Книга 3 содержание между двух революции вместо предисловия Часть первая Омут

растягиваясь на версту: за гробом впервые шло - пятьдесят тысяч; и - не

знали: через недели две пройдет двести тысяч: за гробом Баумана.

Из боковых улиц нас провожали злые, узкие, монгольские глазки

маленьких, плотноватых бородачей в синих кафтанах, в мохнатых шапках,

вцепившихся сапогами в бока взъерошенных лошаденок, с кулаками, сжимающими

нагайки: отряды уральцев и оренбуржцев; уже зажглись фонари; пухнувшая

толпа, в которой уже затеривались знакомые, только тронулась: от Калужской

площади; вдруг закупоренно все встали: издали виделись стены Донского

монастыря, проглотившего лишь испуганно жавшихся к гробу университетцев;

проголодавшийся, потерявший знакомых, я, выцепясь и выхвостясь, сел на

извозчика; а еще позднее, когда рабочие со знаменем шли обратно, то отовсюду

на рыженьких лошаденках выскакивали мохноголовые дикари калмыцкого вида: и -

захлестала нагайка.

Скоро потом на столбах закричало объявление Трепова: "Патронов не

жалеть!";87 я влетел к Эллису:

- "Бойкот офицерам!"

Они, вернувшись с войны, казались мне левыми; я ждал заявления:

"Стрелять не будем"; его - не было; вот я и придумал бойкот; мы с Эллисом

мчались к Астрову, рассуждая: имея брата, Николая, в Думе, чего ему стоит

широко организовать бойкот? С Астровым сидел тяжеловатый, прихрамывающий

блондин; выпучив глаза, он быстро захромал в переднюю после нашего

заявления; это был М. Челноков, будущий городской голова; Астров, пальцами

защемивши коленку, ломая суставы, сверлил глазами, став строгим, напомнивши

какого-то прокурора; и суховато нам разъяснил: такой бойкот - озорство

политической недозрелости, дробящее силы: вооружать против нас ни в чем не

повинных.

Мы - вон, на все четыре стороны агитировать и получать щелчки в нос;

куда там бойкот: изо всех учреждений высыпали кучи чиновников,

присоединявшихся к забастовке; учреждения - одно за другим - закрывались;

мой "дядя Коля" (брат матери), тишайший столоначальник казенной палаты,

выпятил бакен и грудь, требуя прав; и он - бастовал; "тетя Катя" - и та

пищала на "Службе сборов".

"Широко организованный" бойкот был изжит индивидуально: увидавши

незнакомого генерала в пустом переулке, я вдруг, точно гусь, вытянул шею; и

мелкими шажочками за ним побежал, пересек пустевшую мостовую; в генеральское

ухо, заросшее седым волосом, раздался шип:

- "Убийца, убийца!"

"Убийца" остановился, посмотрел на меня, вполне растерянного, серыми

испуганными глазами; и мы - наутек: друг другу выставив спины.

Долго потом я конфузился: "убийца" ли незнакомый старик? Помнились

все - морщинки у глаз; и - виноватая улыбка.

ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА

поездов; московский узел отрезался;88 забастовали газеты; лихорадочно

раскупались листовочки Забастовочного комитета, ведшего переговоры с

бессменно заседавшей Думой; электричество вдруг погасло; улицы погрузились

во мрак; в квартирах теплились свечи; я успокаивал мать, наполнявшую все

сосуды водой: комитет позаботится о воде и о прочем; но водопровод -

действовал.

Улица: темь, слепые окна, щиты на витринах да бараний тулуп, ставший

уже при воротах и озлобленно провожавший глазами прохожего: с поднятым

воротником:

- "Студента - избить!"

Таков Арбат; одинокий прохожий - я.

Пустыня неосвещенного переулка; и - гвалт улиц центра, где терлись

люди, ощупями, напоминающими пожатие поздравляющих рук: дожили до красных

деньков; заливал мрак и энтузиазм расширенного сознания: рекорд забастовок -

побит; Европа видит впервые на деле разрешенье спорного доселе вопроса о

том, осуществима ли всеобщая забастовка.

