У СТЕН СМОЛЕНСКА. МИХАИЛ БОРИСОВИЧ ШЕИН

3.4. У СТЕН СМОЛЕНСКА. МИХАИЛ БОРИСОВИЧ ШЕИН

 Сигизмунд . Вторжение польско-литовских войск в Россию началось с похода Сигизмунда III на Смоленск в конце августа 1609 г. Предшествующие четыре года (с сентября 1604 г.) тысячи литовских и польских подданных с оружием в руках участвовали в русской Смуте, но Речь Посполитая военных действий против Московского государства не вела. Подобная сдержанность была вызвана отнюдь не желанием короля Сигизмунда соблюдать мирные соглашения с Россией. Трудно найти более убежденного врага православия, чем ученик иезуитов, желавший распространить власть Римско-католической церкви на всю Восточную Европу. Задержка с нападением была вызвана нежеланием Сената и большинства шляхты начинать войну, не завершив войны со Швецией, затеянной из-за династических притязаний короля. В 1606 г. часть шляхты выступила против короля (Сандомирский рокош); гетман Жолкевский разбил рокошан под Гузовым (1607), но окончательно всё успокоилось к 1609 г. В том же году царь Василий дал Сигизмунду предлог для агрессии, заключив со шведским королем договор о союзе и пригласив в Россию шведских наёмников. Сигизмунду оставалось убедить Сенат и получить нужные для похода деньги.

Рокош научил Сигизмунда быть осторожным с шляхтой. Начал он с обсуждения проекта войны с Россией на местных сеймиках. Шляхта реагировала благосклонно, но участь проекта на большом Сейме была под вопросом — многие магнаты не хотели войны. Когда собрался Сейм, король не решился поставить вопрос о войне, хотя на его стороне были литовский канцлер Лев Сапега и бывший посол в Москве Александр Госевский — знатоки в московских делах. Оба утверждали, что завоевать Московское государство не составит труда. Особенно настаивал Госевский, проведший два года в плену у Шуйского. Он уверял, что многие бояре желают на престол королевича Владислава.

Сигизмунд приказал составить манифест, где изложил причины войны с Россией, и послал к императору и папе римскому. В манифесте он утверждал, что польские короли имеют права на Русь ещё со времен короля Болеслава. Писал об обиде, нанесенной московитами, отнявшими у Литвы смоленские и северские земли, об оскорблениях и убийствах поляков в Москве, причиненных Шуйским, о просьбе многих бояр принять под королевскую руку Московскую державу, принадлежащую ему по праву после прекращения рода великих князей московских. Король выражал опасение, что московитяне могут признать царем обманщика, называющего себя Дмитрием, или отдаться под власть турок и татар. По этим причинам Сигизмунд решил взяться за оружие, тем более что Шуйский нарушил договор и заключил союз с его врагом — королем шведским.

В сборах войска прошло лето 1609 г. Король получал противоречивые советы: Жолкевский советовал начать с завоевания Северской земли, где нет мощных крепостей, Госевский же настаивал идти к Смоленску, откуда к Сконину ушла большая часть ратной силы. Он уверял, что воевода Шеин к королю расположен и сдаст город. Сигизмунду нравился план Госевского: из захваченного Смоленска открывался быстрый и прямой путь на Москву. 13 сентября 1609 г. король подошёл к Смоленску. Он привел с собой 12 тыс. конницы, 5 тыс. пехоты, в том числе 2 тыс. немцев и 500 венгров, а также неизвестное число литовских татар. Вскоре к войску присоединились 10 тыс. запорожцев. Были ещё охотники-добровольцы, приходившие и уходившие по усмотрению, и многочисленные обозные слуги, годные к битве. Всего у Сигизмунда собралось под Смоленском не меньше 30 тыс. человек, а временами доходило до 40 тыс. (на 40 тыс. войска дали из Рима позволение не поститься).
Смоленск перед осадой. Смоленск в 1609 г. представлял первоклассную крепость; укрепления в течение 15 лет (1587—1602) возводил «государев мастер» Фёдор Конь по указанию Годунова. Крепость располагалась на левой стороне Днепра, на возвышенности, пересеченной оврагами. Естественные препятствия были искусно использованы при строительстве крепостной стены, проходящей но высоким гребням оврагов и ровной лентой идущей вдоль Днепра. Стена имела толщину у основания около 5 м и высоту от 13 до 19 м (над оврагами стена была ниже, на ровной местности — выше). Наверху располагалась окаймленная зубцами боевая площадка шириной 4—4,5 м. В стене были устроены ходы сообщения, кладовые боеприпасов, ружейные и пушечные бойницы, а под землей — тайные галереи или «слухи» — на случай подкопов. Стена имела трехъярусную систему боя: подошвенный, средний и верхний, а 38 крепостных башен — четырехъярусную систему боя. Кремль был хорошо вооружен — на стенах и башнях располагались 170 пушек разного калибра.

Много хуже обстояло дело с ратными людьми: доблестные смоленские дворяне служили в войске Скопина или защищали Москву от тушиицев. К началу лета 1609 г. у смоленского воеводы Михаила Борисовича Шеина было всего несколько сотен детей боярских и 500 стрельцов и пушкарей, число, явно недостаточное для удержания города. Между тем Шеин от своих «сходников» (агентов) за недалекой границей получил донесение, что «короля чают под Смоленск к Сиасову дни», т.е. к 9 августа. Надо было срочно готовиться к приходу врага. Здесь молодой боярин оправдал высокий чин воеводы, полученный за воинскую службу. Сын окольничего из старого боярского рода Шейных¹⁰³, Михаил отличился в битве с первым «Дмитрием» под Добрыничами (1605) и был отправлен сеунчем¹⁰⁴ в Москву к царю Борису. Царь пожаловал его чином окольничего. В 1607 г. за храбрость в войне с Болотниковым царь Василий пожаловал его в бояре и назначил воеводой Смоленска. Ротмистр С. Маскевич, участник осады Смоленска, писал о нём: «Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный».

