Исследование до времен правления Алек­сандра 1, но в действительности подробное освещение событий заканчивается на первых годах прав­ления Екатерины II

Во всяком случае не должно бы было так поступать с общими запрещениями, по каким бы побуждениям они ни изре­кались от правительства; но когда в пре-досуждение общего положения и в со­блазн прочих подданных позволяется одному купцу Евреинову в 1737 г. торго­вать с Китаем мягкою рухлядью, тут трудно воздержать их от поползновения против общего правила. В самом деле, в конце 1738 г. сделалось известным пра­вительству, что купцами китайскими получается от наших мягкой рухляди втрое больше против казенного отпуска. Из всех торговых попыток, какие мы доселе видели по казенным предприя­тиям, конечно, не вышло достойных сче­тов, когда в сентябре 1739 г. и чрез год опять в сентябре читаем, что правитель­ство, слагая с себя заботы китайского каравана, сдает его в компанию знатных купцов и других особ-капиталистов. Прежде, нежели составилась сзываемая компания, наступило правление прин-

цессы Анны, и опять через год повторя­ется созыв компании. Сколько уроков! И все-таки будут забыты как уроки, пока не превратятся в начала управле­ния. Плохи теории без опытов.

3. Таким образом, народная торгов­ля, н е могшая пр едставлять кит ай ски м потребителям своих мануфактурных из­делий и оттолкнутая от границы во внут­ренние ярмарки, блаженствовала толь­ко в творческую эпоху Петра Великого и разг ули ва ла н а бог доханский счет до Пекина. После того, сколько ни была ограничена меховая торговля, не могла не навлечь на себя нарекания за тайные выходы чрез границу, нарекания, тем более заслуженного, чем более растяну­та граница для таможенных глаз, и эти притом глаз а принадлежали то казакам из крестьян, то бурятам и тунгусам. За­байкальская торговля спряталась в бе­зыменные проходы и без огласки под­рывала надежды казенных караванов.

Если уже были злонамеренные тор­говцы, пользовавшиеся оплошностью или стачкою пограничного досмотра для обмана казны, то в самой Кяхте бы­вали прикащики-плуты, которые для обкр адыв ания своих хозя ев заказыв али маймачинским фузам приготовлять то­вары двоякого качества, дабы от хозяй­ской доглядки прикрыть низкие доброт­ными. Татищев, рассказывая подобный пример с московским купцом Филатье-вым, от своего комиссионера на 50 000 р. обманутым, дает разуметь, что мы сами обучали не одних китайцев к подлогам по торгу. Но полно, правда ли, что мы обучили китайцев плутовствам, не они ли надоумили наших плутов? Далее!

Из-за кулис Алтая чжунгары и кирги­зы стекались временем с товарными вьюками или табунами надым колыван-

шо сходившиеся с купеческими расче­тами, не менее и виды на разные ураль­ски е п од ел ки, обн адежив али Екатерин -бург возвеличением благосостояния. Прави т ель ств о согласилось на допуще -ние ярмарки с тем, чтобы никто не при­езжал с товарами без уплаты пошлины. Не более года прошло, как последова­ло запрещение должностным людям торговать или держать у себя приезжих торговцев, греков и прочих. Условие справедливое втом времени, но едва ли удобоисполнимое! После Екатеринбур­гская ярмарка, изменяясь во времени со­гласно прежнему желанию тобольских купцов Маслова с товарищи, осталась одною зимнею с 24 ноября. Екатерин­бургская таможня с окрестными застава­ми существовала до закрытия Верхотур-ской таможни и зависела от Тобольской губ. канцелярии.

Нельзя не заглянуть и в Камчатку. В ней до льготного 1731 г. шильничали одни промышленники, но с того време­ни, или, иначе, с прибытия Второй Кам­чатской экспедиции, появились торга­ши. Привозилось товаров на 10 000 руб., сбывалось на 30 000; следственно, това­ры продавались дороже вдвое, втрое, а мелочные необходимые — в пять и во­семь крат.

4. Теперь взглянем на средства торго­вые, или, иначе, на знаки монетные и пути сообщений.

