Глава 6 Тела и разума больше нет!

Глава 6 Тела и разума больше нет!

Я спокойно сижу и ощущаю, как мое дыхание циркулирует по телу. Ноги скрещены в позе полулотоса. Далеко внизу я слышу гулкий рокот волн: вода ласкает берег, проникает в песок, а потом медленно, словно нехотя, снова уходит в свою пучину, чтобы там собраться воедино и опять устремиться вперед плавным чувственным движением, дотянуться до другого — и в этом порыве за пределы себя есть и томление, и дерзость. Вовнутрь и вовне; расставание и встреча; безопасность и риск. Так же и дыхание циркулирует по моему телу, впускает в мое тело другое, подобно тому как вода просачивается в песок; два различных элемента смешиваются, берут друг у друга, дают друг другу жизнь. А потом я выталкиваю воздух наружу, в воздушный океан вокруг меня, подобно тому как море возвращается в свои собственные глубины перед тем, как снова скользнуть к берегу, приласкать его и уйти в песок. Вместе они блестят и сияют в лучах восхода, и непрестанный гулкий рокот их встреч и разлук, новых встреч и новых разлук наполняет мое существо.

После занятий медитацией Трейя вернулась обновленной. Строительство нашего дома на Тахо затянулось, и мы по-прежнему жили в Мьюир-Бич. Трейя сияла, стала чуть ли не прозрачной. А еще она выглядела очень сильной и уверенной в себе. Она сказала, что, с одной стороны, по-прежнему видела очень неприятные картины рецидива болезни, но, с другой стороны, они ее не испугали. По ее словам, в своей борьбе со страхом рецидивов она миновала важную веху.

Итак, что я делала все это время? Мне сказали, что десять-одиннадцать часов в день я должна фокусироваться на том, как воздух во время дыхания входит и выходит через ноздри; просто сосредоточиться на дыхании. Замечать, когда я отвлекаюсь, и возвращаться мыслями к дыханию. Замечать, о чем именно я начинаю думать, фиксировать свои мысли и эмоции и, запомнив их, опять направлять все свое внимание на дыхание. Терпеливо, настойчиво, неукоснительно. Тренировать свое сознание, дисциплинировать его.

Потом, когда моя осознанность стала в какой-то мере дисциплинированной, я начала переносить ее на мое тело. Фокусируясь на ощущениях возле моих ноздрей, потом переводить это внимание на другие части моего тела. Скользить вниманием по телу — вверх-вниз, вверх-вниз. Фиксировать ощущения, сосредотачиваться на пропущенных участках, отмечать участки болезненные, возвращаться на то место, где я отвлеклась, и делать все это спокойно, хладнокровно, невозмутимо. Итак, концентрироваться надо было не на чем-то внешнем по отношению ко мне — наоборот, мое тело должно было стать экспериментальной лабораторией по тренировке внимания. Это был уже пятый день из десятидневного ретрита с Гоенка, поэтому в какой-то степени я становилась все искушеннее в этом.

Что же происходило, когда я медитировала на моем теле, на физических ощущениях, приятных или болезненных? Первые дни я не переставая думала о боли в глазах и в голове — эта боль меня пугала. Все время возникали картины того, как рак возвращается, я боялась, что покину Кена, боялась того, что может произойти. Каждое болезненное физическое ощущение, даже самое легкое, моментально вызывало к жизни картины возвращающего рака, и каждая из них переполняла меня ужасом.

Это была нелегкая борьба, но на пятый день я научилась просто фиксировать свои ощущения, не оценивая их. Научилась фиксировать пугающие образы, но при этом не бояться ни их, ни своего страха. Я стала отчетливо осознавать работу своего внимания и способность просто наблюдать, а еще склонность отвлекаться на периферийные события или мысли. Сфокусированное внимание стало для меня чем-то вроде маяка, светового луча, который я могла сама направлять. А обратив его на какой-нибудь участок моего тела — ясно осознавать, что там происходит. Это могли быть, к примеру, постоянно сменяющиеся физические ощущения в верхней части головы, или резь в глазах, или периодически возвращающаяся головная боль, — и я отчетливо осознавала их, но не переживала, не пряталась от них, не боялась их. Кроме того, для меня стал осознанней постоянно присутствующий фон моего сфокусированного внимания, участки, которые двигались и менялись в тусклой зоне на границах направленного светового луча. Их я осознавала, но смутно — пока не научилась направлять свое внимание прямо на них. Это фоновые участки моего внимания. Таким образом, я поняла, что направленное и рассеянное внимание соотносятся как отчетливая фигура и фон; они сосуществуют и обмениваются информацией, если я переключаю внимание или если внимание само свободно переключается.