Осуществилась!

Сознание осветило тьму в светлый праздник, а гул улицы - в перезвоны

колоколов; неизвестные люди, в помятых шапках, схватывались руками на

переполненных мостовых без единого полицейского, без единой пролетки;

передавали друг другу надежды; переживали друг друга братьями; уши строились

в кабель, по которому бежал ток от завода к Думе, отражаясь мгновенно же во

всех квартирах:

- "Слышали?"

- "Что?"

- "Как?"

Петровский, Эллис, Сизов, - тройка, яркая мне в эти дни, - переносились

из конца в конец города: делали набег на Владимировых; [См. "Начало века"]

"мамаша-вулкан" с середины комнаты, сидя на стуле, нога на ногу, - дымящейся

папироскою дирижировала в революцию: "Здорово!.. Молодцы!"

С раннего утра я пропадал, обегая квартиры, митинги, улицы; толкался на

переполненной народом Тверской, где мостовую громил сапог забастовщика;

поздней ночью я нахлобучивал на лоб старую отцовскую шапку, чтобы спрятать

"студента", сжимая рукою в кармане отцовский "бульдог"; я шагал в кромешные

тьмы, думая, что вооружен: до зубов; впоследствии выявилось: дуло "бульдога"

залеплено дрянью; выстрели я, - он бы тявкнул в лицо; в кривых, заборчатых

дорогомиловских закоулках шмыгала тень избивателя; видел я приподымаемый

кулак с движеньем навстречу мне, но бросался рукою в карман: схватить свой -

"бульдог"; тулуп отступал, обливая руганью в спину: "Жидовская сволочь!"

Памятен вечер: я, Петровский, Сизов снова были у Астрова: опираясь на

Думу, чего ему стоит наладить бойкот (и наивен же был!)? Астровы сидели,

толкуя о левых думцах и правых комитетчиках; вторичный отказ, и мы - во тьме

Каретной-Садовой: с решением пробовать свои силы; сутулый извозчик везет к

Моховой; университет, ставший многотысячным митингом, нас разделяет: в одну

аудиторию - Сизов; мы с Петровским - в другую: с идеей бойкота офицеров,

могущего повлиять на дух войск; попадаем к эсерам; тусклые свечки у кафедры

отбрасывают точно бледные свои веки на море голов, утопающих в мраке; гавк о

том, что режим - свергнут; какая-нибудь ничтожная схватка; и - кончено; от,

скажу прямо, бреда пьянеем: крик, граничащий с провокацией, иль провокация с

риском стать действием бомб? Заявлялось: завтра сорок тысяч с ног до головы

вооруженных рабочих явятся в такой-то час перед Думой; и подлец тот - кто не

явится с ног до головы вооруженным туда.

Впоследствии оказалось: сорок тысяч вооруженных с ног до головы рабочих

не помышляли явиться: помышляли об этом сумские гусары, чтобы с

черносотенцами Охотного ряда произвести обычное избиение попавшихся в

ловушку; ловушка и породила карикатурную по последствиям, но трагически

начавшуюся "осаду" университета89. Бред действовал: нам представилось: не

явиться у Думы - быть трусами; думалось не о бойкоте совсем: ожидая очереди,

я переговорил с председателем сходки, сказавшим: "Вы видите сами: какой тут

бойкот?"

Задумчиво возвращались с Петровским в пустыне улиц с решеньем: слить

судьбу с завтрашним утром, которое казалось не шуткой; прощаясь, Петровский

сказал: "Хоть раз в жизни надо хоть в чем-нибудь стать в точку правды, чтоб

хоть одно из слов стало делом".

Решили встретиться: перед Думой.

На другое утро, до чая, я выюркнул на пустынный Арбат: ни дворников, ни

полиции; такова ж и Арбатская площадь; пусто - перед Манежем; оглядываясь,

искал: где сорок тысяч? Не было и вчера оравших студентов; я думал, что

драться-то не с кем; на площади - никого; есть-таки: "союзники" в борьбе с

произволом, или - спина впалогрудого студента, с ушами, обмотанными

башлыком; он, качаясь, стучал своей палкой по направлению к Думе, перед

которой топталось человек пятнадцать, не настроенных дорого продать свою

жизнь; сиро - на Думской площади; и - на горбатой Красной; поражающее

отсутствие даже случайных студентов, снующих всегда здесь: распрятались по

постелям.