Шеин собрал со всех поместий Смоленского уезда по шесть человек с сохи¹⁰⁵, с пищалями и топорами, всего 513 человек¹⁰⁶, сделал роспись дворянам и посадским людям — кому быть на какой башне и на каких воротах. Стараниями воеводы к осени 1609 г. смоленский гарнизон насчитывал 5,4 тыс. человек — 900 детей боярских, 500 стрельцов и пушкарей, 4000 ратных из посадских и даточных людей. Совсем немного, если учесть, что меньше трети воинов были обучены ратному искусству. Шеин поделил гарнизон на две части: осадную (2 тыс. человек) и вылазную (ок. 3,5 тыс.). Первые должны были защищать стены и башни, вторые — совершать вылазки и служить резервом. Чтобы уберечь от обстрела крепостные ворота, перед ними поставили деревянные срубы, заполненные землей с камнями. Посоветовавшись с посадскими, воевода приказал сжечь посад. Сгорело 6 тыс. домов; их жители ушли в крепость. Туда же съехались семьи дворян, воюющих у Скопина. В крепости скопилось (по разным оценкам) от 40 до 80 тыс. человек.

Перейдя границу, Сигизмунд послал к гражданам Смоленска грамоту, где утверждал, что после смерти царя Фёдора на русском престоле сидят неприродные цари, потому и преследуют русскую землю беды, что многие московские люди тайно били челом ему, Сигизмунду, родичу государей Московских, чтоб он сжалился над истреблением веры христианской и не допустил жен и детей до конечной гибели. По их челобитью король идет с великим войском «не для того, чтобы вас воевать и кровь вашу проливать, а для того, чтобы с помощью Божией... освободить вас от всех ваших врагов... нерушимо утвердить православную русскую веру и даровать вам всем спокойствие и тишину». И вы, смоляне, вышли бы радостно с хлебом-солью и пожелали быть под высокою королевскою рукою. Король же будет содержать вас в свободе и всякой чести. «Если же пренебрежете настоящим Божиим милосердием и нашей королевской милостью, то предадите жен ваших, детей и свои дома на опустошение войску нашему».

На эту грамоту воеводы боярин Михаил Шеин и князь Петр Горчаков, архиепископ Сергий, люди служилые и народ отвечали, что ими «дан обет в храме Пречистой Богоматери, чтобы всем нам за истинную христиан Веру и за святые Божий церкви и за Государя, Царя и Великого князя и за Царское крестное целование умереть, а Литовскому королю и его панам не поклониться». Тогда король собрал совещание, чтобы решить, что делать. Гетман Жолкевский предложил блокировать Смоленск, а королю с войском идти на Москву. Но Сигизмунд не согласился и назначил штурм в ночь на 25 сентября. Было намечено подорвать петардами (минами) восточные и западные ворота и ворваться в крепость. Для штурма выделили немецкую и венгерскую пехоту и лучшие конные хоругви. После подрыва ворот трубачам следовало подать сигнал о начале штурма.
Первый год осады. Вечером 24 польское войско построилось в боевой порядок напротив восточных и западных ворот. Когда стемнело, к ним направились как минёры два знаменитых польских рыцаря, каждый сопровождаемый трубачом. Добрался лишь один минёр — кавалер Мальтийского ордена Бартоломей Новодворский: он добежал до восточных, Авраамиевских, ворот, подложил мину и взорвал ворота. Но трубача не оказалось, и лишь несколько десятков солдат во главе с Новодворским ворвались в крепость. Русские вытеснили их назад, зажгли факелы на стене, и обстреляли выстроенных для атаки ландскнехтов, те отступили. 26 и 27 сентября поляки пытались атаковать северный и западный участки стены, но были с потерями отбиты. Чтобы исключить в дальнейшем подрыв ворот, смоляне завалили их песком и камнями.

Несмотря на неудачи, Сигизмунд продолжал думать о новом штурме. Он приказал строить огромные лестницы, подводить траншеи к стенам крепости и обстреливать их из пушек. Однако толку было мало: легкие пушки поляков не могли разрушить крепостные стены, а предполье простреливала крепостная артиллерия, некоторые пушки стреляли на 800 м и доставали даже до королевской резиденции. Сигизмунду пришлось отказаться от штурма, и с 5 октября перейти к осаде. Он заказал осадные пушки в Риге, а пока приказал начать минную войну путем подкопов. Однако прекрасно оборудованная система слухов позволяла осажденным узнавать, где поляки ведут минную галерею, делать встречный подкоп и уничтожать неприятеля. Шеин приказал также сделать новые слухи. Как пишет участник осады Смоленска, «москвитяне подрывались из крепости под основание стен и либо встречались с нашими, либо подводили мины под наши подкопы, и взорвав их порохом, работы истребляли, а людей заваливали и душили землею».