Под именем знаков монетных не на­добно здесь разуметь товарных статей, какие при разменах у китайцев, у бухар­цев и в Камчатке ходили в цене и каче­стве сч етн ой монеты, именн о тюнь ки­тайки, мата и лисица красная, но мы

соперником Оренбурга, а торговля в нем началась в тобы Бухария и Ташкент с тех только пор стали тор-

В 1723 г. снова повторено, чтобы вы­возимым китайским золотом купече­ство платило в Нерчинске пошлину, за остальное же брало бы на обмене казен­ные товары, рассчитывая золотник в 105—115 к., следственно, ценность зо­лота против серебра определялась про­извольно в 6'/₁₂. Поэтому должно верить тогдашнему слуху, до Сената дошедше­му, что в Сибири, и особенно в Тоболь­ске, много серебра и золота, которых, однако ж, не везут в Россию, по извест­ному, конечно, опасению, чтобы в Вер­хотурье не расстаться с металлами за пошлины с придачею казенных товаров. Не дол жн о бы , к аж ет ся , ус к ользн уть от прозорливости монарха, каков Петр, чт о чр ез н есор аз мерн ое унижени е дос­тоинства первых металлов и чрез отбор их за половинную цену нельзя ни снаб­дить ими монетные дворы, ни обогатить казначейство, но так водилось.

Не ранее как в 1728 г. почувствована надобность определить постоянную ценность серебра и золота при покупке обоих металлов внутри государства; по­чему и объявлен золотник первого в 18 к., а второго — в 245 к. В 1735г. золот-* Не вздумается ли кому-нибудь спросить, как в сравнении с ценностью серебра выходила ниже в

ник золота возведен до 252 к., и таким образом признано наконец европейское содержание двух металлов 1: 13'/₂или 14.

Медная монета переделывалась не только при каждом новом царствова­нии, но и по нескольку раз в продолже­ние одного царствования. Разные были побуждени я к перемене чекана: раз пе­реливалась мелкая разменная монета для поправки грамматической опечатки в надписи: копик вместо копеек. Самая любопытная из красной меди монета вследствие двух указов (от 14 июня 1725 и 4 февраля 1726 гг.) состояла из слитков рублевых, полтинных и т.д. В рублевом слитке, посредине которого выбивались цена и герб по углам, содер­жалось весу 4 ф., в полтинном — 2 ф., в четверти рубля — 1 ф. и т.д. Десять руб­лей тиснились из пуда. Образца сих де­нег нетуже в Екатеринбургском монет­ном дворе*.

Из сибирских летописей не видно, велик ли был рост в Сибири при займе денег; но полагать следует, что он был не менее, как и в Петербурге, т.е. от 12 до 20 процентов. В 1733г. была открыта при Петербургской монетной конторе, в пользу торгующих, ссудная выдача ка­питалов по 8 % под заклад золота и се­ребра, как двух непререкаемых сокро­вищ, могших ручаться за достоинство залога. Все прочее, по образу тогдашних понятий, не заслуживало веры. Мы впи-сыв аем постановление о денежн ой ссу­де во свидетельство проявления первой идеи о банке.

5. Дело здесь идет не о новом пути, какой в 1712 г. был указываем в Китай от устюжанина Пандкратьева, но о путях почтовых и почте чрез Сибирь кратчай­шими расстояниями. Не излишне напе-держалась медь в монете к серебру? Ценность меди раз.

ничиваемся на сей раз одними итогами отдельных наборов с трех сибирских провинций, начиная с ноября 1709 года. 1. С Сибири в 29 наборов, отсчитан­ных в продолжении 34-летнего периода, взято сперва по числу дворов, потом по числу ревизских душ 28 000 рекрутов, т.е. шестая доля населенности русской. Такие приемы слишком бы истощили страну малолюдную, если бы прави­тельство по своей мудрости не решило с 1725 г. впредь пополнять сибирскими рекрутами и недорослями местные гар­низоны; однако ж из сей бережливости надобно выключить пять наборов рек­рутских, с 1737 г. следовавших, которым надлежало делить подвиги войны Ту­рецкой с Минихом и Шведской с Л авси-ем, и еще один набор обоего пола с деть­ми до 2000, для заселения линии по Яику (11). Если взять, отдельно от Пол­тавского сражения, пожертвования Си­бири в последние 13 лет могуществен­ного царствования, Сибирь принесла имени Российской Державы 16000че-лов., 1853 чет. муки, до 200 лошадей, 127 000 единовременных денежных сбо­ров, кроме постоянных податей, и без включения многократных платежей по­садскими 10-йденьги(12). Кто не согла­сится, что толь многочисленные обя­занности были изнурительны для жите­лей, богатых землею и лесом и не знав­ших торжища для сбыта леса и хлеба? Но история постыдила бы свой сан, опоро­чила бы перо, если бы, любуясь блиста­тельною радугою, вознесшеюся над промеж утк ом меж ду Полтавской побе­дой и Нейштадтским миром, вздумала сетовать о жертвах. Жертвы, труды и народные испытания велики, невозв­ратны, но они принесены на святой жер твенни к оте честв а. Когда Пе тр В е-ликий, восприяв титул императорский,

