Исследование Ценностей Перевел М. Немцов Robert m pirsig Zen and the Art of Motorcycle Maintenance

Подстилка из хвои, освещенная солнцем, медленно подсказывает, где я, и помогает рассеять сон.

Во сне я стоял в комнате, выкрашенной белым, и смотрел на стеклянную дверь. С другой стороны были Крис, его брат и мама. Крис махал мне из-за двери, а брат улыбался, но у его матери в глазах стояли слезы. Потом я увидел, что улыбка Криса была застывшей и искусственной, а на самом деле там был глубокий страх.

Я двинулся в сторону двери, и его улыбка стала лучше. Он звал меня открыть дверь. Я уже почти собирался это сделать, но не сделал. Его страх возвратился, но я отвернулся и ушел.

Этот сон мне раньше снился часто. Его смысл очевиден, и он подходит под некоторые мои мысли вчера вечером. Он пытается связаться со мной и боится, что это ему никогда не удастся. Здесь, наверху, все становится яснее.

За пологом палатки от хвои к солнцу уже поднимаются пары тумана. Воздух влажен и прохладен, и, пока Крис еще спит, я осторожно выбираюсь из палатки, выпрямляюсь и потягиваюсь.

Ноги и спина движутся туго, но не болят. Несколько минут я делаю гимнастику, чтобы растормошить их, а затем резко рву бегом с бугра к соснам. Так лучше.

Сегодня утром хвойный запах густ и влажен. Я сажусь на корточки и смотрю сверху на утренний туман в ущелье внизу.

Потом возвращаюсь к палатке; шум изнутри уже говорит о том, что Крис проснулся, и когда я заглядываю туда, то вижу, как он молча оглядывается по сторонам. Он просыпается долго, и только минут через пять мозги у него прогреются настолько, чтоб он начал разговаривать. Пока же он просто щурится на свет.

-- Доброе утро, -- говорю я.

Нет ответа. Несколько капель падают с сосны.

-- Ты хорошо поспал?

-- Нет.

-- Это плохо.

-- Почему ты так рано встал? -- спрашивает он.

-- Уже не рано.

-- Сколько времени?

-- Девять часов, -- отвечаю я.

-- Мы часов до трех, наверное, не спали.

До трех? Если он не спал, то ему за это придется сегодня поплатиться.

-- Ну, я, например, спал, -- говорю я.

Он странно смотрит на меня:

-- Ты мне не давал спать.

-- Я?!

-- В смысле -- во сне?

-- Нет, про гору!

Тут что-то не так.

-- Я ничего не знаю про гору, Крис.

-- Ну, ты про нее говорил всю ночь. Ты сказал, что на вершине горы мы увидим все. Ты сказал, что мы с тобой там встретимся.

Мне кажется, ему приснилось.

-- Ну как же мы можем с тобой там встретиться, если мы уже вместе?

-- Не знаю. Это ты сказал. -- Он выглядит расстроенным. -- Ты говорил так, будто ты пьяный или еще что-нибудь.

Он еще не совсем проснулся. Пусть лучше просыпается себе мирно. Но мне хочется пить, и я вспоминаю, что оставил канистру внизу, надеясь, что найдем в пути достаточно воды. Тупица. Теперь завтрака не будет до тех пор, пока не перевалим через хребет и не спустимся на другую сторону как можно дальше, чтобы найти ручей.

-- Нам бы лучше собрать все и начать двигаться, -- говорю я, -- если мы хотим найти воду для завтрака.

Снаружи уже тепло, а днем, может, даже будет жарко.

Палатка сворачивается легко, и я доволен, что все осталось сухим. Через полчаса мы уже упакованы. Теперь, если не считать прибитой травы, место выглядит так, будто здесь никого не было.

Предстоит еще много карабкаться вверх, но, найдя тропу, мы обнаруживаем, что это легче, чем вчера. Мы выбираемся на закругленную верхнюю часть хребта, где склон не такой уж крутой. Похоже, сосны здесь никогда не рубили. Весь прямой солнечный свет отгорожен от земли, и никакого подлеска нет вообще. Только пружинящий пол из хвои, открытый, просторный и легкий для ходьбы...

