Книга 4 И. Медведева обучение травами

За столом дедушка Давы снова увлекался воспоминани­ями. Он говорил неправильно с уникальным, удивительно приятным акцентом, придававшим его речи особую вырази­тельность и очарование. Однажды он с энтузиазмом принял­ся рассказывать о своей жизни во время Великой Отечествен­ной войны. Выглядело это примерно следующим образом:

— Ой, как было плохо! Шел война, был тяжелый пери­од для нашей Родина. Народ воевал, страна голодал. Люди плохо жили.

Неожиданно протяжно-жалостливые интонации его речи сменялись на бойко-веселые с резким поднятием тона.

— Я хорошо жил, — говорил он, и темп его речи посте­пенно убыстрялся. — Я на железный дорога работал. На один станция начальник русский, за все отвечай. Его заместитель корейца ни за что не отвечай. Заместитель корейца лесом ва­гон с верхом грузит. На второй станция начальник русский за все отвечай, а его заместитель корейца ни за что не отвечай. На второй станция заместитель корейца верхушка леса сни­май. Хорошо жил...

На столе одно блюдо сменяло другое, на смену воспо­минаниям о войне приходили воспоминания более приятные...

— Один девушка любовница дом подарил, — вещал дедушка Давы, мечтательно закатывая глаза. — Сорок ты­сяч!

Сделав выразительную паузу, чтобы мы по достоинству оценили его щедрость, старик, неожиданно спохватившись, что его могут неправильно понять, многозначительно доба­вил:

— Новый деньга!

Дедушка Давы обвёл взглядом наши лица, выражаю-

щие подобающее случаю восхищение, и продолжил свой рас­сказ:

— Второй девушка любовница дом подарил. Тридцать тысяч! Новый деньга! Один мальчик сиротка бегал по двору, мама погиб, папа погиб, дал двадцать тысяч на его воспита­ние, новый деньга. Теперь большой человек — председатель обкома.

Дедушка Давы явно перепутал должности, и ему каза­лось, что «председатель» звучит солиднее, чем «секретарь».

— К себе в край зовет, — между тем продолжал коре­ец. — Говорит — ни в чем нуждаться не будешь!

Из рассказов дедушки Давы я узнал, что он был весьма уважаем в тесном кругу корейских семей. В своем роде он был местным «капо де тутти капи»*, если проводить анало­гии с «Крестным отцом», но, естественно, в его случае в ус­ловиях Советского Союза сфера действий корейского «капо» по большей части ограничивалась экономической деятельно­стью, хотя за многословием экзотичного старика нередко уга­дывалось нечто, о чем он предпочитал не распространяться. В чем-то жизнь корейской общины напоминала мне расска­зы Учителя о выживании клана Спокойных среди чуждых им народов. Община жила по своим собственным законам, стараясь по мере возможности избегать столкновений с ко­ренным населением и правоохранительными органами, гиб­ко и разумно приспосабливаясь к обстоятельствам.

Дедушка Давы твердой рукой регулировал жизнь общи­ны. Большинство корейских семей зарабатывало на жизнь, выращивая ранние арбузы, лук, овощи и фрукты на частных огородах или на взятых в аренду у государства землях. От дедушки Давы зависело, куда каждая из семей поедет прода­вать свою сельхозпродукцию. Старик распределял места так, чтобы у всех семей был приблизительно равный доход и что­бы никто никому не мешал в торговле на рынке. Великолеп­но зная ситуацию на всех основных рынках Советского Со­юза, дедушка Давы руководил делами так, что община про­цветала. Конечно, иногда случались и неприятные инциденты, вроде столкновений с конкурентами кавказского происхож-

* Капо де тутти капи (итал.) — высший титул главы итальянской мафии.

дения, но мудрый патриарх ухитрялся улаживать и эти про­блемы.

В дедушке Давы, почти по О. Генри, удивительным об­разом сочетались черты гангстера и филантропа.

— Я всегда людям помогай, — объяснил мне как-то дедушка Давы. — С Дальний Север друг приехал, говорит — страдают там русские люди. Местная власть не даёт водку продавать, вино продавать. Сухой закон, понимаешь, ввели. А как рабочему человеку без водки на холоде жить? Вот я и помог. Партию арбузов на север отправил.

Половина арбузов бесплатно в детские дома передал, а в другая половина для страдающий рабочий спирт шприца­ми впрыснул. Связи свои использовал — через два дня арбу­зы на месте были. Друг у меня есть — в транспортная авиа­ция работает. А если бы официально перевезти просил — на две недели груз бы застрял. Рабочие спасибо говорили.

Похоже, что делать инъекции арбузам дедушке Давы понравилось, и он неоднократно пользовался этим методом. Однажды на бахчу одного корейца из общины колоритного патриарха совершили налёт жившие в соседней деревне рус­ские конкуренты по арбузному бизнесу. Арбузы у трудолю­бивого корейца удались на диво, чего по какой-то причине не смогла перенести загадочная русская душа. Вооружённые палками налётчики в открытую пришли на поле и под акком­панемент забористого мата перебили почти поспевшие ар­бузы.

Ответный удар не заставил себя ждать. Месть, хотя и не была столь демонстративной, оказалась достойной. Дедуш­ка Давы под покровом ночи отправил корейских детишек на поля интервентов. Детишки были вооружены шприцами, ко­торыми они впрыскивали керосин в готовые к сбору арбузы. Эффект превзошёл самые смелые ожидания. Возмущённые покупатели, попробовав пожароопасные плоды, вернулись на рынок, объединились, и, пылая негодованием, перевернули лотки с товаром и забросали продавцов их же собственными арбузами.