Я осознала, насколько мощную роль в моем сознании играет внимание. Я могу просто свидетельствовать свои ощущения, и тогда я чувствую спокойствие и уравновешенность. Могу, напротив, оценивать свои ощущения, бояться их — тогда я чувствую тревогу, иногда даже панический ужас.

Когда я сосредотачивалась на том, что происходит у меня в теле, я начала осознавать вещи, о которых раньше не имела представления. Начала осознавать свои мысли — идеи, представления, слова, образы, случайные впечатления, обрывки историй, внутренние голоса, которые заполняют пустоты в моем сознании; случайные, обрывочные цепочки событий, которые то вторгаются в зону моего внимания, то ускользают из него. Начала осознавать привычки своего сознания: привычку рассказывать про себя истории, похожие на сны; автоматическое стремление изменить состояние, в котором присутствует хотя бы малейший дискомфорт; привычку терзаться, привычку рассчитывать все наперед, привычку постоянно отвлекаться. Осознала ритм эмоциональных приливов и отливов: раздражение, возникающее из-за физической боли, страх, что я не выдержу эти десять дней, страх перед раком, страстное желание съесть что-нибудь, желание усовершенствовать технику медитации, любовь к Кену, злость на себя, если внимание мне не подчиняется, и снова страх перед раком, удовольствие от конкретных физических ощущений.

Следуя наставлениям, я постепенно училась просто наблюдать за всей этой внутренней деятельностью, все больше и больше находя баланс, отстраненность, без страсти и отвращения. Спокойно наблюдать за мыслями, привычками ума и даже за эмоциями. В какой-то момент я чувствую, что у меня все получается, и тут же начинаю буксовать из-за желания закрепить свой успех. На мгновение мне удается спокойно фиксировать боль в глазу — и тут же неудача: я чувствую, что мне хочется, чтобы она прекратилась. Я стала замечать, как мои эмоции блокируют ощущения, препятствуют моему прогрессу. Очень уж хитрый трюк: двигаться с помощью волевых усилий и чувствовать себя эмоционально безучастной по отношению к результату.

Когда мысли и эмоции успокаиваются, а внимание заостряется, я все больше и больше начинаю осознавать широкий спектр собственных физических ощущений. Замечаю, как в тех местах, где я до этого ничего не чувствовала, появляется что-то вроде щекотки, зуда или вибрации, а потом проходит. Возникает какое-нибудь новое и неожиданное ощущение — и также быстро исчезает. Были моменты, когда я чувствовала все свое тело как одну сплошную вибрацию. И каждый раз возникало искушение подумать об этом, построить концепцию того, что со мной происходит, поговорить с собой, отреагировать эмоционально, поразмышлять над тем, что это событие значит, — вместо того чтобы спокойно, безучастно зафиксировать этот момент. Зафиксировать, когда что-то изменилось и когда что-то исчезло, зафиксировать, когда мое внимание отвлеклось, фиксировать постоянные изменения, этот непрекращающийся поток — терпеливо и безучастно, и каждый раз как можно детальнее.

Первые несколько дней я не могла отделаться от тревоги. Там что-то кольнуло — к чему бы это? Там заболело — что это значит? Кен умел отвлекать и успокаивать меня: «Что-то болит? Большой палец на ноге? Думаешь, у тебя рак большого пальца?» Но страх не исчезает. Я поймала себя на том, что веду внутренний разговор с Богом, пытаюсь торговаться с ним: «Дай мне провести с Кеном хотя бы десять лет! Я буду так счастлива, когда мне исполнится пятьдесят, — да это, в сущности, молодость!»

