I китайский божок

— Феноменально! — сказал он, — однако не находите ли вы, что края у него слишком остры? Ведь эдак можно и порезаться, если сделать рукой хотя бы вот так. — И он сделал быстрое движение ладонью. - Видите? — спросил он, показывая паше свою ладонь, на которой выступили крупные капли крови.

Турок взглянул на него, помрачнев внезапно без всякой видимой причины — во всяком случае, Лиза не могла отгадать, почему. Сирил ведь объяснял ей, что любая царапина, нанесенная этими людьми, может оказаться смертельной; почему же он сам дал им нанести себе ее? Между тем он продолжал обмениваться с пашой какими-то ничего не значащими репликами, а кровь капала с его руки на ковер; повинуясь какому-то шестому чувству, Лиза достала платок и перевязала ладонь Сирила. Очнулась графиня, принявшись укутываться в свою меховую накидку; почти сразу же она почувствовала себя больной.

— Я не могу выносить вида крови, — простонала она и прилегла на диван. Саймон Ифф поднес ей рюмку коньяку.

— Спасибо, теперь я чувствую себя значительно лучше, — произнесла графиня уже бодрым голосом, — Лиза, дорогая, подайте мне мою шляпку!

— Ни в коем случае, мадам! — воскликнул Сирил, изображая пылкого любовника, и подал шляпку сам.

Гости собрались уходить. Турок продолжал разглагольствовать о том, как успешно прошел сегодняшний сеанс.

— Все было просто великолепно! — восклицал он. — Это был один из лучших сеансов, в которых я имел счастье участвовать!

— Я рад за вас, паша, — произнес Сирил Грей, открывая дверь. — В самом деле, ведь это такая игра, в которой чрезвычайно трудно определить победителя — или я не прав?

Лиза с удивлением заметила, что это последнее замечание подействовало на уходящих гостей как удар бича.

Когда дверь наконец закрылась, она оглянулась и с еще большим удивлением увидела, что Саймон Ифф рухнул на диван, по-видимому, совершенно обессиленный, судорожно стирая пот со лба. За спиной она услышала вздох своего возлюбленного, такой тяжелый, как если бы он только что вынырнул со многофутовой глубины.

Только теперь она поняла, что была не свидетельницей простого оккультного сеанса, а участницей магической битвы не на жизнь, а на смерть. Только теперь она ощутила силу флюидов, которые были направлены на нее все это время — и, не выдержав напряжения, разрыдалась.

Сирил Грей склонился к ней с бледной улыбкой и начал гладить ее лицо, волосы, руки, слизывая набегающие слезы; его сильные руки легко подняли се тело и унесли прочь от всех этих треволнений.

Глава IV

ОБЪЯСНЕНИЯ, ЧТО ТАКОЕ ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Честно говоря, я очень проголодался! — признался Саймон Ифф. Сирил поцеловал Лизу в губы и, взяв ее под руку, подошел с нею к буфету. — Теперь ты хозяйка, — сказал он просто. Он отбросил всякую игру, и Лиза увидела простого, мужественного и честного человека, научившегося быть воином, готовым как к наступлению, так и к обороне. Она вдруг ощутила странную душевную боль, и в то же время это было удивительное чувство высоты. Она почувствовала, что была для него не только возлюбленной; он признал в ней друга. Их объединял не только секс, могущий послужить лишь поводом для дуэли; он мог бы прекратить общаться с ней таким образом, однако дружба между ними сохранилась бы, как если бы она тоже была мужчиной. И тут ее пронзила мысль: неужели он никогда не вернется в то состояние, о котором так мечтало все ее тело, не говоря уже о душе?

Она вспомнила историю о «суде Париса», которую ей рассказывали. Несколько лет назад в него были одновременно влюблены три женщины. Каждая из них полагала, что он принадлежит только ей. Обнаружив существование соперниц — он не давал себе труда сохранять строгую конспирацию, — они нашли в себе силы сговориться друг с другом и вызвать его на откровенный разговор. Сойдясь вместе в его студии, они потребовали от него решиться в пользу одной из них. Прежде, чем дать ответ, он выкурил целую трубку. Затем он зашел к себе в спальню и вынес оттуда пару дырявых носков: — «Симон, сын Иуды, любишь ли ты Меня? — О да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя»; тогда заштопай мне

носки! — произнес он высокомерно, ничтоже сумняся искажая евангельский текст, и бросил свои носки той, которую любил больше всех.

