Глава восемнадцатая папа благословляет жбд.-фра джузеппо
Большие разочарования ожидали мистера Куля при нашем возвращении в
Европу. Его хозяйство, без любящего ока хозяина, пришло в запустение. Почти
все военные заказы были перехвачены, и германские подводные лодки потопили
четыре корабля с ценнейшим грузом. Какой-то француз выдумал веночки с
ленточками вместо кокард, более дешевые и эффектные. Наконец, рьяные
миссионеры мистера Куля с помощью властей закрыли одиннадцать публичных
домов, принадлежавших ему же. "Идиоты,-- с негодованием восклицал он,-- они
не поняли. что мои дома -- это очаги нравственности, что оба предприятия не
могут жить одно без другого! " Все эти несчастья произвели такое впечатление
на мистера Куля, что из неистового патриота он сразу превратился в
энергичного и последовательного сторонника мира. "Война портит нравы и
разрушает народное хозяйство",-- сказал он нам. Мы охотно с ним согласились.
Алексей Спиридонович, после своих сенегальских подвигов, не мог слышать
слова "победа" купил книжки Толстого и собирался стать вегетарианцем.
Бедному, осиротевшему Айше тоже перестали нравиться "добрые капралы". Я же,
по слабости своего характера, всегда предпочитал платоническое разрушение в
стихах или в пламенных "ротондовских" беседах образцовому хозяйству мистера
Куля. Итак, все четверо мы были за мир, о чем немедленно сообщили Учителю.
Хуренито, прежде всего, очень весело и чистосердечно рассмеялся.
"Наивные ребята, вы думаете, что так легко кончить войну? Этого никто
не может, даже те, кто ее начали: дипломаты, политики, заводики, императоры,
проходимцы, народы -- никто! Мне тоже война не слишком нравится. Вначале
были безумие, звериная ярость, прыжки, рев, неожиданная фамильярность
смерти, крах всех земных благ -- словом, прекрасный переполох, Теперь
обжились, Ничего, что "смертники" -- пока что сдобные булочки. Быт! Верьте
мне,-- легче опрокинуть Германскую империю, легче отправить на тот свет
пятнадцать миллионов людей, легче перекроить все школьные карты, нежели
проветрить насиженную, загаженную, облюбованную конуру человечества. Не люди
приспособились к войне, война приспособилась к людям. Из урагана она
превратилась в сквозняк. Простуживаются, но все же кое-как живут. Зато
уничтожить зту приспособившуюся войну нельзя. Она -- медленный, осторожный
микроб, но дело свое знает. Война эта на десятки, а может быть, и на сотню
лет. Не смейтесь,-- в промежутках будут мирные договоры и вообще всяческая
буколика. Она будет менять свои формы, как ручей, порой скрываться под
землей и напоминать до отвратительности трогательный мир. Больной пойдет в
садик поливать резеду, пока его не скрутит новый приступ возвратного тифа.
Война не будет войной, она умело рассосется по сердцам; ограда города, забор
дома, порог комнаты станут фронтами. Начатая в припадке апоплексии от
избытка неразумных сил, от несправедливого, хищного, краденого богатства --
она кончится только когда разрушит то, во имя чего началась: лицемерную
культуру и левиафана -- государство! "
"При всех ваших практических способностях,-- возразил мистер Куль,-- вы
всегда грешили наклонностью к утопиям. Зачем говорить о том, что будет после
нашей смерти? Давайте подумаем, как добиться хоть какого-нибудь захудалого
мира. Если начавшие войну не могут ее кончить, то есть другие силы".--
"Какие?" -- "Прежде всего религиозные организации, хотя бы, несмотря на все
его недостатки, Рим. Потом убежденные пацифисты, устраивавшие съезды и
конференции. Наконец эти... (мистер Куль запнулся и долго не мог выговорить
страшного слова) социалисты! Хотя они люди безнравственные и покушаются на
все святое, но в данном случае они могут пригодиться".
"Ваши надежды неосновательны, мистер Куль. Как вам известно, христиане,
к которым, если память мне не изменяет, принадлежите и вы, продолжают
работать над различными хозяйствами, подобными вашему, увы, столь жестоко
пострадавшему. Пацифисты действительно о мире говорят задушевно и
трогательно, не хуже Алексея Спиридоновича, но, когда ими командуют "добрые
капралы", они пропарывают животы других пацифистов со всем рвением нашего
миролюбивого Айши. Что касается социалистов, то их роль во время войны
сильно напоминает недавнее, кстати сказать, очень почтенное, занятие
дорогого Эренбурга, который отрывал билетики в вашем заведении и под звуки
польки плакал над своей доисторической девственностью".
