Глава 11 Дом незаконнорожденных: рассказ

(В английском языке слово, переведенное здесь как «не­законнорожденный», имеет резко отрицательный оттенок. Оно используется как ругательство. В русском языке подоб­ные слова относятся к ненормативной лексике [прим. теол. редактора].)

Уилл Кемпбелл вырос на животноводческой фер­ме в штате Миссисипи. Погруженный в книги, мало контактирующий с окружающими его людь­ми, он усердно занимался и, в конце концов, пробил себе дорогу в Йельскую Богословскую Семинарию. После ее окончания, он вернулся на Юг, чтобы проповедовать, и был провозгла­шен ответственным за религиозную жизнь в уни­верситете Миссисипи. Было начало шестидеся­тых годов, в это время добродетельные жители штата Миссисипи сплотились в борьбе против защитников гражданских прав, и как только сту­денты и администрация университета узнали о либеральных взглядах Кемпбелла на расовую интеграцию, его пребыванию в университете был положен конец.

Вскоре Кемпбеллл оказался в самой гуще борь­бы, возглавив кампанию по регистрации населе­ния, пришедшего на голосование, и осуществлению контроля над идеалистически настроенной молодежью Севера, которая эмигрировала на Юг, чтобы присоединиться к борющимся за граж­данские права. Среди этих молодых людей был и студент Гарвардской Семинарии Джонатан Дэ-ниэлс, который отозвался на призыв доктора Лютера Кинга собраться на Сельме. Многие доб­ровольцы вернулись после демонстрации домой, но Джонатан Дэниэлс остался, и Уилл Кемпбелл с ним подружился.

В те дни теология Кемпбелла подверглась ряду проверок. Многие оппозиционеры происходили из «добрых христианских» семей, которые не хотели пускать людей другой расы в свои церкви и кото­рые противостояли любому, кто пытался вмешать­ся в законы, покровительствующие людям с белой кожей. Кемпбеллу гораздо проще было найти со­юзников среди агностиков, социалистов и немно­гочисленных набожных северян.

«В двух словах, в чем весть, данная христианам?» — вызывающе спросил его один из агностиков. Этим собеседником был П. Д. Ист, издатель газеты, ото­шедший от христианской веры, который видел в христианах врагов и не мог понять, почему Уилл упрямо отстаивает религиозную веру. Кэмпбелл вспо­минает: «Мы куда-то шли или откуда-то возвраща­лись, когда он сказал: «Объясни мне. Десять слов, не больше». Я ответил: «Мы все незаконнорожден­ные, но Бог все равно любит нас». Он не сказал, что он думал о сказанном мной, кроме того, что, сосчитав слова, загибая пальцы на руке, он повто­рил: «Я давал вам десять слов. Если вы хотите попробовать еще раз, у вас в запасе еще одно сло­во». Я больше не стал пробовать, но он часто потом напоминал мне о том, что я сказал ему в тот день».

Сам того не подозревая, Кемпбелл своим опре­делением попал в самое сердце П. Д. Иста. Ист действительно был незаконнорожденным, которо­го всю жизнь унижали этим. Кемпбелл выбрал именно это слово не просто для того, чтобы шо­кировать собеседника, но также ради теологичес­кой точности. В духовном смысле мы незаконно­рожденные дети, которые, несмотря на это, при­глашены присоединиться к семье Бога. Чем боль­ше Кемпбелл думал об этом внезапно пришедшем ему в голову определении Евангелия, тем больше оно ему нравилось.

Однако П. Д. Ист подверг это определение безжалостной проверке, в самый мрачный день жизни Кемпбелла, в тот день, когда помощник шерифа в штате Алабама Томас Коулмэн застре­лил двадцатишестилетнего друга Кемпбелла. Джо­натан Дэниэлс был арестован за пикетирование магазинов для белых. Когда его выпустили из тюрьмы, он направился в бакалейную лавку, что­бы позвонить оттуда и договориться о поездке, но в этот момент появился Коулмэн, который был вооружен пистолетом и разрядил его Джо­натану в живот. Пули полетели и в еще одного человека — чернокожего подростка — тяжело ранив его в спину.

В книге «Брат стрекозы» Кемпбелл вспоминает разговор с ТТ. Д. Истом в тот вечер, результатом которого стало то, на что Кемпбелл оглядывается как на «самый поучительный теологический урок в своей жизни».

П. Д. Ист остался на наступательных позици­ях, даже в этот скорбный период времени: «Да, брат. Посмотрим, выдержит ли данное тобой оп­ределение такое испытание». Я звонил в департа­мент юстиции, в «Союз за гражданские свободы американцев», знакомому юристу в Нэшвилл. Я говорил о том, что смерть моего друга — это пародия на правосудие, что это полное нарушение закона и порядка, преступление против феде­рального и государственного закона. Я прибегал к таким словам как деревенщина, захолустье, босяк, невежда, член ку-клукс-клана и многим другим. Я занялся социологией, психологией, социальной этикой, говорил и думал в этих понятиях. Изучил я также и теологию Нового Завета. П. Д. Ист на­бросился на меня, как тигр: «Давай, брат, погово­рим о твоем определении». В один прекрасный момент Джо [брат Уилла] повернулся к нему: «Ос­тынь! Неужели ты не замечаешь, когда кому-то плохо?» Но П.Д. Ист, любивший меня слишком сильно, для того чтобы оставить одного, отмахнув­шись от него, продолжал: «Джонатан был незаконнорожденным?»