На второй день я вдруг обнаруживаю, что правая рука [из которой были удалены лимфатические узлы] распухла! Вот черт! Почему? После операции она не распухла, почему же распухла теперь? Это меня по-настоящему пугает. И тут же появляется мысль: может быть, для Кена будет лучше, если меня не станет как можно раньше — он не настолько успеет ко мне привыкнуть. Одновременно я осознаю, что уже давно перестала обращать внимание на свое дыхание!

В голове у меня сидит трикстер-обманщик. Только мне удается наконец — то сосредоточиться на своем дыхании, справиться с мыслями, которые меня отвлекают, только я замечаю, что мне удалось сконцентрироваться — с большим трудом, — тут-то и приходит трикстер. «Маленькая проверка, — говорит он. — У тебя все получилось. Просто проверим, правда ли все получилось». И тут же он подбрасывает мне какой-нибудь лакомый кусочек для размышлений: какого цвета должны быть стены, чтобы гармонировать с цветом стола; стоит ли поставить еще один шкаф в спальню? «Ах какие вкусные мысли, — проносится во мне. — Мне хочется их попережевывать еще немного». И все мое внимание снова вылетает, как в трубу.

На третий день — несколько периодов спокойствия, которые прерывают постоянную многоголосицу мыслей и эмоций. Опухоль на руке не сошла, но этим меня уже не обмануть: я всего лишь фиксирую ощущения. Мне нравится чувство душевного покоя и тишины. Непереносима только мысль о том, что я оставлю Кена; во время вечерних занятий я плачу.

К пятому дню мне удается полностью расслабиться и спокойно, наблюдать то, что со мной происходит, — ничего не взвешивая, не цепляясь ни за что и ничего не отталкивая. Что происходит — то и происходит. Я снова обретаю свободу просто следить за происходящим, просто сидеть, не испытывая ни малейшего желания повторить то, что было прежде, и не стремясь ни к чему новому. У моих медитаций возникает некий внутренний ритм, чувство того, что я просто нахожусь внутри некоего процесса и не сопротивляюсь ему. Эмоции и мысли никуда не делись, и я осознаю их, но они не отвлекают и не увлекают меня: я обучилась искусству наблюдать на расстоянии.

На седьмой день я замечаю, что ощущаю свое тело как нечто единое. Я не чувствую никаких различий между рукой, ногой и желудком, никакие части моего тела не воспринимаются как раздельные или противоречащие друг другу. Я снова чувствую сильные, приятные, почти до боли блаженные потоки энергии — те самые, которые ощутила в первый вечер с Кеном. Кажется, я начинаю лучше чувствовать все свое тело. Иногда эта способность проявляется вдруг, стремительно и спонтанно, иногда — более мягко и спокойно. Я легко могу путешествовать по своему телу; ощущаю его как единое целое, а не совокупность разных частей. Если я дышу медленнее и спокойнее — вернее, если мое дыхание становится медленнее само по себе, — я чувствую, в каких частях моего тела еще остались напряженные зоны, и каким-то образом учусь расслаблять их снова и снова, и тогда я чувствую, что энергия циркулирует по телу более равномерно. Я как бы растворяю те участки, где еще есть напряжение, сопротивление, обособленность.

На девятый день я замечаю, что, если в сознании и всплывает образ раковой опухоли, я абсолютно на него не реагирую, не пугаюсь его. А если и возникает какой-то страх, я просто фиксирую его. Невозмутимость, свободный полет, ясный обзор. То же самое — на десятый день. Я обнаружила силу отрешенности, осознавания без усилий, безмятежного и ровного свидетельствования. Процесс стал другим: мое внимание стало острым, но легким. Я больше не управляю событиями, а плыву по течению. Гоенка говорит: «Ощущения невозможно придумать, выбрать, создать искусственно. Можно только свидетельствовать их. Не цепляться за них, а двигаться вперед, осознавая, что все изменчиво, осознавая истину непостоянства». Я очень спокойна. Интересно, как все это скажется в обычной жизни?

Утром 21 ноября, принимая душ, Трейя заметила под правой грудью два маленьких пупырышка, похожих на муравьиные укусы. Мы с Трейей стали внимательно их рассматривать и обнаружили еще два или три таких же. Они были похожи на следы от укусов насекомых, но не чесались. Плюс был в том, что это было не слишком похоже на рак. А минус — в том, что это вряд ли могло быть что-то другое. И я, и Трейя это понимали.