Ещё один раз дедушка Давы воспользовался инъекция­ми, когда на одном из российских рынков конкуренты кав-

казской национальности, угрожая физической расправой, по­требовали у корейцев по дешёвке продать им все свои арбу­зы и убраться с рынка. По совету патриарха корейцы, не всту­пая в конфликт, арбузы таки продали, но зато в недрах каждо­го арбуза таился очередной сюрприз.

Так, по мере возможности не прибегая к насилию, но действенно и эффективно, корейский «капо де тутти капи» отвечал ударом на удар, всё же предпочитая не наносить уда­ра первым.

Дедушка Давы регулярно прибегал к нехитрым приемам первобытной магии. Впервые я столкнулся с этой чертой его характера, обратив внимание на то, как он прячет под подуш­ку в спальне здоровенный кинжал.

— Готовитесь защищаться от врагов? — пошутил я.

— Ты знаешь, дорогой, мне часто снится плохой сон, — ответил дедушка Давы. — Когда снится плохой сон, когда за мной кто-то бежит, когда на меня кто-то нападать, я хватай во сне кинжал за ручку, от меня все убегай. Я с кинжал — меня все боятся.

Не знаю, отчего дедушку Давы терзали ночные кошма­ры — то ли оттого, что он слишком много кушал перед сном, или у него действительно было много врагов, но верно одно — кинжал действовал безотказно, мгновенно отпугивая всех противников.

Когда в его семье кто-то болел, дедушка Давы брал шер­стяные ниточки и завязывал на них узлы. Нитки могли быть разного цвета, но обязательно шерстяные. Он подолгу, тща­тельно и неторопливо раскладывал их на подоконниках и шкафах, и никто в мире не смог бы убедить его в том, что это средство вряд ли поможет.

Старый кореец пытался влиять и на погоду, совершая странные ритуалы, отдаленно напоминающие мне обряды Буду. Если дедушке Давы нужна была теплая солнечная по­года, он, убивая очередную курицу, брызгал ее кровью на за­ранее насыпанные небольшие горки сухого песка, а если для получения хорошего урожая срочно требовался дождь, ста­рик наливал в блюдечко воду и затем окроплял ее кровью курицы.

И, хотя в натуре дедушки Давы слишком откровенно проглядывало что-то первобытно-жутковатое, он был исклю­чительно обаятельным, добрым и щедрым человеком. Я от­носился к нему с искренней теплотой, не будучи склонным морализировать по поводу его несколько вольного отноше­ния к закону, но одна черта его характера неизменно короби­ла меня, несмотря на то что, согласно заповедям Шоу-Дао, я старался и ней относиться терпимо. Дело в том, что дедушка Давы был страстным и неисправимым собакоедом.

После того как я несколько раз отведал исключительно вкусно приготовленное мясо, старый кореец с лукавой усмеш­кой открыл мне секрет его происхождения и признался, что отлавливает бродячих собак. В порыве великодушия дедуш­ка Давы пригласил меня на «охоту», и я, несмотря на то что подобное мероприятие не вызывало у меня энтузиазма, не смог отвергнуть столь экзотическое предложение.

Несколько дней спустя мы отправились на охоту. Де­душка Давы вооружился лишь большим мешком. Когда я спросил его, не нужна ли ему приманка, старик лукаво отве­тил, что у него — свой собственный метод охоты и приманка ему не потребуется.

Примерно четверть часа мы блуждали по пустынным вечерним улицам, пока не наткнулись на крупную кудлатую дворнягу.

— Тише, не мешай! — шепнул мне дедушка Давы. Он сделал несколько шагов по направлению к собаке, слегка согнул колени и, наклонившись в ее сторону, каким-то особенным, приторно-сладким голосом пропел:

— Куть-куть-куть!

Псина замерла на месте и, с любопытством наклоняя голову из стороны в сторону, уставилась на старого корейца.

— Куть-куть-куть, куть-куть-куть! — продолжал выпе­вать дедушка Давы.

Собака, как зачарованная, медленно переставляя лапы, двинулась к нему.

Я, наблюдая за этой сценой с внезапно пробудившимся интересом, поймал себя на том, что сам был готов следовать

на сладкий, но коварный призыв, как крыса за дудочкой кры­солова.

— Куть-куть-куть, куть-куть-куть!

Дворняга приблизилась к корейцу почти вплотную, и тут дедушка Давы сделал молниеносное, как бросок кобры, дви­жение рукой, одним взмахом накинув мешок на несчастную псину. Последовала короткая борьба, кореец затянул горло­вину и с легкостью, неожиданной для его возраста, вскинул мешок на плечо.

— Хороший собачка, сладкий собачка, — время от вре­мени приговаривал он, пока мы возвращались к дому.

Посвящение в тонкости корейской кулинарии напоми­нало ужасы застенков гестапо в сочетании с некоторыми ин­донезийскими обрядами. В одном из сараев, расположенных во дворе, находился пыточный станок, в который бедную со­баку зажимали, полностью обездвиживая ее. Затем, замотав ей морду тряпками, ее избивали палками и оставляли в таком виде, полуживую, на несколько дней, чтобы ее мясо стало более мягким и сочным.