ознамен ов ал соб ытие Нейштадтского мира праздником, слова, какия истекли из растроганного отеческого сердца в ответ на приветствия представителей государства, должны быть благородною думою истории. «Зело желаю, чтобы весь наш народ прямо понял, что Гос­подь Бог нам сделал минувшею войною и заключением мира. Надлежит благо­дарить Бога всею крепостию, и, надеясь на мир, не ослабевать в воинском деле. Надлежит трудиться для блага общего, которое Бог кладет нам пред очи вне и внутри, для облегчения народа». Какой языку Великого! Только о Боге, о мило­сти Бога, о благодарении Богу, только о народе, об облегчении народа, о поддер­жании воинственного духа и воинского искусства! Слово его: не ослабевать в воинском деле, не девиз ли десятилетия императрицы Анны и грядущих времен России? Пойдем же далее по сибирской глуши.

2. Правда, что главные города Сиби­ри Тобольск, Томск, Енисейск и Ир­кутск были довольно многолюдны, имея домов от 3000 до 1000; но нравы го­р одски е стоят не столько сожаления , сколько порицания. Гмелин, не без склонности, впрочем, к злоречивости, опи сывая в 1734г . нрав ы, зам еча ет в жителях, особенно в ремесленниках, чрезвычайную беспечность, неради­вость, решительную падкость к пьян­ству и распутству и все эти пороки от­носит, по забавному умствованию, к дешевизне припасов. Справедливее бы отнести к совокупности малодушных людей, с Волги да с Камы собравшихся и по взаимному самообучению погру­жавшихся в чувственное отчаяние, ко­торое любит обманывать свое горе ди­кою веселостью. Горе этих людей, горе произвольное в стране, жаждущей ре-

239

месленности, происходило частью от безгласн ости рат уш, с падени ем маги с-тратским не могших удержать ни веса, ни влияния над сословием посадских. Кто же такие были создателями много­численных в Сибири храмов и колоко­лен, начиная с Верхотурья до церкви Аргунской или Нижнекамчатской? Те же сибиряки, которых самолюбивый иноземец без разбора имен ует пьяница­ми и распутными. И развратность в жиз­ни и благочестие в деле Божием! Как со­вместить одно с другим? Стоит только заглянуть в бедное сердце человека, в котором растут вплоть подле пшеницы и плевелы. По небрежному ли посеву христианского учения или по необрабо­танной земле, на которой оно сеялось, соблюдение наружных обрядов, перио­дическое покаяние с причащением Свя­тых Таинств и упование на заслугу Хри­стову, без исправления жизни, считались тогда у иных спасительными путями к царствию Б ожию . Пожалеем о хара ктер е заблуждений, нередких и в звании Гме-линых, нередких и в нашем веке, и на­верстаем порицаемую чувственность взглядом на христианскую жизнь сло­бод, исстари заселенных крестьянами, а не поселыциками. Там имя Божие про­износится старшими семейств с благо­говением от утра до вечера, там все на­чинается и оканчивается с именем Иисуса*. Многократно мы бывали сви­детелями, с какою чинностию, тиши­ною сидят за хлебом-солью, с каким благодарением встают из-за стола и с какою богобоязливостию поднимаются падшие крупицы хлеба, почитаемого за дар Божий. Многократно также мы слы­хали, что во время грозы крестьяне но­* Вместо того, чтобы слушать порицания на 1836 года, дабы увидеть готовность жителей Санды добром священнослужителе.