Пора продолжать Шатокуа: вторая волна кристаллизации, метафизическая.

Это извлеклось на свет как реакция на дикую и бессвязную болтовню Федра по части Качества, когда английский факультет Бозмена, проинформированный о квадратности собственных членов, поставил ему закономерный вопрос: «Существует ли это ваше неопределенное "качество" в тех вещах, которые мы наблюдаем? Или же оно субъективно и существует только в наблюдателе?» Простой, достаточно нормальный вопрос, и с ответом его никто не торопил.

Ха. Не было надобности спешить. Сокрушающий удар, вопрос, сбивающий наземь, нокаут, «особый субботний» -- тот, от которого не оправишься.

Поскольку если Качество существует в объекте, то нужно просто объяснить, почему научные инструменты не способны его обнаружить. Надо предложить инструменты, которые будут его обнаруживать, или же просто сжиться с объяснением, что, мол, инструменты его не обнаруживают, поскольку вся твоя концепция качества -- как бы это повежливее -- просто большая куча чепухи.

С другой стороны, если оно субъективно и существует только в наблюдателе, тогда это Качество, из которого ты делаешь такого большого слона, -- просто причудливое название того, что тебе угодно.

Английский факультет колледжа штата Монтана выставил Федру древнюю логическую конструкцию, известную под названием дилемма. Дилемма -- по-гречески, «две посылки» -- уподоблялась передней части разъяренного нападающего быка.

Если он принимал посылку, что Качество объективно, то насаживался на один рог дилеммы. Если он принимал другую посылку -- что Качество субъективно, -- то насаживался на другой. Качество либо объективно, либо субъективно, -- следовательно, он повисает на рогах независимо от ответа.

Он заметил, что некоторые члены факультета одаривают его добродушными улыбками.

Тем не менее, Федр, будучи образованным в логике, сознавал, что каждая дилемма позволяет не два, но три классических опровержения. Также он знал несколько не столь классических, поэтому улыбался в ответ. Он мог взяться за левый рог и опровергнуть идею о том, что объективность подразумевает научное обнаружение. Или же взяться за правый рог и опровергнуть идею, что субъективность подразумевает «то, что тебе угодно». Или пойти между рогов и отрицать, что субъективность и объективность -- единственный выбор. Можешь быть уверен -- он испробовал все три.

В добавление к этим трем классическим опровержениям существует несколько алогических, «риторических» опровержений. Федр, будучи ритором, имел под рукой и их тоже.

Третьей риторической альтернативой дилемме -- и, по моему мнению, наилучшей -- было отказаться выходить на арену. Федр мог просто сказать: «Попытка классифицировать Качество как субъективное или объективное есть попытка определить его. А я уже сказал, что оно неопределимо,» -- и оставить все как есть. Я уверен, что ДеВиз в действительности советовал ему в то время так и поступить.

Почему он предпочел пренебречь этим советом и избрал отвечать на дилемму логически и диалектически, а не легко избежать всего этого мистически, я не знаю. Но могу предполагать. Думаю, он прежде всего чувствовал, что вся Церковь Разума необратимо располагалась внутри арены логики; что когда кто-либо помещал себя вне логических дебатов, он, таким образом, помещал себя вне всякого академического внимания. Философский мистицизм, мысль о том, что истина неопределима и может постигаться только не-рациональными средствами, существовал вместе с нами с самого начала истории. Это основа практики Дзэн. Но не академический предмет. Академия, Церковь Разума, касается исключительно тех вещей, которые могут быть определены, а если кто-то хочет быть мистиком, то его место -- в монастыре, а не в Университете. Университеты -- это места, где вещи следует четко объяснять.

Я думаю, вторая причина его решения была эгоистической. Он считал себя довольно острым логиком и диалектиком, гордился этим и рассматривал дилемму, стоявшую перед ним, как вызов своему умению. Я теперь думаю, что этот след самомнения и стал началом всех его бед.