Мистер Куль, а за ним и Алекоей Спиридонович пробовали спорить. Как это
ни странно, оба они, до недавнего времени видевшие вокруг себя лишь
патриотический пыл и жажду победы, после своих личных невзгод, сразу
заметили нечто противоположное и уверяли Хуренито, что народы требуют мира.
"Недостает лишь объединяющего центра, Мы должны его найти!"
Тогда Учитель сказал, что он не верит в целесообразность таких
розысков, но всегда рад способствовать нашему просвещению и предлагает для
проверки совершить ряд экскурсий в Рим, Женеву и Гаагу, тем более что эти
поездки ему будут также полезны для изучения дальнейших фаз заболевания
человечества.
Решение принято -- мы едем в Рим. Мистер Куль не очень одобряет
католиков: вместо нравственности -- фантастические истории, зато он верит в
силу церкви. "И все-таки они христиане". Он берет с собой новый пулемет
системы ЖБД, изготовленный по чертежам Учителя: пусть папа поглядит на это
орудие ада и ужаснется. (Кроме того, откровенно говоря, хорошо бы предложить
это новое вооружение военному министру Италии.) Алексей Спиридонович готовит
речь, для чего немилосердно черкает сочинения Соловьева и Достоевского. Айша
интересуется самым существом вопроса: "Что это папа?" "Наместник Христа".--
"А что это наместник? Хорошо. Айша понял, А Христос что любит -- войну или
мир? Тогда и наместник любит мир!" И, утомленный столь сложными
размьшлениями, Айша больше ни о чем не думает. Он прыгает по купе и кричит;
"Будет мир, мир, мир!" Хорошо, что нет посторонних. За это слово, теперь
самое непристойное и преступное из всех человеческих слов, нам бы пришлось
поплатиться. А Учитель не готовит речей, не спорит, не слушает, он снова
занимается своими скучными цифрами -- экономическое состояние, падение
производства, неизбежный кризис,-- и, на минуту отрываясь от серых столбцов
газеты или от исписанного листка бумаги, чуть заметно улыбается.
Рим мы нашли после трех лет разлуки внешне мало изменившимся. Еще
откровенней нищета Транстевере, еще нелепее крикливые флаги на встревоженных
руинах -- разница лишь количественная. Не теряя зря времени, мы сразу начали
добиваться аудиенции у святого отца, но это оказалось делом чрезвычайно
сложным. Учитель уже хотел прибегнуть к испытанным аршинным паспортам с
красными печатями, но я запротестовал, вспомнив потерю дара речи и глубоко
невыразительное "мерси", "Вы сможете лицезреть святого отца на
пасху",-презрительно ответило нам важное духовное лицо. "Но я занят!
воскликнул мистер Куль.-- Я не могу ждать, у меня три орудийных эавода! --
"О, в таком случае вы увидите святого отца завтра же! Я не знал, с кем имею
честь говорить! "
На следующее утро мы вошли в зал для приемов. По приказанию мистера
Куля и несмотря на протесты швейцаров Айша храбро вкатил вслед за нами
пулемет. Некто гаркнул: "Синьор Куль, владелец орудийных заводов и его
компаньоны! " Мы увидали на высоком кресле очень милого морщинистого
старичка, который проникновенным голосом сказал: "Мы благословляем ваш
полезный труд. Мы желаем вам заолуженного вашим рвением успеха и просим не
забывать о святой церкви, а также о сиротах", Сказав это, старичок ткнул
туфлей по очереди в лицо каждого из нас (догадавшись, в чем дело, мы все
туфлю поцеловали ), а потом, очевидно по рассеянности, и в задранный нос
пулемета ЖБД. Закончив обряд, мы хотели приступить к беседе, но были очень
быстро и ловко, с помощью тех же швейцаров, переведены в соседний зал, где
увидали уже не папу, но кардинала, объяснившего нам: "Со святым отцом нельзя
говорить. Святой отец не говорит, но изрекает. Я же смогу ответить вам на
все интересующие вас вопросы", Мы заинтересовались, главным образом,
деятельностью святого престола в годы войны. Она оказалась крайне обширной.