Подземную войну смоленские минёры выиграли, посрамив европейских мастеров взрывного дела. 16 января 1610 г. они докопались до польской галереи, из полковой пищали¹⁰⁷ уничтожили вражеских минёров и взорвали подкоп. 27 января произошел новый подземный бой. На сей раз смоляне выстрелили ядром со «смрадным» составом (селитра, порох, сера, водка и т.д.). Немногие выжившие поляки бежали в ужасе, подкоп же взорвали. 14 февраля смоляне вновь взорвали подкоп, который вёл французский инженер, погибший во время взрыва. Было немало и вылазок. Их устраивали для доставки воды из Днепра, так как в крепости она была низкого качества. С наступлением холодов главной целью вылазок стала добыча дров. Одна дерзкая вылазка поразила поляков: шестеро смолян среди белого дня переправились на лодке через Днепр, пробрались в польский лагерь, сорвали знамя и возвратились в крепость.

Поляки теряли людей и от нападений на фуражиров. Поначалу крестьяне верили грамоте Сигизмунда, но когда их стали грабить, настроения изменились. Отряды крестьян стали нападать на поляков. Начало этим отрядам положил Михаил Скопин, направивший для их организации 30 служилых людей. В свою очередь стойкость защитников Смоленска, сковавших армию Сигизмунда, позволила Скопину очистить от тушинцев Замосковье, снять осаду с Троицкого монастыря и в марте 1610 г. освободить от осады Москву. Молодой полководец готовился выручить Смоленск, когда его внезапная смерть разрушила все планы. Под началом Дмитрия Шуйского, открыто обвиняемого в отравлении Скопина, армия утратила боеспособность и 24 июня была разбита Жолкевским под Клушино. Для смолян это означало крушение всех надежд на помощь.

17 июля 1610 г. москвичи свергли царя Василия, и власть перешла в руки семи бояр — Семибоярщины, боящихся калужского Вора и «чёрный народ» больше, чем польских завоевателей. Их страхом умело воспользовался гетман Жолкевский, склонивший бояр подписать договор о приглашении на русский престол королевича Владислава. Договор подписали 18 августа; важными его пунктами было принятие Владиславом православия и снятие осады со Смоленска. Между тем под Смоленском Сигизмунд готовился к штурму. В мае в королевский лагерь начали прибывать из Риги орудия крупного калибра, а в июле возобновились земляные работы. Поляки рыли апроши (подступы)¹⁰⁸ в направлении башни рядом с Копытинскими воротами. Смоляне взорвали часть подступов. Все же поляки дошли до подошвы башни, но её основание было сложено из камня. Тогда в ход пустили тяжелые пушки, пробившие бреши в стене и башне. На рассвете 19 июля бреши атаковали ландскнехты — немцы и венгры, но смоляне отбили штурм. 24 июля штурм повторился. Первыми шли ландскнехты, за ними казаки, третьими — спешенные рыцари в блестящих доспехах. Казаков и рыцарей смоляне отсекли огнём, а прорвавшихся в бреши немцев и венгров почти всех перебили. Ещё упорнее был штурм 11 августа, когда осаждающие потеряли свыше тысячи человек.
Стойкость смолян . Самым страшным для смолян были не штурмы, а распространившаяся с лета 1610 г. цинга. Шеин понимал, что помощи ждать неоткуда, но у него ещё сохранялась надежда, что избрание в цари Владислава позволит прекратить осаду. 27 августа Москва присягнула Владиславу, а 11 сентября из Москвы в королевский лагерь выехало посольство во главе с Василием Голицыным и митрополитом Филаретом просить короля отпустить на престол сына. К этому времени Сигизмунд окончательно решил сам занять московский престол. Он потребовал от смолян сдаться через три дня, грозя всех перебить. Ответом стал мощный взрыв: смоляне прорыли подземный ход, подвели мину под батарею осадных пушек и взорвали ее. Пришлось полякам везти новые осадные орудия из Слуцка.

В конце сентября московское посольство прибыло в ставку короля. Послов задержала распутица, и приехали они к шапочному разбору. 21 сентября оставшиеся в Москве бояре, боясь простого народа, тайно впустили в столицу польское войско. При таких козырях король с главными панами сразу дали понять, что намерены приказывать, а не вести переговоры. Паны требовали сдачи Смоленска и не хотели слышать, что город и так достанется Владиславу, когда он станет царём. Не устраивало их и согласие смолян присягнуть Владиславу, но не Сигизмунду. Паны уверяли, что король хочет присяги и сдачи Смоленска «для чести», а после вернёт сыну. О крещении королевича паны говорили смутно, утверждая, что выбор веры решает Бог и сам королевич. Не получили послы поддержки и от Жолкевского, вернувшегося из Москвы. Под нажимом короля гетман забыл подписанный им с русскими договор и стал требовать сдачи Смоленска, а когда дело не подвинулось, предложил смолянам не присягать королю, но пустить в город поляков, как пустили в Москву.

Послы предложили послать гонца в Москву за разрешением на ввод польских войск в Смоленск, а поляков просили не подступать к городу. Паны разрешили послать гонца, но заявили, что ждать не будут, а Смоленск возьмут сами. 21 ноября поляки взорвали одну из башен Смоленска вместе с частью стены и бросились на штурм. Однако позади пролома смоляне успели возвести земляной вал и установить на нем пушки, и все три атаки врага были отбиты. Об этом послы написали в грамоте, отправленной в Москву. Король тоже послал в Москву грамоту с требованием впустить его войско в Смоленск. В конце декабря гонцы вернулись с грамотами Боярской думы для короля, посольства и Шеина. В грамотах было написано, что бояре просят короля Жигомонта дать сына на царство или пусть будет по королевской воле. Дело явно велось к присяге королю. Смолянам было приказано впустить в крепость королевское войско. Под грамотой стояли подписи бояр, но не было подписи Гермогена.