чью встают, затепливают свечи пред иконами и семейно молятся в глубоком безмолвии. Такое ж моление в часы гро­ма творится и днем, при закрытых став­нях, и на глас небесный отзываются в закрытых клетях благоговейным воп­лем. Нет, это не лицемерство, не уроки нашего века, а остатки наследства пра-отеческого, устюжского.

Хлебосольство сибирских селений — похвала старинная, хлебосольство го­родское между родными и приятеля­ми — также черта историческая; но на­рядное, угостительное хлебосольство купеческих домов Западной Сибири на­чиналось было с первым открытием ма­гистрата в Тобольске и с закрытием его исчезло, до времени Елисаветы, восста­новившей почетность купеческого со­словия. Тогда и в Енисейске, и в Иркут­ске настали обеденные закуски, вечер­ние чаевания с попойкою. Между тем, по словам того же Гмелина, купцы и по­рядочные посадские, в большие празд­ники и в именины семейства губерна­торского, приглашались к столу и при выходе, за сделанную им честь, оставля­ли по полтине и рублю. Вина были хо­роши, но хозяин не оставался внакладе при возмездии гостей благодарных. По­вествователь рассказывает это о Тоболь­ске, но начальники и прочих значитель­ных городов едва ли были далеки от под­ражания.

3. Мы бы ничего не услышали от си­бирских летописцев, если бы не узнали другими путями о тревогах, каким сиби­ряки состояния чиновного или зажиточ­ного подвергались от слова и дела, дав­но в России затеянного и явно в Сиби­ри свирепствовавшего в продолжение

бирь, прочитайте Июль Христианского Чтения, кого форпоста к христианским чувствованиям при

240

ИСТОРИЯ СИБИРИ

сего периода, несмотря на многократ­ные воспрещения. Вот как трудно иско­ренить поноровку злобе, раз посеянной в народе необразованном! Начальник Урала Геннинг в 1723 г. писал в Петер­бург, что, по отъезде сибирского губер -натора кн. Черкасского, каторжные в Тобольске начали объявлять слово и дело на-разных начальников, которых и отсылают в Москву в оковах, несмотря, что по генеральному регламенту не сле­дует им верить. Письмо Геннинга, к сча­стью, внесено в Сенат, который, по сво­ей любви к законности, велел крепить каторжных в тюрьмах, пускающихся на подобные дерзости, до приезда нового губернатора. Нечего удивляться злона­меренному клеветничеству ссыльных, как уже не принадлежавших к имени людей, и по унижению готовых на чер­ные выслуги; но вот редкость: таким же неприятностям подвергался в первую экспедицию Беринг от своего писаря, Ласениус — на устье Лены от некоторых матросов и сибирский губернатор вме­сте с первыми чиновниками — от иркут-ског о виц е-г убе рнатора Жолобов а, на­ходившегося под следствием. Чему дру­гому надобно приписать такую низкую покатость, как не духу времени, настро­енному нестеровскою шайкою и потом закупленному шпионами бироновски-ми, изведывав шими п одробности даже узнической жизни кн. Долгоруких (13) и подобных им. Сии случаи достаточно показывают, сколь мутна была чаша си­бирской жизни, довольно горьковатой и без подливу желчи.

4. В Таре, как и везде, требовано клят­венное обещание тому, кого (по уставу 5 февраля 1722 г. о наследии престола)

* В какой провинции был он вице-губернатором вавший? По всем дорогам, выходящим из Тары, сто для молебствий, по словам же других, — для напом

державствующии государь наименует наследником по воле своей. Этому горо­ду, перемешанному со страообрядцами, но дот оле торговому и благополучному, случилось по лжетолкованию Подуши­на, тарского казачьего полковника, ув­лечься в явное ослушание и погибель. В 1724 г., по словам Сборника, прислан следователем вице-губернатор* Петро-во-Соловово, человек с злою душою, ко­рыстолюбец и сластолюбец, хотя для не­избежной беды достало бы следователя и с душою доброю и правилами бесприст­растными. Начальник мятежного замыс­ла, запершись в доме со многими други­ми и запасшись порохом, в ту минуту, коль скоро дом его стал окружен отрядом следователя, взлетел на воздух. До тыся­чи человек, в деле замешанных, казнено. Не одна будто бы тысяча разослана по Сибири и в Рогервик. В 1730 г. 89 сих не­счастных, дворян и служилых, обнаде-живаясь двумя милостивыми манифес­тами 1728 и 1730 гг., просил и дозволения возвратиться восвояси к родственникам, и 18 марта уважено горькое их челобитье.