В ожидании хотя б "сорока" человек, а не тысяч прошло с полчаса;

подошло еще полтора десятка; попробовали думскую дверь; она - заперта; а вот

и пляшущий конями эскадрон сумцов с картавящим команду офицером-мальчишкой,

их выстроившим перед нами; посмехи добродушные: сумцов на нас; было видно:

"битвы" не будет; боевой пыл во мне стал мыслью о чае: в кофейной Филиппова,

куда я направился, чтоб, подкрепив силы, заглянуть и сюда: не наклюнется ли

что-нибудь.

В таких мыслях вошел я в кофейню; и сел за столик около окна; видел уже

за чаем: фигуры с палками замелькали мимо; и, очевидно, к Думе;

удостоверившись по часам, что я был на месте ранее срока, я, расплатившись,

слился с шагавшими вниз по Тверской; и сразу ж заметил необыкновенное

возбуждение: в конце улицы; люди валили навстречу; говор усилился; мостовая

пропустила ехавших на рысях все тех же гусар, предводимых все тем же

розовогубым мальчишкой; солдаты теперь озлобленно торопились проскочить мимо

с багрово дрожащими лицами; глазки их бегали по толпе; у офицерика дергался

каждый мускул сжатого губами и бровями лица, избегавшего взглядов.

Я, ахнув, - вперед, сшибаясь с бегущими навстречу; водоворот,

голосящий, что били и бьют; пролокотившись к концу Тверской и вставши на

цыпочки, видел кусок Думской площади и бег со всех ног - на нас; послышались

выстрелы; набежавшие смяли нас, увиделась и доска над согнутой спиной, и

вздерг толстых палок в ручищах, привыкших разрубать бычиные туши; далее -

бегство всех нас (я бежал, как и все); и крики: "Охотнорядцы!"90

В те годы я всех обгонял; и по мере того, как я обгонял, настроенье

менялось; паника переходила в спортивное упражнение; свернувши с Тверской, с

поредевшими кучками убегающих, я попал в Долгоруковский переулок; пробегая

мимо лаборатории [Здание химической лаборатории выходило на переулок], часть

"бегунов" ринулась в ворота университета, за которыми суетились студенты,

рабочие, штатские; вот с какими-то досками побежали к воротам из глубины

двора.

На Никитской остановился: и стал расспрашивать про подробности

Не помню, куда попал; помню Эллиса, сообщавшего мне: вечером - мы на

фабрике "Дукат", где эсдекский доклад; тут узнал: университет

забаррикадирован; я бросился обратно к университету.

На Моховой и Никитской - полиция, пристава; конница распрятана в

переулках, против Зоологического музея, на тротуаре - черносотенные картузы;

у щели полуприкрытых университетских ворот - кучка вооруженных студентов:

организованная охрана; я - к ней; и напал на знакомого, руководившего

охраной ворот, за которыми уж лежали какие-то груды, чтобы можно было в

любую минуту завалить проход; на университетском дворе - беготня и таек

ящиков; юноши, выдернув жерди университетской решетки, вооружались ими;

окрик паролей и куда-то откуда-то спешный проход десяток; в лаборатории

делали динамит и бомбы; мне сообщили, что серную кислоту будут лить с музея

на головы черносотенцам: в случае приступа; предвиделась осада с измором;

нужен-де провиант; потому - денег, денег!