Предложение накрыть стол Лиза поначалу поняла буквально, то есть, что нужно достать скатерть. Она вспомнила, что первыми словами Кундри после освобождения были: «Служить! Служить!»

• Однако, открыв буфет, она не удержалась от радостного возгласа: — Так вот как вы соблюдаете пост!

Она увидела блюдо с великолепным салатом из омаров, вполне приличных размеров вазу с черной икрой на льду, и другую, с паштетом «фоле-гра», который разрезают нагретой в кипятке ложкой — единственным способом, позволяющим действительно ощутить его вкус. На одной из верхних полок громоздилась целая пирамида бекасов, рядом с которыми находилась приготовленная для них большая сковородка, а за ней виднелась корзина с чудесными сливами и виноградом, блиставшими красотой подобно добродетельной жене, ценимой, как известно, выше рубинов, и стояли батареи бутылок — отличное рейнское из погребов самого князя Меттерниха, бургундское, да не какое-нибудь, а «Шамбертен», способный поднять на ноги и мертвого, нисколько не утратив от этого своей крепости; токайское самого лучшего сорта и даже коньяк, на этикетке которого значилось «1865» и, что удивительнее всего, это была правда, то есть такая редкость, как грамм радия в урановой смолке.

Саймон Ифф решил оправдаться за то, что сначала был так негостеприимен:

— Акбар-паше нужна была кровь, хоть одна капелька вашей крови, моя дорогая; Сирил и я не подвержены его влиянию — вы сами видели, что с нами он не особенно Церемонился. Поэтому я и потчевал его одним соленым.

— Но зачем ему моя кровь? И почему соленым?

— Приняв в чужом доме соль или соленое, он до некоторой степени утрачивает способность вредить ему или его обитателям; это делает его уязвимым для ответного удара. О крови же вопрос особый и очень серьезный. К несчастью, паша теперь знает, где вы находитесь и наверняка догадывается, чего хотим от вас мы. Поэтому он хочет подчинить вас своей воле, чтобы вы выполняли его приказания; мы же хотим лишь, чтобы вы оставались свободны и действовали по своей собственной воле. Вы в любой момент можете просто уехать и вернуться к прежней жизни. Не обижайтесь за меня на эти слова; я достаточно узнал вас, чтобы понять, с каким презрением вы отнеслись бы к подобному предложению. И, хотя вы до сих пор еще не знаете, какая роль вам предназначена, вы заранее готовы принять ее, причем с удовольствием, и охотно дадите вовлечь себя в любые приключения.

— Такому психологу, как вы, мне просто нечего возразить, — улыбнулась Лиза. — Конечно, я отказалась бы уехать. И мне ужасно хочется очертя голову броситься в эту тайну, покрытую мраком, хотя, когда в сердце горит свет любви, никакой мрак не страшен.

— Будьте поосторожнее с этой вашей любовью! — проворчал старый маг. — «Свет любви» — это всего лишь блуждающий огонек на болоте или, хуже того, на кладбище, жалкий пузырек ядовитого газа. У нас в Ордене говорят: «Любовь — вот Закон, та любовь, которой ты хочешь». Первое и главное — знать, чего хочешь. Укрепите вашу любовь на этой мачте, и тогда у вас будет настоящий маяк, который не даст кораблю сбиться с пути в гавань.

— А меня, — произнес Сирил, когда они уселись за стол, — прости за то, что я тогда бросил тебя из-за ужина с этой мисс Бэджер. Просто я дал ей слово, поэтому помешать мне могла бы только физическая немочь. Идти к ней мне хотелось не более, чем идти топиться. Можешь считать это комплиментом в свой адрес, потому что мисс Бэджер — одна из двух самых очаровательных девушек Лондона; однако я не побоялся бы тысяч)' раз взглянуть в лицо смерти, чтобы сдержать свое слово.

— Стоит ли проявлять такую строгость в мелочах?

— Держать свое слово — не мелочь. Тот, кто оказался ненадежен в чем-то одном, будет ненадежен во всем. Пойми, что это сильно облегчает мне жизнь: я никогда не раздумываю, стоит ли мне выполнять свое решение.

Раз оно принято, я просто выполняю его, сводя все свои действия к единому знаменателю — своей собственной воле. Да и тебе это облегчит жизнь, если ты будешь знать, что, пообещав что-то, я непременно это сделаю.