Кемпбелл ответил, что хотя тот был одним из самых приятных парней, каких ему довелось знать, правда заключается в том, что каждый из нас — грешник. В этом смысле, да, он был «незаконнорожденным».

«Хорошо. Томас Коулмэн незаконнорожден­ный?» — продолжал П.Д.Ист. На этот вопрос Кем­пбелл нашел ответ гораздо быстрее. Ясное дело, что убийца был незаконнорожденным.

Тогда П. Д. Ист придвинул к Кемпбеллу свой стул, положив свою худую руку ему на колено и посмотрев прямо в его покрасневшие глаза, спро­сил: «Как ты думаешь, какого из этих двух неза­коннорожденных Бог любит больше?» Вопрос попал в точку, в самое сердце. В своей книге Кэмпбелл пишет: «Неожиданно все стало ясно. Все. Это было откровение. Винные пары, которые были в нас, казалось, осветили и усилили его воздействие. Я прошел через всю комнату к окну и открыл ставни, не находя сил отвести взгляд от уличного света. И заплакал. Но плач растворялся в смехе. Это было странное ощущение, которое я переживал. Я помню, как я пытался отделить скорбь от радости. Отделить причину своих слез от причины своего смеха. Тогда вскоре все стало ясно. Я смеялся над самим собой, над двадцатью годами христианского служения, которые, хотя я сам того не понимал, превратились в служение либеральной софистике...Я согласился с тем, что сама идея- человек мог пойти в магазин, где не­сколько безоружных людей пьют газировку с си­ропом и едят печенье, и выпалить в одного из них из пистолета, выбив из него легкие, сердце и кишки, а потом навести его на другого и выпус­тить в него несколько пуль, которые пройдут че­рез его плоть и кости, и Бог отпустит этого чело­века на свободу — была выше моего понимания. Но если это как раз не тот самый случай, то тогда нет Евангелия, нет Благой Вести. Если это не­правда, то у нас только недобрые вести, мы оста­емся наедине с законом».

То, что Уилл Кемпбелл познал в ту ночь, было новым познанием благодати. Благодать дается сво­бодно и распространяется не только на тех, кто не заслужил ее, но и на тех, кто, в действитель­ности, заслуживает обратного: на членов ку-клукс-клана в той же степени, что и на защитников гражданских прав, на П. Д. Иста в той же мере, что и на Уилла Кемпбелла, на Томаса Коулмэна равно, как и на Джонатана Дэниэлса.

Это откровение укоренилось в Уилле Кемпбелле так глубоко, что он был потрясен благодатью. Он сообщил свою позицию в Национальный Со­вет Церквей и стал, как он сам себя назвал, «апо­столом для бедняков», при этом изменив смысл этого понятия. Он купил ферму в штате Теннеси и сегодня с той же радостью проводит время в кругу ку-клукс-клановцев и расистов, что и среди темнокожих меньшинств и белых либералов. Он увидел, что многие люди изъявляли желание по­мочь меньшинствам; но он не знал ни одного человека в мире, который бы согласился на слу­жение Томасу Коулмэну.

Мне нравится история Уилла Кемпбелла, пото­му что я сам вырос в Атланте среди людей, кото­рые носили расизм как эмблему чести. Если быть кратким, я люблю историю Кемпбелла, потому что какое-то время я больше был похож на Уилла Кемпбелла, чем на Джонатана Дэниэлса. Я никог­да никого не убивал, но я, без сомнения, ненави­дел. Я смеялся, когда ку-клукс-клановцы подо­жгли крест на лужайке перед домом негритянской семьи, которая первой рискнула поселиться у нас по соседству. А когда убивали северян, как это произошло с Джонатаном Дэниэлсем, мои друзья и я пожимали плечами и говорили: «Да воздастся им, пришедшим сюда раздувать ссоры».

Когда пришло время, и я увидел себя таким, каким я был в действительности, презренным ра­систом, лицемером, который скрывался за маской Евангелия, живя по антиевангельским законам; когда подошло это время, я как утопающий ухва­тился за обещание благодати тем людям, которые заслуживают обратного. Людям вроде меня.

He-благодать временами отвоевывает прежние территории, соблазняя меня поверить, что мое «я», на которое теперь снизошло откровение, от­ныне нравственно превосходит босяков и расис­тов, которые еще не видели света. Но я знаю правду, что «Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками». Я знаю, что встретился лицом к лицу с любовью Бога, когда был дурнее, а не лучше всего, и что удивительная благодать спасла потерпевших крушение, вроде меня.