Я вижу, как впереди, в двухстах ярдах от нас и чуть выше сквозь сосны проходит олень. Пытаюсь показать его Крису, но к тому времени, как он туда смотрит, олень уже ушел.

Первым рогом дилеммы Федра было: Если Качество существует в объекте, почему научные инструменты не могут его обнаружить?

Этот рог подл. С самого начала он видел, насколько тот смертоносен. Если он собирался предположить, что он -- сверхученый, способный видеть в вещах Качество, которое другие ученые обнаружить не могут, то просто доказывал, что он -- либо чокнутый, либо дурак, либо то и другое вместе. В сегодняшнем мире идеи, несовместимые с научным знанием, не отрываются от земли.

Он вспомнил утверждение Локка, что ни один объект -- научный или иной -- не познаваем, кроме как в понятиях его качеств. Эта неоспоримая истина, казалось, подсказывает, что рациональные ученые не могут обнаружить Качество в объектах; поскольку Качество -- это всё, что они обнаруживают. «Объект» -- это интеллектуальное построение, дедуктивно выведенное из его качеств. Этот ответ -- если он действителен -- определенно вдребезги разносит первый рог дилеммы; некоторое время он Федра сильно радовал.

Но оказалось, что он ложен. Качество, которое Федр и его студенты наблюдали в классе, совершенно отличалось от качеств цвета, теплоты или твердости, наблюдаемых в лаборатории. Те физические свойства можно измерить инструментами. Его Качество -- «совершенство», «ценность», «доброкачественность» -- было не физическим свойством и не могло быть измерено. Его отбросила двусмысленность понятия «качество». Он спросил себя, почему такая двусмысленность должна существовать, сделал мысленную заметку покопаться в исторических корнях слова качество, а затем отложил это в сторону. Рог дилеммы по-прежнему присутствовал на своем месте.

Он обратился к другому рогу, казавшемуся более многообещающим в смысле опровержения. Он подумал: Итак, Качество -- это просто все, что тебе угодно? Эта мысль его разозлила. Великие художники истории -- Рафаэль, Бетховен, Микеланджело -- все они просто выдавали то, что было угодно народу. У них не было иных целей, кроме как пощекотать чувства по-крупному, так что ли? Это злило; а больше всего злило то, что он не мог увидеть никакого немедленного способа логически это препарировать. Поэтому он начал тщательно изучать это утверждение -- размышляя так же, как изучал что-нибудь всегда прежде, чем нападать.

И тогда он увидел. Вытащил нож и вырезал всего одно слово, создававшее в этой фразе весь эффект, который так злил его. Слово было «просто». Почему Качество должно быть просто тем, что тебе угодно? Почему «то, что тебе угодно,» должно быть «просто»? Что это «просто» в данном случае значит? Разложив все таким образом для независимого анализа, он ясно увидел, что «просто» в данном случае на самом деле ни черта не значило. Чисто уничижительный термин, чей логический вклад в предложение был нулевым. Теперь, без этого слова, предложение стало таким: «Качество -- это то, что тебе угодно,» -- и его значение целиком изменилось. Стало безобидным трюизмом.

Его заинтересовало, почему это предложение так сильно злило его в первый раз. Оно казалось таким естественным. Почему понадобилось так много времени, чтобы увидеть: на самом деле оно утверждало «То, что тебе угодно, -- плохо или, по меньшей мере, неуместно»? Что стояло за хамским предположением, что то, что нравится тебе, плохо или, по меньшей мере, не важно по сравнению с другими вещами? Это казалось квинтэссенцией квадратности, с которой он боролся. Маленьких детей учили не делать «только того, что им угодно», а делать... что?.. Конечно! То, что угодно другим. Кому -- другим? Родителям, учителям, руководителям, полицейским, судьям, официальным лицам, королям, диктаторам. Всем властям. Когда ты обучен презирать «только то, что тебе угодно», тогда, конечно, станешь более послушным слугой других -- хорошим рабом. Когда научишься не делать «только того, что тебе угодно», Система тебя возлюбит.