— Это-то я понимаю. Но если бы ты знал, Сирил, как я мучилась тогда, в тот вечер!

— Это от незнания, — сообщил Саймон Ифф. — Незнание — причина всех страданий. Вы не знали, что ему можно верить, и что точно так же, как он сдержал свое слово, данное этой мисс Бэджер по поводу ужина с нею, он сдержит и данное вам — насчет звонка.

— Лучше расскажите мне об этой вашей битве. Я чувствую себя как на поле сражения, но до сих пор не понимаю, что происходит.

— Извините меня, дитя мое, но есть тайны, открыть которые мы можем лишь лицам, достигшим определенной ступени посвящения, — произнес Ифф с напускной важностью. — Нет, конечно, вы все узнаете, но для этого нам сначала придется объяснить вам, что мы собираемся делать и зачем. Тогда вы поймете и то, почему некоторые люди пытаются угрожать нам. А задача у нас, прямо скажем, непростая. Поэтому начнем с четвертого измерения...

— О Боже!

— ...Но, наверное, все-таки после обеда. А пока выберем для беседы тему полегче. И они заговорили о вещах житейских. Б самом деле, почему бы Лизе теперь не поселиться у Сирила? Достаточно лишь позвонить горничной и велеть ей собрать и привезти сюда вещи. Лиза предложила это, узнав, что Сирил намерен завтра же уехать вместе с ней из Парижа. Однако Саймон Ифф возразил:

— Втягивать в это дело еще и горничную было бы просто непорядочно с нашей стороны. Кстати, — обернулся он к Сирилу, — мы забыли о ней, а битва-то ведется всерьез! Вдруг она уже пострадала?

— Да, — согласился Сирил. — Чтобы ее найти, им не понадобится и суток. Давайте проверим: позвони ей, Лиза, и просто сообщи, что не придешь ночевать. И попроси ее ничего не предпринимать без твоих указаний.

Лиза подошла к телефону. Однако вместо ее номера ее соединили с управляющим отеля.

— Я очень сожалею, мадам, но с вашей горничной случился эпилептический припадок. Да-да, вскоре после вашего ухода. Лиза была так поражена, что не смогла ничего ответить. Трубка выпала из ее руки. Сирил немедленно подхватил ее и сказал управляющему, что мадам от волнения не может говорить; она перезвонит ему позже.

Лиза повторила вслух слова управляющего.

— Я ожидал чего-то в этом роде, — признался Сирил.

— А я нет, — огорчился старый маг, — и это вселяет в меня опасения. В отличие от вас, мой юный друг, я не люблю угадывать, ибо считаю, что шансов тут столько же, сколько при игре в рулетку. Я лишь делаю выводы из того, что знаю. То, что я ошибся, говорит о том, что я чего-то недоучел — это-то меня и беспокоит. Хотя в том, что нам следует как можно скорее уехать отсюда в безопасное место, сомнений быть не может. Точнее, это вам следует уехать: я остаюсь, чтобы выяснить, что — или кто? — кроется за всем этим. Акбар-паша слишком глуп и невежествен, чтобы самостоятельно затеять такое.

— Вы правы, я угадал, — смущенно сознался Сирил. — Нет, на самом деле все еще хуже: обдумывая наш проект, я позволил себе слишком много эмоций, и мое разросшееся Эго вышло за пределы этого дома.

— Ну расскажи же мне об этом проекте! — вскричала Лиза. — Разве ты не видишь, что я сгораю от нетерпения?

— Да, в этих стенах вы можете чувствовать себя в безопасности, — задумчиво начал Саймон Ифф, — по крайней мере, пока враг не переступил порога. Сегодня же ночью мы отвезем вас в безопасное место. Все начнется завтра. Сегодня же я кое-что расскажу вам о нашем проекте. Но, прежде чем мы начнем, я попрошу вас дать одну клятву. А вы. естественно, должны будете узнать, зачем она и что она означает.

— Я согласна.

— Попробую объяснить все как можно проще. Ум у вас гибкий, так что, думаю, вы вполне сумеете понять меня. Вот, взгляните: я беру карандаш и бумагу и рисую точку. Она неподвижна, и у нее нет никакой длины. Математик сказал бы, что она не имеет протяженности ни в каком измерений. Теперь я нарисую прямую линию. У нее есть длина: линия имеет протяженность в одном измерении. Теперь проведем еще одну линию, пересекающую первую под прямым углом. Получившаяся фигура имеет протяженность в двух измерениях.