Я получаю миссию: собирать эти деньги; и или приносить самому, или

передавать в руки тех, которые будут держать связь с городом; меня вывели

через щель; я - куда-то ушмыгиваю и уже себя застаю в богатых квартирах: за

сбором дани; оттуда - на подступах к обложенному университету: сдать свою

сумму; с второй же порцией денег я застреваю в гнилых, ныне сломанных

переулках: меж Моховой и Александровским садом: отрезана - Никитская; на

Моховой - ловят; передаю деньги в "руки", меня уверившие, что они тут - от

"связи"; не было же мандатов: ни у меня, ни у "рук"; "руки" - ушмыгивают: от

крадущихся в переулках теней; я ж - оказываюсь около Александровского сада:

во мраке, чтобы найти себя на Тверской в толоке тел, мне сующих деньги на

оборону без справок; даже не сообразил, что могу сойти за обманщика; то же

проделываю и в кофейне Филиппова, обходя тускло освещенные столики с шапкой

в руке; кто-то в перемятой шляпе меня усаживает рядом с собою за столик и

мне басит в ухо, что бомбы делать - легко: отвинти ламповый шар, высыпь

дробь, и - оболочка готова; поблагодарив за науку, я прощаюсь; и на этот раз

с новым "уловом" проныриваю: в ту же все воротную щель.

Ночной университетский двор освещен пламенами костров, за которыми

греются дружинники; иные калят на огне острия своих "пик" (жердей решетки).

- "Алексей Сергеич, как, - вы?"

Петровский, тоже дружинник, тоже присел: калить "пику"; он объяснил,

как явился к Думе позднее меня и вместе с другими был загнан в университет,

где засел в решимости выдержать осаду; и - драться; побродив по двору среди

вооруженных кучек, я получаю задание: выйти, чтоб завтра, с утра, -

продолжать свои сборы; я узнаю: Оленин, знакомец, сидит на крыше: с серною

кислотою.

Я - выюркнул: встретиться с Эллисом, чтобы вместе - на фабрику

"Дукат"91.

Тащимся: на извозчике; с ворчаньем стегал он лошадь мимо каких-то

вокзалов; пакгауз торчит из мрака; а на коленях у нас - караморой скрючен

под верхом пролетки Сизов: в широкополой шляпе; пересекаем какие-то рельсы и

натыкаемся на рогатку.

- "Стой!" - голос из тьмы; и - твердые физиономии; схватывается за

узду лошадь; проломленный котелочек Эллиса и угол локтя руки с тросточкой

описывают дугу - во мрак; голоса, уже где-то поодаль:

- "Свой!"

Рабочим это вполне неизвестно; и, - слышу, - склоняется:

- "Дукат, Дуката, Дукату!"

Пропущены: в район, охраняемый вооруженными забастовщиками; звонимся в

массивные двери подъезда: "дукатова", вероятно, особняка (я-то думал, - к

рабочим на фабрику); дискуссия - в салоне у фабриканта (сам на себя он, что

ли, восстал?); Дукат, плотный брюнет в кофеинои пиджачной паре 92, выходит в

переднюю с извинением: публики - нет, дискуссии - нет; он вводит в комнату:

в бархате мягких ковров из наляпанной великолепицы тяжелого безвкусия - стол

ломится хрусталями, дюшесами, прочим "бон-боном"; серебряно-серое платье

мадам Дукат; приветствует нас бородкой и длинным носом... Пигит, а К. Б.

Розенберг беседует с моложавым, седоволосым Адашевым, артистом театра. Дукат

потчует папироской ("Дукат"); я же думаю: что же он, - ниспровергает себя?

Пигита не интересуют бомбоны: "бомбы"; ох уж эта К. Б. Розенберг,

собирательница с буржуазных салонов дани "на партию"; с Христофоровой, с

мадам Кистяковской - дань собрана; завтра за данью визит к Щукину; "осада"

отлагательств не терпит.

И - что слышу я? Потирая руки и силясь быть светским, Пигит предлагает

Дукату с Дукатшей из этой уютной гостиной совершить невиннейший "парти де

плезир" ;93 то есть - в ночь на извозчиках двинуться в университет:

присоединиться к восставшим!?!

