Интервью с композитором Юрием Саульским
жүктеу/скачать 2.78 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- БИТЛОВСКИЙ БУМЕРАНГ
- ЖЕЛЕЗНАЯ БАБОЧКА
В ПОИСКАХ "БЕЛОГО СВЕТА" Однажды январским или февральским вечером 1966 года Джон Леннон зашел в книжную лавку "Индика" и попросил завернуть ему по экземпляру "Психоделического опыта" и "Психоделического читателя", авторами которых было трио американских академиков-ренегатов: Тимоти Лири, Ральф Метцнер и Ричард Алперт. "Психоделический опыт", учебник по "кислотным" путешествиям, основанный на исследовании учения о перемещении душ после смерти, описанного в "Тибетской Книге Мертвых", был "библией" культа ЛСД. Как говорилось в романе "Групи"*(* Групи - обобщенный термин, которым называют самых отмороженных фанаток в мире рок- или поп-музыки, повсюду сопровождающих своих кумиров.), "для того чтобы совершить хорошее путешествие, надо шаг за шагом идти по книге Лири... до того момента, пока Белый Свет откровения не ослепит ваш взор". "Много лет спустя Джон признался: "Принимая кислоту, я получил послание, в котором требовалось, чтобы я разрушил свое эго; и я сделал это... я разрушил самого себя". Чуть дальше, в том же интервью Леннон пояснил, что он имел в виду, когда рассказал, как вновь обрел самого себя - два года спустя: "Я снова начал драться и орать на каждом углу: "Ну что ж, я делаю, что хочу, и катитесь вы все!" Иными словами, Леннон убил в себе протестующее и враждебное эго, которое и без того уже сходило на нет, в то время как Джон спал днями напролет на диване в Кенвуде. Кислота добила прежнего Леннона. И хотя, отказавшись от наркотиков, он в какой-то мере обрел прежнюю агрессивность, он никогда уже не был таким, как прежде. "Известная пословица гласит: "Обжегшись на молоке, дуют на воду". Это правило никоим образом не касалось Леннона. Он уже попробовал ЛСД в 1964 году, когда Майкл Холлингсхед привез этот наркотик в Англию. Поначалу приняв Майкла за "агента с высокоразвитым чувством сознательности", Тимоти Лири тем не менее быстро сообразил, что этот человек опасен, поскольку на всех вечеринках, куда его приглашали, он подсыпал в бокалы "кислоту", не предупреждая об этом тех, кто из них потягивал. Лири отделался от него, отправив в Англию и снабдив тысячей экземпляров своих сочинений и запасом ЛСД. "Приехав в Лондон, Холлингсхед сразу же разместил на Понс-стрит филиал своего "Фонда Касталиа" и так же, как в Соединенных Штатах, начал приучать желающих к употреблению "кислоты". Перед тем как попасть в тюрьму за хранение конопли (ЛСД тогда еще не был запрещен), он поставил определенное количество "кислоты" директору "Плейбой-клуба" Виктору Лаунсу. Именно из этой партии впервые познали вкус "философского камня" "Битлз". Посредником при этой операции послужил некий зубной врач, чья подружка присматривала за плейбоевскими "банни"; она-то и попросила у Лаунса немного ЛСД для "великолепной четверки". Обрадовавшись возможности оказать услугу королям поп-музыки, Лаунс передал для них шесть волшебных пилюль. "Через несколько дней, поужинав дома у зубного врача, Джон с Синтией и Джордж с Патти отведали кофе, в котором был растворен наркотик. Следом за этим хозяин объяснил им, что они только что выпили, и попросил ни под каким предлогом не покидать его квартиры. Джон воспринял это предупреждение, как заговор с целью втянуть их в сексуальную оргию, и стал настаивать на том, чтобы немедленно уехать. Вся четверка погрузилась в "астон-мартин" Джорджа, но дантист, в ужасе при виде того, что Харрисон сел за руль находясь под действием "кислоты", вскочил в свой автомобиль и погнался за ними. Харрисон, большой любитель автогонок, принял вызов и надавил на педаль, начав со свистом выписывать виражи и стараясь оторваться от преследователя. Наконец он затормозил возле "Пиквикского клуба". "Оказавшись внутри, Джон начал видеть галлюцинации. Когда стол, за которым они сидели, внезапно стал вытягиваться, ему захотелось оказаться в хорошо знакомом месте, и он решил отправиться в "Ад Либ". Но стоило ему войти в лифт, как светящиеся кнопки стали изрыгать пламя. Голова дантиста, который не отставал от них ни на шаг, превратилась в голову свиньи. В конце концов компания поехала домой к Джорджу, который вел автомобиль очень осторожно, в то время как Патти порывалась выйти из машины и отправиться бить витрины. "Добравшись до места назначения, Джон захотел заняться рисованием и начал изображать карикатуры на "Битлз", ставя внизу подпись "Мы все с тобой согласны". Даже когда все заснули, у Джона продолжались галлюцинации, поскольку, желая смягчить действие ЛСД, он принял вдогонку дозу таблеток. Последнее, что ему запомнилось перед тем, как он погрузился в пустоту, было, что вилла превратилась в подводную лодку, проплывающую вдоль восемнадцатифутовой стены, а он был ее капитаном. "Приключение ошеломило Леннона, но отнюдь не помешало ему снова приняться за "кислоту" в августе 1965 года, когда "Битлз" на пять дней остановились в Лос-Анджелесе. На этот раз компанию им составил Питер Фонда, который за несколько лет до того чуть не умер на операционном столе и поэтому без конца повторял: "Я знаю, что значит умереть". (Позднее Леннон использовал эту строчку в песне "She Said"*.) В конце концов Джон велел ему заткнуться. Но когда все перешли за стол, он обнаружил, что ему никак не удается удержать в руках нож и вилку или помешать пище сползать с тарелки на скатерть. "Стоило Леннону проникнуться верой в "кислоту", и его следующий шаг был очевиден. Он задумал прославить свою веру в песне, которая должна была стать путеводной звездой зарождающейся контркультуры. До него наркотики вдохновляли иных музыкантов. Намеки на это встречались и в композициях джазовых музыкантов, включая Луи Армстронга. Но каждый раз эти упоминания были косвенными или выражались в форме шутки, понятной ограниченному кругу слушателей. "Сочиняя песню "Tomorrow Never Knows"* (это выражение придумал Ринго вместо фразы "you never know what tomorrow will bring"**), Леннон захотел не просто рассказать об ЛСД и описать его действие, но, скорее, объявлял о своем открытии: он решил, что нашел способ спасения души. Изначально озаглавленная "The Void"*** (этот термин был употреблен при переводе на английский язык "Тибетской Книги Мертвых" для обозначения зоны, куда попадают души людей после смерти), эта песня почти