Но предположим, ты делаешь только то, что тебе угодно. Означает ли это, что ты обязательно выйдешь на улицу и немедленно станешь вдвигаться героином, грабить банки и насиловать престарелых дам? Лицо, советующее не делать «только того, что тебе угодно», высказывает тем самым кое-какие замечательные предположения относительно того, что для него самого является привлекательным. Оно, кажется, не сознает, что люди могут не грабить банков, поскольку они рассмотрели последствия и решили, что это им не угодно. Оно не видит, что банки существуют, в первую очередь, потому, что они «угодны людям» -- а именно, обеспечивая ссудами. Федр начал задаваться вопросом, как все это осуждение того, «что тебе угодно,» вообще могло показаться ему таким естественным возражением.

Вскоре он увидел, что там лежит гораздо больше, нежели он сначала осознавал. Когда люди говорят: «Не делай только того, что тебе угодно,» -- они не просто имеют в виду: «Подчиняйся власти». Они имеют в виду что-то еще.

Это «что-то еще» открылось огромным регионом классической научной веры, которая заявляла: «то, что тебе угодно,» -- не важно, поскольку составлено из иррациональных эмоций в тебе самом. Он долго изучал этот аргумент, а затем разрезал его на две меньшие группы, которые назвал научным материализмом и классическим формализмом. Этих двоих можно часто найти объединенными в одном и том же лице, но логически они раздельны.

Научный материализм, более обычный среди мирских последователей науки, чем среди самих ученых, утверждает: то, что состоит из материи или энергии и может быть измерено инструментами науки, реально. Все остальное -- нереально или, по меньшей мере, не важно. «То, что тебе угодно,» -- не может быть измерено и, следовательно, нереально. «То, что тебе угодно,» может быть фактом или галлюцинацией. Угодность не различает между этими двумя. Вся цель научного метода состоит в том, чтобы действительно различать фальшивое и истинное в природе, исключать субъективные, нереальные, воображаемые элементы из чьей-либо работы, добиваться объективной, истинной картины реальности. Когда он сказал, что Качество -- субъективно, они просто услышали, что Качество -- воображаемо, и, следовательно, при любом серьезном рассмотрении реальности его можно игнорировать.

С другой стороны, существует классический формализм, который настаивает, что не понятое интеллектом, не понято вообще. Качество в этом случае не важно, поскольку оно -- эмоциональное понимание и не сопровождается интеллектуальными элементами разума.

Из этих двух основных источников эпитета «просто», как чувствовал Федр, первый -- научный материализм -- гораздо легче подвергнуть разрезанию на ленточки. Из своего предыдущего образования он знал, что это наивная наука. Вначале он взялся за него, пользуясь reductio ad absurdum. Эта форма аргументации покоится на истине, что если неизбежные выводы из набора посылок абсурдны, то логически следует, что, по меньшей мере, одна из посылок, производящих их, абсурдна. Давайте рассмотрим, сказал он, что следует из посылки, что любое, не состоящее из массы-энергии, не реально или не важно.

В качестве стартера он использовал число ноль. Ноль, первоначально индуистское число, ввели на Западе арабы в Средние Века. Древние греки и римляне его не знали. Как такое могло произойти? -- спросил он. Что, природа так искусно спрятала ноль, что все греки и все римляне -- миллионы греков и римлян -- не могли его отыскать? Обычно думают, что ноль -- вот он, перед носом, все его могут увидеть. Он показал абсурдность попыток вывести ноль из любой формы массы-энергии, а потом спросил -- риторически: означает ли это, что число ноль «ненаучно»? Если так, то означает ли это, что цифровые компьютеры, функционирующие исключительно в терминах единиц и нолей, следует для научной работы ограничить функционированием в терминах одних лишь единиц? Абсурдность этого заявления можно обнаружить без всяких хлопот.