Приняли ль перетерянные хозяева это игривое предложение, - не помню; но

помню: Адашев, Пигит, Розенберг, Сизов, Эллис и я - в мраке; из мрака

вынырнули извозчики, на которых мы сели: я вез К. Б. к университету, с ней

разговаривая о теории соответствия Шарля Бодлера94, которая есть - антиномия

меж поэзией символистов и баррикадами; присоединивши К. Б. к Адашеву у все

той же "щели", перебежал мостовую, помня задание: завтра, с утра, - денежные

сборы; но заинтересовался кучечкой картузов под фонарем: на углу

Шереметевского переулка; и я услышал мордастого "араратора": "Бей сволочь";

тут я ретировался во тьму, радуясь, что шапка отца и нарочно развалистая

походка меня выручили: "студент" был не-узнан.

Рано утром Петровский, явившийся целым, рассказывал: уже под утро,

после переговоров начальника "осаждавших" с начальником "осажденных",

последние, не сдавая оружия, были выпущены из университетских ворот и прошли

мимо войск, разбредясь по домам.

Жертв не было.

Провозглашенье "свобод" я встречаю на улицах;95 со мною - Сизов; мы

бродим в толпах; вот - Красная площадь; вот - красное знамя; а вот -

национальное; на каменный помост Лобного Места вползает черная голова

пересекающего площадь червя: процессии монархистов; фигурка протягивает с

помоста трехцветный флаг; в это время красное знамя головки красной

процессии поднято на тот же помост: над теми же толпами: "свобода" слова;

только - чем это кончится?

Два знамени - рядом; красное держит как вылитый из стали высокий,

рыжебородый мужчина в меховой шапке; этот голос я слышал уже: в эпопее

последних дней; мы - под ним, вздернув головы; солнечный косяк горит на

кремлевском соборе; в небо темное, как фиалка, врезаны: и золото куполов, и

воздетая ладонь краснобородого знаменосца, бросающего над тысячами голов:

- "Мы ведем вас к вечному счастью, к вечной свободе!"

Рядом черненькая фигурочка, вцепясь в трехцветное знамя, до ужаса

напрягает мне розовый воздух; как кровь, красны пятна Кремля, на фоне

которого два знаменосца двух станов друг к другу прижаты как символы двух

России, меж которыми - пропасть; утопия - в воздухе; пахнет оружием!

Через тринадцать лет я тут был: проходило море знамен в день первой

годовщины Октябрьской революции; темненькая фигурка уже не сжимала знамени;

и вспомнилось: тринадцать лет назад, когда мы стояли с Сизовым на площади в

те же именно часы, а может быть, в те же минуты, - был убит Бауман;96 этого

мы не знали еще, дивуясь "свободе" манифестаций; Сизов - ликовал; а я точно

был покрыт тенью, упавшей из будущего: канонада Пресни, немецкий погром97,

штурм Кремля, похороны Ленина.

Я слушал тогда:

- "Мы ведем вас к вечному счастью!"

Сизов воспринял: уже "привели"; я ж воспринял: "впервые поведем" -

через что?

К ночи узнали: убит Бауман; помнился образ рыжебородого знаменосца; я

его никогда не видал потом, - в дни, когда черные фигурки полезли отвсюду;

они готовились к предстоящим убийствам.

Помню день похорон98.

Я ждал процессию в начале Охотного ряда, имея перспективу из двух

площадей с подъемом на Лубянскую площадь; голова процессии не показывалась;

тротуар чернел публикой; вырывались яркие замечания; вот - в черном во всем

"дамы света", вот - длинный, ерзающий при них офицер; лицом - Пуришкевич;

они хоронили Россию; в воздухе взвесилась серая, холодная дымка; и пахло

гарью; от времени до времени площадь пересекали верхом - студенты

технического училища; офицер воскликнул, вскочивши на тумбу:

- "Смотрите?"

Смотрели: и "дамы" и я, - куда он указал; от Лубянской площади; точно

от горизонта, что-то пробагрянело; заширясь, медленно текло к "Метрополю";

ручей становился алой рекою: без черных пятен; когда голова процессии

вступила на Театральную площадь, река стала торчем багряных - знамен, лент,

плакатов: средь черных, уже обозначенных пятен пальто, шуб, шапок,

манджурок, вцепившихся в древки рук, котелков; рявкнуло хорами и оркестрами;

голова процессии сравнялась с нами: испуганный офицер переерзывал с места на

место.