Дедушка Давы объяснил мне, что если мясо собаки он может съесть сам, то для того, чтобы отведать мозг, он обяза­тельно приглашает всех домочадцев, поскольку мясо одной собаки похоже на мясо другой, но мозг каждой собаки имеет свой собственный, неповторимый вкус.

— Особенно, — добавил дедушка Давы, мечтательно закатывая глаза, — хорош мозг белый собака. Очень-очень вкусный мозг.

Процесс приготовления блюд из собачатины окончатель­но отбил у меня аппетит к ним, и в дальнейшем я вежливо, но упорно отказывался от собачьих деликатесов, предпочитая телятину или курятину.

ГЛАВА 4

— Запомни, дорогой, — сказал он. — Мой дом — это твой дом. Заходи, когда хочешь, ты мне всегда дорогой гость. Если хочешь видеть мой личный врач, приходи через пару недель, я буду знать, захочет ли он показать тебе свой искус­ство.

Две недели спустя старый кореец обрадовал меня, ска­зав, что лекарь согласен встретиться со мной и что встреча произойдет в его доме.

Я ждал этой встречи с нетерпением. Точно в назначен­ный час я постучался в двери дома дедушки Давы, и неиз­менно улыбчивая, но молчаливая кореянка провела меня в гостиную, где рядом со старым корейцем я увидел высокого крепкого сложения человека.

Дедушка Давы представил нас друг другу, сказав, что я могу называть его личного врача Ким. Мы вежливо пожали друг другу руки, но я не заметил на лице Кима ни малейших следов приветливости или радости от встречи.

Старик дипломатично покинул нас, и мы уселись в крес­ла с каменными лицами, подобно игрокам в покер. Некото­рое время мы молчали, изучая друг друга. Чтобы не пока­заться слишком навязчивым, я не хотел начинать разговор первым.

В глазах Кима мелькнула искра неодобрения, и он заго­ворил ровным металлическим голосом, практически без ак­цента, на безукоризненном русском языке.

— Дедушка Давы мне как отец, — произнес он. — Толь­ко по этой причине я согласился показать тебе маленькую часть своего искусства.

Меня поразило, что, говоря о своем умении, он произнес слово «искусство». До этого я общался со многими знахаря-

ми, и ни один из них не упоминал этого термина, за исключе­нием Учителя. Возникшая аналогия с Ли еще больше усили­ла мое желание учиться у этого человека.

— Ты будешь учиться лишь на моих условиях, — меж­ду тем продолжал лекарь. — Запомни, одно-единственное нарушение — и мы распрощаемся с тобой. Имей в виду, что я не учу и не лечу русских. Я не делаю это потому, что рус­ские мешают моей работе, потому, что они ставят под угро­зу здоровье моих близких, мое благополучие и мое искус­ство.

Ким замолчал, холодно и бесстрастно глядя на меня. Видимо, он ожидал, что я начну протестовать против подоб­ной оценки людей моей национальности, но я, никак не про­являя своего отношения к его словам, продолжал вниматель­но слушать.

— Когда русскому говоришь, что ты его вылечишь, но больше не будешь лечить никого из его соотечественников, — снова заговорил лекарь, — он тебя не слушает и обязательно приводит кого-то еще. Ты ему говоришь, что не будешь ле­чить того, кого он привел, но он начинает упрашивать. Рус­ский назойливей мухи. Когда ты его лечишь, он считает себя слишком умным и он не слушает твоих рекомендаций, поэто­му лечить его слишком трудно. И, главное, когда с русского берешь деньги, он очень переживает по этому поводу, и брать деньги у него неприятно. Есть еще много других причин, но я не буду о них упоминать, потому что того, что сказано, уже более чем достаточно.

Мне было не очень-то приятно слышать столь нелест­ную оценку своих соотечественников, но, положа руку на сердце, я должен был признать правоту Кима. За несколько лет своей знахарской практики я не раз сталкивался с подоб­ным поведением. Кроме того, я в любом случае не собирался спорить с лекарем, поскольку мне хотелось узнать как можно больше о его искусстве.

— Я принимаю больных по ночам, — снова заговорил Ким. — Обычно прием начинается в час-два ночи и заканчи­вается в четыре-пять утра. Если хочешь, ты можешь прийти этой ночью и понаблюдать за процессом лечения. Но учти — ты не должен задавать никаких вопросов, и без моего разре­шения не можешь даже говорить.

Я был согласен на любые условия.

Ким практиковал во времянке одного из дворов в райо­не, где жили корейцы. Было далеко за полночь, когда я отыс­кал нужный двор и получил возможность осмотреть мест­ную «больницу».

Времянка была разделена на два отсека небольшой фа­нерной перегородкой. В одной ее части располагалась «при­емная», где ожидали своей очереди больные и сопровождаю­щие их родственники, а в другой половине царствовал коре­ец, которому помогали две женщины.

Я молча уселся в углу на старом продавленном стуле и стал наблюдать за процессом лечения. Время шло, и я почув­ствовал разочарование. Идущие непрерывной чередой боль­ные уже бывали у него на приеме, и их общение с лекарем ограничивалось несколькими фразами, произнесенными на корейском языке, и баночками с мазями и настойками, кото­рые им давал врач. Я уже почти засыпал, когда двое пожи­лых корейцев ввели в приемную мальчика лет двенадцати, страдающего нервным тиком. Каждые несколько секунд его лицо перекашивали страшные гримасы, напряжение мышц чу­довищно искажало черты лица.