 

И здесь теперь в грязи и пыли распускаются лилии Его любви.

 

Ничего нечистого

Только однажды в своей жизни я отважился про­читать проповедь детям. В то воскресное утро я, смущаясь и распространяя вокруг себя подозри­тельные запахи, принес с собою пакет из магази­на и во время службы пригласил всех детей, при­шедших в церковь, подняться ко мне на кафедру, где я постепенно раскрывал содержимое пакета.

Сначала я извлек несколько упаковок жаре­ной свиной шкуры (впоследствии любимое ла­комство президента Джорджа Буша), чтобы мы могли что-нибудь пожевать. Потом я достал фальшивую змею и большую резиновую муху, чем вызвал визг среди моих слушателей. Потом мы пробовали эскалопы. Наконец, к великому удовольствию детей, я осторожно запустил руку в пакет и достал оттуда живого омара. Мы на­звали его Лэрри Омар. Лэрри отзывался, очень пугающе размахивая клешнями.

Уборщик работал в этот день без перерыва, как, впрочем, и я, потому что когда дети удали­лись вниз по лестнице, я поставил себе целью объяснить их родителям, почему Бог однажды не одобрил все эти кушанья. Законы Левита в Ветхом Завете строго запрещали каждый кусо­чек, съеденный нами, и ни один ортодоксальный еврей не прикоснулся бы к содержанию моего пакета. «Что Бог имел против омаров?» — так я озаглавил свою проповедь.

Мы вместе обратились к захватывающему фраг­менту в Новом Завете, в котором сообщается о том, как апостолу Петру на крыше дома приходит видение. Забравшись на крышу, чтобы помолить­ся в уединении, Петр почувствовал приступы го­лода. У него закружилась голова, он впал в транс, и перед его взором разыгралась страшная сцена. С неба хлынул поток «нечистых» млекопитающих, рептилий и птиц. С одной стороны, в десятой главе Деяний не говорится о конкретных видах животных, однако их перечисление можно найти в Книге Левит, глава 11: свиньи, верблюды, кро­лики, грифы, вороны, ушастые совы, сипухи, аис­ты, летучие мыши, муравьи, жуки, медведи, яще­рицы, скунсы, ласки, крысы, змеи.

«Симон, какая мерзость! Не прикасайся. Иди и немедленно вымой руки!» — услышал он, вне всякого сомнения, крик своей матери. Почему? По­тому что мы разные, вот почему. Мы не едим свиней. Они мерзкие, нечистые. Бог учил нас не прика­саться к ним. Для Петра, как и для любого еврея в Палестине, такая пища была более чем отвратитель­на. Это было табу, оно вызывало омерзение. «Они должны быть скверны для вас», — сказал Господь.

Если в течение дня Петру приходилось при­коснуться к мертвому насекомому, он мылся сам, мыл свою одежду и до вечера оставался нечис­тым, ему было запрещено таким придти в храм. А если, скажем, мертвая ящерица или паук падал с потолка в кувшин с пищей, он должен был отказать­ся от содержимого и разбить сам глиняный кувшин.

И теперь эти запрещенные предметы падали с неба дождем, и голос с неба сказал: «Вставай, Петр. Убивай и ешь».

Петр напомнил Богу о Его собственных прави­лах. «Конечно, нет, Господь! — запротестовал он. — Я никогда не ел ничего мерзкого или нечистого».

Раздался голос: «Не называй скверным то, что Бог сделал чистым». Эта сцена повторялась еще дважды, пока Петр, потрясенный до глубины ду­ши, не спустился вниз по лестнице, чтобы столкнуть­ся со следующим потрясением этого дня — груп­пой «нечистых» неевреев, которая хотела присое­диниться к последователям Иисуса.

Сегодня те христиане, которые наслаждаются свиными котлетами, эскалопами, устрицами в раскрытых раковинах, легко могут не понять всю силу этой сцены, развернувшейся на крыше дома столько лет назад. Если говорить о том шокирующем эффекте, который он произвел, то самой близкой параллелью с этим эпизодом, какая только приходит мне в голову, могла бы стать ситуация, когда во время съезда Южных Баптистов на Техасском стадионе прямо на поле бы опустился бар полный алкогольных напит­ков, и сверхъестественный голос с небес велел бы трезвенникам: «Пей до дна!»

Я могу представить себе ответную реакцию: «Разумеется, нет, Господь! Мы баптисты. Мы ни­когда не прикасались к этой дряни». Такое преду­беждение было и у Петра против нечистой пищи.

Случай, описанный в 10 главе Деяний, воз­можно, объясняет диету еще не набравшей опы­та церкви, но он не дает ответа на мой соб­ственный вопрос: «Что Господь имел против омаров?» Чтобы получить ответ на этот вопрос, я должен обратиться к Книге Левита, где Бог объясняет этот запрет: «Ибо Я — Господь Бог ваш: освящайтесь и будьте святы, ибо Я [Гос­подь, Бог ваш] свят». Это краткое объяснение, данное Богом, оставляет большое количество возможностей для интерпретации, и ученые дол­го обсуждали одну причину запрета за другой.