Затем он перешел к другим научным представлениям, беря их одно за другим и показывая, что они не имеют возможности существовать независимо от субъективного рассмотрения. Он закончил законом тяготения, как в том примере, который я привел Джону, Сильвии и Крису в первый вечер нашего путешествия. Если исключить субъективность как не имеющую значения, сказал он, то вместе с ней придется исключать и весь объем науки в целом.

Это опровержение научного материализма, тем не менее, казалось, поместило его в лагерь философского идеализма -- к Беркли, Хьюму, Канту, Фихте, Шеллингу, Гегелю, Брэдли, Босанкэ -- в хорошую компанию, логичную до последней запятой, но ее настолько трудно оправдать на языке «здравого смысла», что все они казались ему обузой в его защите Качества, а отнюдь не помощью. Тот аргумент, что весь мир -- это ум, может быть прочной логической позицией, но уж определенно не прочной риторической позицией. Он слишком скучен и труден для начального курса по композиции. Слишком «притянут за уши».

В этом месте весь субъективный рог дилеммы выглядел почти столь же невдохновляюще, как и объективный. А аргументы классического формализма, когда он начал их исследовать, только ухудшали его. То были крайне мощные аргументы типа: ты не должен реагировать на непосредственные эмоциональные импульсы без рассмотрения большой рациональной картины в целом.

Детям говорит: «Не трать все карманные деньги на жевательную резинку (непосредственный эмоциональный импульс), поскольку тебе захочется потратить их потом на что-нибудь другое (большая картина)». Взрослым говорят: «Эта бумажная фабрика, может быть, ужасно воняет даже с самыми лучшими очистительными средствами (непосредственные эмоции), но без нее экономика целого города рухнет (большая картина)». В понятиях нашей старой дихотомии, на самом деле, говорится следующее: «Не основывайте свои решения на романтической поверхностной привлекательности, не рассмотрев классической формы, лежащей в основе». С этим он, вроде бы, соглашался.

Классические формалисты подразумевали под возражением «Качество -- это просто то, что тебе угодно», что это субъективное неопределенное «качество», которому он учил, -- просто романтическая поверхностная привлекательность. Правильно, состязания по популярности в классе могли определить, обладает сочинение непосредственной привлекательностью или нет, но было ли это Качеством? Качество -- это то, что «просто видишь» или, быть может, нечто более тонкое, то, чего не увидишь вообще, -- разве что через очень долгий промежуток времени?

Чем больше он изучал этот аргумент, тем более солидным он ему казался. Похоже, что именно он станет решающим во всем его тезисе.

Таким зловещим его делало то, что он казался ответом на вопрос, часто возникавший в классе, на который всегда приходилось отвечать несколько казуистически: Если все знают, что такое качество, то почему повсюду -- такие разногласия по его поводу?

Казуистика его заключалась в том, что, хотя чистое Качество одинаково для всех, объекты, которым, как говорили люди, присуще Качество, различны для каждого отдельного человека. Пока он оставлял Качество не определенным, с этим невозможно было спорить, но он знал -- и знал, что это знали студенты, -- что тут витает запах фальши. На самом деле, это не ответ.

Появилось иное объяснение: люди не приходят к согласию по поводу Качества, поскольку одни пользуются своими непосредственными эмоциями, а другие применяют свое общее знание. Он знал, что в любом состязании по популярности среди преподавателей английского этот последний аргумент, укреплявший их авторитет, завоюет всеобщее одобрение.

Но аргумент этот был абсолютно опустошающ. Вместо одного-единственного, единого Качества теперь, по-видимому, нам являлось два качества: романтическое, просто видимое -- оно присутствовало у студентов; и классическое, общее понимание -- оно было у учителей. Хиповое и квадратное. Квадратность -- не отсутствие Качества; это классическое Качество. Хиповость -- не просто присутствие Качества; это просто романтическое Качество. Раскол хипового и квадратного, обнаруженный им, по-прежнему оставался на месте, но Качество уже не оставалось целиком на какой-то одной стороне разлома, как он предполагал ранее. Вместо этого само Качество раскололось на два -- по одному на каждой стороне трещины. Его простое, аккуратное, прекрасное, не определенное Качество начинало усложняться.