дословно заимствует идеи Тимоти Лири. А первая фраза: "Если тебя охватывает сомнение, заставь замолчать свои мысли, расслабься и плыви по течению" - просто цитата из "Психоделического опыта". "Что касается музыки, ставшей прообразом того, что впоследствии будут называть "кислотным роком", то она с максимальной достоверностью передает, как Лири описывал восприятие звуков под действием наркотика. Лири писал, что "кислота" производит шипение, треск и постукивания. Леннон и Мартин старались следовать этому описанию: в песне есть и электронное шипение, и треск электрогитар, и стук барабанов. Джон собирался напеть стихотворный текст так, как это делает далай-лама перед сборищем тысяч монахов, но из-за отсутствия необходимой технологии от этой идеи пришлось отказаться. Однако, пропустив голос Джона через динамик Лесли (вращающееся устройство, обычно используемое для придания непрерывного волнообразного звучания гитарам при исполнении "кислотного рока"), гениальный продюсер добился того, что голос Леннона зазвучал, словно голос психоделического муэдзина, созывающего на молитву всех правоверных. БИТЛОВСКИЙ БУМЕРАНГ 1966 год стал для "Битлз" поворотным. В самом его начале "великолепная четверка" взирала на мир с вершины своей славы, будучи объектом истерического поклонения, примером для подражания всей молодежной культуры, пророческим явлением, указывающим направление движения современного мира. В 1966 году, вкусив восхитительные плоды собственного труда, "Битлз" внезапно убедились, что в доброе вино оказались подмешаны грозди гнева. Впервые они ощутили на своих губах горький привкус, когда 28 июня прибыли в Токио. В VIP-зале аэропорта их встретил офицер полиции в штатском, который сообщил, что группа фанатичных крайне правых студентов поклялась перебить их в отместку за выступление в "Ниппон Будокан" (спортивном зале для занятий боевыми искусствами), самом большом крытом зале в городе, которое студенты считали мавзолеем, сооруженным в память японских солдат, погибших на войне. Чтобы обеспечить безопасность "великолепной четверки", власти прибегли к помощи тридцати тысяч вооруженных солдат, что соответствует двум армейским дивизиям. Все эти солдаты были выстроены на пути от аэропорта до центра города и вокруг отеля, в котором, как в осажденной крепости, должны были находиться музыканты в промежутках между выступлениями. Подобные исключительные меры позволили "Битлз" покинуть Японию без ущерба собственному здоровью, тем не менее инцидент, имевший место из-за недостаточной согласованности действий Брайена Эпстайна и японских промоутеров, омрачил азиатское турне. Ситуация в Маниле оказалась еще тяжелее, чем в Токио: откровенно говоря, здесь "Битлз" были недалеки от того, чтобы вообще прервать турне. Когда 3 июля самолет совершил посадку в аэропорту филиппинской столицы, музыкантов приветствовала самая большая толпа поклонников, когда-либо собиравшаяся ради них в аэропорту, - пятьдесят тысяч душ! Однако спустя буквально несколько мгновений после приземления дверь самолета резко распахнулась и в салон первого класса ворвался вооруженный батальон офицеров в белых касках. Не дав никаких объяснений, они схватили "Битлз" и поволокли вниз по трапу. "Эти здоровенные гориллы в рубашках с короткими рукавами вытащили нас из самолета, - писал Харрисон, сохранив обиду даже много лет спустя. - Они конфисковали наш "дипломатический багаж" (речь шла о ручной клади, в которой они перевозили наркотики и которую, по молчаливому согласию всех таможенников мира, никто никогда не обыскивал) и увели нас всех четверых, Джона, Пола, Ринго и меня, не тронув ни Брайена, ни Нила, ни Мэла. Затем на катере в сопровождении двух полицейских нас вывезли в Манильский залив. Все они были вооружены винтовками... Мы решили, что нас арестовали... и что они нашли в нашем багаже наркотики". В действительности же произошло вот что: филиппинские власти, прослышав о том, что японцы мобилизовали тридцать тысяч человек для охраны "Битлз", решили не ударить в грязь лицом. Они использовали еще более суровые меры предосторожности. Аэропорт был оцеплен двумя вооруженными батальонами, затем "Битлз" переправили под надежной охраной в штаб военно-морских сил, где их погрузили на борт частной яхты, курсировавшей вдоль залива под охраной военного катера в ожидании начала концерта. Единственная проблема заключалась в том, что никто не удосужился сообщить "Битлз" о принятых мерах безопасности. Когда Брайен Эпстайн увидел, что музыкантов забрали, он пришел в дикую ярость. И ему понадобилось несколько часов, чтобы наконец узнать, что же в действительности произошло. Из золотой клетки "Битлз" выпустили только в четыре часа утра, после того как закончился прием, данный в их честь владельцем яхты. Когда они добрались до своих апартаментов в гостинице "Манила", они были совершенно без сил. На следующий день, 4 июля, они долго не могли проснуться. Им сразу же пришлось натягивать белые костюмы и отправляться на футбольный стадион "Ризал", где предстояло отыграть два концерта - один в середине дня и второй вечером. Стояла невыносимая тропическая жара, а шум многотысячной, в значительной части безбилетной аудитории мешал играть. Одна лишь мысль грела музыкантам душу - о возможности спокойно отлежаться весь следующий день в своих номерах с кондиционерами, прежде чем покинуть страну. Однако "Битлз" и не догадывались, что уже назревает кризис, который поставит под угрозу их жизнь. Как водится, проблема возникла по вине Брайена из-за его невероятного неумения вести дела. Когда группа еще находилась в Токио, Брайен получил адресованное "Битлз" приглашение от Имельды Маркос с просьбой прибыть утром 4 июля на полуофициальный прием во Дворец Малакананг. Гостями приема должны были стать три сотни тщательно отобранных детей - сыновей и дочерей из наиболее влиятельных семей страны. Кроме того, Имельда, считавшая себя поклонницей "Битлз", очень хотела представить любимых музыкантов своим детям и самому президенту Маркосу. Это приглашение было большой честью, и никому даже в голову не пришла бы мысль от него отказаться. Тем не менее Брайен не только забыл на него ответить, но когда филиппинский промоутер позвонил ему, чтобы напомнить, что нельзя заставлять ждать супругу президента, заявил, что не станет будить музыкантов до начала концерта. Кроме того, он поручил ошеломленному коллеге