Некоторые заостряли внимание на той пользе для здоровья, которую принесли законы Левита. Запрет на свинину избавил от угрозы заболевания трихинеллезом, а запрет на моллюсков предохра­нял жителей Израиля от вирусов, которые время от времени находили в устрицах и мидиях. Другие отмечают то обстоятельство, что многие из запре­щенных животных питаются падалью, мертвечи­ной. Третьи делают наблюдение, что эти специ­фические законы, кажется, направлены против обычаев язычников, живших по соседству с Изра­илем. Например, запрет на приготовление моло­дого козленка в молоке его матери был, очевидно, введен, чтобы удержать жителей Израиля от под­ражания магическому ритуалу хананеев.

Все эти объяснения не лишены смысла и дей­ствительно могут пролить свет на то, какой логи­ки придерживался Господь, составляя этот стран­ный список. Однако появление в нем некоторых животных не может быть объяснено вовсе. Поче­му омар? Или как насчет кроликов, которые не представляют угрозы здоровью и едят траву, а не падаль? И почему верблюды и ослы, самые рас­пространенные животные на Среднем Востоке, попали в этот список? Очевидно, что в этих зап­ретах присутствует некоторая произвольность. (Конечно, привычки любого общества к определенной пище произвольны, и в каждой культуре существует разде­ление на «чистых» и «нечистых» животных. Французы едят конину, китайцы едят собак и обезьян, итальянцы едят пев­чих птиц, новозеландцы едят кенгуру, африканцы едят насе­комых, а каннибалы едят других людей. Американцы счита­ют большинство этих обычаев агрессивными, потому что в нашем обществе существует свой устоявшийся список жи­вотных, которых можно употреблять в пищу. У вегетариан­цев этот список значительно короче.)

Что Бог мог иметь против омара? Еврейский писатель Герман Ваук говорит о том, что в анг­лийском языке слово «fit» (годный, пригодный, подходящий) наилучшим образом соответствует древнееврейскому прилагательному «кошерный» (разрешенный законами иудаизма), которое со­провождает еврейские обычаи и по сей день. Ле­вит относит одних животных к разряду «fit», или пригодных, а других к разряду непригодных. Ан­трополог Мэри Дуглас идет еще дальше, утверж­дая, что во всех случаях Бог налагает запрет на тех животных, у которых наблюдается какая-ни­будь аномалия. Поскольку у рыб должны быть плавники и чешуя, то моллюски и угри не прохо­дят отбор. Птицы должны летать, и таким обра­зом эму и страусы оказываются негодными. На­земным животным надлежит ходить на всех четы­рех лапах, а не ползать по земле, как это делает змея. Домашний крупный рогатый скот, овцы и козлы жуют жвачку и имеют раздвоенные копыта; следовательно, так должны делать все годные в пищу млекопитающие.

Слова раввина Якоба Нойснера вторят этому аргументу: «Если бы мне нужно было в двух сло­вах сказать, по какой причине что-то становится нечистым, то я сказал бы, что это что-то, по той или иной причине, отклонилось от нормы».

Изучив разные теории по этому вопросу, я дошел до осознания общего принципа, который, как мне кажется, выражает самую суть запретов на нечистых животных, приведенных в Ветхом Завете. Его можно сформулировать следующим образом: «Никаких странностей!» Жители Израи­ля тщательно исключали из своего рациона всех необычных или «чудных» животных, и тот же самый принцип действует также в отношении «чистых» животных, которых они использовали в поклонении; Ни один верующий не мог принести в храм больного или искалеченного ягненка, по­скольку Бог желал самого безукоризненного в ота­ре. Начиная с Каина, люди должны были следо­вать точным указаниям Бога. В противном случае они рисковали тем, что их просьбы могли быть отвергнуты. Бог требовал совершенства; Бог заслуживал самого лучшего. Никаких странностей!

Ветхий Завет, кажется, близок людям. Он го­раздо более волнует их, его законы похожи на людские. Я вспоминаю, как посетил церковную службу в Чикаго, во время которой пастор, Билл Лесли, разделил нашу церковь таким образом, что она стала напоминать иерусалимский храм. Неевреи могли собраться на балконе, который определялся как Двор Язычников, они были отделены от остальной церкви. Еврейские жен­щины могли входить в основной зал, но только в специально отведенное для этого место. Для евреев — мирян была отведена просторная пло­щадка рядом со святым местом, но, тем не ме­нее, даже они не могли вступать в зону, пред­назначенную только для священников.

Задняя часть этой площадки, в которой нахо­дился алтарь, Билл обозначил как Святое Святых. «Представьте себе завесу толщиной в фут, которая отделяла это место от остальной церкви, — сказал он, – только священник мог входить внутрь один раз в году — в день святого праздника Йом-Кипура, но даже он должен был обвязать себе лодыжку веревкой. Если он совершал какой-то просчет и умирал внутри, другие священники вытаскивали его обратно за веревку. Они не отваживались вхо­дить в Святое Святых, туда, где жил Бог».