— А, понимаю. Если нарисовать еще одну линию, то получатся три измерения.

— Не спешите. Третья линия как раз ничего не даст: чтобы определить положение точки на листе бумаги, вполне достаточно двух линий. Вот, нарисуйте-ка мне еще одну точку.

Лиза повиновалась.

— Смотрите: от вашей точки я провожу одну линию под прямым углом к моей первой... и другую — под прямым углом ко второй. Теперь я могу сказать, что ваша точка отстоит от моей на столько-то шагов к востоку и настолько-то — к северу.

— А если поставить точку не на бумаге, а в воздухе?

— Правильно! Тогда-то нам и понадобится третья линия, вертикальная, под прямым углом к двум первым. У такой точки будет уже три измерения: столько-то шагов к востоку, столько-то к югу и еще сколько-то в высоту.

— Я понимаю.

— Хорошо. Теперь подойдем к этому с другой стороны. Вот у нас есть точка, у которой нет ни длины, ни ширины, ни высоты: ноль измерений.

Вот линия, у которой есть длина, но нет ширины и высоты: одно измерение. Вот плоскость, /нее есть длина и ширина, но нет высоты или толщины: два измерения. Вот тело — длина, ширина, толщина, три измерения. •

— Да, но вы говорили о четвертом.

— Скоро я к нему перейду. Но давайте сначала поработаем с двумя. Видите, я нарисовал треугольник. Все три его стороны равны. Теперь я проведу еще одну линию — из одного угла к середине противоположной стороны..!

Получилось два треугольника. Как видите, они равны между собой — величина у них одинаковая, форма тоже, Но они зеркальны. А теперь я их разрежу. Маг взял ножницы и проделал эту несложную операцию.

— Попробуйте совместить оба треугольника!

Лиза попробовала, у нее не получилось; тогда она, рассмеявшись, перевернула один из

треугольников.

— Э-э, вы жульничаете! Я сказал «совместить», а не «перевернуть». Хотя решение, которое вы нашли, воистину божественно! Вы перенесли предмет, несовместимый со своим отражением, из его двух измерений в третье, а потом вернули обратно, и все получилось как нельзя лучше!

Теперь — следующее. Все, что есть в нашем мире, я имею в виду все материальное, существует в трех измерениях. На самом деле и у точек, и у линий, и у поверхностей есть хотя бы маленькая протяженность во всех этих измерениях, иначе они были бы просто плодом нашего воображения. Например, поверхность воды — это всего лишь граница между водой и воздухом.

А теперь я объясню, откуда взялось представление О еще одном измерении. У этих треугольников, таких похожих и непохожих один на другой, есть аналоги в нашем материальном мире. Так, существует два вида сахара, одинаковые во всем, кроме одной детали. Вы знаете, как призма преломляет свет? Так вот, если взять полую; призму, наполнить ее раствором одного из этих двух видов сахара и пропустить через неё луч света, то она отклонит его вправо; наполненная же раствором другого вида, она отклонит его влево. Химия знает немало подобных примеров.

Возьмите, наконец, наши руки и ноги: как бы мы их ни перемещали, мы не сможем заставить их занять одинаковое место в пространстве. Правая рука останется правой, как бы мы ее ни крутили. Она может стать левой лишь в зеркале — кстати, вот почему зеркало служит символом отражения в самом высшем смысле слова, заметьте это себе на будущее! Всегда помните, что существует мир, где левое и правое поменялись бы местами — если бы нам удалось туда проникнуть.

— Вряд ли нам это удастся.

— Да, но не будем отклоняться от темы. Достаточно того, что такой мир может существовать. Мало того: мы должны попытаться найти причину, по которой он должен существовать. Правда, эта причина глубоко скрыта; по все же попробуйте понять, в чем она заключается. Лиза кивнула.