передать, насколько "Битлз" и он сам неприятно удивлены приемом, который им оказали на Филиппинах. Передать подобное послание диктатору восточного государства было сродни полной потере разума. Даже Леннон, которого часто упрекали в высокомерии по отношению к власть предержащим, никогда не позволял себе подобной грубости. Скорее всего, Брайен просто хотел поразить "Битлз", доказав, что и он тоже может послать куда подальше сильных мира сего. Как бы то ни было, когда утром 5 июля они проснулись у себя в гостинице, то обнаружили, что попали в самый центр общенационального скандала. "ИМЕЛЬДА ПОПАЛА В ДУРАЦКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. СЕМЬЯ ПРЕЗИДЕНТА НАПРАСНО ОЖИДАЛА ПОЯВЛЕНИЯ БРИТАНЦЕВ" - такими заголовками пестрела первая страница манильской "Таймс". Телекомментаторы не умолкая твердили об оскорблении, нанесенном всей нации. Очень скоро до "великолепной четверки" дошло известие о том, в середине ночи их пресс-атташе Вик Льюис был вытащен из кровати, а затем препровожден во дворец, где высшие офицеры филиппинской армии продержали его до утра. Брайен Эпстайн пришел в ужас, когда сообразил, во что втравил своих ребят. Он помчался в телестудию, где долго объяснял перед объективами причины своего поведения и приносил извинения миссис Маркос. Но из-за какой-то загадочной "помехи в эфире" все его выступление оказалось стертым. По словам филиппинского журналиста, которого "Битлз" приняли у себя в номере вечером того же дня, Пол открыто встал на сторону Брайена. Он заявил, что у "Битлз" нет никаких обязательств перед первой леди страны. Джон держался более сдержанно. Он окинул взглядом собравшуюся внизу толпу и сказал: "Нам бы неплохо узнать о Филиппинах побольше. И прежде всего, как отсюда убраться!" Утром 6 июля, когда "Битлз" собрались уезжать, они обнаружили, что к ним относятся, как к неприкасаемым. У дверей не было охраны, портье не отвечал на телефонные звонки, а дирекция гостиницы сообщила, что не желает иметь с ними ничего общего. Выехать из гостиницы в таких условиях и добраться до аэропорта было сродни настоящему подвигу. Нагруженные чемоданами и оборудованием и не имея никого, кто мог бы им помочь, "Битлз" отчаялись успеть к самолету. Однако Брайену удалось дозвониться напрямую до пилота рейса 862 авиакомпании "КЛМ", вылетавшего в Нью-Дели, и заручиться его обещанием ждать их до последнего. По дороге в аэропорт они попали в час пик, так что автомобили двигались буквально шагом. Но когда наконец они подъехали к нужному терминалу, они поняли, что неприятности еще только начинаются. Перед зданием аэровокзала была огромная кричащая толпа, в которой были заметны полицейские в красных сомбреро и солдаты в униформе оливкового цвета. "Вокруг нас разыгрывалась самая настоящая истерия, вопящие юнцы тянулись, чтобы прикоснуться к нам, но среди них были и взрослые, которые швыряли в нас камнями и колошматили нас, когда мы проходили мимо", - расскажет потом Джордж Харрисон. Поскольку дирекция аэропорта распорядилась отключить лифты, музыкантам и официальным представителям "НЕМС" пришлось самим тащить инструменты вверх по лестницам. Когда они добрались до зала вылета, на них налетела толпа. Ринго получил удар под дых и был сбит с ног, затем на него обрушился град ударов ногами. Брайена тоже стали бить и бросили на пол. Когда он поднялся, у него была поранена лодыжка. Джордж и Джон тоже получили несколько ударов, одному только Полу удалось вырваться и убежать. Во время таможенного контроля взбешенных граждан сменили солдаты. Когда Мэл Эванс попытался прикрыть "Битлз", его опрокинули на землю и избили. Шофер Элф Бикнелл получил травму позвоночника и перелом ребра. При каждом новом ударе толпа, оставшаяся за стеклянными перегородками, взрывалась поощрительными криками. Наконец "Битлз" отпустили, и они помчались к голландскому самолету, осыпаемые оскорблениями и градом камней: "Убирайтесь из нашей страны! Негодяи! Катитесь к черту!" Стоило пассажирам занять свои места и вознести молитву о счастливом избавлении, как из громкоговорителей салона первого класса раздался голос: "Просьба к мистеру Эпстайну и мистеру Эвансу покинуть самолет". Брайен и Мэл побледнели. Решив, что пришел его последний час, Мэл повернулся к остальным: "Передайте Лил, что я ее люблю". Внизу у трапа самолета стояли промоутер и представитель филиппинской налоговой службы. Брайен должен был подписать письмо, в котором говорилось, что он признает задолженность "Битлз" перед внутренней налоговой службой в размере 5.200 фунтов. Затем промоутер, в качестве оплаты разрешения на вылет, потребовал у Брайена "коричневый бумажный пакет с деньгами", в котором находилась половина прибыли от двух концертов. Перепуганный Брайен протянул наличные, и самолет получил разрешение на взлет. К этому моменту Брайен был уже на грани нервного срыва. "Ну как же я мог сделать такое? - спрашивал он у Питера Брауна. - Это я во всем виноват. Это из-за меня они чуть не погибли. Я никогда себе этого не прощу". В этот момент, оттолкнув стюардессу, попытавшуюся заставить его сесть и пристегнуть ремень, к Эпстайну пробился Вик Льюис. Приблизив лицо вплотную к уху Брайена, он прорычал: "Деньги у тебя?" - "Только не говори мне о деньгах!" - крикнул Брайен. "Нет, я буду говорить о деньгах! - вопил Льюис. - Да я сейчас убью тебя к чертовой матери!" Льюис схватил Брайена за глотку, но был вынужден тут же разжать хватку, так как на помощь Эпстайну пришел Питер Браун, силой заставивший Вика сесть на место. Самолет еще не успел набрать высоту, а Брайена уже затошнило и у него поднялась температура. Когда они сели в Нью-Дели, он едва держался на ногах и не мог идти без посторонней помощи. Джон, Пол, Джордж и Ринго были в бешенстве, и можно сказать, Брайену очень повезло, что он заболел. Он провел в постели четыре дня, в течение которых врач и медсестра непрерывно дежурили возле него. А тем временем "Битлз" сидели в гостиничных номерах, курили, пили виски и глотали вместе с ним свои упреки. Когда они погрузились в самолет, летевший в Англию, они сообщили Брайену, что решили прекратить гастрольную деятельность. Брайен воспринял это известие как начало собственного конца. Во время полета состояние Эпстайна ухудшилось. Все его тело покрылось красной сыпью, и пилотам пришлось вызвать к трапу самолета машину "скорой помощи". "Что же будет со мной, если они прекратят