27 декабря паны пригласили послов и спросили:«А теперь что вы скажете, получивши боярскую грамоту?» На что Василий Голицын ответил, что грамота подписана одними боярами, и то не всеми. Что же о впуске королевских войск в Смоленск, то «как определится от патриарха и от властей и от всех бояр и от всей земли, так мы и поступим». Паны стыдили послов, что те сами придумали не целовать крест королю. Тогда Голицын спросил Жолкевского: не он ли уверял, что король позволил целовать крест одному королевичу? «Этого не бывало, — отвечал Жолкевский, — а вы должны исполнять так, как вам московская грамота указывает». Удивительно читать современных историков, в частности В.Н. Козлякова, восхищающихся честностью и благородством Жолкевского. — К.Р.).

Послы в свою очередь спросили панов: «Что отвечали смольняне на боярскую грамоту?» Паны ответили: «Смольняне в упорстве своем закоснели; не слушают боярских грамот; просят с вами, послами, видеться и говорят, что наши послы прикажут, то и учиним!» На что послы возразили: «Сами вы паны, люди мудрые, можете рассудить, как же нас смольняне послушают, когда боярских грамот не послушали? Можете разуметь... если бы писал патриарх и бояре, и все люди Московского государства по общему совету, а не одни бояре, то смольнянам и отговариваться было нельзя... велите целовать крест одному королевичу, а нам нельзя переменить и велеть смольнянам целовать крест королю». Паны в гневе вскричали: «Вы хотите, чтобы пролилась христианская кровь; на вас её Бог взыщет». На другой день митрополит Филарет повторил всё, что ранее сказал Голицын. Паны были страшно злы и стали всячески утеснять послов, превратив их в пленников.

Если стойкость послов вызывает уважение, то какими словами описать героизм «закосневших в упорстве» смолян? Зимой 1610/11 г. цинга в крепости свирепствовала вовсю: хоронили уже не по 30—40 человек в день как осенью, а по 100—150 человек. Ослабевшие люди люто страдали от холода — лес вблизи вырубили, а каждый поход за дровами стоил крови. Кровью платили и за днепровскую воду. Беженцам-крестьянам не хватало еды: Шеин, как мог, гасил взаимные распри. По сравнению с мором военные напасти — обстрелы крепости, подкопы и штурмы казались малой бедой. Зато всех угнетала безнадёжность: в отличие от троицких сидельцев, смолянам неоткуда было ждать помощи — в Москве сидели поляки, а Боярская дума требовала сдать Смоленск королю. У осаждённых мог явиться соблазн поступить по боярской грамоте, выговорив почетные условия сдачи и привилегии — поместья и шляхетство для служивых и магдебургское право¹⁰⁹ для посадских. Сигизмунд наверняка пошел бы навстречу. Но смоляне решили иначе. На вопрос, пускать ли поляков в крепость, смоляне из московского посольства так ответили Голицыну и Филарету:

«Хоть наши матери, жены и дети в Смоленске, пусть они погибнут, а в Смоленск не пускать ни одного человека. Хоть бы и вы позволили, так смоленские сидельцы не послушают вас ни за что. Уже не раз от короля приезжали в Смоленск королевские люди; и у гетмана и у разных панов были недавно смоленские дворяне и посадские Иван Бестужев с товарищи: они отказали панам, что хоть бы им всем помереть, а в Смоленск они не впустят королевских людей».

В Москве появилась грамота от жителей Смоленского уезда, где они писали, что живут в обозе короля, чтобы выкупить из плена матерей, жен и детей. Ныне в Смоленской земле церкви разорены, ближние в могилах или в неволе. Король и сейм хотят вывести из Москвы лучших людей и владеть всею Московскою землею. «Восстаньте, доколе вы ещё вместе и не в узах; поднимите и другие области... Знаете, что делается в Смоленске: там горсть верных стоит неуклонно под щитом Богоматери и разит сонмы иноплеменников!» В Москве грамоту переписали и разослали по городам, а к ней приложили ещё грамоту, известную как «Новая повесть о преславном Росийском царстве». Автор ее также призывает выступить против поляков. Он восхваляет патриарха Гермогена и мужество града Смоленска, дающего пример, «чтобы мы все, видев его крепкое и непреклонное стояние, тако же крепко вооружилися и стали противу сопостат своих». Когда грамоты дошли до Рязани, Прокопий Ляпунов приказал переписать с них списки и разослать по городам, приложив и от себя грамоту о сборе ополчения. Жертвенность смолян принесла плоды.

Последние дни перед штурмом поляки усиленно обстреливали крепостные стены и смогли пробить небольшую брешь. Однако штурмовать крепость решили со всех сторон. Для подъема на стены уже давно были заготовлены 80 штурмовых лестниц, «такой ширины, чтобы пять и шесть человек могли всходить рядом, а длиной, как самые высокие в лесу деревья». Вечером 2 июня четыре штурмовых отряда, по 600—700 человек в каждом, заняли исходные позиции. Ровно в полночь запорожцы тихо подошли к восточной стене, незаметно взобрались по лестницам и начали расходиться по стене, занимая башни. В это время ландскнехты проникли через брешь, пробитую пушками. Здесь их встретили несколько десятков смоленских воинов во главе с Шейным. На стене тоже завязался бой, русские рубились отчаянно, и запорожцы начали сходить со стены. Казалось, дело поляков проиграно, и тут Новодворский зажег порох, подложенный под сток в северной стене. Взрыв обрушил часть стены и в пролом устремились литовцы маршала Дорогостайского. Малочисленные защитники пали на стенах и в уличных схватках.