Ни один человек, даже самый набожный, не помышлял о том, чтобы попасть в Святое Свя­тых, потому что неизбежной карой за это была смерть. Сама архитектура напоминала жителям Израиля о том, что Бог не похож на них, о том, что он другой, святой.

Мы можем сравнить это с современным нам человеком, который хочет послать письмо Прези­денту Соединенных Штатов. Любой гражданин может ему написать, послать телеграмму или пись­мо по электронной почте. Но даже если бы кто-нибудь предпринял прогулку по Вашингтону, фе­деральный округ Колумбия, и остановился рядом с туристами около Белого Дома, он не стал бы искать личной встречи с Президентом. И хотя он может поговорить с секретарем, или, возможно, с помощью сенатора добиться встречи с одним из членов Кабинета министров, ни одному нормаль­ному гражданину не придет в голову, что он спо­собен попасть в кабинет Президента в Белом Доме и принести свою петицию. Правительство подчи­няется строгим иерархическим законам, в соот­ветствии с жесткими предписаниями его высшие должностные лица недоступны для личных кон­тактов. Таким же образом в Ветхом Завете иерар­хическая лестница отделяла от людей их Бога, и происходило это не на основе престижа, а на основе «чистоты» и «святости».

Но одно дело — назвать животных нечистыми, и другое дело — назвать нечистыми людей. Одна­ко законы Ветхого Завета не делают для них ис­ключения: «Никто из семени твоего во все роды их, у которого на теле будет недостаток, не дол­жен приступать, чтобы приносить хлеб Богу сво­ему; никто, у кого на теле есть недостаток, не должен приступать, ни слепой, ни хромой, ни уродливый, ни такой, у которого переломлена нога или переломлена рука, ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коростовый, ни паршивый, ни с поврежденными ятрами».

Одним словом, люди с поврежденными членами или с нарушенной родословной (незаконнорожден­ные) объявлялись негодными. Никаких страннос­тей! Женщины в период менструации, мужчины после поллюции, женщины, рожавшие детей, люди с кожными заболеваниями или гноящимися рана­ми; всякий, прикоснувшийся к трупу — все эти люди объявлялись религиозно нечистыми.

В наш век политической вежливости подобная вопиющая иерархия в отношении отдельных лю­дей, связанная с полом, расой и даже физическим здоровьем, кажется почти невероятной, но однако именно эта атмосфера характеризует иудаизм. Каж­дый день начинался для еврейских мужчин с того, что они молились, благодаря Бога, «который не создал меня язычником... который не создал меня рабом... который не создал меня женщиной».

Десять Заповедей наглядно демонстрируют по­следствия такого отношения, «смертельную логи­ку политики очищения», как описывает это явле­ние хорватский теолог Мирослав Вольф. Когда Петр, уступая тому, что сказал ему Дух, соглаша­ется войти в дом римского сотника, он представ­ляется, говоря о себе следующее: «Вы знаете, что Иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником». Он пошел на эту уступку толь­ко после того, как проиграл спор Богу на крыше.

Петр продолжил: «Но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым». Происходила революция благодати, какую Петр едва ли мог себе помыслить.

Перед тем как писать книгу «Неизвестный мне Иисус», я несколько месяцев занимался изучени­ем фактических событий, произошедших в жизни Иисуса. Я понял, с какой меркой нужно подхо­дить к упорядоченному миру иудаизма в первом веке после Р.Х. Я признаюсь, что разделение людей на классы задело мою американскую чувстви­тельность. Оно показалось мне официально при­знанной моделью не-благодати, кастовой религи­озной системой. Но евреи, по крайней мере, на­шли место в обществе для таких групп населения, как женщины, чужестранцы, рабы и беднота. В других обществах с ними обходились куда хуже.

Иисус сошел на землю как раз тогда, когда Палестина переживала религиозный переворот. Фарисеи, например, для того чтобы сохранить свою чистоту, сформулировали точные правила. Никогда не входить в дом иноплеменника, не обедать с грешниками, не делать никакой работы в субботу, семь раз мыть свои руки перед едой, поэтому, когда распространились слухи о том, что Иисус мог оказаться долгожданным Мессией, на­божных евреев это скорее шокировало, чем вско­лыхнуло. Разве не он прикасался к нечистым лю­дям, к прокаженным? Разве не он позволил жен­щине с дурной репутацией вытереть его ноги сво­ими волосами? Он обедал с мытарями — один из них даже вошел в узкий круг Двеннадцати — и возмутительно пренебрегал правилами ритуально­го очищения и соблюдения Субботы.