гастролировать? - хныкал он. - Что же мне делать?" Врач поставил Брайену диагноз: мононуклеоз и прописал месяц покоя. Брайен отправился в роскошный отель в Портмейрион на валлийском побережье, но буквально через четыре для был вынужден срочно вернуться в Лондон. В карьере "Битлз", внезапно ставшей столь бурной, возник новый кризис. Еще в марте, опубликовав газетный портрет Джона Леннона, журналистка Морин Клив привела ряд его высказываний по поводу религии: "Христианская религия исчезнет без следа, об этом не стоит и говорить. Я прав, и будущее это докажет. Мы стали более популярны, чем Иисус. И еще не известно, что исчезнет сначала - рок-н-ролл или религия. Иисус был в порядке, только вот его ученики были самыми обыкновенными тупоголовыми". Когда эти замечания были опубликованы на страницах "Ивнинг Стандарт", никто не почувствовал себя обиженным, потому что англичанам было совершенно наплевать на мнение Леннона о религии. Но когда в июле 1966 года эти речи были перепечатаны в американском журнале "Дэйтбук", они спровоцировали начало самой настоящей религиозной войны, причем вовсе не по причине воинственности истинных верующих, а потому, что американцы уделяют высказываниям поп-звезд столько же внимания, сколько высказываниям собственных политических деятелей, которые в этой стране являются в каком-то смысле королями шоу-бизнеса. Общеизвестно, что Леннон имел обыкновение сравнивать себя с Христом. Он неоднократно заявлял, что вернется на Землю, как Мессия. Но он совершил ошибку, предавая широкой огласке то, что мог себе позволить в частных беседах и во что свято верил сам. Дело в том, что он нарушил табу, которое запрещало суперзвезде обращать внимание на то, что к нему и в самом деле относились чуть ли не как к Мессии. В результате это привело к взрыву, который вполне мог закончиться гибелью Леннона еще за несколько лет до того, как это произошло на самом деле, и который, безусловно, сыграл свою роль в подготовке будущего преступления, поскольку убийцей Леннона стал религиозный псих из "Библейского пояса", который верил в то, что его божественное предназначение заключается в том, чтобы поразить лжемессию. Момент для разжигания скандала был выбран очень удачно, поскольку через месяц "Битлз" должны были отправиться в турне по четырнадцати городам Соединенных Штатов, ряд из которых был расположен в южной глубинке страны, отличающейся глубоким религиозным фанатизмом. Брайен Эпстайн, готовый с этого момента использовать все, что было в его власти, чтобы избежать нового скандала, собирался отменить турне, что привело бы к потере нескольких миллионов долларов. Но в конце концов, не приложив никаких усилий для того, чтобы сгладить ситуацию и успокоить буйные умы, он дал добро на проведение гастролей. Леннон, который всегда отвратительно себя чувствовал во время гастролей по Штатам, на этот раз, покидая Лондон, был просто в ужасном состоянии, так же, впрочем, как и остальные "Битлз". Перед самым выходом на пресс-конференцию в Чикаго, специально организованную для того, чтобы разрядить атмосферу, Джон не выдержал и разрыдался. В этот день перед журналистами предстал покорный и раскаявшийся Леннон. Однако журналисты ни за что не хотели его щадить, постоянно спрашивая, не собирается ли он покаяться в своем богохульстве. И как ни старался Леннон избежать столь унизительной процедуры, его в конце концов вынудили признать, что он сожалеет о сказанном. Турне обернулось кошмаром. И дело было не только в том, что "Битлз" не покидали опасения за собственную жизнь, - на этот раз им приходилось выступать в огромных залах, которые они уже не могли заполнить. Стадион "Ши", ставший ареной их триумфального выступления в прошлом году, сообщил об одиннадцати тысячах непроданных билетов. Когда группа приехала в Мемфис, в отеле раздался анонимный телефонный звонок. Звонивший заявил, что они будут убиты во время одного из двух запланированных выступлений в местном "Колизее". Когда во время концерта кто-то бросил на сцену петарду, Пол, Джордж и Ринго как по команде повернулись в сторону Джона, почти ожидая увидеть его мертвым. Путешествие закончилось в Сан-Франциско. Когда 29 августа "Битлз" выступали в Кэндлстик-парке, все уже понимали, что это был их последний концерт. И тем не менее, кажется, один только Брайен Эпстайн был искренне огорчен этим историческим решением. "Что теперь будет со мной? - подавленно вопрошал Брайен, обращаясь к Нэту Вайссу. - Что будет с моей жизнью? Может, мне надо вернуться в школу и поучиться чему-нибудь другому?" Его отчаяние было вызвано не только решением "Битлз"; "НЕМС" оказалась на грани краха. До сих пор другие группы, чьим менеджером оставался Брайен, продолжали исправно работать, хотя им и не удалось утвердиться на американском рынке. Но мода на мерси-бит стала угасать, а Британские острова охватил экономический кризис. Рабочая среда, составлявшая основную массу поклонников английских рокеров и эстрадных артистов, которые не стали большими звездами, была поражена безработицей. "НЕМС" была обречена, "Битлз" также больше не нуждались в услугах компании, и Брайен решил, что его жизнь кончена. Доктор Кауан, осмотревший Брайена после возвращения в Англию, был сильно озабочен его состоянием и предложил Питеру Брауну переехать в дом на Чепел-стрит, чтобы иметь возможность присматривать за другом. Однажды вечером, когда Брайен рано отправился спать, Питер, поднявшись через какое-то время наверх, заметил в его облике что-то странное. Браун попытался его встряхнуть, побить по щекам, но быстро понял, что не сможет разбудить Брайена. Он позвонил доктору Кауану, который велел немедленно вызывать "скорую". Питер ответил, что это может повлечь за собой скандал. И тогда доктор пообещал приехать как можно скорее. Когда он влетел в квартиру и взглянул на сильно покрасневшее лицо Брайена, он тотчас понял, что его пациент на грани смерти от передозировки. Доктор Кауан, Питер Браун и шофер Брайена перенесли Эпстайна в "бентли" и помчались в больницу "Ричмонд Хилл", где больному срочно сделали промывание желудка. Когда Брайен пришел в себя, он заявил, что просто принял лишнюю пилюлю. Однако по возвращении домой Питер Браун обнаружил записку, которую Брайен оставил на тумбочке: "Для меня это слишком, я так больше не могу". К записке прилагалось завещание, по которому его наследниками становились Куини и