Тем же днем мы пошли к доктору Питеру Ричардсу. Все то же испуганное выражение лица, все та же (вполне объяснимая) уклончивость: «Может быть, это следы от укусов, может быть, что-то другое, но на всякий случай лучше их удалить». Мы договорились, что послезавтра утром приедем в отделение экстренной хирургии, и поехали домой в Мьюир-Бич.

Хладнокровие Трейи было поразительным. По большому счету, она казалась чуть-чуть раздосадованной. Мы немного поговорили о том, насколько вероятно, что это рак, но она не хотела задерживаться на этой теме. «Что ж, рак — значит, рак», — только и сказала она наконец. Зато она очень хотела поговорить о своей медитации и ощущениях, которые пережила. Всего два дня назад я закончил работу над книгой «Трансформации сознания», и Трейе не терпелось сравнить впечатления.

— У меня по-прежнему такое чувство, словно я расширяюсь вовне. Я начала с того, что просто стала наблюдать то, что происходит с телом и разумом, безучастно отмечать свои мысли и чувства, но потом мне показалось, что разум и тело куда-то исчезли и я стала единым целым с чем-то… не знаю, с Богом, с вселенной, с моей высшей Самостью или с чем-то еще… Это потрясающе!

— На самом деле неважно, как мы это назовем — Бог, вселенная или Самость. Догэн-дзендзи^[53] [знаменитый японский мастер дзен] достиг просветления, когда учитель шепнул ему на ухо: «Тела и разума больше нет!» Ты говоришь, что почувствовала то же самое: твое самоотождествление с ограниченным телом и разумом просто исчезает. Со мной такое происходило несколько раз, и я думаю, что это действительно очень реально. Думаю, что в сравнении с этим человеческое эго совершенно нереально.

— Согласна. Кажется, что это расширенное состояние — более настоящее, более живое. Ты как будто проснулся — и все остальное кажется сном. Итак, ты убежден, что все это происходит на самом деле? — спросила она.

Когда Трейя это сказала, я понял, что она собирается поиграть в ученого. На ближайшие несколько часов она собиралась заставить меня пошевелить мозгами — раньше так уже бывало, и не один раз. Кроме того, может быть, она сама уже все знала, просто хотела посмотреть, насколько правильно я все понимаю. А еще я понял, что нам обоим гораздо приятнее заниматься этим, чем волноваться из-за каких-то чертовых пупырышков…

— Мы в том же положении, что и всякий ученый. Единственное, на что мы можем опираться, — это непосредственный опыт. Рано или поздно придется доверять своему опыту, потому что это все, что есть в нашем распоряжении. В любом другом случае получается порочный круг. Если я в целом не доверяю своему опыту, то тогда я должен не доверять своей способности не доверять, потому что это тоже мой опыт. Значит, рано или поздно у меня не остается другого выбора, кроме как верить — верить в свой опыт, верить в то, что вселенная, по большому счету, не собирается все время меня обманывать. Конечно же, мы можем ошибаться, непосредственный опыт может нас подводить, но в целом у нас нет другого выбора, кроме как следовать ему. Это что-то вроде феноменологического императива. И особенно это относится к мистическому опыту — ты ведь сама говоришь, что он не менее, а более реален, чем любой другой.

Я думал о гегелевской критике Канта: невозможно подвергать сомнению осознание, если твоим единственным инструментом оказывается тоже осознание. Пытаться делать это, говорит Гегель, — все равно что пытаться купаться и не намокнуть. Мы прикованы к своему осознанию и своему опыту, и нам не остается ничего другого, кроме как развивать его на более глубинном уровне.

Трейя подхватила:

— У тибетцев есть выражение, которое мне всегда нравилось: «Ум — это все пространство». Именно так я все и чувствую. Это ощущение, конечно, длится всего несколько секунд, а потом — бац! — я снова становлюсь прежней Терри.

— Мне эта фраза тоже нравится. Вот ты занималась випассаной, в которой надо концентрироваться на своем дыхании или каком-то другом ощущении. А у тибетцев есть практика, которая предполагает, что во время выдоха ты действительно «смешиваешь свой ум со вселенной» или «смешиваешь свой ум с небом». Это означает, что во время выдоха ты просто чувствуешь, как твое чувство собственной обособленности выходит из тебя вместе с дыханием и растворяется в небе над головой, в словах других людей, во всей вселенной. Это очень сильная практика.