Ему не нравилось, как это происходит. Термин «раскол», который должен был объединить классический и романтический способы смотреть на вещи, сам раскололся на две части и уже больше не мог ничего объединять. Он попался в аналитическую мясорубку. Нож субъективности-объективности разрезал Качество надвое и убил его как рабочую концепцию. Если он собирался спасать ее, то не следовало позволять ножу войти внутрь.

И действительно, Качество, о котором он говорил, не было классическим Качеством или романтическим Качеством. Оно находилось за обоими. И, клянусь Богом, оно не являлось также ни субъективным, ни объективным, оно стояло за обеими этими категориями тоже. На самом деле, вся дилемма субъективности-объективности, разума-материи применительно к Качеству оказывалась несправедливой. Это отношение разума-материи было интеллектуальным идефиксом многих веков. Этот пунктик просто помещали на верхушку Качества, чтобы стащить его вниз. Как мог он сказать, является Качество разумом или же материей, если, во-первых, не существует логической ясности в том, что такое разум и что такое материя?

А поэтому: он отклонил левый рог. Качество не объективно, сказал он. Оно не обитает в материальном мире.

Затем: он отклонил правый рог. Качество не субъективно, сказал он. Оно не обитает просто в уме.

И наконец: Федр, следуя по тропе, которой, насколько он знал, никто до сих пор не ходил за всю историю западной мысли, пошел прямо меж рогов объективно-субъективной дилеммы и сказал, что Качество не является ни частью разума, ни частью материи. Оно -- третья сущность, не зависимая от прочих двух.

Слышали, как, идя по коридорам и спускаясь по лестницам Монтана-Холла, он тихо, почти неслышно напевал себе под нос: «Святая, святая, святая... благословенная Троица.»

И еще есть слабый-слабый фрагмент воспоминания, может быть, ложный, может быть, это просто я его придумал, -- что он просто оставил всю эту мысленную структуру как есть на многие недели, никуда ее дальше не развивая.

Крис кричит:

-- Когда мы дойдем до вершины?

-- Вероятно, еще далеко, -- отвечаю я.

-- А мы много увидим?

-- Наверное. Ищи среди деревьев голубое небо. Пока его не видно, знай, что еще далеко. Свет пробьется через кроны, когда начнем приближаться к вершине.

Вчерашний дождь промочил эту мягкую хвойную подушку так, что по ней теперь удобно идти. Местами, когда она на таком склоне сухая, хвоя скользит, и ноги приходится глубоко вкапывать, чтобы не съехать вниз.

Я говорю Крису:

-- Здорово, когда нет кустов, да?

-- А почему их нет?

-- Думаю, здесь лес никогда не валили. Когда такой лес оставляют в покое на несколько веков, деревья полностью перекрывают рост всему подлеску.

-- Как в парке, -- говорит Крис. -- Хорошо все видно вокруг.

Настроение у него, кажется, гораздо лучше, чем вчера.

Думаю, отныне он будет хорошим путешественником. Это лесное молчание улучшает каждого.

Теперь мир, по Федру, был составлен из трех вещей: разума, материи и Качества. Тот факт, что он не установил между ними никаких отношений, сначала его нисколько не беспокоил. Если из-за отношение между разумом и материей сражались веками и до сих пор конфликт не разрешили, то чего ради он за несколько недель должен выдвинуть по поводу Качества нечто убедительное? Поэтому он и оставил его. Положил на какую-то полку в уме, куда складывал всякие вопросы, на которые не находилось немедленного ответа. Он знал, что метафизическую троицу субъекта, объекта и Качества рано или поздно придется связать воедино взаимоотношениями, но не спешил это делать. Ему просто в такой кайф было избежать опасности тех рогов, что он успокоился и наслаждался, покуда мог.