Более того, Иисус сознательно путешествовал через территорию иноплеменников и вступал с ними в контакт. Он восхвалял веру римского сот­ника как большую в сравнении с верой израиль­тян и добровольно согласился войти в его дом, чтобы исцелить его слугу. Он исцелил «полукров­ку» — самарянку, страдающую проказой, и долго с ней беседовал к ужасу своих учеников, которые знали, что «евреи с самарянами не общаются». Эта женщина, которую евреи отвергли из-за ее национальности, а соседи — из-за того, что она несколько раз выходила замуж, стала первой «мис­сионеркой», посланной Иисусом, и первым человеком, кому Он открыл, что Он — Мессия. За­тем высшей точки пребывание Иисуса на Земле достигло, когда он дал своим ученикам «Вели­кое Поручение», велев им нести благую весть нечистым язычникам «во всей Иудее и Самарии и даже до края земли».

Отношение Иисуса к «нечистым» людям при­водило его соотечественников в смятение и, в кон­це концов, способствовало его распятию. В сущ­ности, Иисус нарушил принцип Ветхого Завета, лелеянный евреями — никаких странностей, за­менив его новым правилом благодати: «Мы все незаконнорожденные, но Бог все равно любит нас».

В Евангелии отмечен только один случай, когда Иисус прибег к насилию. Это изгнание из храма торговцев. Размахивая плетью, он перево­рачивал столы и скамьи и изгонял торговцев, которые устроили там свои лавки. Как я уже говорил, сама архитектура храма говорила о иерархии, существовавшей в еврейском обще­стве. Иноплеменники могли войти только во внешний двор, а не в сам храм. Иисус негодовал по поводу того, что торговцы превратили терри­торию, отведенную неевреям, в восточный ба­зар, который наполняли блеющие и мычащие животные и торговцы, спорящие из-за цены. Атмосфера, едва ли подходящая для поклонения Богу. Марк упоминает, что после очистки храма первосвященники и книжники «искали, как бы погубить Его». В действительности, Иисус опре­делил свою судьбу, ревностно отстаивая право иноплеменников обращаться к Богу.

Ступенька за ступенькой, Иисус разобрал иерар­хическую лестницу, в виде которой было органи­зовано обращение к Богу. Он приглашал убогих, грешников, чужеземцев и неевреев — нечистых! — за стол, где проходил банкет Бога.

Разве Исайя не предрекал великое пиршество, на которое будут приглашены все нации мира? За долгие столетия экзальтированное видение Исайи стало настолько неясным, что некоторые группы отказывали в участии в этом застолье евреям, ко­торые были физически здоровы. Напротив, Иисус видел во главе этого пира хозяина, посылающего слуг на улицы и аллеи, чтобы пригласить «ни­щих, увечных, хромых, слепых». (Ветхий Завет содержит множество указаний на то, что Бог долгое время планировал расширить свою «семью», включив в нее не только людей еврейской национальности, но и приняв в нее людей всех племен и наций. С изысканной иронией описывается, как Петру в Иоппии было видение, в котором он увидел нечистых животных — в Иоппии, том самом портовом городе, из которого Иона пытался бежать от приказа Бога нести Божию весть язычникам в городе Ниневия.)

Наиболее примечательная история, рассказан­ная Иисусом, притча о блудном сыне, как раз заканчивается сценой пиршества, устроенного в честь ни на что не годного бездельника, который запятнал имя семьи. С точки зрения Иисуса, люди, нежеланные для других, в конечном итоге желан­ны для Бога, и если один из них возвращается к Богу, в честь него устраивается вечеринка. Мы все незаконнорожденные, но Бог все равно любит нас.

Другая известная притча о добром самарянине, затрагивала душу людей, которые ее слыша­ли от Иисуса, тем, что в ней упоминались два религиозных деятеля, которые обошли стороной жертву грабежа, потому что не хотели осквер­ниться, прикоснувшись к трупу. Героем этой притчи Иисус сделал самарянина — выбор, ко­торый удивлял слушателей Иисуса так же, как нас удивило бы, если бы современный раввин рассказал историю, прославляющую члена Орга­низации Освобождения Палестины.

Своими контактами в обществе Иисус также опроверг еврейские категории «чистого» и «нечи­стого». Например, в восьмой главе Евангелия от Луки упоминаются три случая, последовавшие один за другим, которые, если взять их вместе, должны были укрепить фарисеев в их недоверии к Иисусу. Сначала Иисус плывет в регион, который населя­ют неевреи, исцеляя там обнаженного бесновато­го и отправляя его в качестве своего миссионера в его родной город. Затем мы видим, как Иисус прикоснулся к женщине, которая уже двенадцать лет страдала кровотечением, «женской проблемой», которая лишала ее права ходить в церковь, и, вне всякого сомнения, обрушивала на нее громадный позор. Фарисеи учили, что к подобной болезни приводит грех, совершенный человеком. Иисус открыто не согласился с ними. Оттуда Иисус от­правляется в дом начальника синагоги, дочь кото­рого только что умерла. Уже «оскверненный» при­косновениями к бесноватому и женщине, страдав­шей кровотечением, Иисус входит в комнату и прикасается к трупу.