Если Подушин не был из стрельцов и если соумышленники не принадлежали к толку старообрядцев, трудно изъяс­нить отчаянное сумасбродство. С тех пор Тара с своим околотком, по приме­ру Охотска, населялась разными людь­ми, посыланными на жительство, с от­водом им мест под селитьбу и 2-летнею льготою от податей.

5. Оспа в 1731 г. свирепствовала сре­ди так называемых енисейских остяков. По Описанию народов, волости: Каси­мовская, Инбацкая и Пумпокольская чуть не дотла вымерли. Прежде того то

неизвестно. Не ландрихтер ли, тогда еще существо-ят большие деревянные кресты, по словам жителей, нания казней, тут совершавшихся.

241

же поветрие разнеслось от Анадырска, и Провидению благоугодно было предох­ранить на сей раз камчадалов от опусто­шения. Мы не упоминаем о кори, также периодически являвшейся среди ино­родцев без дальней смертности: но со слов летописца Новицкого говорим, что сифилистическая проказа (Elephantiasis) еще во время проповеди Филофеевой свирепствовала, как и ныне, среди ос-тятского племени и, обезображивая лицо, разливала гниение по всему телу; что остяки казались равнодушными к болезни и не употребляли никаких ле­карств. По привычке ли к недугу или по недавности его остяки были равнодуш­ны к принесенному яду, — Новицкий не изъяснился; только не странно ли слы­шать от медика Белявского, ездившего в Обдорск, что проказа в этот край зане­сена в 1816 и 1817 годах? В Камчатке по­явилась любострастная болезнь с при­бытием русских, и можно сказать, что со времени Колумбова вывоза она обтекла кругом света в два столетия.

Нет сомнения, что местным началь-ствам: тобольскому, енисейскому и ир­кутском у давн о было известно болез­ненное состояние северных ясачных, но не было средств помогать им, без аптек и лекарей. Бухгольц в свое время из Ямышеважаловался, что кн. Гагарин не снабдил его ни аптекою, ни лекарем, но где взять тогдашнему сибирскому губер­натору то и другое, когда домашний его лекарь, вероятно, выписывал лекарства из московских зелейных лавок и новоот­крытых польских аптек*. Первая аптека и первые лекари появились в Сибири с

Лихаревым, потом с Измайловым и Бе­рингом. Полковые лекари из иноземцев начали приезжать с 1725 года, т.е. по введении полков, да и те после отказы­вались от Сибири по малости жалова­нья, которое в январе 1733 г. Сенат на­шел в необходимости увеличить до 160 вместо 120 р.

По сл овам Гмелина, здор овье г ород-ских жителей повсеместно в Сибири страдало от любострастной болезни, при невоздержании и нелечении очевидно усиливавшейся, так что на лицах целых семей вырезывалась печать недуга.

6. Верноподданническое состояние ясачных так же было некрасно, как и фи­зическое, наравне с состоянием сибиря­ков русских. Правительство от времени до времени гремело прещениями против неправд и притеснений, но дела шли вда­ли своим чередом. В 1729 г. (8 ноября) приказывалось иркутскому вице-губер­натору не делать прицепок к ясачным, не завлекать их в суды, исключая одних уго-ловныхдел. В 1733 году, как мы слышали, провозглашен указ насчет притеснений, наносимых ясачным, рассеянным по про­странству Якутского и Камчатского ве­домств. В чем же состояли притеснения? В тройном ясаке, вместо одного установ­ленного, в порабощении жен и детей ясачных за мелочные долги или за нехо­тение креститься. Камчадалы и другие безгласные инородцы доведены были за­стращиваниями, по словам Сборника, до такой крайности, что сами родители про­давали казакам и промышленникам сво­их ребят по рублю и по полтине. Помяну­тым указом восстановлялись: законность,

* Кстати здесь поместить, что у кн. Гагарина от имени богдохана Кансия прошен был искусный ле­карь с разными лекарствами и препаратами. По донесении о том царь послал из англичан доктора воен­ного ведомства, который 18августа 1715 г. отправился из С.-Петербурга в сопровождении известного Ло­ренца Ланга. Они прибыли в Иркутск 27 апреля 1716 года. Доктор в Иркутской Летописи назван Тома­сом Гарваем.