В канцелярии работали сотни переводчиков. Для экономии времени различньге
пожелания, благословения и молитвы переводились и рассылались одновременно
во все воюющие государства. Представителям церкви давались
инструкции,как,например, служить благодарственные молебны после побед,
причем на одних листках вписывалось: "Расходясь, толпа восклицает "Вив дие!
Вив Жоффр!", а на других -- "Гох готт! Гох Гинденбург!" и так далее, На
случай окончательной победы или поражения рекомендуется объяснять первое --
благословением господа и молитвами "единой апостольской", второе -- божьей
карой за недостаточное к "единой апостольской" рвение. Повсюду католики
должны поддерживать войну до победного конца. Работа очень сложная, но
благодарная: дни испытаний, религиозное возрождение. "Война прекрасная вещь,
надо только уметь ее понимать!"
"Но ведь сказано -- не убий!" -- застонал Алексей Спиридонович.
"Конечно, сын мой, и эта заповедь никем не может быть упразднена. Но
Писание -- священная книга, ее надо уметь понимать. Сердобольная церковь
избавила от непосильного дела вас и других пасомых, взяв весь труд понимания
и толкования божественной истины на свои подвижнические плечи".
"Но разве можно по-разному понимать "не убий"? -- Алексей Спиридонович
не хотел уняться, я же, вспомнив крах лабарданской миссии и зная, к каким
неприятным последствиям приводит страсть к толкованию вещей возвышенных,
дергал его за рукав и наконец оттащил в сторону.
Мистер Куль оказался лучшим диплома.том, а именно -- воздав всяческие
хвалы деятельности святого престола и самого кардинала, он скромно спросил,
что мы можем сделать: один истинный католик, один протестант, один
православный, один идолопоклонник и один иудей (но очень приличный, так что
это почти не чувствуется) для водворения мира, чаемого всем человечеством?"
"Я также жажду мира,-- ответил кардинал,-- и я молюсь о нем утром,
днем, вечером, даже ночью. Пока что я посоветовал бы вам, если ваши дела на
родине идут плохо, а об этом я сужу по тому, что вы так хотите мира,
подарить эту милую вещицу, то есть это адское орудие, моему другу, епископу
Вены, который известен своей страстью, впрочем, вполне невинной, к
коллекционированию неизвестйых моделей подобных безделушек. Конечно, зтот
подарок даст вам возможность недурно устроиться и в спокойствии молиться о
водворении общего мира! "
Но мистер Куль был, как видно из предыдущих глав, человеком идеи и
поэтому вежливо отклонил заманчивое предложение. Тогда кардинал предложил
нам стать коммивояжерами святого престола, поставляя в союзные страны
различные полезные изделия, Хотя это не приближало мира, мистер Куль, любя
сие дело с детства, не отказался, и кардинал отослал нас к какому-то монаху
доминикианцу, брату Джузеппо, который заведовал . сбытом указанных изделий.
Пройдя ряд комнат и коридоров, мы вошли в большой зал, наноминавший
универсальный магазин. Кроме книг, брошюр, гравюр и открытых писем, мы
увидали много занятных вещей. В одном углу висели различные крестики,
ладанки, медали, предохраняющие солдат от смерти или ранений. Об этом
свидетельствовали многочисленные благодарственные отзывы испытавших на себе
спасительные свойства изделий, собранные в довольно пухлую брошюру. В другом
углу было вее необходимое для военных священников: оборудованные по
последнему слову техники передвижные часовни, портативные алтари и даже
пояснительиые рисунки для совершения различных церемоний, как-то окропления
святой водой батарей, благословения летчиков, направляющихся скидывать
бомбы, и тому подобное. В третьем -- находились экс-вото, то есть различные
подарки, преподносимые святой Марии, а также некоторым, наиболее чтимым
святым после удачной атаки. Для оставшихся невредимыми -- игрушечные солдаты
в разных формах, для раненых, но выздоровевших -- восковые руки и ноги на
ниточке; для спасшихся от мин пассажиров -- очаровательные модели суден,
наконец, для правительств, выигравших войну,-- прекрасные рельефные карты
Европы, с различными, предусмотрительно заготовлвнными границами.
