Жак-Ив Кусто Джемс Даген Живое море «Живое море»: «Мысль»; Москва; 1975

Глава 10. Риф Мирный

Теплая ночь. "Калипсо" идет на юг в Индийском океане, Луи Мерден и я беседуем на корме. Он мечтал понырять среди тропических рифов, сфотографировать побольше разных рыб.

Я показал на полоску в воде:

— Летучая рыба. Через день-два ты сможешь фотографировать их тысячами, и не надо нырять. Мы подходим к великому поясу летучих рыб, окружающему земной шар по экватору. Большие, как макрель, и до самого спардека долетают…

— Не разыгрывай, — ответил корреспондент "Нейшнл джиогрэфик". — Они взлетают самое большое на два фута. Я их в Карибском море столько повидал…

Мерден качнулся от сильного удара по голове. На палубе рядом с ним билась летучая рыба весом с полфунта. Я подвел Луи к зеркалу: на лбу у него была красная метина, прилипла рыбья чешуя. Мы еще смеялись, когда услышали дикие вопли из каюты Маля. Через открытый иллюминатор летучая рыба шлепнулась прямо в лицо спящему кинооператору.

На завтрак мы собрали на палубе десять фунтов рыбы. Посмотрите на только что приземлившуюся летучую рыбу, она выглядит совсем заурядно, если не считать характерного асимметричного хвоста. Но расправьте ее грудные плавники, и вы словно увидите длинные прозрачные крылья, голубоватые, с оранжевыми переливами. Днем летучая рыба редко сталкивается с судном, напротив, она старается уйти от него. Похоже, что полет всегда вызван стремлением спастись от преследующего хищника. Какими же представляются ему летучие рыбы? Посмотрим из подводной обсерватории: вот они плывут у самой поверхности, и белое брюшко сливается с блестящим сводом. По тревоге летучая рыба набирает ход и под острым углом идет вверх.

Остальное хорошо видно с палубы. Высунувшись из воды, рыба тотчас расправляет "крылья" и поворачивает их, чтобы увеличить подъемную силу. Длинная нижняя лопасть хвостового плавника часто-часто колеблется — рыба набирает против ветра скорость для взлета. И вот уже парит над поверхностью моря. Летучая рыба не машет "крыльями", как птица. Она планирует, но при этом нижняя лопасть хвоста действует как подвесной мотор. Мы не раз наблюдали полеты на расстояние свыше шестисот футов. Заключает полет маневр, призванный обмануть преследователя: прежде чем вернуться в воду, летучая рыба круто меняет направление, даже идет обратно по ветру. I Крылатые рыбы отлично преуспевают как вид, хотя их постоянно атакуют стремительные враги — днем каранги и корифены, ночью кальмары. Само умение планировать чревато для них опасностью: когда летучих рыб преследуют подводные хищники, над водой их подстерегают слетающиеся со всех сторон морские птицы.

Зимой 1955 года "Калипсо" шла из Диего-Суареса на Мадагаскаре к островам Альдабра. Переход был трудный, юго-восточный пассат изрыл волнами поверхность моря. Возле Ассампшена (самый южный остров группы) я решил остановиться часа на три-четыре — смыть соль с палубы и надстроек и дать измученным людям отдохнуть, прежде чем идти к главному атоллу, коварные рифы которого заставляют постоянно быть начеку. Карта показывала, что в западной части Ассампшена можно укрыться от пассата в заливе за песчаной косой; глубина для стоянки хорошая. Качаясь на пенистых валах, мы увидели впереди согнутые ветром высокие стволы филао. Наконец "Калипсо" вошла в тихий залив, над которым реял ласковый зефир. Белым полукругом изогнулся песчаный пляж.

Фалько, стоя на носу, перегнулся через поручни: — Вода как стеклышко!

На корме зашипел сжатый воздух, Жан Дельма уже заряжал тройные баллоны. Бросили якорь у самого берега, где было 60 футов под килем, и я объявил всем, что мы постоим здесь немного, осмотримся, а под вечер пойдем к главному острову.

Первым ушел под воду Дельма. Ему открылись потрясающие просторы; в любом направлении видимость двести футов. Дельма знал сказочные рифы Красного моря, бывал на Андикитире и Альдабре, но все эти места не шли ни в какое сравнение с великолепием подводного ландшафта рифа Ассампшен. Кораллы невиданно роскошные, небывалое количество непуганой рыбы. Дельма окружили подводные обитатели, раскрашенные во все цвета радуги.