— В конце концов, именно это я и начала делать, — сказала она, — это стало получаться само по себе, спонтанно. А в последние дни моя медитация полностью изменилась. Если вначале я была очень сосредоточенной и целенаправленной — концентрировалась на дыхании, скользила вниманием по телу вверх и вниз, то потом я вдруг стала переживать моменты резкого, внезапного изменения сознания. И тогда, вместо того чтобы направлять куда-то свое внимание, я просто сидела и не фокусировала внимание абсолютно ни на чем. Мне показалось, что это похоже на состояние полной сдачи: я просто отдавала себя высшей воле, впускала в себя Бога. Состояние абсолютной открытости. И кажется, это было намного сильнее.

— По моему опыту, работает и то, и другое, надо просто действовать последовательно, — я немного подумал. — Знаешь, а ведь ты сейчас безупречно описала то, что в японском буддизме называется «личная сила» и «сила другого». Все медитации делятся на эти два типа. «Личная сила» культивируется в дзен, в випассане, в джняна-йоге. В этом случае ты используешь только энергию собственного осознания, собственной концентрации, чтобы вырваться за пределы своего эго и выйти к высшей самотождественности. Чтобы получить «силу другого», человеку нужно настроиться на энергию своего гуру или Бога, или просто войти в состояние полного смирения, полной сдачи.

— И ты думаешь, что и то и другое приводит к одинаковому результату, — Трейя взглянула с недоверием.

— Да. Вспомни: даже Рамана Махарши^[54] (которого называют величайшим мудрецом в современной Индии) сказал, что к просветлению ведут два пути: либо ты спрашиваешь: «Кто я?» — и это полностью размывает границы эго; либо же ты отдаешься воле гуру или Бога — и тогда ты позволяешь Богу сокрушить свое эго.

И в том, и в другом случае эго раскрывается, и изнутри его начинает сиять вечная Самость. Для меня привычнее вопрошать «Кто я?» — кстати, это еще и знаменитый дзенский коан. Но я уверен, что годятся оба пути.

Мы с Трейей перешли на кухню, чтобы заварить чай. Тема рака ни разу не всплыла.
Тук-тук.

— Кто здесь?

— Кто здесь?

— Кто здесь, я спрашиваю? Проклятие! Что за глупые шутки?

— Знаешь, я не гуру. Я могу объяснить это только со своей дилетантской точки зрения. Просто мне кажется, что у них есть кое-что общее — точнее, это общее есть абсолютно у всех видов медитации, — они подтачивают эго тем, что усиливают внутреннего Свидетеля, усиливают способность просто наблюдать явления.

— Но чем этот Свидетель отличается от моего эго? Я бы сказала, что как раз у эго есть способность наблюдать и осознавать, — Трейя наморщила нос и сделала глоток чая.

— В том-то и суть. По-настоящему эго нельзя считать субъектом; эго — это просто один из объектов. Иначе говоря, свое эго ты можешь осознавать, ты можешь его видеть. И поэтому оно само не может быть Видящим, Знающим или Свидетелем. Эго — это просто набор психических объектов — идей, символов, образов, представлений, с которыми мы себя отождествляем. Мы идентифицируем себя с ними, а потом используем эти объекты как средство наблюдения — и тем самым искажаем мир.

Трейя немедленно стала развивать эту тему. Большинство высказанных идей уже были нам знакомы; мы просто размышляли о них вслух, проговаривали, чтобы закрепить свое понимание. А я, кроме прочего, старался избежать другой темы.

— Иными словами, — сказала она, — мы идентифицируем себя с этими внутренними объектами, психическими объектами, засевшими у нас в головах, и из-за этого оказываемся отделенными от мира внешнего. Получается противопоставление «я» и «другого», субъекта и объекта. Помнится, Кришнамурти^[55] когда-то сказал: «В пропасти, которая лежит между субъектом и объектом, состоит все проклятие человечества».