Клайв Эпстайн, брат Брайена; кое-что перепадало также Брауну. Когда Брайена выписали из больницы, он был направлен в клинический центр в Пугни для прохождения курса дезинтоксикации. "Битлз" приняли решение оставить сцену, несмотря на огромное давление со стороны - как поклонников группы, так и собственных адвокатов. Столь необычная демонстрация упрямства была продиктована вовсе не страхом перед разъяренной толпой или боязнью полупустых залов, совсем наоборот, если бы "Битлз" по-настоящему захотели продолжать гастрольную деятельность, они сумели бы выйти из положения, подобно тому, как это удалось другим группам, столкнувшимся с аналогичными проблемами. Правда заключалась в том, что "Битлз", с одной стороны, совершенно не страдали привязанностью к сцене, а с другой - не обладали подходящими характерами для такого рода деятельности. Герой рок-сцены должен быть похож на укротителя, навязывающего свою волю диким животным. Что же касалось "Битлз", то они не стремились кому-либо навязываться. Они никогда не демонстрировали театральных способностей, которыми обладали великие шоумены рок-музыки, поскольку им явно недоставало ни чарующей силы Боба Дилана, ни потрясающей уверенности Элвиса Пресли, ни выдающейся сценической игры Литтл Ричарда, ни харизматического экстаза Джеймса Брауна. "Битлз", будучи, скорее, камерными музыкантами, гораздо лучше чувствовали себя в закрытых помещениях, таких, например, как полуподвальные клубы, где они получали свободу играть вместо тяжкой обязанности устраивать шоу. Их лучшие черты, такие, как ум, чувство юмора, умение пародировать или подшучивать, полностью терялись на огромных концертных сценах. С того самого момента, когда "Битлз" заиграли коммерческую музыку, они свели ее к простейшей формуле, такой, как сиюминутный рок, которая им совершенно не подходила и оставляла у них чувство неудовлетворенности. Оставаясь далекими от того, чтобы превратиться в рок-гладиаторов, они стали неподвижными, неслышными и почти невидимыми манекенами, выставленными на усладу беснующейся толпе. Они перестали быть "великолепной четверкой", сделавшись, скорее, фаллическими символами, при помощи которых ненормальные фаны доводили себя до оргазма. Неудивительно, что ребята только и мечтали о том, чтобы бросить гитары и навсегда убежать со сцены. Кроме того, если бы "Битлз" продолжили концертную деятельность, им бы никогда не удалось подняться выше определенного уровня, поскольку с тех самых пор, как они начали выступать на сценах старых английских театров, они не поменяли ничего, за исключением костюмов, в то время как именно перемена, революционная перемена стала ключевым словом в конце шестидесятых. Если рассматривать решение музыкантов оставить сцену под таким углом зрения, то надо признать, что оно явилось самым честным и достойным поступком за всю их карьеру, поскольку стало плодом самоосознания и позволило проявить их подлинный характер. Рожденные для свободной игры в свободной обстановке, они вернулись именно туда, где было их настоящее место, к студийным микрофонам, перед которыми могли создавать лучшее, на что способны. Покинув сцену, они внесли тем самым немалый вклад в развитие рок-театра путем возрождения идеи радио-театра, ярким примером чему может служить "Сержант Пеппер": эти песни не надо было смотреть, их надо было слушать. Первым осязаемым результатом принятого решения стало то, что, сбросив ярмо обязательных выступлений, они разлетелись в разных направлениях и занялись реализацией индивидуальных проектов. Осенью 1966 года Джордж и Патти впервые поехали в Индию, где познакомились с Рави Шанкаром и получили свою первую мантру из рук махариши Йоги. Пол уехал с Мэлом Эвансом в турпоездку по Восточной Африке. Джон, не зная, чем себя занять, согласился исполнить роль рядового Грипвида в сатирическом фильме Ричарда Лестера "Как я выиграл войну", никудышной картине, которая доказала, что Леннон напрочь лишен актерского дарования. Однако нет худа без добра: в этом фильме Джон впервые надел свои знаменитые бабушкины очки. Проведя два месяца за границей, сначала в Селле на севере Германии, затем в Алмерии на южном побережье Испании, он был рад вернуться домой, где снова погрузился в "кислотные" воды. Однажды вечером, после трехдневного наркотического путешествия без сна и отдыха он вылез из своего черного "коппера-мини" у входа в Мэйсонз Ярд и направился в галерею Индика, куда его пригласили посмотреть шоу эксценЖЕЛЕЗНАЯ БАБОЧКА Йоко Оно родилась в Токио снежным вечером 18 февраля 1933 года. Мать ее происходила из семьи Ясуда - эта фамилия ассоциировалась с гигантскими финансовыми, торговыми и промышленными корпорациями, которые составляли хребет японского делового мира. Дед Йоко Дзенсабуро Иоми женился на дочери Дзендзиро Ясуда (основателя Токийского банка), а затем был усыновлен собственным тестем, как того требуют японские обычаи. Назначенный президентом банка и избранный в палату пэров, Дзенсабуро наслаждался своей потрясающей карьерой, пока не прогневал тестя своим поведением. Незадолго до того, как в 1921 году Дзендзиро пал от руки фанатика левого толка, он лишил своего зятя и его потомство наследства, которое оценивалось в миллиард долларов. С тех пор семья Йоко страдала не только от крушения надежд, но и от того, что оказалась оторванной от семейного дерева - это трагедия для любого японца. Исоко, мать Йоко, была последней из восьми детей в семье Дзенсабуро. Застенчивая миловидная девушка получила поверхностное образование, традиционное для девочек из буржуазных семей, например, она изучала живопись под руководством знаменитого мастера школы Сова. Однако в отличие от сестер и кузин, которые стали непрофессиональными художницами, она решила раскрыть свои таланты в общественной сфере и стала хозяйкой одного из самых модных токийских салонов для высшего общества. Ее муж, Эисуке Оно, был красавцем-мужчиной, прекрасным танцором, удачливым игроком в го, любителем гольфа и выпивки и талантливым пианистом. Он был родом из семьи самураев, чья родословная восходила к императорскому дому IX столетия. Окончив Токийский университет с дипломами по математике и экономике, он стал специализироваться на политических и правовых науках, при этом, что было редкостью, бегло говорил на английском и французском языках. В 1927 году он поступил на работу в Иокогамский банк и начал долгое восхождение