Сутулясь под весом своих доспехов, он вскарабкался по трапу на палубу и воззвал ко мне:

— Не пойдем на Альдабру, останемся здесь! Тут мы гораздо вернее подрулспмся с рыбами. Только скажи всем, чтобы не брали с собой под воду ружья и чтобы не плавали быстро, не делали резких движений. Никакого динамита! И знаешь что — попробуем подкармливать рыб. Посмотришь, что получится.

Не успел я ответить, как новоявленный Святой Франциск уже был в камбузе и готовил рыбам корм из остатков завтрака. Со вторым звеном ушел под воду Мерден, он тоже сразу "заболел" Ассампшеном.

— Жак, это что-то невероятное! Здесь все наоборот! Хочу снять рыбу крупным планом — она подходит настолько близко, что не наведешь резкость! Отступаю назад — рыба за мной.

Третья двойка — степенные ветераны Дюма и Фалько — вышла на поверхность, захлебываясь от восторга. Потом они догадались все-таки вытащить изо рта загубники и заговорили членораздельно о бесподобном зрелище, которое предстало их глазам под водой. Добиться от кого-нибудь трезвого, делового отчета было невозможно. Надо погружаться самому.

Я ушел по трапу под воду и тотчас, не отходя от корабля, был покорен рифом Ассампшен. Поднялся на палубу и объявил во всеуслышание, что мы простоим здесь столько, сколько позволят наши запасы пресной воды.

— Давайте норму установим! — немедленно предложил кто-то. — Растянем запас подольше!

Альбер Фалько, Фредерик Дюма, Эмиль Робер, Луи Мерден, Жан Дельма, Анри Пле, Октав Леандри, Жан-Луи Тейшер, Луи Маль, Пьер Гупиль, Эдмон Сейшан, доктор Дени Мартен-Лаваль, Симона и автор этих строк были первыми подводными пловцами в водах Ассампшена.

Остров представляет собой классическую коралловую структуру. На двести — триста футов от белого пляжа, переливаясь красками и солнечными бликами, протянулся мелкий барьерный риф. С внешней стороны он круто обрывается хаотическим нагромождением пронизанных гротами коралловых массивов; на глубине примерно двухсот футов от подножия обрыва в океан уходит покрытое серыми отложениями ровное дно. На внешней грани рифа каждый фут представляет собой несравненное зрелище, великолепнейшее собрание всех кораллов, какие только есть на свете. Вдоль этого барьера мы встретили едва ли не все виды рыб, знакомых нам по тысячам разных мест, и множество совершенно незнакомых. Некоторые были вообще неизвестны науке. Невмешательство и сосуществование были лозунгами этого мира, обитатели которого относились друг к другу с взаимным интересом и довернем. Словно тут отменили борьбу за существование и учредили Королевство Мира.

В течение сорока дней тринадцать подводных пловцов проводили в обществе рыб так много времени, что отощали до неузнаваемости. Обессиленные, карабкались мы вверх по водолазному трапу, когда наставала пора есть или спать, но каждый с нетерпением думал о новом погружении. Кожа покрылась незаживающими болячками. Невыносимо чесались места, обожженные кораллами или прозрачными сифонофорами. У Тонтона (прозвище Дельма) разыгралась лихорадка. Полежит несколько часов, стуча зубами и трясясь в ознобе, — и опять в воду. Судовой врач никак не мог определить болезнь; во всяком случае это была не малярия. И мы назвали ее "тонтонит". Вскоре все до одного были поражены тонтонитом. Должно быть, это какой-то вид аллергии.

Над ровной гладью серого дна тут и там торчали песчаные конусы высотой от шести до двенадцати дюймов — миниатюрные вулканы. Время от времени происходили даже извержения. Видимо, в грунте укрывались животные. Лежа на дне, Мерден терпеливо подстерегал извержение с фотоаппаратом. Как назло, облюбованный им вулкан всегда бездействовал, а кругом непрерывно происходили извержения. Так прошло несколько дней; наконец я спустился к Мердену посмотреть, чем это он так увлекся. Распластавшись на дне, фотограф мрачно глядел на очередной упрямый вулканчик. Я выбрал конус по соседству, прицелился указательным пальцем и щелкнул большим, словно курком. Конус выбросил облачко.

После погружения Луи умолял меня открыть ему мой секрет.

— Ну что ты, — ответил я, — просто так совпало, что я прицелился как раз перед выбросом!

Мерден потратил еще много часов и все-таки добился своего — сделал снимок. Пытаясь обнаружить стрелка, мы разрыли несколько конусов. Тщетно. Очевидно, вулканический житель отступал в глубокие подземные галереи, до которых руками не докопаться.