— Дело еще и в том, что эго на самом деле даже не является субъектом, эго не есть настоящее «Я» с большой буквы, это просто набор сознательных или бессознательных объектов. И, для того чтобы избавиться от ошибочного самоотождествления, ты начинаешь всматриваться в содержимое своего разума, во все объекты, которые его наполняют. Так делается в випассане и в дзен. Ты до изнеможения всматриваешься в сферу своего разума, своего эго, ты…

— То есть, — Трейя подпрыгнула, — ты смотришь с позиции Свидетеля, а не с позиции своего эго. Ты объективно и беспристрастно созерцаешь все объекты своей психики, мысли, ощущения, образы, эмоции и так далее, при этом не отождествляешь себя с ними и не оцениваешь их.

— Вот-вот. А потом ты понимаешь: если ты в состоянии наблюдать за этими мыслями и образами, значит, они не могут быть истинным Видящим, истинным Свидетелем с большой буквы. И постепенно ты начинаешь идентифицировать себя уже не с личным эго, которое на самом деле является одним из объектов, а с надличностным Свидетелем, который и есть подлинный Субъект, истинная Самость с большой буквы.

— Правильно, — сказала Трейя. — А этот Свидетель, или большое «Я», составляет одно целое с Богом, с Духом. Получается, что, даже если я вначале прикладываю усилия, стараюсь наблюдать за своим телом и разумом, в конце концов я вывожу свою самотождественность вовне, становлюсь единым целым со вселенной. А если я начну с полной отдачи себя Богу или вселенной, то я все равно приду к тому же самому. Все равно все закончится тем, что я стану этим высшим «Я», или высшим осознанием. Ну что ж, несколько раз и им становилась. Правда, по большей части я становилась обычной Терри!

— Ага. Думаю, именно поэтому святой Клемент сказал: «Тот, кто познал свое «Я», познал Бога». Внутренний Свидетель у нас у всех один — это единый Дух, который смотрит разными глазами, говорит разными голосами и ходит разными ногами. Но мистики говорят, что это один и тот же Свидетель, всегда один и тот же. Есть только один Бог, одна Самость, один Свидетель — нее это с заглавных букв.

— Хорошо. Значит, наблюдая за своим эго, созерцая все проявления своего тела и разума, я перестаю < >тождествлять себя с этими объектами и вместо этого отождествляю себя с подлинным «Я», со Свидетелем. А этот Свидетель и есть Дух, Брахман.

— С точки зрения «вечной философии» именно так.

Трейя стала заваривать новый чай.

— Ты описал это в «Трансформациях сознания» («Transformations of Consciousness»)?

— Что-то из этого. Но в основном я писал там о том, как этот Свидетель развивается, какие стадии ошибочной самотождественности он проходит, прежде чем открывает для себя свою истинную природу. А еще я писал про разные типы неврозов и патологий, которые происходят на разных стадиях, и о том, какой тип лечения для какой стадии применим.

Я гордился этой книгой, это была моя последняя работа за четыре года.

— Кажется, раньше ты мне про это не рассказывал.

— Сейчас попробую сделать выжимку. Ты знаешь, что такое «Великая Цепь Бытия»?

— Конечно. Это разные уровни существования.

— Вот-вот. Согласно «вечной философии», реальность состоит из нескольких ступеней или измерений — начиная с наименее реального и кончая наиболее реальным. Это и есть Великая Цепь Бытия. Она охватывает материю, тело, ум, душу и дух. Получается пять уровней. В некоторых традициях этих уровней семь — например, семь чакр. В некоторых традициях их всего три — тело, психика и дух, а в некоторых традициях их просто десятки. Как ты знаешь, в своих работах я использую около двух с половиной десятков уровней.

— Но возьмем вариант попроще, где есть материя, тело, ум, душа и дух. Суть в том, что когда человек растет и развивается, то Свидетель, Самость или истинное «Я» с большой буквы сначала отождествляет себя с материальным «я», потом с индивидуальным, потом с ментальным, с душевным и, наконец, обращается — или, лучше сказать, пробуждается — к своей истинной природе, духовной. Каждая следующая ступень вбирает в себя предыдущую и добавляет что-то новое, уникальное, чтобы создать новое единство, пока, наконец, человек не приходит к высшему единству — единству со Всеобщим. И я пытаюсь показать в своей книге, что специалисты по психологии развития — и на Востоке, и на Западе, от Будды и Плотина до Фрейда и Юнга — описывали разные аспекты одной и той же последовательности, одной и той же модели развития, то есть в общих чертах — все той же Великой Цепи Бытия.