по служебной лестнице, оказавшись в итоге на самой верхней ступени этого учреждения, которое после войны будет переименовано в "Бэнк оф Джапан". Родители Йоко познакомились на горном курорте для представителей высшего общества Каруидзава. Их брак, явившийся плодом усилий обеих семей, нельзя было назвать счастливым. Супруги Оно не любили друг друга, да и интересы дела вынуждали Эисуке подолгу находиться вдали от семьи. Вскоре после женитьбы его направили работать в Соединенные Штаты. Поэтому Йоко, старшая из троих детей, впервые увидела отца, когда ей уже исполнилось три года. Каждый вечер мать показывала пальцем на фотографию, стоявшую возле постели дочери, и велела ей говорить "спокойной ночи, папа". Кстати, имя Йоко переводится как "дитя Океана", то есть того, кто всегда далеко. Оно входили в число тех немногочисленных японских семей, которые ассимилировали западную культуру ради успешной деловой либо дипломатической карьеры. (Дядя Йоко, посол Казе, был первым представителем Японии в Организации Объединенных Наций.) В 1936 году маленькая Йоко приехала с матерью в Сан-Франциско. Ее брат Кейсуке родился уже в США. На следующий год, после нападения японцев на американскую канонерскую лодку "Панай" в Китайском море, американо-японские отношения настолько осложнились, что Исоко была вынуждена вернуться с детьми домой, в то время как ее муж получил назначение в нью-йоркское отделение банка. По возвращении в Японию Исоко пришлось взвалить на себя заботы по управлению имением Ясуда - внушительным сооружением, возвышавшимся на холме позади императорского дворца и окруженным большим парком. Более тридцати человек прислуги оказались в подчинении хозяйки дома, ни на минуту не ослаблявшей своей железной хватки. Маленькая Йоко обожала свою мать и следовала за ней по пятам. После обеда, когда миссис Оно принимала гостей, Йоко подавала чай, в то время как мать нахваливала свою идеальную дочь. Но хотя Исоко гордилась тем, что может демонстрировать Йоко, точно умную куклу, она никогда не проявляла к ней материнской заботы. Она находила дочь некрасивой и не уставала повторять, что если та и сможет когда-либо добиться успеха, то только благодаря уму. Вероятно, причина такого отношения крылась в ревности, так как Эисуке обожал девочку, и Йоко платила ему тем же. Йоко страдала от холодности матери, чье внимание ей удавалось привлечь только одним способом - стараясь быть идеальной дочерью. В 1940 году, когда Йоко исполнилось семь лет, семья вновь вернулась в Америку и обосновалась на Лонг-Айленде. Но угроза войны в очередной раз заставила их вернуться домой. На этот раз Эисуке направили по делам банка во Францию, а затем, когда в 1942 году японцы оккупировали французский Индокитай, он получил назначение в Ханой, где жил вполне благополучно, в то время как миллионы вьетнамцев умирали голодной смертью из-за японской блокады на поставки риса из южных областей. Йоко стремилась получить лучшее образование, доступное для девочки ее возраста у себя в стране. Она поступила в школу Гакусуин, куда принимали детей только из тех семей, которые имели связи с императорской фамилией или с палатой пэров. Затем она была переведена во вновь созданную Академию для студентов, которые учились за рубежом. Здесь, помимо обычной программы, она познакомилась с буддийскими текстами, Библией (ее отец был христианином), каллиграфией, с основами японского искусства, а также западной музыки и балета. Столь насыщенная школьная программа вызывала у Йоко такой же протест, как и суровая дисциплина, которую навязывала ей мать. "Меня кормили информацией, точно домашнее животное, - сетовала она позднее. - А я все это ненавидела. Особенно музыку. Дело доходило до того, что каждый раз перед уроком музыки я буквально теряла сознание. Наверное, так я пыталась вырваться". В 1944 году, когда бомбардировщики Б-29 стали бомбить Токио, Исоко увезла детей на принадлежавшую Оно ферму, расположенную недалеко от Каруидзавы. Здесь изголодавшиеся крестьяне обобрали Исоко, но Йоко якобы быстро взяла ситуацию в свои руки и заставила крестьян все вернуть. После капитуляции Японии семейство Оно поселилось в небольшом доме в имении Ясуда, расположенном в Камакуре, маленьком городке на берегу залива Сагами. Вернувшись из Индокитая, Эисуке в 1947 году был назначен сначала заместителем директора, а затем и директором департамента иностранных дел банка. Когда Йоко вновь встретилась с отцом, она была уже подростком, чувствительным, страдавшим от множества проблем, возникших как следствие прошедшей войны. Но теперь Эисуке относился к ней гораздо прохладнее. Такая перемена отчасти объяснялась очевидной зрелостью Йоко, а отчасти тем, что у отца появилась подруга-гейша, которую он поселил в другом городе и которая родила ему двоих детей. Вернувшись в школу, Йоко повела себя как преждевременно созревший ребенок, начала курить, выпивать и много говорить о мужчинах. Половой зрелости она достигла тоже довольно рано. "Йоко рано начала интересоваться сексом. - вспоминает ее двоюродный брат Хидеаки Касе. - Еще до отъезда в Нью-Йорк она меняла мужчин, как перчатки". Рассказывают, что одним из самых горячих ее поклонников был не кто иной, как ее одноклассник принц Тоси, младший сын императора, и что в какой-то момент речь даже шла о замужестве. Но к этому времени - в 1952 году - Эисуке был назначен директором нью-йоркского отделения "Бэнк оф Джапан". Сначала Йоко решила остаться в Японии, обрадовавшись возможности освободиться от родительской опеки и заявив, что она не может прервать учебу, благодаря которой должна была стать первой девушкой - студенткой философского факультета в истории Гакусуина. Однако уже в конце лета она внезапно бросила занятия и вылетела в Нью-Йорк. В Штатах Йоко сначала изучала литературу и пение в Гарварде, а затем в 1953 году записалась в колледж Сары Лоуренс, расположенный в фешенебельном предместье Бронксвилла. Этот колледж был идеальным местом для богатой японской девушки, интересовавшейся искусством и стремившейся выйти за рамки стандартного образования; здесь обучалось немало девушек, которые считали себя художественными натурами благодаря состоянию собственных родителей. Очень мало у кого из учившихся в колледже в одно время с Йоко сохранилось о ней хоть какое-нибудь воспоминание. "Я прекрасно ее себе представляю, - вспоминала одна из ее первых