242

ИСТОРИЯ СИБИРИ

право собственности, освобождение от рабства кабального или покупного, и си­лою того же узаконения виноватые при­зывались, до приезда еще Мерлина и Пав-луцкого, заявлять на себя свои вины. Пос­ле тол иких неправд мудрено ли, что с плеч иркутского правителя, знавшего, если не участвовавшего, свалилась в 1736 г. голо­ва. Подозрение правительства простира­лось и на корыстолюбие сибирских свя­щеннослужителей; им запрещено было ездить к новокрещеным, и тогда как в 1735 г. отменялось это запрещение, вме­сте повелено наблюдать за ними, чтобы под видом духовных треб не производили они торговли.

7. 
   Правительство, имев в руках, ко­нечно, более данных, чем поздняя исто­рия, наконец в 1739г. (15 января) во все­народное услышание говорит: можно ли ожидать доброго порядка в правлении Сибири от таких воевод, какие там ныне и прежде были — от воевод, вышедших из тамошних казаков, или посадских, или безграмотных даточных крестьян, до обер-офицерского чина дослужившихся, и даже из холопов, бывших под наказа­ниями? Не толпа ли это промышленни­ков была, можно спросить именем исто­рии, промышленников под чиновною фирмою? Вот под какими покровителя­ми Сибирь проходила свое житье-бытье!
   
8. 
   Но лучше ли стало в Сибири после обещанного определения воевод из дво­рянства, с достаточным состоянием и с испытанною честностию? История, по своему сану не торопясь ответом, выстав­ляет наперед имена правителей. После кн. Черкасского*, образованного и
   

* Кн. А. М. Черкасский до открытия Сибирской шем в Тобольске. Потом, после губернаторства, не нет-министров, наконец великим канцлером.

** Шипов правил губернией с 1741 г.до декабря 1

слишком скромного для места много­дельного, после преемника его кн. Дол­горукого, деятельного и праводушного, следовали правители: Плещеев, Бутур­лин и Шипов**, ничем себя не ознамено­вавшие, кроме земляного вала со рвом, при Плещееве проведенном между вер­хним городом и кладбищем. Что касает­ся до производства дел по губернии, зап­равляли ими при Плещееве, как свиде­тельствует Гмелин, и после Плещеева двое секретарей, созданных при кн. Дол­горукове. Если взглянуть равномерно на иркутских отдельных правителей, назы­вавшихся вице-губернаторами, мож] ю бы из числа их покуситься отличить Л. Лан-га, служившего в Пекине агентом и нео­днократно туда ездившего, но чем он за­метил себя в должности вице-губернато­ра? Одними представлениями Сенату (1 февраля 1740 г.), именно: чтобы опре­делить при нем какого-то иностранца для введения по губернии хозяйства, что­бы по деревням губернии не торговать ни приезжим, ни туземным купцам мягкою рухлядью, чтобы лучшую рухлядь, в горо­дах случающуюся, скупать в казну, что­бы бурятам, располагающимся принять­ся за пашню, не покидать и звериных промыслов, чтобы с пограничным ки­тайским начальством списываться из Иркутска, а не из Тобольска, вопреки последнему трактату, и т.п. Все это пока­зывает одно бесплодное умничанье в слу­чаях, которые определены законами или в которых от бесполезных затей испро-вергался бы установленный порядок. Дополним обрисовку Ланга из Иркутс­кой Летописи, которая сказывает, что он

губернии был товарищем при отце, воеводствовав-упоминая о прочих должностях, был в числе каби-742-го, а не 1743-го, как написано в Кратком Пока-

243

скоро попался в руки секретаря Березов­ского и товарищей, что надобно было покупат ь удов летв орение, что расп лоди-лись воровства, что казенные подряды заключались высокими ценами, что бу­рятам, безнаказанно упражнявшимся в воровстве, отданы лучшие пастбища. И Лангуправлял губернией одиннадцать лет, даже в царствование Елисаветы! Та­кова была в то время доверенность к лю­дям, умевшим не говорить по-русски или очень плохо*! Но да убедятся власти, от подножия Всемилостивейших Помазан­ников России присылаемые, что Сибирь не пустыня безгласная, что есть в ней уте­сы, пустынными лесами отененные, от которых откликаются слова и дела, есть скромные летописи о правдах и неправ­дах. Нет мнения общественного, но рас­тет история.