Эмиль Робер, марсельский кондитер, ставший профессиональным подводным пловцом, был помощником, телохранителем и табельщиком Мердена, который никак не мог оторваться от уникального живого каталога рыб. Однажды Робер рассказал нам про какую-то совершенно необычайную рыбу, которая скрылась прежде, чем Луи успел ее сфотографировать. Тело рыбы было расписано правильными белыми и кирпично-красными квадратами, словно шахматная доска! Рассказ Робера был встречен ехидными замечаниями насчет глубинного опьянения. Наше недоверие возмутило Эмиля, и с того дня он упорно заставлял своих партнеров по погружениям вместе с ним охотиться на шашечную рыбу. Но она словно сквозь землю провалилась, и его совсем задразнили.

Как-то я снимал эпизод подводного кинофильма; яркие светильники освещали черную горгонарию, возле которой работали пловцы. Вдруг Робер что-то буркнул, и от его легочного автомата поплыли кверху огромные пузыри воздуха. Палец Эмиля указывал на черную ветку, а на ней пристроилась небольшая, около трех дюймов, рыба, будто выложенная квадратами пластика.

После этого случая я бы поверил, даже если бы мне сказали, что возле рифа под водой прогуливается осьминог в котелке, с сигарой в зубах. Потом мы рассказывали про необычную рыбку ихтиологам; никто из них не слыхал о такой твари.

Постепенно "Калипсо" стала своего рода островом-спутником Ассампшена со своим подводным населением. Когда смеркалось, появлялись стаи двухфутовых ханосов, которые правильным строем кружили около судна, высунув голову из воды. Человеческий голос, луч прожектора, плеск ластов — словом, малейшая неосторожность с нашей стороны, и полчища маленьких ртов и глаз мигом исчезали.

Во время скучных, но обязательных остановок для декомпрессии в десяти футах от поверхности мы приметили одинокую барракуду длиной около четырех футов. Она всегда плавала поодаль, словно сторонясь нас. Обратили также внимание на то, что нас не покинули три дюжины прилипал, поселившихся на днище "Калипсо", когда мы в двух тысячах миль от Ассампшена истребили их хозяек-акул. Вероятно, они питались крошками с нашего стола. Возвращаясь после погружения, мы устраивали поверку и каждый день недосчитывались одной-двух прилипал. Куда они девались? Когда их осталось всего около десятка, Фалько решил непременно разгадать загадку. Он начал погружаться с утра пораньше и в конце концов был вознагражден зрелищем, какого никто из нас не видел за тысячи часов под водой.

Прямо из воды он явился к столу, за которым мы завтракали.

— Я видел, как барракуда схватила прилипалу! Шел футах в ста от корабля, вдруг она метнулась к корме. Быстро подплываю ближе, смотрю: перекусила прилипалу пополам, одну половину проглотила, а со второй половиной ушла.

Вот оно что! "Калипсо" приютила гостью, которая нарушила наш уговор не убивать в водах Альдасры!

— Бери свой арбалет, — сказал я Фалько.

Он взял гарпунное ружье и одним выстрелом казнил барракуду.

Три причины вызывают отвращение к барракуде: злая, угрожающая морда, мерзкая привычка подплывать вплотную к йогам человека и плотно приставшая к ней слава людоедки. Правда, эта слава лишь догадка, основанная на двух первых свойствах. И все же…

В начале нашей стоянки у рифа Ассампшен я однажды на шестидесятифутовой глубине снимал крупным планом обитателей роскошного кораллового отеля. Когда кончилась лента, я передал камеру ассистенту, чтобы он отнес ее на судно, а сам решил использовать оставшийся запас воздуха для экскурсии.

Проводив своего спутника взглядом, я повернулся и… увидел сплошную стену барракуд. Через маску, ограничивающую поле зрения наподобие шор, я поглядел вверх, вниз, в обе стороны. От самого дна до поверхности моря вырос барьер из барракуд среднего размера. Я был один, я был безоружен, и я невольно содрогнулся. До сих пор мы просто не обращали внимания на барракуд, я давно в печати объявил, что они не страшны подводному пловцу. В этот миг, оказавшись с ними лицом к лицу, я был далеко не уверен в правильности своего суждения. Почем знать, может быть, стадная психология такого косяка способна вдруг побудить хищниц на решительные действия.

"Перестань бояться! — велел я себе. — Укройся в рифе". Повернулся кругом — риф закрыт барракудами… Сердце отчаянно колотилось. Живая стена толщиной в три-четыре рыбы совсем заслонила поле зрения, ни малейшей щелочки. Я медленно опустился на дно "колодца", сберегая остатки воздуха. Высокий серебристый цилиндр сделал несколько плавных оборотов вокруг оси, образованной пузырьками моего выдоха, развернулся и превратился в удаляющийся На запад занавес, сотканный из хвостовых плавников.