Ким велел родственникам выйти и усадил мальчика на стул, к спинке которого была дополнительно приколочена расположенная вертикально доска. Привязав к ней голову мальчика, лекарь начал широкими полосами плотной мате­рии привязывать к стулу его туловище, руки и ноги. Когда почти полностью спелёнутый мальчик уже не мог пошеве­литься, Ким уселся на стул напротив него в удобную позу и с размаху ударил его по одной щеке, потом по другой. Он на­носил удары долго и методично, и постепенно я начал пони­мать его стратегию в нанесении ударов.

Лекарь бил мальчика каждый раз, как только его лицо искажалось судорогой. Удары никогда не наносились два раза подряд в одно и то же место. Кроме того, они наносились вскользь, и это означало, что, с одной стороны, сохранялась значительная болезненность удара, а с другой стороны, по-

добный удар причинял организму меньше разрушений. При­мерно через полчаса непрерывного избиения лекарь перестал наносить удары и около двадцати минут после каждой судо­роги щипал мальчика за разные части тела.

Я подумал, что после подобного лечения мальчик дол­жен стать пятнистым от синяков, как ягуар. Все время, пока продолжались истязания, Ким говорил что-то спокойным монотонным голосом.

Часа через полтора, к моему удивлению, нервный тик стал проходить. На лице ребенка отражалась внутренняя борь­ба, и, когда он усилием воли глушил начинающиеся спазмы мышц, его лицо на несколько мгновений окаменевало. Но как только мальчик расслаблялся и по его лицу проскакивала су­дорога, он тут же снова получал увесистую оплеуху.

Я с сожалением подумал, что большинство методов это­го знахаря, к сожалению, я вряд ли когда-нибудь смогу при­менить на практике. Теперь я понимал, почему Ким катего­рически отказывается лечить русских. Мало кто из моих со­отечественников сумел бы с должным мужеством и пониманием перенести подобную процедуру. При подобных методах лечения и врач, и пациент шли по лезвию бритвы, и нужна была немалая сноровка, которая вырабатывалась у врача лишь с долгими годами практики, чтобы не допустить ошибки. Я в данном случае предпочел бы какой-либо более медленный, но безопасный метод лечения, вроде иглоукалы­вания.

Днем я как следует отоспался, и на следующую ночь вновь оказался во времянке Кима. В этот раз мне повезло больше, и появилось несколько очень интересных пациентов. В частности, привели одну женщину, у которой была водянка. Ее живот казался огромным, похожим на отвратительный чужеродный нарост на её и без того по-жабьи изуродован­ном болезнью теле.

Указав на женщину, знахарь по-русски объяснил мне, что бывают водянки, которые нельзя протыкать, и бывают водянки, которые протыкать можно. Эта водянка относилась к тем, которые можно протыкать. Ким взял какой-то острый предмет, больше всего напоминавший замусоленный черный сук, и, к моему ужасу, с размаху всадил его в живот женщи­не. Затем он уложил ее на бок на огромный стол, чтобы дать стечь жидкости, хотя делать это было и не обязательно, по­скольку вырвавшаяся наружу под большим давлением зло­вонная струя обдала нас с ног до головы, а заодно залила потолок и стены комнаты.

Лекарь подставил тазик под дырку в животе женщины и велел мне помочь ему. Мы начали выглаживать ее тело вок­руг дыры, пытаясь вывести наружу остатки жидкости. Когда процедура была закончена, Ким вынул из шкафа какую-то мазь и, залепив дырку мазью, наложил сверху лист неизвест­ного мне растения, а затем прикрыл его кусочком бинта, ко­торый прикрепил лейкопластырем.

Мы вышли во двор, где находился летний душ, на кры­ше которого черная бочка с водой за день разогревалась сол­нечными лучами. Вода уже успела остыть, и, поеживаясь от прохлады, я с наслаждением смыл с тела отвратительную жижу.

Лекарь тоже вымылся. Одна из помощниц унесла нашу одежду, и вместо нее выдала мне что-то из вещей знахаря. Хотя для корейца Ким был высоким человеком, его одежда налезла на меня с трудом.

Когда я, одетый не по размеру, вернулся во времянку, там оказалась очаровательная молодая девушка. Я всегда пи­тал слабость к кореянкам, а девушка была так хороша, что я в этой тесной и нелепой одежде почувствовал себя неловко.

^\ Смущаясь еще сильнее, чем я, кореянка объяснила Киму, что у нее бывают приступы падучей. За время общения с Учителем я успел хорошо познакомиться с неконтролируе­мыми судорожными движениями, производимыми в изменен­ном состоянии сознания и связанными с самопроизвольным перемещением энергии по телу.

Девушка рассказала, что с каждым разом приступы уси­ливаются и происходят все чаще и чаще, и тут же у нее на­чался припадок. Крича и содрогаясь, она в корчах упала на пол.

Мы с Кимом подняли ее и уложили на стол. Я отметил, что стол был покрыт свежей чистой клеенкой. Помощницы

лекаря за то время, пока мы мылись в душе, успели полнос­тью прибрать комнату и вымыть стены, пол и потолок. Ким велел мне раздеть девушку догола. Приступ падучей посте­пенно ослабевал, но судороги еще не утихли до конца, и раз­деть ее оказалось не простым делом.