В Смоленске вспыхнул пожар, солдаты всех подряд грабили и убивали. Горожане пытались затвориться в Успенском соборе, где вел службу архиепископ Сергий, но озверевшие солдаты выбили двери и начали людей рубить и живых хватать. Сергия, хотевшего остановить избиение, ранили и захватили в плен. Тогда посадский Андрей Беляницын взял свечу, спустился в подвал собора и запалил бочки с порохом, весь пушечный запас. Был сильный взрыв, и множество людей, русских и поляков, побило. Король польский ужаснулся и приказал прекратить избиение горожан. Между тем Шеин с женой, маленьким сыном, воеводой Горчаковым и несколькими дворянами заперся в Коломенской башне. Ландскнехты пытались туда ворваться, но были отбиты. Шеин сам застрелил с десяток солдат. Разъяренные немцы готовились к новому приступу. Тут появился гетман Яков Потоцкий и стал призывать пощадить свои жизни и сдаться. Близкие Шеина упрашивали его, и раненый воевода, наконец, согласился.
Урожай польской победы . Сигизмунд встретил Шеина сурово. Его подвергли допросу и, как утверждает «Новый летописец», пытке. Последнее сомнительно: Михаил Борисович был боярского рода, герой в глазах поляков, вдобавок раненый. Его могли держать в оковах и изводить допросами, но не пытать, ибо это нарушало привилегии знатных, на чём держалась Речь Посполитая. При всей ненависти к Шеину Сигизмунда магнаты пыток бы не допустили. Шейным восхищался сын Сигизмунда, Владислав, а геройский кавалер Новодворский стал его другом. Во время допроса воеводу спросили: «Кто ему советовал и помогал так долго держаться в Смоленске?» Шеин отвечал: «Никто особенно, потому что никто не хотел сдаваться». Ответ Шеина содержит и ключ к отгадке, почему Россия выстояла в страшном 1611 г. Ведь поляки и их приспешники захватили Москву и пол-России, а шведы — Новгородчину. Но именно тогда до народа дошло, что перед ними захватчики, а не помощники правильного царя. А против захватчиков русские неодолимы.

Для смолян нужды в прозрении не было: как жители пограничья, они знали хищнические интересы поляков, знали, что такое воинствующий католицизм и не верили словам Сигизмунда о защите православной веры. Поляки, ссылаясь на перебежчиков, писали, что Шеин силком всех принуждает терпеть муки осады. На самом деле сами смоляне не хотели сдавать крепость. Их массовое непокорство польскому королю подтверждают факты. После штурма в Смоленске осталось около четырех тысяч жителей. Король Сигизмунд разрешил уйти всем, кто не хочет перейти на королевскую службу. Почти все и ушли. Так же поступили жившие в поместьях дворяне Смоленской и Северской земель. Весной 1611 г. они собрали ополчение, чтобы «Смоленску помощь учинити и полского короля отогнати». На подавление восстания король «посла роты и повеле дворян побивати». Но тут пал Смоленск, и дворянам оставалось присягнуть Сигизмунду и сохранить поместья либо нищими уйти в разоренное Московское государство. Смоленские дворяне предпочли уйти. Как пишет Б.Ф. Флоря: «По окончании Смуты на королевской службе осталось не более десятка смоленских детей боярских».

Осада Смоленска дорого стоила Сигизмунду — погибло две трети армии (по некоторым оценкам, свыше 30 тыс. человек). Больше других пострадали ударные части: из 2000 немецких ландскнехтов уцелело меньше 400. Оставшиеся в живых солдаты желали вернуться домой, к тому же у Сигизмунда кончились деньги. Король сдал командование остатками войск Карлу Ходкевичу и вернулся в Варшаву принимать триумф но поводу взятия Смоленска, пленения Шуйского и победы над Россией.
Печальный конец воеводы Михаила Шеина . Шеин провел в плену девять лет. Сына его держал при себе Сигизмунд, а жену и дочь — канцлер Лев Сапега. В плену Михаил Борисович близко сошелся с митрополитом Филаретом, отцом царя Михаила Романова. По Деулинскому перемирию их обоих в 1619 г. вернули в Россию. Филарет стал патриархом и фактическим правителем страны, а Шеин — одним из придворных бояр. В 1628—1632 гг. он возглавлял Пушкарский приказ. В июне 1632 г. истекал срок Деулинского перемирия, и Россия готовилась к реваншу, чтобы вернуть Смоленскую и Северскую земли. Как по заказу, в апреле 1632 г. умер король Сигизмунд III, и в Речи Посполитой наступило бескоролевье. Царь Михаил Фёдорович и Дума решили не терять время и приговорили начать войну. Главным воеводой назначили боярина Михаила Шеина.

В августе 1632 г. русское войско перешло границу Речи Посполитой и в октябре — декабре овладело многими городами Смоленщины и Северщины. Из-за распутицы и медленного подвоза припасов 32-тысячное войско Шеина подошло к Смоленску только в конце января 1633 г. Промедление позволило полякам подготовить крепость к осаде. Осада Смоленска русскими во многом повторяла его осаду поляками в 1609—1611 гг. Осажденные держались стойко и два приступа (в мае и июне) были отбиты. Между тем в феврале 1633 г. закончилось бескоролевье в Речи Посполитой — королем был выбран сын Сигизмунда III Владислав IV. Король спешно собирал армию и, чтобы выиграть время, подговорил запорожцев и крымского хана совершить в июле набег на Южную Россию. Обеспокоенные дворяне южных земель тысячами покидали войско Шеина и возвращались охранять близких. Собрав армию в 23 тыс. человек, Владислав в августе 1633 г. блокировал русских под Смоленском. Воевода обратился в Москву за помощью: помощь обещали, но так ничего не сделали. Шеин дал несколько сражений Владиславу, но не смог снять блокаду.