Мы с люб'опытством разглядывали все эти приспособления, явно
опровергающие злостные рассуждения нечестивцев, утверждающих, что церковь
окаменела и больше не проявляет признаков жизни. Мы даже не заметили, как в
зал вошел тот, кого мы ждали, а именно фра Дзужеппо, и вздрогнули от
страшного крика: "Синьор! дорогой синьор!" Мы испуганно оглянулись, и
древние стены Ватикана вновь увидели столь подобающие им сцены нежных,
бесхитростных, братских лобызаний. Фра Джузеппо оказался не кем иным, как
нашим веселым Эрколе. Он был в рясе, повязан веревкой, держал кипарисовые
четки, а на его голове блистала безупречная тонзура.
"Друг мой, ты презрел греховную жизнь и занялся спасением своей души?"
-- торжественно спросил мистер Куль.
"Как бы не так!" -- И', невзирая на древность и святость мраморных
плит, Эрколе, вспомнив виа Паскудини, презрительно сплюнул.-- Ничего не
поделаешь -- война! а Так как нам было доподлинно известно, что нигде еще не
объявлена мобилизация для пополнения монастырей, мы не поняли связи между
войной с Австрией и костюмом нашего приятеля. Но для Эрколе эта связь была
настолько очевидной, что он даже не попытался разъяснить ее нам. Вместо
этого он начал упрашивать Учителя взять его снова в качестве чичероне и
увезти в какую-нибудь страну, так как от окружающей святости он стал мрачен,
зол и сух, как английские ослы, которые больше, увы! в Рим не ездят.
Учитель решительно попросил его раньше всего удовлетворить наше
законное любопытство и объяснить все, то есть главным образом тонзуру.
Эрколе оглянулся по сторонам, нет ли кого-нибудь, а потом провел нас в
соседнюю комнатку, невероятно грязную. Мы сели на кровать, имевшую цвет и
форму дорогой сердцу Бамбучи мостовой виа Паскудини, и начали пить
принесенное Эрколе вино с вполне подобающим названием "лакрима-кристик Пока
мы пили, Эрколе рассказывал, то есть предпочтительно восклицал, ругался и
клялся, что он не врет. Сначала, когда он приехал, было очень весело. Все
хотели войны, ходили по улицам с флагами, пели, кричали "Эввива!". Разбили
даже магазин негодяя австрийца, и Бамбучи достались два подсвечника и
бронзовая ящерица. Потом войну объявили, и Бамбучи призвали. Это тоже было
неплохо. Одна красивая дама дала ему букет цветов и десять сольди. Он
заходил во все тратории и пил даром вино. А потом?.. Потом! Какое
безобразие! Его надули! Сто тысяч чертей! Какая же это война? Это бойня! Не
то чтобы он стрелял, в него стреляли, и еще как! Эрколе не такой идиот,
чтобы сидеть и ждать, пока его убьют! Он видел раненых! Да! И убитых! Своими
глазами видел!
От воспоминаний таких ужасов Эрколе ослаб, замолк, выпил два стакана
вина и тогда только стал продолжать свою трагическую эпопею. Он решил
убежать, то есть, нет, вовсе не убежать, а просто уйти домой на виа
Паскудини. Его схватили, как будто он кого-нибудь убил, продержали три
месяца в тюрьме и снова послали на то же проклятое место. Эрколе понял --
надо схитрить, но как? Он попробовал посоветоваться с товарищами. Болваны!
Ослы! Они предлагали черт знает что,-- например, прострелить свою
собственную руку. Вы слышите,-- руку не австрийца, не генерала, а свою! Как
будто у него сто рук! Остолопы! Нет, он придумал получше, Он стал на склоне
невысокого холмика и, когда раздался: выстрел, сьехал на своем собственном
вниз, лег, начал что есть духу вопить: "Умираю! Священника!" Его подняли,
отнесли в лазарет. Доктор: "Что с вами?" -- "Меня задела пуля, и я скатился
в бездну".-- "Какая пуля, никаких следов нет!" -- "Еще бы, вы хотели бы,
чтобы следы были, чтобы я умер? Говорю вам -- пуля, она меня задела и
повалила вниз, а сама улетела дальше. Подняли меня -- а я не могу ходить --
хромаю". Я даже попробовал захромать на обе ноги, но из этого ничего не
вышло. Доктор, хотя вообще кровопийца, он хотел моей смерти, был ничего
себе, не придирался, заявил, что у меня контузия. Честное слово! И дали мне
отпуск -- три месяца, Ну, я не такой дурак, чтобы второй раз лезть в эту
крысоловку.