Во время своего первого погружения Мерден встретил групера фунтов на шестьдесят, коричневого цвета, с меняющимся светлым мраморным узором. Увесистый здоровяк подплыл к Мердену, который приготовился снять его портрет, и потыкался носом в сумку с лампочками. Луи отступил назад, чтобы поймать его в фокус. Рыба следовала за ним, явно заинтересовавшись блестящими деталями. Продолжая отступать, Мерден в конце концов сумел сделать снимок и отправился искать другие объекты. Но групер никак не отставал от него, все обнюхивал фотографа и его аппаратуру. Только Луи наметил себе сюжет, как любопытный толстяк влез в кадр. Фотограф метнулся в бок и успел все-таки щелкнуть затвором. Вынул из рефлектора использованную лампочку — групер чуть не вырвал ее у него из рук…

Рассказ Мердена о своих похождениях настолько увлек Дельма и Дюма, что они тотчас отправились в королевство групера, захватив полную сумку мелко нарубленного мяса. Здоровяк сразу подплыл к ним. Пловцы кинули ему угощение. Групер распахнул огромную пасть, и кусочки мяса исчезли в ней, словно стая птиц в туннеле. Тогда они попробовали кормить его с рук. Он брал мясо очень аккуратно, даже бережно. Во время первого же занятия Дюма и Дельма обучили групера акробатическим трюкам, вознаграждая его мясом. Они окрестили хитроумную рыбу Улиссом.

Улисс стал нашим неразлучным товарищем. Он неотступно сопровождал нас, почесывая бока о наши ласты. После очень глубоких погружений, когда мы, держась за мерный линь, останавливались для декомпрессии на глубине тридцати футов, Улисс скрашивал нам ожидание своими затеями. Потом, проводив нас к трапу, долго торчал у поверхности — совсем как мальчишка, которому невмоготу расстаться с приятелями, но их уже позвали домой ужинать…Улисс быстро усвоил наш водолазный график. С утра пораньше он ждал у трапа первую смену и спешил за нами, твердо зная, что его неуклюжие проказы будут вознаграждены мясом из парусиновой сумки.

Улисс был близким родичем меру, знакомых нам по Средиземному морю; правда, те за двадцать пять лет, как началась подводная охота, научились относиться к человеку с недоверием. Когда мы еще только осваивали акваланг, они, подобно Улиссу, подходили совсем близко поглядеть на нас, но гарпуны исключили возможность столь близкого общения в наших родных морях. Зато в водах Альдабры у нас уже был один знакомый групер, очень похожий на Улисса. (Уж не брат ли?) Он обитал среди ветвей большого черного коралла. Мы задумали взять этот чудесный коралл для коллекции. Групер внимательно следил за всеми нашими действиями. Набросив на "дерево" строп, мы вырвали его с корнем самой мощной лебедкой "Калипсо". Групер обеспокоенно плыл вдогонку за медленно скользившим вверх кораллом, несколько раз возвращался к тому месту, где прежде было его жилье. И когда оно исчезло над водой, физиономия групера вытянулась еще больше, чем обычно.

Улисс устроился удобнее, он занял расщелину в рифе. Правда, этот толстяк едва помещался в ней, но зато два выхода гарантировали ему безопасность. Нора находилась на глубине тридцати футов; перед ней была посыпанная белым песочком терраса. Дверные косяки были отполированы боками жильца. Не хватало только дощечки с фамилией…

Когда Улисс был в хорошем настроении (а он отличался переменчивым нравом), он каждому позволял гладить себя, чесать себе голову. Держа в руке мешочек с мясом, Дюма медленно кружился в воде на три счета. Улисс тянулся за приманкой и тоже включался в танец. Дюма принимался вальсировать в другую сторону — и Улисс за ним. Он двигался настолько плавно и ритмично, что нам удалось снять на кинопленку этот вальс.

Но иногда Улисс бывал не в духе. Мерден и Маль приготовят сцену для съемки, а он лезет в кадр и мешает. Его гонят прочь. И Улисс уходит, хлопнув дверью: так сильно ударит хвостовым плавником, что даже слышно "бум!". Особенно возмущался, он, когда мы забывали прихватить мешочек с едой. Рассердится, отойдет футов на тридцать в сторонку и потом ревниво соблюдает дистанцию. А на следующий день, забыв все обиды, с утра ждет нас подле водолазного трапа.

Дельма разработал особые приемы кормления Улисса, так как процедура эта все-таки требовала осторожности. Едва из мешочка появлялся кусочек мяса, как огромная пасть спешила схватить его. У групера нет настоящих зубов, но полость рта усеяна твердыми бугорками, от которых вашей руке может не поздоровиться.