А там-то, там-то:

кровью; невероятное зрелище (я встал на тумбу): сдержанно, шаг за шагом, под

рощей знамен, шли ряды взявшихся под руки мужчин и женщин с бледными,

оцепеневшими в решимости, вперед вперенными лицами; перегородившись

плакатами, в ударах оркестров шли нога в ногу: за рядом ряд: за десятком

десяток людей, - как один человек; ряд, отчетливо отделенный от ряда, - одна

неломаемая полоса, кровавящаяся лентами, перевязями, жетонами; и - даже:

котелком, обтянутым кумачом; десять ног - как одна; ряд - в рядах отряда;

отряд - в отрядах колонны: одной, другой - без конца; и стало казаться: не

было начала процессии, начавшейся до создания мира, отрезанной от тротуаров

двумя цепями; по бокам - красные колонновожатые с теми ж бледными, вперед

вперенными лицами:

- "Вставай, подымайся!"

Банты, перевязи, плакаты, ленты венков; и - знамена, знамена, знамена;

какой режиссер инсценировал из-под выстрелов это зрелище? Вышел впервые на

улицы Москвы рабочий класс.

Смотрели во все глаза:

- "Вот он какой!"

Протекание полосато-пятнистой и красно-черной реки, не имеющей ни

конца, ни начала, - как лежание чудовищно огромного кабеля с надписью: "Не

подходите: смертельно!" Кабель, заряжая, сотрясал воздух - до ощущения

электричества на кончиках волос; било молотами по сознанию: "Это то, от

удара чего разлетится вдребезги старый мир".

И уже проплыл покрытый алым бархатом гроб под склонением алого бархата

знамени, окаймленного золотом; за гробом, отдельно от прочих, шла статная

группа - солдат, офицеров с красными бантами; и - гроба нет; опять слитые

телами десятки: одна нога - десять ног; из-под знамен и плакатов построенные

в колонны - отряды рабочих: еще и еще; от Лубянской площади - та же река

знамен!

Втянутый неестественной силой, внырнул я под цепь, перестав быть и став

мощно: "Вы жертвою пали"! Консерваторский оркестр стал вливаться в

процессию.

У Кудрина вырвался, чтобы попасть к меня ожидавшему Соловьеву; очнулся

у самоварика, из-под которого глянула сладенькая "бабуся":

- "На вас лица нет".

Было вперенье во что-то, впервые открытое: "Мировой переворот - уже

есть!" И он - лента процессии, пережитая как электрический кабель огромной

мощи.

Товарищи Сережи - студент Нилендер, студент Оленин - о чем-то спорили;

меховую шубу, он вовлек меня в переулок, где, встретясь с кем-то, узнали:

около Манежа расстреляна одна из возвращавшихся с похорон колонн 99.

И вспомнились красные косяки зари на Кремле; это - пятна крови

расстрелянных.

НЕДОУМЕНИЕ

знаменосца; она выросла перед каждым, каждого убивая по-своему: одного -

ломом по голове; другого - медленным перерождением его самого; погромы

гуляли по площадям; явились из тюрем преступники, вооруженные городовиками;

они с "правом" грабили; погром шел вперебой с манифестациями свобод на

газетных столбцах; не чувствовалось роста волн, а ярость разбития их о

выросшие граниты; червем испуг въелся в сердце; укоротился список героев

активной борьбы; из него вычеркнули себя - октябристы, кадеты и обновленцы;

зарыскали всюду зубры "Союза русских", "Союза Михаила Архангела", "Союза

активной борьбы с революцией"100, председатель которого, Торопов, заявил: он

предложит себя к услугам для исполнения казней; вылупились Пуришкевичи,

докторы Дубровины и протопопы Восторговы; Владимир Грингмут, питаясь идеями

их, распухал точно клещ; и уж откуда-то в нос шибануло Азефом.

Дерябили мозг слухи; карикатуры на Витте и на зеленые уши Победоносцева

воспринимались мною как писк комаров, отвечающий на хруст раздробленных

бронтозавром костей; инцидент, случившийся в реальном училище Фидлера,

выявил только надлом революции;101 в сознание запал Бунаков-Фундаминский,