Мы намазали тело пациентки мазью, которую мне дал знахарь. Корчи продолжались.

— Делай в точности то же, что и я, — велел Ким. Мы начали выглаживать тело девушки в направлении от середины туловища к конечностям, время от времени ме­няясь местами или переворачивая ее тело с боку на бок, на спину или на живот. Процесс был настолько ответственным, что выглаживание этого прекрасного обнаженного тела не вызывало у меня даже тени эротических чувств. К утру, вко­нец утомленные, мы поняли, что добились какого-то успеха, поскольку девушку перестали бить корчи.

— Почему приступ продолжался так долго? — спросил я, прежде чем уснуть на постеленном прямо на полу времян­ки матрасе. — Никогда не думал, что припадок падучей мо­жет продолжаться так долго.

— Перед твоим приходом я дал ей лекарство, — отве­тил Ким. — Оно усилило болезнь для того, чтобы мы смогли ее окончательно изгнать.

Девушку, уснувшую прямо на столе, накрыли теплым одеялом, и я, опустившись на предназначенный для меня мат­рас, немедленно погрузился в сон.

По мере общения наши отношения с Кимом станови­лись все более теплыми. Убедившись, что я не собираюсь нарушать его инструкции, он начал более щедро делиться со мной информацией. Я познакомился с методами лечения, ка­завшимися мне почти невероятными, и однажды мне даже довелось самому стать пациентом корейского целителя.

Я тренировался с одним из моих учеников, когда во вре­мя выполнения приёма у меня в позвоночнике что-то хруст­нуло и тело пронзила жуткая боль. Я с трудом выпрямился. Каждое движение доставляло почти невыносимые страдания. Я с трудом мог передвигаться, причём исключительно в од­ном чётко зафиксированном положении, хорошо хоть, что в вертикальном.

Ситуацию усугубляло то, что Учителя не было в горо­де, а обращаться в больницу мне казалось делом почти бес­перспективным. В те времена в Советском Союзе только на­чинали говорить о мануальной терапии, о её результатах хо­дили легенды, и чудесные излечения доктора Касьяна казались почти волшебством. Я был уверен, что в больнице мне только слегка облегчили бы мучения, а вылечиться мне нужно было быстро. Единственное, что мне оставалось, — это обратиться к Киму, что я и сделал.

— Удачно, что травма пришлась на конец недели, — сказал кореец. — Тебе придётся остаться у меня на несколь­ко дней.

Он предложил мне пройти в сарайчик, расположенный рядом с времянкой, где он принимал больных, и служивший своеобразной «больничной палатой». В углу сарайчика сто­яло грубо сколоченное большое деревянное ложе с возвыша­ющимися над ним сантиметров на десять деревянными бор­тиками. Про себя я окрестил его «корытом».

Ким помог мне раздеться догола и улечься на живот в центр «корыта». Помощницы целителя внесли тазик с обва­ренными кипятком остро пахнущими травами, и кореец при­нялся обкладывать этими травами всё моё тело. Боль вскоре затихла. Я понял, что бортики ложа предназначались для того, чтобы целебные смеси не падали на пол.

— Лечение займёт три дня, — сказал Ким. — Всё это время тебе придётся голодать.

— Как скажешь, — без особого энтузиазма согласил­ся я.

Лекарь усмехнулся.

— Пожалуй, я навещу дедушку Давы, — сказал он. — Надеюсь, ради тебя он разрешит опустошить свою библио­теку.

Около часа спустя Ким вернулся, нагруженный двумя мешками книг.

— Надеюсь, здесь ты найдёшь что-нибудь интересное для себя, — сказал он.

Я читал книги, а один состав на моей спине сменялся другим. Меня мутило от голода и от запаха трав, но особые неудобства доставлял валик, подложенный под живот.

Последним лечебным составом оказалось разогретое нутряное свиное сало, смешанное с жиром нескольких жи­вотных, начиная от щенков и кончая барсуками и медведями. Вонь этого состава была столь невыносима, что у меня нача­лась рвота, но поскольку из-за длительного голодания рвать было просто нечем, тело сотрясали мучительные рвотные спазмы, и я пытался ослабить их, нажимая на соответствую­щие точки.

Наконец Ким деревянным скребком содрал с меня слой сала и обтёр меня влажными тряпками. По его указанию в сарай вкатили стол, с кустарно приделанными к нему коле­сиками от детской коляски. Подкатив его вплотную к моему ложу, кореец передвинул меня на стол, который заскрипел и прогнулся под тяжестью моего тела. Подталкивая угрожаю­ще раскачивающийся и скрипящий стол, лекарь отвёз меня к ещё более жуткому сооружению, сделанному на основе детс­кого спорткомплекса и напоминающему ожившую иллюст­рацию ужасов инквизиции. Спорткомплекс ощетинился мно­жеством причудливых блоков и цепей, лямок, верёвок и мяг­ких поддерживающих накладок для различных частей тела.

Прямо на столе Ким начал меня массировать. К тому времени Учитель уже успел показать мне основные приёмы мануальной терапии, и меня удивило то, что техника, исполь­зуемая корейским лекарем, была совершенно иной.

Хорошенько размяв и размассировав моё тело, корейс­кий лекарь начал выполнять всевозможные манипуляции, начиная с суставов пальцев, как бы выгибая и освобождая их, и кончая вытягиванием головы в сочетании с вибрацией. Затем он взял меня обеими руками за челюсть и принялся тянуть, выравнивая таким образом позвоночник.