— Мы знаем, что планеты движутся по определенным орбитам... э-э... в определенной мере определенным, и знаем также, что они подчиняются тем же законам, которые заставили упасть на землю Ньютоново яблоко. Однако Ньютон сам не мог объяснить этого закона, сказав лишь, что не способен представить себе силу, действующую на таких огромных расстояниях, как это очевидно удается так называемой гравитации. Наука долго не могла разрешить эту загадку; в конце концов была изобретена некая субстанция, которую назвали эфиром. Доказательств его существования не было никаких, за исключением одного: он должен существовать! Однако у эфира оказалось столько взаимоисключающих и вообще невероятных свойств, что людям пришлось искать другую разгадку. И они нашли ее, предположив, что Вселенная расширяется, незаметно, но повсеместно переходя в четвертое измерение, чем и объясняется действие указанного закона.

Я понимаю, что это трудно себе представить; попробуем объяснить иначе. Возьмите этот кубик. Видите, в этой точке сходятся три линии, обозначающие три его измерения. Сама точка — ничто, но она часть этих линий. Чтобы представить ее себе как некую реальность, нам придется признать, что она все-таки немножко «расширяется» в каждом из этих трех направлений. Теперь возьмем линию — она тоже некоторым образом «расширяется» в сторону обеих образующих ее плоскостей. Возьмем поверхность; то, что она часть куба, очевидно.

А теперь давайте сделаем еще один шаг. Представьте себе, что этот кубик находится в таком же отношении к некоему предмету, в каком плоскость находится к кубу. Трудно? согласен; представить себе подобную картину невозможно. Но можно принять это как идею и, привыкнув к ней, обдумав ее со всех сторон, человек может приблизиться к пониманию ее сути. Я больше не буду мучить вас этими сухими теоретическими рассуждениями; скажу лишь, что идея четвертого измерения объясняет не только закон гравитации и некоторые другие законы, но и то, почему существует лишь очень ограниченное и вполне определенное число объектов, из которых формируются все другие. Перейдем от слов к делу. Пусть брат Сирил, который был настолько любезен, что дал нам поиграть своим кубиком, не поленится принести нам также конус... и миску воды.

Брат Сирил немедленно исполнил его просьбу.

— Я хочу, чтобы вы поняли, — продолжал старый джентльмен, — что все разговоры о «прогрессе науки» — лишь пустая болтовня журналистов. Этот «прогресс» состоит главным образом в том, что люди используют науку — все равно как если бы человек, едущий электропоездом, стал утверждать, что ставит эксперименты с электричеством. Возьмите Эдисона или Маркони: их называют «людьми науки», однако разве они что-то изобрели?

открыли? И тот, и другой всего лишь научились использовать давно известные вещи. Истинные люди науки согласны в том, что прогресс нашего сознания, как бы велик он ни был, по-прежнему оставляет нас в безвестности относительно важнейших законов бытия и реальности, как и десять тысяч лет назад. Вселенная хранит свои тайны, и Изида и сейчас еще может сказать, что ни один смертный не поднимал ее покрывала!

Почему, спросите вы? Возможно, потому, что мы умеем рассматривать лишь отдельные кусочки этой реальности, не складывая их в целое, и самые простые вещи кажутся нам безнадежно запутанными. Сирил, вы готовы?

— В общем, да.

• 
  Начинаем! И, А, А, У, И, А.
  
• 
  -Р, Ф,Ж,Д, Л, 3,Л.
  

Лиза рассмеялась, не стараясь даже скрыть своего смущения. Она чувствовала, что этот странный урок скоро расставит все по своим местам.

— Мы всего лишь произнесли ваше имя, моя дорогая! Сирил, давайте конус. Взяв конус в руки, Саймон Ифф поднес его близко к поверхности воды в миске.

— Предположим, что этот очень простой предмет искренне намерен объяснить свою сущность воде в миске, поверхность которой мы наделим такими же способностями восприятия, какими обладаем сами. Все, что конус может сделать, это дать воде ощутить себя, а для этого он должен коснуться ее поверхности. Сначала он погружает в нее свой кончик. Вода воспринимает его как точку. Конус продолжает опускаться. Вода «видит» круг на том месте, где только что была точка. Конус погружается дальше. Круг становится все шире и шире... Вот конус погружается весь — и «исчезает»!

Итак, что же узнала вода?

Практически ничего — о том, что такое конус. Если бы что-то побудило ее предположить, что один и тот же предмет может являться ей в разных формах, если бы она сопоставила порядок и размеры появления кругов на ее поверхности и т.п., иными словами, если бы вода попробовала применить «научный метод», то и тогда ей не удалось бы создать теорию конуса, потому что любое твердое тело для нее — вещь такая же немыслимая, как для нас — четырехмерное тело.