Однажды утром Улисс сделал неожиданный выпад, вырвал мешочек из рук Дельма и проглотил целиком. После чего бесстыдно удалился, великолепно понимая, что больше угощения не будет.

А на следующее утро он не пришел к трапу. Не было его и в нашей подводной студии. Под вечор пловцы отправились искать Улисса. Мы нашли его лежащим на песке у входа в свое жилище. Жабры вздымались часто-часто, точно грудь больного человека. На нас он не обратил никакого внимания. И еще один день Улисс провел в постели; проглоченный мешочек явно вызвал несварение желудка. Я пошел на консультацию к доктору Мартен-Лавалю. Врач сказал, что запор может оказаться для Улисса фатальным, и посоветовал нам наблюдать за больным. На третий день бедняга лежал на боку, — видно, ему стало совсем худо. Выйдя наверх, я попросил доктора что-нибудь придумать. Это был совершенно необычный случай в практике Мартен-Лаваля. В операционную такого пациента не поднимешь, и врач решил делать операцию на дому. Приготовил наркоз, ланцеты, хирургические зажимы, а также кетгут и иглу, чтобы наложить шов, когда извлекут мешочек из воспаленных внутренностей Улисса. Подобрал себе трех ассистентов. Приготовления кончились уже затемно, и мы легли спать, надеясь, что Улисс дотянет до утра.

Едва рассвело, под воду ушла разведка. Улисса не было на его террасе. Пловцы рассыпались в разные стороны, продолжая поиски. Вдруг кто-то дернул Фалько за ремень сзади. Это Улисс пришел сообщить, что все в порядке! Он был веселый и голодный. Каким-то образом ему удалось избавиться от мешочка.

Мы до последнего оттягивали посещение островов Альдабра, но в конце концов пришлось отвести четыре дня на экскурсию к большому атоллу. Выходя из залива, встретили лодку, в которой сидел один из четырех жителей Ассампшена. Он показал нам свой улов — огромного групера, фунтов на шестьдесят. Все ясно — Улисс… Переход до Альдабры превратился в траурное шествие. За столом было сказано немало гневных слов о губительном воздействии человека на природу. Какое-то проклятие тяготеет над нашим родом! Благодаря врожденному отвращению к рыболовным крючкам Улисс вырос таким здоровяком. Но мы приучили его к людям, кормили его из рук, он утратил бдительность и в конце концов клюнул на коварную приманку.

Приподнятое настроение, с которым мы открывали Ассампшен, улетучилось, и с Альдабры мы возвращались к рифу унылые-преунылые. Без Улисса подводная страна чудес будет не та. "Калипсо" еще не успела бросить якорь, а Фалько, не выдержав, уже прыгнул с дыхательной трубкой за борт и поплыл к волшебному рифу. Над нашей киностудией он взмахнул ластами и ушел под воду. И выскочил на поверхность, словно ошалелый дельфин: — Улисс жив!

Только мы спустили водолазный трап, как примчался наш друг, горя нетерпением возобновить игры.

Улисс жил обособленно, но футах в ста от его квартиры с обеих сторон обитали еще два экземпляра, чуть меньше ростом, которые относились к людям довольно равнодушно. Работая в этом районе, мы приметили, что груперы никогда не нарушали границ соседа. У каждого было свое княжество. Если мы заплывали за пределы владений Улисса, он неизменно останавливался у незримого рубежа, и дальше нас сопровождал другой лендлорд. Нам ни разу не довелось наблюдать пограничных инцидентов, хотя мы подозревали, что без них не обходится. Впрочем, строгие правила не распространялись на двух других груперов, которые плавали, где хотели. К подводным пловцам они относились когда как — чаще всего агрессивно, но иногда вполне уравновешенно. Мы решили, что это самки. Однажды мы застали обеих в обществе Улисса; они явно заигрывали с ним, причем все трое стали совсем белыми!

Мы пробовали подкармливать и других обитателей рифа. Они нисколько не возражали. Плывешь, разбрасывая кусочки мяса щедрым жестом сеятеля, и отовсюду собираются тысячи рыб. Особенно много было красивых желтых луцианов; они следовали за нами по пятам, подхватывая манну небесную. Улисс не мог без ярости смотреть, как мы кормим других. Он налетал на мешочек, кусал наши ласты, дергал нас за плавки и ударами могучего хвоста разгонял мелюзгу.

Мы задумали снять на кинопленку, как золотой рой луцианов скользит над рифом за человекорыбой, но Улисс все время срывал съемки. Торчит перед объективом, бодает камеру, светильники. Не хотелось без конца щелкать Улисса по носу и портить с ним отношения, и Фалько придумал способ обуздать проказника. Мы опустили на дно "акулоубежище". Улисс внимательно следил за тем, как желтая клетка ложится на дно и отворяется дверь. Дельта канул в клетку приманку — групер заплыл внутрь. Тотчас дверь захлопнулась. Улисс попал в предварительное заключение.