— То есть ты хочешь включить всю современную психологию в «вечную философию»?

— Да, именно так. Это путь синтеза. На самом деле все так и получается. Получается, правда. По-моему…

Мы засмеялись. Солнце только что зашло. Было видно, что Трейе по-настоящему легко и весело. Как обычно, мы касались друг друга, между нами всегда была хотя бы одна точка физического контакта. К тому времени мы лежали на ковре под прямым углом друг к другу, и моя ступня едва-едва касалась ее колена.

— Итак, — подытожила Трейя, — когда мы развиваемся, то ступенька за ступенькой проходим Великую Цепь Бытия.

— Более или менее так. Суть медитации просто-напросто в том, чтобы продолжать свое развитие. Медитация — продолжение твоего роста и развития за пределы ума к уровням души и духа. И происходит эго в общих чертах так же, как ты проходила первые три уровня: внутренний Свидетель перестает идентифицировать себя с низшей ступенью и переходит на другой, более высокий уровень, чтобы отождествить себя с ним. И этот процесс будет продолжаться, пока Свидетель не откроет для себя свою истинную природу, не осознает свое единство с Духом.

— Понятно, — сказала Трейя. Было видно, что эта тема ей по душе. — Вот почему работает медитация осознавания. Когда я наблюдаю за работой своего ума, безучастно свидетельствую все ментальные события, то в конечном итоге трансцендирую ум, перестаю отождествляться с ним и перемещаюсь по Великой Цепи на душевный уровень, а потом и на духовный. Происходит эволюция — в широком значении этого слова, как у Тейяра де Шардена или Ауробиндо^[56].

— Да, я тоже так думаю. Тело осознает материю, ум осознает тело, душа осознает ум, а дух осознает душу. На каждом новом уровне растет осознанность, расширяются границы самотождественности, пока, наконец, не остается ничего другого, кроме высшей самотождественности и универсального осознавания — так называемого «космического сознания». Это звучит сухо и абстрактно, но, как ты знаешь, реальный процесс, реальный мистический опыт сам по себе необычайно прост и очевиден.

На крыше и стенах играли лучи заходящего солнца.

— Хочешь поесть чего-нибудь? — спросил я. — Могу приготовить спагетти.

— Один последний вопрос. Ты говоришь, что соотносишь все эти стадии развития с различными типами неврозов и вообще эмоциональных нарушений. В институте нам говорят, что большая часть современных психиатров разбивает все эти нарушения на три основные категории: психозы (например, шизофрения), пограничные состояния (например, нарциссизм) и общие неврозы. Как это сюда вписывается? И вообще — ты согласен с такой классификацией?

— Ну да, я согласен с ней, я согласен, что существуют три основных типа, но просто этой классификации недостаточно. Она охватывает только первые три из пяти уровней. Если на первом уровне что-то происходит не так, то развивается психоз, если на втором — синдромы пограничного состояния, на третьем — неврозы. Это в упрощенном виде.

— Понятно. Значит, эта ортодоксальная схема охватывает только три основные категории. Но психиатрия игнорирует высшие уровни развития, отрицает существование души и духа, и именно этот пробел ты хочешь заполнить в своих «Трансформациях», правда?

Становилось темнее, при свете взошедшей полной луны в сумерках мерцали огни Мьюир-Бич.

— Именно так. Душа — в том смысле, в котором я использую это понятие, — это что-то вроде временного пристанища на полпути между индивидуальным самосознанием и надличностным, или трансперсональным Духом. Душа — это Свидетель, который живет только в тебе и ни в ком больше. В этом смысле душа — это вместилище Свидетеля. Когда ты добираешься до четвертой ступени, ты становишься Свидетелем, подлинным «Я». А когда поднимаешься еще выше, то сам Свидетель растворяется во всем том, за чем он наблюдал, — иными словами, ты обретаешь единство со всеми объектами, которые ты осознаешь. Ты уже не наблюдаешь за облаками — ты становишься облаками. Это уровень Духа.

— Значит… — Трейя помедлила, — для души это одновременно и хорошо и плохо.