преподавательниц, - но совершенно ничего не могу о ней сказать". Одна из бывших соучениц добавляет: "Она была маленькой, странной и всегда одевалась в черное". Йоко очень мало общалась с окружающими. Ричард Рабкин, один из студентов Гарварда, занимавшийся в то время психиатрией, находил ее "очень туманной... Она боялась окружающих... Если ты японец - это плохо, если нет - это тоже плохо... Она не умела обращаться с мужчинами по-дружески. Чтобы подружиться с ней, надо было сначала доказать, что ей не стоит тебя опасаться". Единственным человеком, с которым она более или менее дружила, была ее одноклассница Бетти Роллин, ставшая позже телерепортером, журналисткой и писательницей. Йоко поразила Бетти своей необыкновенной "поэтичностью". Она изъяснялась "на хайку" ("Хайку" или "хокку" - жанр японской поэзии.), разговаривая тоненьким приглушенным голосом и коверкая английские слова. Остальные девушки не считали Йоко симпатичной из-за слишком большого бюста, слишком широких бедер и не особенно стройных ног, но Бетти находила ее "воздушной" и очень умной. Сама же Йоко отличалась в то время явно несвойственной ей чрезмерной застенчивостью. На третьем курсе она переехала жить в студенческое общежитие, но старалась держаться подальше от светской жизни, отказываясь от приглашений подруг, которые каждую неделю отправлялись в мужские колледжи на охоту. Вообще-то и жизни Йоко всегда были мужчины, но это были японцы, с которыми она встречалась с разрешения родителей. С самого начала обучения Йоко поставила себе цель стать оперной певицей и сделать карьеру в Европе - это было по меньшей мере странно для девушки, которая не обладала ни голосом, ни особым музыкальным талантом и которая падала в обморок перед уроками игры на фортепиано. Но Йоко считала себя способной добиться любой цели, какой бы она ни была. В конце третьего года учебы Йоко внезапно бросила колледж. Этому предшествовал знаменитый инцидент, над которым до сих пор смеются в студенческом общежитии. Однажды миссис Оно приехала в общежитие, где жила Йоко, и сразу стала чего-то требовать и давать какие-то указания, чем совершенно взбесила свою дочь. Наконец она заявила, что забирает ее из колледжа. Йоко вылетела из комнаты и заперла дверь на ключ. Когда миссис Оно обнаружила, что оказалась в плену, то начала вести себя совершенно неподобающим для японской леди высшего сословия образом, принявшись колотить в дверь и кричать, чтобы ее выпустили. За эту выходку, достойную Джона Леннона, декан вызвал Йоко на ковер. Он также пригласил и миссис Оно, но та отказалась еще раз приехать. Это было последнее, чем отличилась Йоко Оно в колледже Сары Лоуренс. Знакомством со своим первым мужем Йоко была обязана интересу, который она проявляла к музыке. Как-то раз приятель ее двоюродного брата Танака Кодзо, тронутый восторженным отношением девушки к этому виду искусства, познакомил ее с одним из самых блестящих японских студентов композиторского отделения, когда-либо учившихся в Соединенных Штатах, Тоси Ичиянаги. Тоси был худощавым, молчаливым юношей невысокого роста с походкой танцора. У него была подружка, с которой он расстался вскоре после знакомства с Йоко. Родители Йоко неодобрительно отнеслись к этой связи, поскольку семья Тоси по социальному статусу располагалась ниже, чем семья Оно, но родительское недовольство только подстегнуло Йоко, и она уговорила Тоси разрешить ей переехать жить к нему. Нетрудно угадать, какова была реакция на этот поступок в семействе Оно. Однако родительское давление внезапно ослабло: в мае 1957 года Эисуке был отозван в Японию и назначен генеральным директором "Бэнк оф Джапан". Как только родители Йоко покинули США, они с Тоси тотчас поженились. В течение целого года Оно отказывались признать этот брак, но затем изменили свое отношение и приехали в Нью-Йорк, чтобы публично отметить бракосочетание дочери, ради чего был устроен прием в небольшом, но изысканном отеле в районе Вест-Сайда. Мужчина, за которого вышла Йоко, был во всех отношениях полной ее противоположностью. Будучи единственным сыном в семье профессиональных музыкантов, он был настолько хорошо подготовлен дома, что, когда поступил в колледж, сразу смог заняться теорией композиции под руководством двух очень известных японских композиторов. И хотя Тоси был всего на две недели старше Йоко, к моменту своей свадьбы он добился таких результатов, которые вполне могли бы удовлетворить амбиции гораздо более взрослого человека. Тоси и Йоко жили очень бедно. Они ютились в маленькой квартирке в рабочем квартале в доме 426 по Амстердам-авеню, в которой не было даже платяного шкафа, так что им приходилось развешивать одежду на крючках, вбитых прямо в стену. Йоко работала переводчицей в какой-то импортно-экспортной конторе, сопровождая японских бизнесменов. Она выглядела как самая обычная молодая женщина: темные костюмы, перчатки, туфли на высоком каблуке, тщательно наложенная косметика. Ей приходилось содержать Тоси, который перестал получать стипендию. Встречаясь с музыкантами, Йоко неизменно стремилась им польстить, осыпая возвышенными похвалами. Когда Йоко принимала гостей, она проявляла чудеса восточного кулинарного искусства, нередко заставляя их подолгу ждать, зато результат всегда бывал достойным ожидания. Когда ее спрашивали о японской музыке, она в ответ пела народные песни чистым, тоненьким, почти детским голоском. Те, кто встречался с молодой семейной парой, находили Тоси мягким, бесцветным подкаблучником. Спустя годы он признался одной японской газете, что "Йоко всегда нуждалась в том, чтобы с ней обращались, как с королевой... Она была эгоистична и очень болезненно ко всему относилась... она действительно была художественной натурой, в том смысле, что всегда что-то из себя изображала и тратила, сколько хотела". Упоминание об игре - скорее всего намек на супружескую неверность Йоко. Сама она рассказывала Марии Хеа, что иногда на нее находило желание переспать с другим мужчиной, и Тоси давал ей на это разрешение, хотя, как она говорила, эти ее приключения причиняли мужу сильную боль. Самой Йоко подобные эскапады тоже обходились недешево, потому что после них она нередко беременела и все кончалось подпольным абортом. "В Нью-Йорке мне то и дело приходилось делать аборты, - сообщила она в 1970 году журналу "Эсквайр". - Я была слишком нервной натурой, чтобы соблюдать меры предосторожности... Я