В воспитательных целях Дельма стал кормить стаю луцианов возле самой клетки. Групер мрачно наблюдал за ним. У поставщика двора не хватило духу долго мучить своего друга, и он решил, что узнику нужно особое угощение. Как раз в этот день Фалько казнил барракуду, которая уписывала прилипал. И мы задумали посмотреть, придется ли двадцатифунтовая барракуда по вкусу Улиссу; длиной она не уступала ему, но была, конечно, тощей по сравнению с этим толстяком. Мы отнесли истекающую кровью разбойницу к клетке и просунули ее голову между прутьями. Улисс мгновенно проглотил рыбину почти наполовину. Правда, ее хвост торчал из пасти групера, по это его ничуть не смущало. Вечером, когда мы прощались с Улиссом, треть барракуды еще была не проглочена. Зато утром от нее уже ничего не осталось. Как он ухитрился это сделать? Барракуда была твердая, как палка, она не могла сложиться в его желудке, наверное, ее голова упиралась прямо в кишечник Улисса. Видимо, желудочный сок групера постепенно растворял добычу вместе с костями. Освободится место — заглатывает дальше…

Три дня, пока мы снимали кормление прочих подводных жителей, Улисс сидел в клетке. Наконец ворота тюрьмы распахнулись. Групер внимательно посмотрел на нас, но не двинулся с места. Тщетно Дельма размахивал у него перед носом приманкой; кажется, нашему другу понравился тюремный стол, и он решил не покидать клетку. Фалько вошел внутрь и вытолкал заключенного из камеры. Улисс угрюмо поплыл прочь. Он двигался очень медленно — разжирел и утратил спортивную форму.

Когда истекла пятая неделя работ у рифа, наш кок Анен предупредил меня, что провиант на исходе. Он наотрез отказался отпускать Дельма и Дюма мясо для кормления рыб. Пришлось им тайком добывать для Улисса отходы с кухни, к которым они добавляли мясо моллюсков, в том числе тридакн. Голодные матросы палубной команды с недоумением глядели на двух безумцев, которые в камбузе готовили для какой-то рыбы драгоценный протеин.

Калипсяне отощали, их трясла "рифовая лихорадка", но никто не хотел расставаться с Ассампшеном. У нас еще оставалось на неделю пресной воды.

Через шесть дней Анен доложил мне, что мясо кончилось. Как ни крути, пора уходить. Я решил, что напоследок надо хоть поесть как следует, и попросил Дельма добыть рыбу фунтов на десять. Мы вместе ушли под воду; Улисс сопровождал нас, точно охотничий пес. Дельма облюбовал черного групера и нажал спуск гарпунного ружья. Дальше все произошло так быстро, что мы не сразу разобрались. Улисс одновременно со стрелой настиг добычу, и черный исчез в его пасти — остались торчать только хвост да четырехфутовая стрела! Дельма уперся ногой в голову Улисса и выдернул стрелу. А тот воспользовался случаем и заглотал добычу еще глубже. Вернувшись на "Калипсо", мы сообщили голодной команде, что наш любимчик съел обед калипсян.

Быстрота Улисса поразила нас с Дельма. Все эти недели он выглядел таким увальнем, и только сердитые удары хвоста да случай с мешочком позволяли заподозрить, какая в нем скрыта энергия. Теперь мы увидели, на что он способен! И лишний раз столкнулись с одним из главных законов подводных джунглей: поймать здоровую рыбу, свободно передвигающуюся в трех измерениях, трудно, но раненая обречена… 88 На исходе шестой недели у Ассампшена мы представляли собой сборище изможденных пугал, трясущихся от топтонита и покрытых болезненными язвами. Глаза пловцов по-прежнему загорались восторгом при мысли об очередном погружении, но в этом восторге было уже что-то от помешательства. Больше оставаться было нельзя. — Возьмем с собой Улисса, — предложил Дельма. Эта идея вызвала бурное одобрение. Боцман вызвался сделать на корме бассейн из брезента. Но я воспрети-вился, во Франции Улисса ожидало пожизненное заключение в аквариуме. Правда, был еще один выход — выпустить там его в море. Но во-первых, вряд ли он выживет в более холодных водах; во-вторых, Улисс настолько общителен, что окажется легкой добычей первого же подводного охотника. И когда зарокотал брашпиль, мы нырнули в последний раз, чтобы попрощаться с нашим другом.