— Видишь ли, Душа, или Свидетель, внутри тебя, — это кратчайшая дорога, ведущая к Духу, и одновременно последний барьер на пути к нему. Если можно гак выразиться, только с позиции Свидетеля можно прыгнуть прямо в сферу Духа. Но в результате сам Свидетель должен раствориться, умереть. Даже собственную душу надо принести в жертву, отпустить, чтобы обрести абсолютное единство с Духом. В конце концов, душа — это последняя преграда, слабый узелок, который сковывает универсальный Дух, последняя и самая тонкая форма существования индивидуального самосознания, и этот последний узелок должен быть развязан. Скажем так: это последняя смерть. Сначала в нас умирает материальная самость (то есть мы перестаем отождествляться с ней), потом в нас умирает исключительная отождествленность с телесной самостью, затем — с ментальной самостью и наконец — с душевной. В дзен это называется «Великая Смерть». Все наши умершие самости мы превращаем в ступеньки, по которым продвигаемся вверх. Каждая смерть на более низком уровне означает возрождение на уровне более высоком, пока мы не придем к окончательному возрождению, освобождению, просветлению.

— Подожди. Почему именно душа является последним препятствием? Если она служит домом для Свидетеля, то почему это препятствие? Ведь Свидетель не отождествляется с другими индивидуальными объектами, он только беспристрастно осознает эти объекты?

— В том-то и дело. Это правда: Свидетеля нельзя отождествить с эго или каким-либо другим ментальным объектом; он просто безучастно наблюдает за всеми объектами. Но при этом обособлен от всех объектов, за которыми он наблюдает. Иными словами, наличие Свидетеля предполагает пусть и слабую, но все-таки существующую форму субъектно-объектного дуализма. Свидетель — это огромный шаг вперед, это необходимая и важная ступень в медитации, но не завершающая. Когда же, наконец, Свидетель-душа перестает существовать, он растворяется во всем том, что свидетельствовал. И тогда дуализм субъекта/объекта исчезает, и остается только чистое недвойственное осознавание. Один известный мастер дзен, достигнув просветления, сказал: «Если я слышу, как звенит колокольчик, для меня больше нет «я» и «колокольчика», есть только «звон». Все вокруг продолжает возникать от момента к моменту, но уже нет никого, кто бы был отделенным или отчужденным от этого. То, откуда ты смотришь, и то, на что ты смотришь, оказывается одним и тем же. Между субъектом и объектом больше нет противоречий, нет противопоставлений, есть только непрекращающийся поток жизни, безупречно чистый, светлый, открытый. Я есть все возникающее. Вспомните это прекрасное высказывание Догэна: «Изучить Дхарму — значит изучить себя; изучить себя — значит забыть себя; забыть себя — значит объединиться со всеми вещами и просветлеть во всех вещах».

— Я его помню, оно — одно из моих любимых. Мистики иногда называют это окончательное состояние «Единое Я» или «Единый Ум», но все дело в том, что на этой стадии Самость составляет единство со всем окружающим, так что это не «я» в общепринятом смысле.

— Именно так. Реальная Самость и есть реальный мир, без всякого разделения между ними, поэтому иногда мистики говорят, что не существует «я» и не существует мира. Но они имеют в виду только одно: не существует отдельного «я», не существует отдельного мира. Экхарт называет это объединением без смешения.

Так случилось, что я очень хорошо знал, что творится в нашем мире, и поэтому мог чувствовать только смешение с замешательством, иными словами — был в полном отчаянии. Я встал и включил свет.

— Солнышко, давай же наконец поедим.

Трейя молчала, и то, о чем мы молчали, повисло в воздухе. Она отвернулась, потом повернулась снова и прямо посмотрела на меня.

— Я решила, что ни я, никто другой больше не заставят меня думать, что я в этом виновата или что это мешает мне жить, — проговорила она наконец.

— Я знаю, милая, я знаю…

Я сел и обнял ее. Трейя тихо заплакала. Потом она перестала плакать, и мы сидели вдвоем в тишине, не говоря ни слова. Я встал и приготовил спагетти, и мы поужинали, сидя на крыльце и наблюдая за тем, как лунный свет играет на маленькой пряди океана, уголок которого был виден в просвете между деревьями.