Дадим конусу сделать еще одну попытку.

Теперь будем погружать его косо. Вода при этом столкнется с целым рядом совершенно новых феноменов, ведь на этот раз она «видит» не круги, а овалы. Погружая конус под разными углами, мы будем показывать воде разные странные кривые, называемые параболами или гиперболами. Если вода и дальше будет пытаться свести все эти феномены к одной-единственной причине, у нее наверняка зайдет ум за разум!

Возможно, она попробует создать новую геометрию — подобно тем, которые уже существуют у нас, — и уж наверняка сложит немало поэтичных легенд о Творце, создающем в своей Вселенной столь красивые и совершенные вещи. Напрягши свою фантазию, она придумала бы несколько теорий о всемогуществе этого Творца; единственное, чего она никогда не сможет породить (пока не создаст своего собственного Джеймса Хинтона13), так это идеи, что все эти разнообразные и никак не связанные друг с другом феномены суть лишь аспекты одной и той же очень простой вещи. Я нарочно выбрал самый легкий случай. Предположим, что вместо конуса мы взяли какое-нибудь неправильное тело — для воды это наверняка означало бы полное сумасшествие!

А теперь вообразите себе, что нечто подобное происходит при переходе не от третьего измерения ко второму, а от четвертого к третьему. Разве не ясно, что мы окажемся в том же положении, что и вода?

Первые впечатления человека от окружающей его Вселенной были кошмарным набором таинственных вещей, сваливавшихся на него без всякой связи и смысла, И часто с трагическими последствиями. Лишь много позже человек развил в себе способность связывать отдельные феномены друг с другом — хотя бы попарно.

Прошли столетия; он начал узнавать законы, хотя поначалу лишь в очень немногих вещах. Еще столетия, и вот какой-то отважный мыслитель нашел единственную причину всех вещей и назвал ее Богом. Эта гипотеза вызвала бесконечные споры о природе Бога; если быть точным, то эти споры так до сих пор и не разрешились. Чего стоит один только вопрос о происхождении Зла, вконец запутавший всю теологию. О да, наука прогрессирует; теперь мы считаем, что все вещи подчиняются своим законам.

Нам больше не нужна гипотеза о Творце как первопричине всего сущего, по крайней мере в ее древнем, примитивном смысле; мы ищем причины происходящих в природе вещей в той же очередности, в какой наблюдаем их следствия. Мы больше не ублажаем духов, чтобы не угас огонь в нашей печке.

И лишь очень немногие, в том числе и я, спрашивают себя: не иллюзия ли вся эта наша реальность — такая же, как любая поверхность?

Возможно, Вселенная и есть некое четырехмерное тело, представляющееся нам в виде набора разнообразных вещей, в общем-то простых и понятных, но принимающих разные формы, правильные и неправильные, точно так же, как это происходит с конусом, погружаемым в воду?

— Нет, мне, конечно, трудно сразу осмыслить это; я попрошу Сирила потом рассказать мне все заново, что бы я поняла. А на что похожа эта четырехмерная Вселенная? Или этого нельзя объяснить?

— Отчего же; именно это я как раз и собирался сделать. Вот тут-то моя длинная лекция и подходит к столь заинтересовавшему вас разговору о душе...

— Не может быть!

— ...А также к раздвоению личности и всему, с этим связанному. Теперь уже все довольно просто. Я, как некая четырехмерная реальность, искренне стремлюсь выполнить свое предназначение. Сначала я чувствую, что подобно конусу прохожу сквозь поверхность — или, точнее, осознаю эту свою поверхность, весьма схожую с нашим материальным миром, и с первым криком появляюсь на свет. Потом я расту (круги становятся все больше и больше). Потом умираю. Таков принцип вечной смены и перемены всего сущего, что мы с вами и наблюдаем. Мой трехмерный ум считает все это «реальностью», историей, хотя это скорее география, чередование лишь очень немногих из бесконечного количества моих аспектов. Конус ведь тоже содержит бесконечное количество кругов. Однако эта трехмерная сущность — действительно часть меня, хотя и маленькая; поэтому меня, сумевшего открыть в себе нечто большее, забавляет, когда эта маленькая часть, то есть наш ум, а проще сказать физический организм считает себя единственно истинным и совершенным.