Закончив массаж, Ким на несколько часов приковал меня к спорткомплексу, подвесив за разные части тела с помощью лямок и блоков. К своему удивлению, я совсем не чувствовал боли, и меня поразило, насколько странным и непривычным стало ощущение моего тела. Оно было ужасающе мягким и казалось не моим. Я испытывал лёгкость и подъём. Мышцы отказывались слушаться. Я попытался ощупывать себя паль­цами, и пальцы без труда проникали в толщу мышц, как в желе, хотя в обычном состоянии из-за напряжения в мышцах такое проникновение было бы невозможным.

Потом вернулся Ким, и началась процедура окончатель­ного вправления позвонков. Он подкладывал пальцы сбоку от позвоночника, вдавливая их вглубь и в сторону, а затем ударял по ним пальцами или кулаком другой руки.

Не упоминая имени Ли, я сказал, что немного знаком с техниками мануальной терапии, и описал приёмы, показан­ные мне Учителем, а потом спросил, в чём состоит принци­пиальное отличие манипуляций, которые Ким проделывал со мной, от известных мне методов.

— Приёмы, о которых ты говоришь, годятся для холод­ного тела, — объяснил Ким, — а у тебя сейчас тело горячее, размягчённое.

Его пальцы бегали у меня по позвоночнику, как пальцы пианиста по клавиатуре рояля.

Наконец кореец ещё раз полностью обтёр моё тело, снял меня с пыточного станка и, обернув плотной тканью, на не­сколько часов уложил на живот на матрасик на полу времян­ки. Затем он дал мне указания особым образом покататься по полу сарайчика, а затем лежать, меняя позы, то на спине, то на боку, то на животе, потихоньку напрягая и расслабляя оп­ределённые группы мышц.

Боль полностью прошла, и позвоночник нисколько меня не беспокоил.

— Ну как тебе методы народной медицины? — усмех­нулся Ким.

— Мучительно, но на редкость эффективно, — вынуж­ден был признать я. — Похоже, я потерял счёт времени.

— Ничего, теперь тебя ожидает нечто приятное, — ска­зал лекарь. — Дедушка Давы приглашает нас на ужин.

Я вспомнил рекомендации медиков о том, что при выхо­де из продолжительного голодания необходимо ограничение в приёме пищи, и ужаснулся, представив неизменно ломя­щийся от яств стол корейского патриарха.

— А разве я могу наедаться после голодания? — осто­рожно спросил я.

— Никаких ограничений! — великодушно разрешил Ким. — Ты можешь есть всё, что пожелаешь.

Дедушка Давы принял нас с распростёртыми объятия­ми, и, многословно поздравляя меня с излечением, увлёк нас к столу, один вид которого привёл меня в состояние почти неземного экстаза. Мы ели, пили и разговаривали. Дедушка Давы всю ночь рассказывал истории из своей жизни. К мое­му удивлению, я не ощутил никаких неприятных последствий обжорства. Наоборот, я испытывал необычайный душевный подъём и прилив сил.

Я уже успел рассказать Ли о том, что прохожу обучение у удивительного корейского целителя, но мы не слишком уг­лублялись в эту тему. Однако теперь, как только Учитель вер­нулся, я тут же забросал его вопросами о Киме и о том, что думает Ли о его методах излечения.

— Тебе посчастливилось встретиться с удивительным врачом, — сказал Учитель, — возможно, единственным в своём роде. Но не стоит вкладывать особые надежды в при­менение его методик. Его методики не для многих, они — для одного. Ким — мастер высочайшего класса. Он из тех, кто всегда применяет индивидуальные методы лечения. В этом его искусство сродни высшим формам искусства Шоу. Ким создаёт уникальный способ лечения для каждого конк­ретного больного, в отличие от подавляющего большинства врачей, которые, наоборот, пытаются каждого больного по­догнать под стандартные методы лечения.

— А почему бы вам не познакомиться? — предложил я. Ли укоризненно посмотрел на меня, и в голове у меня тут же сформулировался ответ на мой вопрос, составленный из фраз, когда-то вскользь брошенных Учителем, в частно­сти, фразы о ненужности лишних связей. На секунду мне ста­ло стыдно за то, что я, будучи уже продвинутым учеником, продолжаю периодически сваливаться на позиции новичка.

Впоследствии я не раз беседовал о знахарстве как с Ки­мом, так и с Ли, и мне особо импонировало то, что их взгля­ды на этот вопрос полностью совпадали.

Многие известные мне знахари утверждали, что на са­мом деле лечат не они, что через их посредство пациента исцеляет бог, и однажды я спросил Учителя, что он думает по этому поводу.

— Лечит не бог, а человек, — сказал Ли. — Человек может полагать, что берёт силы у бога, но на самом деле он берёт их у себя. Силы даёт вера, а не бог. Поэтому лучший лекарь — это тот, кто верит в себя, а не в бога.

В вопросах подхода к лечению Ким почти слово в слово повторял высказывания Учителя.

— Болезни следует лечить с изменения человека, с из­менения его природы, его психики, его быта и его судьбы, — объяснил мне однажды лекарь. — Если человек не управля­ет своими эмоциями, он болен. Если человек не управляет своими страстями, он болен. А если человек не наделён во­лей, то он смертельно болен. Поэтому нет смысла лечить человека, лишённого стремления к жизни, так как при этом великое умение знахаря пропадает втуне. Не следует жалеть пациента, ибо жалость не способна к трезвой оценке. Боль­ной в первую очередь должен заслуживать излечения.