Четыре года спустя, когда фильм "Мир тишины" успел прославить Улисса на весь мир, одно судно, совершая кругосветное плавание, нарочно зашло в залив Ассампшен, и несколько человек нырнули, чтобы познакомиться с ручным групером. Позднее нам сообщили: "Улисс жив-здоров. Его было очень легко узнать: он сразу подплыл к ныряльщикам".

Возможно, мы еще навестим его когда-нибудь. Эта рыба стоит того, чтобы ради встречи с ней объехать всю вселенную.

Дно моря вокруг Ассампшена кишит голотуриями, или морскими огурцами. Мы встретили здесь много таких видов, которые на Востоке считают большим лакомством. Их там собирают и сушат. Самые крупные достигают в длину двух футов; толстое бурое тело, напоминающее муфту, усеяно тупыми белыми шинами. Робер доставил одну голотурию на борт "Калипсо", но едва фотограф приготовился спять ее, как морской огурец выбросил из себя внутренние органы. Вместе с ними выскочили две топкие рыбешки около фута длиной, которые отчаянно забились на палубе. Желудочный сок голотурии им ничуть не повредил. Они были не добычей морских огурцов, а компаньонами. Фиерасферы (или жемчужные рыбы) поселяются во внутренностях голотурии и живут с ней в симбиозе. У большинства выловленных нами морских огурцов был по меньшей мере один жилец. На дне морском мы наблюдали, как испуганный фиерасфер прячется в голотурию. Он поместил хвост в анальное отверстие голотурии и, извиваясь задом наперед, ушел в свое убежище.

Морской огурец питается, заглатывая песок и отфильтровывая из него мельчайшие организмы. Вряд ли столь жидкой каши достаточно, чтобы еще прокормить одну-две рыбешки. Мы думаем, что фиерасфер днем отсиживается внутри голотурии, а ночью выходит на охоту.

Фалько посчастливилось открыть удивительный ритуал средиземноморских голотурий, которые меньше своих сестер в Индийском океане. Ежегодно в определенный день апреля наш мастер подводного спорта рано утром погружается в море у Сормиу, чтобы на зеленых лугах посидонии проследить за странными повадками морских огурцов. Весь год голотурии лежат на дне, точно брошенные кем-то обломки труб, но в этот весенний день около полудня один морской огурец становится вертикально, вытягивается и начинает покачиваться взад-вперед, словно кобра, пляшущая под дудку факира. А затем и все остальные голотурии на лугу присоединяются к пляске. Становятся парами, вытягиваются вверх, делаясь все тоньше, тоньше, и вдруг из верхней оконечности выделяется молочного цвета жидкость. Она расплывается в воде, а голотурии падают. Через девяносто секунд снова встают и повторяют танец, завершая его белым фонтанчиком. Так продолжается около часа; видимо, за этот срок исчерпываются запасы белой жидкости. Должно быть, это брачная церемония.

После этого целую неделю голотурии Сормиу ведут себя очень активно, жадно поедают водоросли, обломки ракушек, песок. А затем впадают в обычную для них апатию, которая длится, пока снова не настанет волшебный апрельский день.

У скалистого берега Мадейры Фалько и Филипп Кусто увидели под водой интересное явление. Плывя над темным песчаным дном на глубине ста футов, они вдруг заметили множество бурых стеблей толщиной с карандаш, длиной восемнадцать дюймов, изогнутых наподобие вопросительного знака. На квадратный ярд приходилось в среднем двадцать стеблей. Сперва друзья посчитали их водорослями, но стебли двигались, как животные. Может быть, черви?

Когда пловцы приблизились, странные твари ушли в песок. Фалько и Филипп подождали. Наконец несколько стеблей снова высунулись наружу. Фалько разглядел у них маленькие глаза и рот. Остальные тоже стали торчком, изгибаясь по течению.

Гюнтер Мауль, хранитель музея Мадейры, не смог опознать животное по описанию Фалько и попросил доставить ему несколько особей. Мы попытались сорвать их руками, но они слишком быстро уходили в дно. Волей-неволей пришлось взорвать унцию динамита. Получив образцы, Мауль воскликнул:

— Да это же угорь Heterocnger longissimus! За двадцать пять лет жизни я видел только двух, их поймали у поверхности.

— А внизу их миллионы, — ответил Филипп.

Тросы, на которых мы спускаем под воду фотокамеры Эджертона, оказались своего рода верительными грамотами — они помогли нам познакомиться со многими интересными обитателями моря. Однажды "Калипсо" дрейфовала в Тирренском море, ведя подводную съемку. Мы плавали в масках вдоль поверхности, видя около ста футов троса, который опустил камеру на глубину шести тысяч футов. Вдруг мы приметили поднимающееся снизу светлое пятно. Оно оказалось молодым полиприоном (Роlyprion cernium) с толстыми, горестно опущенными вниз губами и живыми глазками. Этот вид совершает поразительные вертикальные миграции. Подводные пловцы подстреливали их на глубине ста футов, а Уо из батискафа сфотографировал полиприона на глубине двух тысяч трехсот футов! Моряки приметили, что полиприон любит прятаться под плавающими на поверхности досками и плетенками, и прозвали его "рекфнш" (английское слово wreck означает "разбитый корабль", "обломки").