Наступила зима. Голод и холода расшатали мораль московского войска, особенно наёмников; начались болезни. Зная о бедственном положении русских, Владислав послал Шеину грамоту, с увещанием обратиться к его милости, а не гибнуть от меча и болезни; воевода возвратил грамоту без ответа, указав, что в ней «непригожие речи». Шеин написал царю о возможности заключения перемирия, на что Михаил Фёдорович согласился. 1 февраля 1634 г. царь получил от Шеина последнюю отписку, что ему и ратным людям от польского короля утеснение и в хлебных запасах и в соли оскуденье большое. На этот раз царские войска в Можайске и Калуге получили приказ о выступлении под Смоленск. Но было поздно: 16 февраля 1634 г. Шеин заключил с Владиславом договор о сдаче.

Условия были мягкие. Ратные люди — московские и иноземцы, могут по усмотрению перейти на службу к королю польскому или вернуться домой. Те, кто идут домой, целуют крест, что четыре месяца не будут служить против короля. Пушки (всего 107) с припасами и оружие убитых остаются полякам. Войско выходит из острога с опущенными знаменами, с погашенными фитилями, без барабанного боя; знаменосцы идут до места, где находится король; там кладут знамена у ног короля и отступают на три шага; по знаку польского гетмана снова берут знамена; солдаты зажигают фитили, бьют в барабаны и отправляются в путь; с собой дозволено взять двенадцать пушек. 19 февраля 1634 г. Шеин с остатками войска выступил в путь. С ним шло 8056 человек; 2004 больных остались под Смоленском; для их пропитания передано 60 четвертей муки, сухарей и круп. Из русских Владиславу согласились служить только восемь человек (из них шестеро казаков), зато королю присягнула почти половина из 2140 немцев.

В Москве воевод побеждённого войска — Михаила Шеина и Артемия Измайлова, — уже ждали для допроса. Покровитель Шеина, патриарх Филарет, к тому времени умер (1633) и заступиться было некому. Бояре ненавидели Шеина за высокомерие, особенно за то, что не прочь был напомнить их трусость и нерадение во время Смуты. 18 апреля 1634 г. царь Михаил Фёдорович с боярами слушал дело о Шеине и его товарищах. Было поставлено: Шеина и Измайлова с сыном Василием казнить, а поместья их, вотчины и все имущество взять на государя; семейство Шеина сослать в понизовые города. 28 апреля осужденных отвезли за город «на пожар», место казни преступников, и там перед плахою дьяк прочитал обвинения. Первое обвинение Шеину было, что он, отправляясь на службу, пред государем «вычитал прежние свои службы с большой гордостью», а о боярах говорил, что пока он служил, «многие за печью сидели и сыскать их было нельзя». Царь для государева и земского дела не хотел его оскорбить и смолчал; бояре «не хотя государя тем раскручинить, также... смолчали».

Шеина обвинили в мешкотном переходе к Смоленску, что он потерял лучшую пору и позволил литовским людям укрепить крепость; был небрежен при нападениях неприятеля; государю всю правду не писал; приступы проводил не ночью, а днем; приказал стрелять в своих ратных людей (?); не слушал советы своих полковников; обесчестил имя государя тем, что клал перед королем царские знамена. Припомнили Шеину, что утаил от царя, как 15 лет назад, в плену, целовал крест королю не воевать против Литвы. Обвинили, что выдал врагу литовских перебежчиков. Сходные обвинения выдвинули против Арсения Измайлова. Сын его, Василий, «больше всех воровал» — на пиру с поляками говорил поносные слова: «Как может наше московское плюгавство воевать против такого монарха?» По зачтении обвинений всем троим отрубили головы.

Казнь Шеина в народе встретили по-разному. Многие помнили о его подвиге во время Смуты. Московский сын боярский рассказывал гетману литовскому Радзивиллу, что «на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за это учинилась в людях рознь великая». Сын Михаила Борисовича, Иван, умер в ссылке, но остался внук, давший жизнь ещё одному знаменитому Шеину. Правнук казнённого воеводы, Алексей Семёнович Шеин, командующий сухопутными войсками во Втором азовском походе, в 1696 г. взял Азов. В том же году Пётр I присвоил ему звание генералиссимуса. А.С. Шеин стал первым генералиссимусом России.
Оборона Смоленска и М.Б. Шеин в литературе и истории. Во времена Смуты Смоленск служил моральным примером для московских людей. Стойкость смолян и неколебимость патриарха Гермогена соседствуют в грамотах, призывающих к борьбе с поляками. Из них наиболее художественно выразительна «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском», написанная в начале 1611 г. Автор воспевает крепость града Смоленска и мужество «смольнян»: «Поревнуем и подивимся великому оному нашему граду Смоленьску, его же стояние к Западу, како в нем наша же братия... сидят, и великую всякую скорбь терпят, и ставят крепце за православную веру, и за святыя Божия церкви, и за свои души, и за всех нас, а общему нашему супостату и врагу, королю, не покорятся и не здадутся... А какое мужество показали и какую славу и похвалу снискали во всем нашем Российском государстве! Да и не только во всей нашей преславной земле, но и в иных землях... чают, что и до Рима... снискали ту же славу и похвалу». Для России Смоленск — «воистину великий град», который «все великое наше Российское государство держит».

