообразнейшими тонзурами. Черные и серые монашенки пробираются парами, щебеча; семенят мелкими шашками, словно танцуют, капуцинки». Бытовые неурядицы Рима, Кампаньи. Проклятие этого края – малярия, скверная вода в болотистой местности. Вековая отсталость в способах лечения. Переполненные лечебницы. « Многочисленные противоречия Рима могут вызвать к нему отвращение, это правда. Но правда и то, что они могут привести к серьезным исследованиям». Только в Риме можно подготовиться к Риму. Уезжая отсюда, желал бы быть только-только приехавшим. Люблю благотворительные базары Издевательское рассуждение о всякого рода благотворительных базарах и лотереях. Фарфоровый китаец с махающими руками лет двадцать кочует с базара на базар, устраиваемые по какому угодно поводу на пользу родине, вплоть до открытия тюрьмы. Первое мая 1890 года Настоящие народные праздники, как их отмечают в городе, в деревне. Настроение людей. Ликование на площадях, улицах. Извиняющая скромность, предупредительность и бесшумная торжественность у сельских жителей. Какой же первый из общих праздников? Новый год, сочельник, масленичная неделя? Пусть будет день Первого мая, «увенчанный свежей зеленью барвинка. С благоухающими ландышами в волосах. С соловьиной песнью на трепетных губах. Со жгучей искрой любви в страстном взоре… Улицы, несмотря на митинг на Стршелецком острове, не пустеют. Ни днем, ни вечером. С каждым часом народу становится все больше и больше. Пристойный, бесспорно, праздничный вид! Рабочие уже гордо идут со своими женушками по правую руку, на лицах играет довольная, радостная улыбка, она искрится в глазах. А с ними и среди них – остальная Прага, такая же довольная, такая же радостная. Особенный, совсем особенный день! Право, и природа вокруг подчиняется тем же законам: утром удушливый туман, воздух сумрачный тяжелый, - потом вдруг проглянуло солнце, и стало так ясно, так светло, так радостно на душе.
Судам ветрам случалось рассекать. И как глубоко ранена вода! Так страсть не ранит сердце никогда. Однако судно или вихрь пройдет, - И вновь, как встарь, гладка поверхность вод. А если сердце треснет пополам, Уж не поможет никакой бальзам. 1843 год
Скользкий снег Скользкий снег хрустит, сани вдаль бегут, А в санях к венцу милую везут. А идет к венцу не добром она, Волею чужою замуж отдана. Если б я сейчас превратился в снег, Я бы удержал этих санок бег, - Я бы их в сугроб вывернул сейчас, Обнял бы ее я в последний раз. Обнял бы ее и к груди прижал, Этот нежный рот вновь поцеловал, - Чтоб любовь ее растопила снег, Чтоб растаял я и пропал навек. 1844 г.
Если девушки не любят… Если девушки не любят, Выпей, брат, - И приснится, что пленяешь Всех подряд. Если денег нет в кармане, Выпей, брат, - И приснится, будто царски Ты богат. Если горе навалилось, Выпей, брат, - И, как дым, твои печали Улетят.
Я всего лишен, зато я Горем сыт, - Горе горькое мне втрое Пить велит. 1845 г. Заветные мечты – блага родине и свои скромные желания, отнюдь не из невероятных, волшебных, нипочем не сбывающихся. Моя молитва Моих грехов всегда страшилась мать – Страшилась, я скажу, не без причин. Ее пугало, что не хочет сын Молиться богу, церковь посещать. Итак, молюсь: вот руки я скрестил, Вострепетал, благоговею весь. Услышь меня, владыка мира, днесь, Услышь меня, о царь небесных сил! Во-первых…да! Во-первых, о моем Отечестве. О всемогущий бог, Что для него я попросить бы мог? Ведь столько бед нагромоздилось в нем! Я только об одном бы попросил: Ему таким вот – долго не прожить. Ты заново нам должен сотворить Отечество, о царь небесных сил! А для себя о чем просить творца? Красавицу подружку я б хотел. Коня, чтоб к милой мчаться после дел, И лавры, лавры, лавры без конца. Но не затем, чтоб я увенчан был, А – если выйдет сено у меня, - Чтоб лаврами я мог кормить коня… Услышь меня, о царь небесных сил! 1846 г. Крайность. Максимализм, доводящий до отчаяния. Безысходность. Да пропади все пропадом и я в том числе! Зачем мне еще жить… Зачем мне еще жить на белом свете, Коль муки все успел я испытать? Я завершил свой путь. Ведь жалкий смертный Лишь для того родится, чтоб страдать. Я видел все, что можно здесь увидеть, Так для чего живу я, для чего? Я видел добродетели паденье И злобы вековое торжество. Я слышал, как грохочут цепи рабства, Голодный стон в трущобах слышал я И гиканье бесчинствующих слышал, И слышал я рулады соловья. В тысячелетьях давних это было, Еще тысячелетия пройдут – Все будет так! Все видел я, все знаю… Чего ж еще? Зачем живу я тут? Но, может быть, не так уж все печально, И вижу я вокруг себя печаль Лишь потому, что мир я наблюдаю Сквозь черного отчаянья вуаль? Пусть даже так! Наказан я за это, И муки наказанья велики – Злодеи-ангелы горящими когтями Дерут меня, терзают на клочки! Разбейся, сердце! Жизнь, умчись из тела! Земля, мои останки упокой. Могила, провались! Примчись, о буря, Могильный холм смети с меня долой! Умчи его! Сумей рассеять славу Ты вместе с пылью праха моего. Пусть все забудут, что существовало Проклятое такое существо! 1847 г.
Все говорят, что я поэт… Все говорят, что я поэт; И я того же мненья. Но ты, о дорогая, нет, Не славь мои творенья. Не мучь меня своей хвалой, Мне совестно до боли. Я по сравнению с тобой – Ничтожество, не боле. Ведь в каждой мысли у тебя, Мелькнувшей без названья, И в каждом вздохе, что едва Теснит твое дыханье, И в каждом взгляде милых глаз С их сокровенной речью, И в голосе, что столько раз Летел душе навстречу, В улыбке на твоих устах – Пожалуй, больше вдвое Поэзии, чем в пятистах Стихах, рожденных мною. 1848 год
Трубит трубач, бьют барабаны! Вперед, друзья, на подвиг бранный, Вперед, мадьяры! Пуля поет, палаш сверкает, Все нас на подвиг вдохновляет, Вперед, мадьяры!
Все шире, шире наше знамя. Вперед, мадьяры! Написана на нем «Свобода». Пусть это видят все народы! Вперед, мадьяры! Мадьяр – так, значит, ты бесстрашен? Бесстрашен – значить, родич наш он! Вперед, мадьяры! Мадьяр и ты, небесный боже, Замыслили одно и то же! Вперед, мадьяры! Травы побагровела зелень: Увы, друзья, там друг застрелен! Вперед, мадьяры! Он умер, этот храбрый витязь! Как смерч, сквозь смерть, живые, мчитесь! Вперед, мадьяры! Раскинув руки, наземь грянем, Но отступать теперь не станем. Вперед, мадьяры! Кто уцелеет? Я не знаю! Но не умрет страна родная. Вперед, мадьяры! 1849 г.
жүктеу/скачать 0.55 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|