Полиприон продолжал подниматься вдоль троса, который явно был чем-то необычным в его жизни. Фалько протянул руку к рыбе, полиприон стремительно атаковал его палец, но только для вида, ни разу не укусил по-настоящему. Гость из пучины играл с нами около получаса, проводил нас далее до трапа.

Замените Фалько плавающей на воде пальмовой ветвью или корзиной, и вы скажете, что полиприон всего-навсего подтвердил свою верность привычке искать укрытия под каким-либо предметом. Но почему он поднялся к поверхности из таких глубин? Наши наблюдения в Центральной Атлантике проливают свет на эту загадку.

"Калипсо" исследовала своими приборами подводную гору, вершина которой находится всего в шестистах футах от поверхности океана. Около нас кружило много крупных скатов — мант; у них болтались какие-то непонятные отростки. Мы решили взглянуть поближе на эти черные ковры-самолеты и спустились в подводную обсерваторию "Калипсо". Оказалось, что под каждой мантой прячется средних размеров полиприон, окрашенный так же светло, как брюхо ската, и плывущий синхронно с ним. И вот наше объяснение вертикальных перемещений полиприонов: они поднимаются, чтобы охотиться под крылышком манты. Скаты питаются планктоном, рыбы их не боятся, чем и пользуется маскирующийся полиприон. Получает ли манта что-либо от этого симбиоза, нам не удалось установить. Не исключено, что молодые полиприоны эскортируют и других крупных обитателей моря; но это еще нужно проверить. Пока нам известно, что они охотно объединяются в бригаду с плавающими предметами, мантами и Фалько. Правда, у взрослых полиприонов мы такой привычки не наблюдали.

Не только для полиприона тросы "Калипсо" служили нитью Ариадны, выводящей из подводных лабиринтов в наш сложный мир. Во время одной из стоянок в Средиземном море Октав Леандри стоял возле борта, глядя на теряющийся в толще воды трос с батометром, и увидел что-то длинное, блестящее… На поверхности воды заиграли бурые и голубые блики. Леандри подозвал Фалько — тот всегда готов изучать таинственных гостей. Альбер мигом надел ласты и скатился вниз по трапу, на ходу натягивая маску. Подплыв к тросу, он очутился лицом к лицу с одним из самых красивых обитателей глубоководья. Это был король ремень-рыб Regalecus (он же сельдяной король). Король был шестифутовой длины, толщиной с дюйм, облаченный в мантию из серебряной фольги с оранжевыми и голубыми переливами. На плоском лбу торчал оранжевый султан.

Некоторые авторы связывают с ремень-рыбой легенды о морском змее. И вот она в трех футах от маски Фалько, висит у троса, совершив непонятное восхождение из бездны к солнцу. Энергично извиваясь, рыба продолжала подниматься вверх, но поравнявшись с Альбером, вдруг столь же энергично дала задний ход и начала погружаться хвостом вниз. Пока ремень-рыба изображала лифт, Фалько вынырнул и крикнул Леандри, чтобы тот бросил ему гарпунное ружье. Он впервые видел сельдяного короля и справедливо посчитал его ценным экземпляром.

Выстрел… яркая вспышка, сельдяной король взорвался облачком серебряной пыли. Выбирая шнур, Фалько видел, как тонут в голубой толще блестящие лоскутки. Никогда еще он не встречал столь хрупкой рыбы! А снизу шла вторая ремень-рыба. Подойдя к поверхности, она тоже стала дергаться вверх-вниз. Сменив мощное ружье на ручной гарпун, Фалько осторожно подцепил вновь прибывшего короля и доставил его в сохранности на борт. На воздухе мишурный змей тотчас поблек, его изумительный блеск потускнел, ярко-оранжевые узоры сменились голубыми крапинками на сером фоне.

С тех пор не раз, и всегда в один и тот же весенний месяц, вдоль опущенных с "Калипсо" тросов с глубинными приборами всплывали ремень-рыбы. У нас уже стало привычкой во время океанографических станций дежурить на поверхности около троса и наблюдать за поведением великолепных рыб. Мы больше не убиваем их, а встречаем немым монологом…

"Ты поднялся из мрачных глубин, чтобы встретиться с нами при свете дня. Когда-нибудь мы придем к тебе в твой мир без солнца".