Доблестному смоленскому дворянству посвящена «Повесть о победах Московского государства...», написанная во второй половине 1620-х годов. Автор — смоленский дворянин, участник войны с Болотниковым, похода Скопина-Шуйского и освобождения Москвы от поляков. Он хорошо осведомлен об обороне Смоленска, хотя сам не сидел в осаде. В повести с уважением упоминается Шеин, но не он является главным героем обороны Смоленска, а «смольняне». Здесь автор, отбросив дворянские симпатии, пишет обо всех горожанах и особо — о посадском человеке Иване Беляницыне, взорвавшем церковь, куда ворвались поляки, избивавшие укрывшихся там людей.

Несмотря на то что Смоленск надолго вошел в состав польско-литовского государства, в память народа чётко вошло, что Смоленск — щит России. В конце XVII в. была сложена историческая песня «Земский Собор», записанная в разных версиях на Русском Севере. Песня связана с событиями Русско-польской войны 1654—1667 гг., когда русские заняли Смоленск и Вильно, но потом поляки Вильно отвоевали. В песне царь Алексей Михайлович просит князей и бояр «думу думати» о наступлении короля Литовского на «город на Смоленец». Первым слово молвил боярин из больших бояр: «А Смоленец есть строенье не Московско, || А Смоленец есть строеньице Литовско; || Во Смоленце силы нету, казны не бывало: || Отдадим-ко мы город Смоленец». Боярин из «середних бояр» дает тот же совет. Третьим слово сказал боярин из младших бояр: «А Смоленец есть строеньице не Литовско; || А Смоленец есть строеньице Московско, || Во Смоленце силы сорок тысяч, || Казна есть бесчётна: || Нам надо постоять за Смоленец». Царь отправил его в Смоленск воеводой, а первых двух бояр приказал «сказнити».

Героизм смолян и Шеина прославляет Н.М. Карамзин в «Истории государства Российского»: «Шеин, воины его и граждане оказали более нежели храбрость: истинное геройство, безбоязненность неизменную, хладнокровную, нечувствительность к ужасу и страданию, решительность терпеть до конца, умереть, а не сдаться». Когда враги ворвались в город и устремились к храму Богоматери, где заперлись многие из граждан с семействами, то «россияне зажгли порох и взлетели на воздух с детьми, имением — и славою!... не Польша, но Россия могла торжествовать сей день, великий в её летописях». Последним, как пишет историк, сложил оружие Шеин: «Ещё один воин стоял на высокой башне с мечем окровавленным и противился Ляхам: доблий Шеин. Он хотел смерти; но пред ним плакали жена, юная дочь, сын малолетний: тронутый их слезами, Шеин объявил, что сдается Вождю Ляхов — и сдался Потоцкому».

Под влиянием «Истории» Карамзина популярный драматург начала XIX в. князь А.А. Шаховской пишет пьесу «Смольяне в 1611 году. Драматическая хроника в 5 действиях» (1829). В 1830 г. автор читал «Смольян» у Жуковского; литераторы пьесу одобрили, а Пушкин предложил опубликовать отрывок в «Литературной газете». Отрывок из пьесы был напечатан в «Театральном альманахе» (1830), но поставили её в Петербурге и Москве только в 1834 г., уже в четырех актах. В обеих столицах пьеса удержалась на сцене всего два спектакля. В пьесе Шаховского выражен трагический момент — в борьбе с врагом гибнут все русские герои. Шеина от верной смерти спасает рыцарь Новодворский — положительный образ поляка. Характерно, что Шаховской не возносит воеводу над простыми смолянами, а показывает народное единство. В ответ на слова посланника, ведущего с ним переговоры о сдаче Смоленска: « Король твой ум глубокий уважает || И видит всех граждан в тебе одном», — Шеин отвечает, — «Нет, я один ничто; но вместе с ними || Я всё: они со мной одна душа, || И ваш Король нас разлучить не в силах. || Так говори им всем или иди!»

Об обороне Смоленска и судьбе Шеина писали С.М. Соловьёв и Н.И. Костомаров. Оба историка рассказывают о героизме смолян во время осады города, хотя не столь эмоционально, как Карамзин, и оба не считают Шеина виновным в измене во время смоленской войны 1632—1634 гг., хотя допускают, что он оказался не на высоте как полководец, ведущий наступательные действия. С.Ф. Платонов, описывая падение Смоленска, называет воеводу Шеина «одним из самых светлых русских деятелей того времени», и его же отступление от Смоленска в 1634 г. называет «бесславным». Последующий советский период не внёс ничего принципиально нового в оценку обороны Смоленска и деятельности Б.М. Шеина. Исключение составляет прекрасно написанная научно-популярная книга Ф.Ф. Нестерова «Связь времен» (1980). Глава из книги Нестерова, посвященная подвигу смолян в 1611 г. и судьбе МБ. Шеина, почти целиком приведена (со ссылкой и похвалой) в книге Ю.И. Мухина «Если бы не генералы!» (2006). Действительно, глава читается на одном дыхании, но есть два «но», о которых следует сказать особо. Приведу отрывок, где Сигизмунд отпускает жителей Смоленска и об их дальнейшей судьбе:

«Одного взгляда на лица русских ратных людей было довольно, чтобы понять, что брошенное где попало оружие не служило просьбой о пощаде. На них не было ни страха, ни надежды — ничего, кроме безмерной усталости. Им уже нечего было терять. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных мечу: не было капитуляции, не было условий сдачи, никто не просил о милости. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и разрешил всем, кто не хочет перейти на королевскую службу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто мог ещё идти. Опустив головы, не сказав слова благодарности за дарованные жизни. Пошли на восток от города к городу по истерзанной Смутой земле, тщетно ища приюта, питаясь подаянием Христа ради....