В конце концов, он, тем не менее, обследовал вопрос более пристально. Хотя метафизической троице, трехглавой реальности, и нет логического выражения, такие троицы не особенно привычны и не особенно популярны. Метафизик обечно стремится либо к монизму -- например, к Богу, объясняющему природу мира как проявление одной-единственной вещи; либо к дуализму -- например, к разуму-материи, объясняющим все как две вещи; либо же он оставляет все как плюрализм, объясняющий все как проявление неопределенного количества вещей. Но три -- неудобное число. Прямо сразу хочется узнать: а почему три? Каковы отношения между ними? И пока необходимость расслабиться постепенно убывала, Федр начал любопытствовать по поводу этих взаимоотношений.

Он отметил, что хотя обычно ассоциируешь Качество с объектами, ощущение Качества иногда возникает вообще безо всякого объекта. Это вначале и привело его к мысли, что Качество, быть может, -- полностью субъективно. Но под Качеством он не имел в виду и только лишь субъективное удовольствие. Качество уменъшает субъективность. Качество вынимает тебя из тебя самого, заставляет осознавать мир вокруг. Качество противоположно субъективности.

Я не знаю, сколько он думал, прежде чем пришел к этому, но в конечном счете он увидел, что Качество не могло быть независимо связано ни с субъектом, ни с объектом, но могло быть обнаружено только лишь во взаимоотношениях этих двух друг с другом. Это та точка, где субъект и объект встречаются.

Уже теплее.

Качество -- не вещь. Это событие.

Еще теплее.

Это событие, когда субъект начинает осознавать объект.

И поскольку без объектов не может быть субъекта -- поскольку объекты создают осознание субъектом самого себя, -- то Качество -- это событие, когда становится возможным осознание и субъектов и объектов.

Горячо.

Вот теперь он знал, что это подходит.

Это означает, что Качество -- не просто результат столкновения между субъектом и объектом. Само существование субъекта и объекта выводится из события Качества. Событие Качества -- причина субъектов и объектов, которые после этого ошибочно подразумеваются причинами Качества!

Вот теперь он взял всю эту проклятую, чертову дилемму за глотку. Все это время дилемма несла в себе это мерзкое предположение, которому не было логического оправдания: что Качество -- следствие субъектов и объектов. А вот нет! Он извлек свой нож.

«Солнце Качества,» -- писал он, -- «не вращается вокруг субъектов и объектов нашего существования. Оно не только пассивно освещает их. Оно никаким образом не подчиняется им. Оно их создало. Это они подчинены ему!»

И вот тут, записав это, он понял, что достиг какой-то кульминации мысли, к которой бессознательно стремился долгое время.

-- Небо! -- кричит Крис.

Вот оно, высоко над нами -- узкий лоскут голубизны меж древесных стволов.

Мы движемся быстрее, и участки неба между деревьями становятся все крупнее и крупнее, и вскоре мы видим, что деревья редеют, вплоть до лысины на самой вершине. Когда она от нас -- всего лишь в пятидесяти ярдах, я говорю:

-- Пошли! -- и рву вперед, вкладывая в это усилие все оставшиеся запасы энергии, которые берег.

Я выкладываюсь полностью, но Крис нагоняет меня. Потом со смехом обгоняет. Тяжело нагруженные и на такой высоте, мы не стараемся установить никаких рекордов, но несемся вперед изо всех сил.

Крис добирается первым, когда я еще только выламываюсь из деревьев. Он поднимает руки и кричит:

-- Победа!

Эготист.

Я дышу так тяжело, что, когда дохожу до него, то не могу говорить. Мы просто сбрасываем мешки с плеч и ложимся на какие-то камни. Почва суха от солнца, но под твердой коркой -- грязь после вчерашнего дождя. Под нами на многие мили за лесистыми склонами и полями простирается долина Гэллатип. В одном углу долины -- Бозмен. С камня подпрыгивает кузнечик, планирует прочь от нас и улетает над вершинами деревьев.

-- Мы это сделали, -- говорит Крис. Он очень счастлив. Я еще не успел перевести дух, чтобы ему ответить. Снимаю башмаки и носки, мокрые от пота, и выставляю их на камень сушиться. Медитативно гляжу, как пары от них поднимаются к солнцу.