Законы Левита бдительно стояли на страже, не давая распространяться инфекциям. Контакт с больным человеком, неевреем, прикосновение к трупу, некоторым видам животных или даже пле­сени могли осквернить человека. Иисус пересмот­рел этот процесс. Он скорее исцелял другого че­ловека, а не заражался от него. Обнаженный бес­новатый не осквернил Иисуса, он выздоровел. Бедная женщина, истекающая кровью, не навлек­ла на Иисуса позор и не сделала его нечистым. Она ушла здоровой. Двенадцатилетняя умершая девочка не заразила Иисуса. Она воскресла.

Мне в таком отношении Иисуса видится совер­шенствование, а не уничтожение законов Ветхого Завета. Господь «освятил» творение, отделив божественное  от  мирского,   чистое   от  нечистого. Иисус не сводил на нет этот божественный прин­цип.   Он  изменил  те  причины,  из  которых  тот вытекал. Мы сами можем быть носителями свято­сти Бога,  поскольку Бог теперь пребывает в нас самих. Мы можем так уверенно продвигаться по­среди мира, в котором господствует нечистое, как это делал Иисус, ища пути стать источником свя­тости.  Больные и увечные являются для нас не очагами  заразы,  а  потенциальным резервуаром милосердия  Бога.  Мы созданы для того,  чтобы нести  это  милосердие  в  мир,  быть  конвейером благодати, а не людьми, избегающими инфекции. Подобно Иисусу, мы можем способствовать тому, что нечистое станет чистым.

Потребовалось некоторое время, чтобы церковь свыклась с этой драматической переменой. В про­тивном случае, Петру не понадобилось бы виде­ние на крыше дома. Одновременно с этим, цер­ковь должна была получить сверхъестественный толчок, чтобы нести благую весть язычникам. Святой Дух с радостью сделал такое одолжение, сначала послав Филиппа в Самарию, а затем направив его по пустынной дороге, где тот встре­тил чужеземца с черной кожей, человека, кото­рый считался нечистым по законам Ветхого За­вета (ему, как евнуху, повредили яички). Неко­торое время спустя, Филипп крестил первого африканского миссионера.

Апостол Павел — бывший первоначально од­ним из тех людей, которые сопротивляются пере­менам, «фарисей из фарисеев», ежедневно благо­даривший Бога за то, что тот не создал его языч­ником, рабом или женщиной, закончил тем, что написал следующие, совершившие переворот, сло­ва: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Смерть Иису­са, сказал он, разрушила барьеры храма, разобрав стены враждебности, разделявшие людей на клас­сы. Благодать нашла выход из этого тупика.

В эти дни, когда в Африке межплеменная враж­да провоцирует зверские бойни, когда нации пе­решли этнические границы, когда расизм в Со­единенных Штатах насмехается над великими идеалами нашей нации, когда меньшинства и раз­розненные группы обивают пороги парламента, пытаясь добиться соблюдения своих прав, я не знаю другой более могущественной идеи, содер­жащейся в Евангелии, чем идея, приведшая к смерти Иисуса. Стены, отделявшие нас друг от друга и от Бога, были разрушены. Мы все незаконнорожденные, но Бог все же любит нас.

Почти двадцать веков минуло с того времени, как Господь послал прозрение апостолу Петру на крыше. За это время многое изменилось (больше никого не волнует, что церковь лишилась тради­ций иудаизма). Однако тот толчок, инициатором которого был Иисус, имеет важные последствия для каждого христианина. Революция благодати, совершенная Иисусом, глубоко трогает меня по двум причинам.

Во-первых, она касается моих отношений с Богом. Во время того самого церковного богослу­жения, когда Билл Лесли разделил нашу церковь в соответствии с тем, как делился еврейский храм, члены конгрегации нарушали правила игры. Не­сколько просителей взошли на платформу, чтобы передать священнику свои просьбы, само собой, вместе с женщинами, полагаясь на то, что их мужское присутствие послужит этому извинени­ем. Некоторые из них принесли жертвы, чтобы священник принес их Богу. Другие пришли со странными просьбами: «Вы не могли бы поговорить с Богом о моей проблеме?» — спрашивали они. Каждый раз «священник» вынужден был взби­раться на платформу, совершать необходимый риту­ал и передавать просьбу Богу в Святое-святых.

Неожиданно в самом разгаре этой церемонии молодая женщина в спешке пришла из бокового придела церкви, нарушив границу, отведенную для лиц женского пола, с Библией в руке, которая была открыта на Послании к Евреям. Она воскликнула:

— Послушайте! Каждый из нас может гово­рить с Богом! Послушайте это. «Итак, имея Пер­восвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего... Посему да приступаем с дерзновением к престолу благодати...» И еще вот тут. «Итак, братия, имея дерзновение вхо­дить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то-есть плоть Свою, и имея великого Священника над домом Божиим, да приступаем с искренним сердцем...» Любой из нас может войти в Святилище! Любой из нас может придти к самому Богу!