История обычно чуждается театральных эффектов. Её герои, вышедшие на сцену в первом действии драмы, как правило, не доживают до заключительного. Для смолян было сделано исключение.

Неисповедимыми путями приходят они в Нижний Новгород как раз тогда, когда Минин бросает свой клич. Смоляне первыми откликаются на призыв, образуя ядро собираемого народного ополчения. Потом в его рядах с боями доходят они до столицы, отражают у Новодевичьего монастыря и Крымского моста последний, самый страшный натиск войска гетмана Ходкевича, прорывающегося к осажденному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону, и наконец среди пылающей Москвы, на Каменном мосту, во главе с Пожарским, принимают капитуляцию королевских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота».

История действительно чуждается театральных эффектов — их любят писатели. Смоляне, помилованные Сигизмундом, были жёны, матери, отцы и, как редкое исключение, братья смолян, сражавшихся в ополчении Пожарского и Минина и принимавших в плен поляков у Боровицких ворот. Четыре тысячи выживших после взятия Смоленска были женщины, дети, увечные и старики. Пригодные к бою мужи, в том числе 900 детей боярских, погибли, защищая крепость. Зато тысячи смоленских дворян сражались с поляками вне крепости под знаменами Скопина и, позже, Второго земского ополчения. Это им сдавались поляки у стен Кремля. Один из смолян описал их подвиги в «Повести о победах Московского государства». Русская история не нуждается в украшательстве. Она величественна и трагична в высотах своих и падениях. Вольные или невольные искажения крайне опасны, ибо вызывают недоверие к героическому прошлому России. Наше право на независимость и самобытность должно исходить из исторической правды.

Другое «но» связано с казнью Михаила Борисовича Шеина, вызывающей у Нестерова, и особенно у Мухина, даже некоторое восхищение:

«Кремль не оценил дипломатического искусства своего воеводы. Шеину и его молодому помощнику Измайлову было предъявлено обвинение в государственной измене. Бояре выговорили им: "А когда вы шли сквозь польские полки, то свернутые знамена положили перед королем и кланялись королю в землю, чем сделали большое бесчестие государеву имени..." Выговор завершился приговором... Палач, подойдя к краю помоста, поднял обе головы над толпой, чтобы хорошо видели все: пусть замолчат те, кто толкует о том, что московскому люду не под силу стоять против литовского короля; пусть Польша полюбуется на плоды своего рыцарского великодушия; пусть ждет новую рать и пусть знает, что, если даже вся Смоленская дорога превратится в сплошное кладбище, Смоленск всё же будет русским».

Звучит хлёстко, но неверно по сути. В России не казнили воевод за неудачу в битве и даже за сдачу в плен. Казни Ивана Грозного составляют исключение, но, опять же, он обвинял бояр в заговорах и чернокнижии, а не в проигранных сражениях. Тем более не казнили воевод при следующих царях. Годунов наградил Мстиславского, позорно разбитого под Новгородом-Северским малым войском самозванца. Дмитрия и Ивана Шуйских, бросавших вверенные им войска во время боя, казнили бы в любой европейской стране, однако они избежали и опалы. При сыне Михаила Романова, Алексее Михайловиче, воевода Василий Шереметев под Чудновым сдал полякам и татарам 17-тысячную русскую армию (1660) и не на почетных условиях, как Шеин, а обещав сдать Киев, Переяслав-Хмельницкий и Чернигов и заплатить 300 тыс. рублей. При этом татары, тут же нарушив договор, перебили безоружных русских, а Шереметева взяли в плен. И что же Алексей Михайлович? Он пытался выкупить воеводу и всячески его ободрял. Уже после смерти царя Шереметева выкупили, и никто не сказал ему плохого слова.

Шеина казнили не за измену, не за поклон знаменам и сдачу пушек и не для укоризны полякам, а за «обиды» боярам. Хотя он сказал им чистую правду — ведь бояре во время Смуты на самом деле бегали из лагеря в лагерь и «кривили», а за Россию сражались немногие и лучшим из них (вровень со Скопиным и Пожарским) был Михаил Борисович. На его беду, после смерти Филарета царь Михаил вновь попал под влияние Салтыковых (родичей по матери) — роду, известному главным образом предательствами во время Смуты. Тут же были и ненавидящие Шеина Лыковы. Царь Михаил, не слишком самостоятельный, пошел на поводу у бояр, нагородивших два лишних трупа (отца и сына Измайловых), чтобы уничтожить ненавистного Шеина. Казнь Шеина — несмываемое пятно на памяти о добродушном, но слабом Михаиле Фёдоровиче.

В наши дни о Шеине вспомнили. В.В. Каргалов в книге «Русские полководцы. Исторические портреты» (2004) поставил биографию Михаила Шеина вместе с биографиями Святослава, Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Воротынского, Михаила Скопина-Шуйского и Дмитрия Пожарского. А.И. Антонов опубликовал исторический роман «Воевода Шеин» (2005), где воздает должное заслугам Михаила Шеина. Хотелось бы, чтобы почин Каргалова и Антонова был продолжен. В Азове в 2009 г. году установили памятник правнуку Михаила Борисовича, Алексею Семёновичу Шеину, покорителю Азова. Тем более странно, что в Смоленске до сих пор нет памятника человеку, спасшему Россию в страшные годы Смуты.