выходила из дома, бросалась с головой в очередной роман, затем возвращалась и: "О! Я снова влипла!" Мой первый муж был очень добрым". Скоро эти операции скажутся на состоянии ее здоровья, и ей будет очень трудно выносить ребенка до конца беременности. Многие, кто был знаком с Йоко в тот период, полагали, что у нее уже был ребенок, которого она тайно родила в Японии, поскольку Йоко неоднократно упоминала об этом, беседуя с близкими друзьями. Все последующие отношения Йоко с другими мужчинами неизменно строились по той же схеме, которая была определена при ее замужестве. Каждый раз создавалось впечатление, что Йоко необходим мужчина, который помог бы ей выпутаться из сложного положения, и очень скоро этот мужчина становился лишь средством для удовлетворения несбыточных амбиций Йоко, стремившейся ко всемирной славе. Хотя Тоси так и не стал знаменитостью, он был знаком со всеми признанными авторитетами современной музыки. Через Дэвида Тьюдора, лучшего ученика композитора Стефана Вольпе, он познакомился с Джоном Кейджем и стал посещать его лекции в Нью Скул. Кейдж, в свою очередь, представил Тоси Мерси Каннингхэму, который принял молодого композитора на работу в свою танцевальную труппу в качестве репетиционного пианиста. Затем он познакомился с Ла Монте Янгом, юным гением с Западного побережья, приехавшим в Нью-Йорк в 1960 году и оказавшим огромное влияние на весь американский авангард. Когда Йоко познакомилась с новыми коллегами своего мужа, ей пришла мысль стать авангардисткой. Бросив Тоси, она переехала жить в художественную мастерскую, переоборудованную под жилье и расположенную в доме 112 по Чемберс-стрит в промышленном квартале города. У нее завязался роман с писателем Майклом Румейкером, который создал удивительный портрет самой Йоко в романе "Бабочка", где рассказал историю их совместной жизни. Это портрет женщины-ребенка, застенчивой, озорной, невинной и легкой, словно бабочка, но которая очень быстро претерпела ряд метаморфоз, принимая все более и более мрачные очертания, прежде чем обнажить несгибаемую сущность японского солдата, "готового на любую хитрость, на любую жестокость и даже на убийство". Йоко внезапно прервала эту связь, оставив Румейкера в раздумьях над своей бабочкой, которая оказалась "железной". Йоко рассталась с Майклом Румейкером, когда попала во власть колдовских чар Ла Монте Янга, человека, который оказал решающее влияние на всю ее художественную карьеру. Янг был крошечным мужчиной - он весил меньше пятидесяти килограммов, носил одежду из рубчатого вельвета и неизменные остроносые ботинки, наподобие тех, что были у эльфов. Казалось, он создан для того, чтобы составить идеальную пару с Йоко, одевавшуюся в черный свитер, лыжные брюки и ботинки с серебряными пряжками. Этот человечек, похожий на гнома, стал воплощением американской гениальности больше, чем любой другой из современных музыкантов, поскольку каждое из его произведений было насыщено неуемной энергией, которая олицетворяет собой суть американской души. Янг и сам переполнялся этой энергией, которая вдохновляла его на неожиданные импровизационные джем-выступления с другими музыкантами. Задолго до того, как Джимми Хендрикс поджег свою гитару, Ла Монте Янг запаливал на сцене скрипку, принимался пересчитывать горошины или выделывал еще какой-нибудь фортель, заставляя публику смеяться - или хвататься за оружие. По мнению поэтессы Дайен Вакоски, которая жила в то время с Янгом, отношения между ее любовником и Йоко не были бескорыстными: "Ему был нужен импресарио, а она нуждалась в гении". Йоко стала его импресарио и предложила свою мастерскую в качестве площадки, на которой Янг организовал в течение зимы 1960/61 года целую серию исторических авангардистских перформансов, в которых приняли участие Ла Монте Янг, Дэвид Тьюдор, Роберт Моррис, Джексон Мак Лоу, Уолтер Де Мария, Саймон Моррис, Кристиан Вулфф, Терри Райли и Дайен Вакоски. Йоко выполняла функции билетерши, но одновременно находила возможность и самой принять участие в выступлениях. "Мы сидели на ящиках с апельсинами, - вспоминает Беата Гордон. - На стене висел большой лист бумаги. Йоко взяла вазу с желе и выплеснула содержимое на бумагу. Она швырнула туда же пару яиц, взяла баночку туши и принялась рисовать пальцами. В конце концов она достала спички и подожгла бумагу. Помню, как я осмотрелась вокруг и подумала: "Ну все, сейчас я умру!" К счастью, Джон Кейдж посоветовал ей воспользоваться огнетушителем". Вообще-то в тот период Йоко называла себя поэтессой, Вакоски находила это явным преувеличением: "Я обижалась на нее за то, что она называла "поэзией" ту чушь, которую сочиняла. Йоко была не художником, но карьеристкой. Она зарабатывала тем, что позировала, спала со всеми мужчинами подряд и абсолютно ничем не жертвовала во имя своего искусства, как это делали настоящие артисты-авангардисты". Ла Монте Янг относился к ней несколько терпимее, признавая, что Йоко "стремилась к успеху", что самое главное для нее было "добиться признания", но при этом считая, что ее усилия были искренними. Приключение с Ла Монте Янгом позволило Йоко занять определенное место на той сцене, которая вскоре стала называться концептуальным искусством. Эта связь не мешала ей заводить других любовников или часами болтать по телефону с Тоси, который к тому времени уже вернулся в Японию. Кстати, ее последним любовником перед отъездом на родину тоже был японец. Художник Сусаку Аракава только что приехал в Нью-Йорк, при этом все его пожитки умещались в нескольких бумажных пакетах, английского он почти не знал. Йоко поселила симпатичного молодого человека у себя в мастерской, и пока он готовил холсты для художника Сэма Френсиса, пыталась найти для него поддержку в лице других уже добившихся известности художников, включая Яиои Кусаму. Весной 1962 года она сообщила Аракаве о своем отъезде в Японию. Тот очень рассердился, поскольку ее отъезд ставил его в трудные положение. Позже он вспоминал о ней как об очень бедной девушке, подверженной частым депрессиям, и намекал, что она неоднократно пыталась покончить с собой. Годы спустя Йоко подтвердила, что в тот период "часто подумывала о самоубийстве - просто о том, чтобы сделать это". И в то же время Аракава заметил, что она была "очень твердым человеком. Она могла убить". жүктеу/скачать 2.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|