Читая эту проповедь, пастор говорил о знаме­нательной перемене, связанной с «приближением человека к Богу». Вам стоит только прочитать книгу Левита, а потом обратиться к Деяниям апо­столов, чтобы понять, в чем заключается эта гро­мадная перемена. В то время как люди, поклоня­ющиеся Богу, в соответствии с Ветхим Заветом, очищались, прежде чем войти в храм, и передава­ли свои просьбы Богу через священника, верую­щие из книги Деяний (большинство из них добро­детельные евреи) встречались в частных домах и обращались к Богу, непринужденно называя его Авва. Это было интимное слово, выражающее любовь детей к своему отцу, как наше «папа», и до Иисуса никому и в голову не могло придти обращать таким образом к Яхве, Полновластному Господину Вселенной. После Иисуса это стало обычным обращением к Богу, которое использо­вали ранние христиане во время молитвы.

Выше я проводил параллель с просителем, при­шедшим к Белому Дому. Ни один из таких посе­тителей, сказал я, не может рассчитывать попасть в кабинет Президента в Белом Доме и встретиться там с ним без предварительной договоренности. Есть исключения из этого правила. Во время пре­бывания в президентском кресле Джона Ф. Кен­неди фотографам иногда удавалось заснять обая­тельную картину. Собравшись вокруг письменного стола Президента, члены кабинета министров в своих серых пиджаках обсуждали с ним вопросы мирового значения, такие, например, как кризис, связанный с ракетами на Кубе. В этот момент едва начинающий ходить ребенок, двухлетний Джон-Джон, взбирается на огромный президентс­кий стол, не имея ни малейшего понятия о пра­вилах дипломатического этикета в Белом Доме и о значительных государственных делах, которые здесь решаются. Джон-Джон просто пришел наве­стить своего любимого папу, и иногда, к удоволь­ствию своего отца, он приходил в кабинет Кенне­ди без единого стука.

Эта та самая шокирующая доступность, выра­женная словом «Авва». Бог может быть Единовластным Господином Вселенной, но благодаря сво­ему Сыну, Бог стал таким же доступным, как любой слепо любящий своих детей отец. В восьмой главе Послания к Римлянам Павел делает образ Бога еще более близким. По его словам, Дух Гос­пода живет в нас, и когда мы не знаем, о чем нам молиться, «Сам Дух ходатайствует за нас воздыха­ниями неизреченными».

Нам не нужно подниматься к Богу по иерар­хической лестнице, терзаясь переживаниями о вопросах чистоты. Если бы в Царстве Божием царило правило «никаких странностей», никто из нас не вошел бы туда. Иисус сошел на землю продемонстрировать нам, что совершенный и святой Бог рад помощи и от вдовы с двумя грошами, и от римского сотника, и от вызываю­щего общее отвращение мытаря, и от разбойни­ка на кресте. Нам нужно только произнести «Авва» или, даже не произнося этого, просто вздохнуть. Бог неподалеку.

Вторая причина, по которой революция, со­вершенная Иисусом, глубоко трогает меня, кро­ется в том, как мы должны смотреть на других людей. Пример Иисуса заставляет меня сегодня осознать свою вину, поскольку я чувствую, как я слегка кренюсь в противоположном направле­нии. В дни общественных разоблачений и рас­тущей безнравственности я слышу призывы не­которых христиан проявлять меньше милосер­дия и больше морализма, призывы, которые возвращают нас к ветхозаветному образу.

Фраза, которую написали Петр и Павел, ста­ла одной из моих любимых в Новом Завете. «Мы должны быть домостроителями (управляющими) или «распространителями» Божией благодати», — говорят оба апостола. В связи с этой фразой вспоминается один из тех старомодных пульве­ризаторов, которыми пользовались женщины до появления современной технологии производ­ства спреев. Вы сдавливаете резиновую грушу, и брызги духов вылетают из маленьких отверстий на другом конце пульверизатора. Нескольких капель хватает для всего тела; несколько нажи­мов изменяют атмосферу в комнате. Это и есть, как мне кажется, принцип функционирования благодати. Она не приводит к изменению всего мира или всего общества, но она обогащает ат­мосферу.

Сейчас меня беспокоит, что основным образ­цом для христиан стал не пульверизатор с духами, а совсем другой спрей, который используют для выведения насекомых. Здесь таракан! Нажимаем, брызгаем, нажимаем, брызгаем. Здесь зло! Нажи­маем, брызгаем, нажимаем, брызгаем. Некоторые христиане, которых я знаю, задались целью созда­ния «морального средства для истребления» зла в окружающем их обществе.

Я разделяю эту заботу о нашем обществе. Одна­ко меня поражает альтернативная сила милосер­дия, проявленная Иисусом, который приходил к больным, а не к здоровым, к грешникам, а не к праведникам. Иисус никогда не одобрял зло, но он всегда был готов простить его. Каким-то образом он заслужил репутацию человека, который любит грешников, репутацию, которую его после­дователи сегодня могут потерять. Как пишет До­роти Дей: «В действительности я люблю Бога ровно настолько, насколько я люблю человека, кото­рого я люблю меньше всего».

Мне кажется, что эти вопросы сложны, и по этой причине они заслуживают отдельной главы.