Я помню, как меня вначале даже слегка шокировало подобное мировоззрение. С одной стороны, у меня сформи­ровался образ типичного врача, связанного клятвой Гиппок­рата и в каком-то смысле находящегося в рабском положении и обязанного лечить всех, хотя качество этого лечения может быть более чем сомнительным, и, с другой стороны, позиция почти всесильного корейского знахаря, который выбирает себе пациентов, руководствуясь выработанным им самим законом жизни, законом меры, законом соотношения добра и зла. Зна­харь сам выбирал человека, достойного быть излеченным, выбирал на основе мудрости и интуиции, сформировавших­ся у него за долгие годы практики и обучения.

Через некоторое время Ким начал уже полностью дове­рять мне, и я стал принимать активное участие в процессе лечения. Ким даже начал разговаривать с некоторыми инте­ресными для меня пациентами на русском языке.

Однажды Ким, пребывающий в особо хорошем распо­ложении духа, совершенно неожиданно заявил:

— Я собираюсь сделать тебе подарок. Открыв дверь в приемную, он что-то сказал по-корейс­ки, и в комнату вошла женщина средних лет.

— Это мой русский ассистент, — сказал по-русски Ким. — Расскажите, что вас беспокоит.

— Это просто ужасно, — со слезами на глазах пожало­валась женщина. — Я обращалась ко всем возможным зна­харям и ко всем известным врачам, но никто не в силах мне помочь. Одна подруга рассказала мне о вас, о том, что вы творите чудеса. Вы — моя последняя надежда.

У меня очень сильные почти непрерывные хронические боли в области лица и головы. Меня обследовали лучшие профессора, но никто не может даже поставить диагноз. Я прошла все круги ада, ходила и к бабкам, и к дедкам, меня и заговаривали, и лечили травами, да всё без толку. Не знаю, может быть это оттого, что я кореянка, никто и не хочет как следует лечить меня?

Ким усмехнулся.

— Если врач не умеет лечить, то ему безразлично, чело­века какой национальности не лечить, а врач, который лечит, вылечит представителя любой национальности.

Он приоткрыл дверь и отдал по-корейски какое-то рас­поряжение. В комнату впорхнула юная пухленькая кореянка, ещё совсем девочка, но в ней уже угадывалась будущая кра­савица. В руках она несла большое лукошко с белыми, жел­товатыми и коричневатыми яйцами.

Испуганно зыркнув на лекаря, кореяночка грациозным движением поставила лукошко на странное сооружение, пред­ставляющее собой перевёрнутую вверх дном выварку, на ко­торую был напялен плетёный табурет с привязанными к его ножкам верёвками. В данный момент эта выварка служила столиком, но её можно было использовать и по прямому на­значению — для переноски кипятка. Тогда её переворачива­ли, верёвки накидывали на плечи, а плетёный табурет позво­лял не обжигаться, прикасаясь руками к дну.

Девчушка пробежала мимо меня к выходу, по дороге игриво задев меня бедром и бросив на меня мимолётный жа­лящий взгляд раскосых чёрных глазок.

— Вот чертенёнок, — улыбнулся я.

— Гляди, вот пройдёт несколько лет, и ты ради неё ещё корейцем станешь, — пошутил Ким. — Такие женщины, взрослея, всегда добиваются того, чего хотят. Не забудь на свадьбу пригласить.

Меня вдруг охватило желание рассказать лекарю о своей связи с Лин и об Учителе, но я не поддался порыву. Мне вспомнилась фраза, сказанная когда-то Ли:

— Спокойные стоят выше национальностей и нацио­нальных интересов, но это не значит, что они не гордятся той национальностью, к которой принадлежат. Учение Шоу от­крыто для всех и принадлежит всему человечеству в целом.

Ким зажёг старую керосинку и поставил на неё кастрю­лю с водой. Он велел мне помещать яйца в алюминиевый дуршлаг по 6—8 штук и опускать дуршлаг в кастрюлю, ра­зогревая их.

— Отбирай только белые яйца, — сказал лекарь. — Цветные не трогай.

Керосинка оказалась на редкость шумной, она фырчала и сопела, как маленький огнедышащий дракон. Меня очаро­вывала эта почти средневековая обстановка, где вместо свер­кающей хромированными частями современной аппаратуры для лечения использовались какие-то древние и странные вещи, иногда переделанные во что-то новое или поменявшие своё назначение; и вместе с тем меня поражало, как гени­альный врач, работающий в условиях этого средневековья, добивался результатов, которым могли бы позавидовать при­знанные светила нашей медицины.

Разогретые в воде яйца я заворачивал в льняные тряпоч­ки и передавал их Киму. Раздетая до пояса женщина сидела на стуле, уныло скрестив руки на обнажённой груди. Она мрачно и со страхом наблюдала за процессом лечения. Лицо пациентки было искажено гримасой недоверия и боли. По тому, как налились кровью прожилки в её глазах, я понял, что приступ обострился.

Ким катал горячие яйца по её лицу, шее, спине, плечам и груди. Через полчаса выражение лица женщины смягчи­лось, она прикрыла глаза и, казалось, впала в полудрёму.

Остывшие яйца второй раз не разогревались. Лекарь безжалостно выбрасывал их в помятое оцинкованное ведро.