9. Изображая характер правления ир­кутского, взглянем на семейное состоя­ние тамошней черни. Епископ Инно­кентий Нерунович насчет брачного сво­евольства в мае 1741 г. доносил Синоду, что нет возможности церквам остеречь­ся от воспрепятствования двоеженству сказывающимся холостыми, хотя у них и есть жены в России, что таких двое­женцев много и в самом Иркутске, а по слободам муж и жена расходятся безза­зорно и вступают в новые связи. Восточ­ный край нуждался в населенности, и мы думаем, что самовольство в браках со стороны людей, в этот край зашедших или засланных, могло быть терпимо в государственной цели; но подобное са­мовольство по слободам и деревням, как разрушительное для семей, как против-

ное правилам народной нравственнос­ти, достойно было опорочиваемо архи­ереем иркутским. Нельзя не чувство­вать, что Иркутская губерния в третьем периоде несколько подражала Западной Сибири, какою эта была до учреждения архиепископской кафедры. Впрочем, соображая дерзости и беспорядки, рез­ко выказавшиеся в восточном крае, можно решительно утверждать, что Ир­кутская губерния во многих отношени­ях общественного благоустройства да­леко отстала против старой Сибири. Много было тому причин, и следы того не стерлись доныне. В тамошних дерев­нях, по которым мне случалось разъез­жать не один раз, незаметно ни благого­вейных выражений, какие высказаны насчет крестьянских домов старой Си­бири, ни даже простодушия, свойствен­ного сельскому быту. Тамошний кресть­янин, от Бирюсы до Хоринской степи, скрытен и хитр; он смекает, торгуется, кажется, в словах с незнакомцем, и раз­нюхивает о значении его у начальства. От времени позднего можно восходить заключением к давно прошедшему.

Среди толь нерадостной биографии, слегка очеркнутой, могла ли Сибирь представлять физиономию крепкую, оду­шевленную, особливо если припомним из Манштейна, что в течение десятилетия по 9 ноября 1740 г. заслано в нее дворян и чиновников до 20 тысяч? Колонизация многочисленная, какой не бывало, и са­мая бесполезная для страны, колониза­ция, убитая до иссушения слез, колониза-ци я, заключ авшаяся одним вожделенным уроком, что виновник ея прислан с семей-

* По этим ли беспорядкам или по другим уважениям управление всей Сибирью опять вверено си­бирскому губернатору Соймонову, при котором в 1763 г. установлена и секретная комиссия. То же рас­ширение власти перешло к Чечерину и продолжалось до разделения Сибири на губернии: Сибирскую и Иркутскую.

244

ИСТОРИЯ СИБИРИ

ством в Пелым, как бы для выслушания проклятий, на какие сам себя он осудил своими жестокостями. Столько злодея­ний, столько власти для злодеяний, и ни одной заслуги! Нужноли досказывать, что виновник был Эрнст Бирон.

Но озарим эту главу приятным вос­поминанием торжественности, с какою вестник замирения с Портою Оттоман­скою, гвардии капитан Рахманов, встре­чен был в Тобольске в Фомино воскре­сенье 1740 года высланными конными отрядами, при стечении многочислен­ного народа. Вестник с кедровою ветвью

в р ук е, ех ав ши й ми м о Зн амен ског о м о -настыря, приветствован от черного ду­ховенства хлебом и солью и продолжал церемониальное шествие до Софийско­го собора, где принесено Богу, подате­лю благ, благодарственное молебствие, с пушечными выстрелами. Все состоя­ния радовались, потому что все состоя­ния, не исключ ая духов енства *, дали свои участки в состав воевавшей армии. В Иркутск поскакал с манифестом мира гвардии капитан кн. Козловский, ноле-топись тамошняя не говорит о подобной красноречивой встрече.

жүктеу/скачать 6.67 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: