В.Н.КРЫЛОВ
это не только русские, но и белорусы, туркмены,
украинцы, казахи … Теперь мы живем в разных
государствах, говорим на разных языках, но нас
ни с кем не перепутаешь. Узнаешь сразу! Все
мы, люди из социализма, похожие и не похожие
на остальных людей – у нас свой словарь, свои
представления о добре и зле, о героях и мучени-
ках. У нас особые отношения со смертью» [4:7].
Только временами автор обнаруживает себя, ко-
гда к нему обращается собеседник, как, напри-
мер, герой говорит: «Только советский человек
может понять советского человека» [4:137] или
она признается, что «Ленина не читала»» [4:128].
Как верно отмечала рецензент книги Татьяна
Морозова, «Время секонд хэнд» – это не модный
сегодня вербатим, где автор сознательно само-
устраняется, давая возможность проявиться ин-
дивидуальному или коллективному бессозна-
тельному. Алексиевич заявляет о себе и как со-
беседник, наводящий вопросами на нужный раз-
говор, и как автор, в чьем сознании эти разроз-
ненные рассказы не просто превращаются в сви-
детельство о времени, но становятся исследова-
нием характера, сознания и нашего современни-
ка, и человека вообще – так мощны и серьезны те
нравственные, психологические, философско-
религиозные пласты, которые открываются пе-
ред читателем. Казалось бы, люди просто расска-
зывают о том, что запомнили из детства, какими
были праздники, как пережили войну или заклю-
чение, как влюблялись, на что надеялись и чем
оказалась жизнь на самом деле, а складываются
эпические картины, погрузившись в которые пе-
рестаешь задавать вопросы, почему у нас все так
и может ли быть иначе» [8].
Стараясь занять позицию «хладнокровного
историка, а не историка с зажженным факелом»,
С.Алексиевич обнаруживает свою волю во всей
конструкции книги – и во внешней архитектони-
ке, и во внутренних композиционных со/проти-
вопоставлениях. Можно выделить в книге не-
сколько инвариантных тем, проходящих через
все повествование и служащих основой связан-
ности текста книги – его (как принято говорить в
теории филологического анализа текста) – коге-
зии и когерентности. Это – темы отношения к
социализму, к коммунистической идее, тема же-
ланной (ожидаемой) свободы, самоубийства тех,
кто прирос к идее, культ слова, литературы в со-
ветскую эпоху – и разочарования в нем.
Так называемая композиционная «рама» кни-
ги включает в себя введение от автора «Записки
соучастника», задающее вектор восприятия ис-
тории «домашнего» социализма и основное по-
вествование, разделенное на две части: «Утеше-
ние Апокалипсисом» и «Обаяние пустоты». В
свою очередь, каждая из частей предваряется
своеобразным своим введением, составленным
из безымянного хора голосов «Из уличного шума
и разговоров на кухне», а вслед за ними идут де-
сять личных историй (название каждой начина-
ется с предлога «о»), а завершается книга «При-
мечанием обывателя». И, разумеется, яркая при-
мета внешнего оформления книги – ее метафо-
рическое название. Это потому, как объясняла
писательница, что «все пользуются тем, что зна-
ли когда-то, что было прожито кем-то, прежним
опытом» [4: 503]. Отдельного исследования за-
служивает изучение того, как вошли в книгу не-
сколько значительно переработанных историй из
книги «Зачарованные смертью». Переработка за-
тронула и содержание, и названия исповедей
(например, в «Зачарованных смертью» «История
с мальчиком, который писал стихи через 100 лет
после четвертого сна Веры Павловны» превра-
щена в историю «О милостыне воспоминаний и
похоти смысла»).
Весьма перспективным был бы анализ книги
с точки зрения такой проблемы, волнующей се-
годня историков, специалистов по исторической
психологии и социологии истории, как понима-
ние истории с точки зрения личного опыта, того,
что есть качественно различные психологиче-
ские позиции субъекта по отношению к истори-
ческому событию: участника, свидетеля, совре-
менника, наследника. » [9].
Внутренне книга выстроена как народная
хроника внутреннего опыта, повседневной жиз-
ни от 1991 до 2012 года. Включая в книгу исто-
рии самых разных людей, в чем-то похожих друг
на друга, но в то же время проживших и прожи-
вающих свою неповторимую жизнь, автор созда-
ет образ времени, в котором «красный человек»
жив и теперь.
* * * * * * * * * *
1. Крылов В.Н. «Усталость» от вымысла, или о син-
тезе художественного и документального в лите-
ратуре серебряного века // Филология и культура.
Philology and Culture. – 2012. – № 4 (30). – C. 22 –
25.
2. Корниенко С.Ю. Марина Цветаева «Живое о жи-
вом»: fiction и non- fiction // Филология и культу-
ра. Philology and Culture. – 2012. – № 4 (30). –
C.116 – 120.
3. Местергази Е.Г. Документальное начало в лите-
ратуре // Теоретико-литературные итоги XX века.
– Т.1. – М.: Наука, 2003. – С. 134 – 160.
4. Алексиевич С. Время секонд хэнд. – М.: Время,
2013. – 512 с.
5. Алексиевич С. В поисках вечного человека // Во-
просы литературы. – 2000. – №1. – С. 37 – 43.
252
ПОЭТИКА ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИХ ЖАНРОВ
6. Юферова Я. Мы устали жить без любви. Интер-
вью со С.Алексиевич. URL: http://www.rg.ru/2006
/08/04/aleksievich (дата обращения 31.05.2014).
7. Явчуновский Я.И. Документальные жанры: образ,
жанр, структура произведения. – Саратов: Изд-во
Саратовского университета, 1974. – 232 с.
8. Морозова Т. Люди беды и страданий // Знамя. –
2014. – №4. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/
2014/4/20m.html (дата обращения 31.05.2014).
9. Нуркова В.В. История как личный опыт // Исто-
рическая психология и социология истории. –
2009. – № 1. – С. 5 – 27.
Достарыңызбен бөлісу: |