— Горячими яйцами я только подготавливал её тело к главной процедуре, — сказал Ким. — На окончательной фазе лечения болезнь выкатывается оплодотворённым яйцом, в котором теплится жизнь птенчика. Техника лечения оплодот­ворённым яйцом — это и есть мой подарок тебе. Теперь по­давай мне только цветные яйца. Они — с живыми зароды­шами.

Хотя кореец обращался ко мне, я понял, что в ещё боль­шей мере его слова предназначались для пациентки.

Оплодотворённые яйца Ким использовал уже без льня­ных тряпочек. Он катал их по телу пациентки, тихо нашёп­тывая что-то на корейском языке.

Я заметил новую перемену в больной. На её лице заиг­рала блаженная улыбка. Она настолько расслабилась, что, когда лекарь закончил сеанс, начала медленно валиться со стула. Я успел подскочить и помочь Киму подхватить её об­мякшее тело. Мы уложили женщину на плетёную циновку, по­стеленную на полу справа от входа. Лекарь сунул ей под го­лову кипу тряпок неизвестного происхождения и назначения. Во всех процедурах Кима меня поражала не соответствую­щая его невероятной результативности обыденность и есте­ственность происходящего.

Кореец дал мне указания сварить все использованные цветные яйца, сжечь их во дворе паяльной лампой в видав­шем виды тазике, а затем измельчить оставшиеся угли и пе­пел и закопать останки в лесу.

Пациентка пошевелилась на подстилке. Похоже, она прислушивалась к нашему разговору.

Завершив процесс уничтожения использованных яиц с неменьшим тщанием, чем если бы речь шла об использован­ном ядерном топливе, я вернулся во времянку. Корейский лекарь был там один.

— Неужели ты действительно веришь во всё это, — спро­сил я его.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, необходимость сжигания и захороне­ния использованных яиц и прочие ритуалы. Эти яйца что, дей­ствительно так опасны?

Ответ Кима оказался для меня неожиданным.

— Не важно, верю ли я, — сказал он. — Главное, чтобы в это верило подсознание. Не знаю, что именно, но что-то во всём этом есть. Главное, что это помогает, не так ли?

Кореец внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Тебе понравилось лечение оплодотворённым яйцом?

— Еще бы! — с энтузиазмом воскликнул я. Мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным в народной медицине. Горячим сваренным вкрутую яйцом обычно прогревали болезненные зоны. Остужая его до нуж­ной температуры, чтобы оно было достаточно горячим, но не обжигало, яйцо перемещали по поверхности тела, перекаты­вая его с боку на бок. Если подобные манипуляции проводи­ли в районе лба или носа, наступало облегчение при насмор­ке или простуде, горячим яйцом можно было лечить засту­женные мышцы и т. д. Однако то, что продемонстрировал Ким, было совсем иного плана.

— Секрет заключается в том, — сказал лекарь. — что болезни вытягиваются оплодотворенным яйцом, в котором теплится жизнь птенчика. Такое яйцо обладает особой си­лой, но силы самого яйца еще недостаточно. Сила яйца дол­жна быть дополнена силой целителя, а может быть, наобо­рот, сила целителя дополняется силой яйца.

Выкатывая яйцом болезнь, ты должен очень четко и ясно представлять себе содержимое этого яйца, пусть и в симво­лическом виде, вроде оранжевой или желтой массы с черной точечкой внутри, важно не то, как ты его представляешь, важ­но ощущать содержимое этого яйца как бы внутри себя.

Выкатывая болезнь яйцом, ты должен чувствовать эту болезнь, представляя ее в виде некой вязкой массы, которая, в зависимости от тяжести заболевания, может быть разного цвета и разной степени вязкости. Цвет болезни обычно варь­ируется от светло-коричневого до черного. Начиная катать яйцо по болезненной зоне, нужно создать образ того, что вяз­кая болезнетворная масса как бы спекается, прилипая к яйцу,

а затем она втягивается в черную точечку зародыша, наворачиваясь на нее по суживающейся спирали.

Когда ты почувствуешь, что яйцо и зародыш до отказа заполнились болезнетворной массой, яйцо теряет свою силу и его следует заменить на свежее и чистое оплодотворенное яйцо. Использованные яйца после завершения лечения сна­чала отвариваются вкрутую, а затем измельчаются и закапы­ваются в землю, чтобы накопленная в них вредоносная энер­гия никому не причинила вреда.

Методы Кима во многом напоминали шоу-даосскую ра­боту с мыслеобразами, которую показывал мне Учитель. Впоследствии я и сам не раз применял в своей практике ме­тод выкатывания яйцом, с благодарностью вспоминая удиви­тельного корейского целителя.

Наиболее часто я использовал технику выкатывания оплодотворённым яйцом при лечении гинекологических за­болеваний, добиваясь при этом очень хороших результатов. Так, у пары моих любовниц мне удалось вылечить серьёзное и запущенное воспаление придатков.

Хотя целительство меня необычайно привлекало, я не мог да, честно говоря, и не хотел всецело посвящать себя ему.

— Целительство — не совсем твой путь, — сказал мне как-то Учитель. — Путь целителя — это одна из ипостасей пути отшельника, а ты не создан для этого пути. Твоё пред­назначение — стать Хранителем Знания, и когда-нибудь этот путь не оставит тебе времени для чего-либо другого...

ГЛАВА 5