Приехал в Рим, и что же! Во-первых, всюду душегубы спрашивают
документы, во-вторых, ли одного английского осла и можно безо всякой пули
благополучно сдохнуть с голоду. Надо устраиваться. Он мог, конечно, стать
редактором газеты. Это ему сказал один почтенный господин, когда он
рассказывал в остерии, каким он был героем и как все должны идти
добровольцами на фронт. Потому что Эрколе не изменник, не австрийское
отродье, нет, он честный патриот! И теперь тоже! "Эввива Италия! " Но
редактор должен уметь писать и вообще знать всякие фокусы. Не подходит!
Возле Рима он встретился с монахом, который, влюбившись в какую-то
ужасно богатую синьорину, решил с ней бежать. Дело сделано. Монах -- солдат
Вамбучи в законном отпуску, Эрколе -- фра Джузеппо, странствующий монах
доминиканского ордена. Великолепно, но кушать даже в рясе надо. Он
попробовал собирать на украшение храмов в Святой земле. Безбожники, скупцы,
чтобы их черти кипятили в тухлом масле! За день он не мог набрать на литр
вина! И эти цены!..
Тогда он снял с себя образок и продал его одному солдатику за две лиры,
как спасающий от пуль. На лиру купил еще три образка, и дело пошло. Он
становился у вокзала и кричал.
"Внимание! Дорогие защитники отечества! Знаете ли вы, что такое пуля?
Она ревет, свистит, гремит, потом впивается в тело, разрывает внутренности,
пробивает сердце, печень и пуп! Но есть верное средство -- образок с
изображением святой Екатерины Сиенской! Наденьте его на грудь, и никакая
пуля не тронет вас! Ударившись об образок, она полетит назад к проклятым
австрийцам! Глядите, вот образок со следом неповредившей ему пули. Триста
благодарственных писем лежат у меня в кельеl Спешите! Это последние образки,
освященные самим епископом! Простые же не стоят ни одного сольди! Скорей!
Лира! Одна лира!" И все покупали.
На Эрколе обратил благосклонное внимание проезжавший как-то мимо
вокзала настоятель Сан-Джиованни и послал его к епископу, а тот, в свою
очередь, к кардиналу. Его таланты оценили и поручили ему заведовать этой
лавочкой в Ватикане. Вот и все. Да, он забыл самое важное -- тонзуру, Это
было чертовски трудно. К цирюльнику зайти он боялся и, купив за десять
сольди на базаре старую бритву, должен был сам скрести макушку.
Отвратительное занятие! И вообще он недоволен. Как только кто-нибудь
приходит в магазин, он должен перебирать четки и бормотать под нос, как
будто повторяет молитву. Лежать нельзя, плеваться можно тоже в
исключительных случаях. Это не жиэнь, а поганая схима! К черту! "Скажите,
синьор Хуренито, а вы теперь не собираетесь устроить какую-нибудь маленькую
революцию? Все-таки это гораздо веселее, чем воевать или перебирать
паскудные четки!"
"Наоборот,-- ответил Учитель,-- мы до крайности мирно настроены, даже
приехали сюда, чтобы искать мира".
"Ну, это все равно,-- закричал Эрколе,-- если не революция, то по
крайней мере мир, и снова виа Паскудини! Я с вами!"
Он скинул рясу, и мы глубоко удивились, увидав воочию, сколь сильны
традиции в этом народе. Он сохранил наслоения различных эпох, то есть
первичные тряпки, заменявшие ему в счастливые дни рубашку, полосатые
кальсоны, подаренные Учителем, и военную куртку форменного покроя.
Мы доставили несколько минут радости засыпающим от скуки часовым,
которых уже перестали смешить свои собственные мундиры,когда выходили из
вековых ворот Ватикана, без мира, но с обретенным вновь Эрколе, в его
эклектическом костюме и с сохраненным пулеметом, выволакиваемым Айшой.
В тот же вечер мы выехали в Париж.
Достарыңызбен бөлісу: |