Книга 4 И. Медведева обучение травами

— И да, и нет, — ответил Ли. — Гадание по Книге Пе­ремен — это искусство, доступное немногим. Искусных га­дателей можно пересчитать по пальцам, так же как действи­тельно искусных врачевателей. То, как при традиционном гадании расположатся стебли тысячелистника, образующие триграммы или гексаграммы, — это еще не ответ — это не­кое направление, ведущее в глухую и неизведанную местность, наполненную ловушками и миражами. Тот, кто умеет избе­гать ловушек и обманчивых иллюзий, тот, кто сформировал в себе чувство срединного пути и развил искусство баланси­рования на спине ветра, отыщет в этой местности свой един­ственно правильный путь, свой единственно правильный от­вет, но подобному человеку не нужно прибегать к гаданию, чтобы знать, что делать.

— Мне встречались люди, — сказал я, — которые, зат­рудняясь принять решение, отдавались на волю судьбы, под­брасывая в воздух монетку, и в зависимости от того, выпа­дет орел или решка, поступали тем или иным образом.

— Это как в анекдоте, — улыбнулся Ли. — Собрались мужики и решают, что делать. Спорят, спорят, ни к какому решению прийти не могут — и решают бросить монету. «Если выпадет орел — напьемся в стельку, — договариваются они.

— Если выпадет решка — отправимся по бабам, если монета упадет на ребро, пойдем в кино, а если монета зависнет в воздухе — тогда уж, ничего не попишешь, придется рабо­тать».

— Почти, — рассмеялся я. — Но один мой знакомый поступал иначе. Если монета говорила ему сделать одну вещь, он делал нечто другое.

— «Спроси у женщины и сделай наоборот», — процити­ровал Учитель. — Этот твой друг попадался в психологи­ческую ловушку противоречий. Ему казалось, что, поступая «наперекор судьбе», он утверждает свою индивидуальность и независимость, но на самом деле он демонстрировал тая­щуюся в его душе жажду противоречия.

— Ты упомянул, что болезни духа становятся болезня­ми тела, — напомнил я. — Есть пословица: «В здоровом тебе

— здоровый дух». Как ты считаешь, что на самом деле пер­вично, а что — вторично: болезни духа или болезни тела?

— На этот вопрос невозможно дать однозначный от­вет, — сказал Учитель. — Бывают дети с врожденными урод-

ствами, люди могут искалечить тело, попав в аварию, или они могут заболеть, подхватив инфекцию, но если человек родился здоровым и живет в более или менее приемлемых для выживания условиях, если совершаемые им в силу необ­ходимости действия не доводят его до истощения, его физи­ческое состояние в гораздо большей степени зависит от со­стояния его духа, чем состояние его духа — от физического состояния.

Болезни духа проявляются в слабостях, а потакание сла­бостям разрушает здоровье. Подумай, например, о заядлых курильщиках. Они прекрасно знают, что курение убивает их легкие, но тем не менее они продолжают курить. Пристрас­тие к сигарете — следствие болезни духа — слабости и без­волия, становится основой для болезней тела.

То же самое относится к неправильному питанию, к сек­суальной неразборчивости или к тяге к алкоголю.

Заболевания духа — тревожность, скрытые страхи, не­уверенность в себе или чувство вины — порождают напря­жения в соответствующих участках тела. Эти напряжения препятствуют свободной циркуляции энергии, возникают об­ласти застоя, болезненные зоны — города и крепости, и от­туда болезнь распространяется дальше — вширь и вглубь — в мышцы, внутренние органы и кости.

Одной из проблем современной медицины является то, что врачи прописывают средства против болезней тела, за­бывая в то же время о болезнях духа. Эти средства приносят облегчение и на время устраняют симптомы, но корень бо­лезни, пусть даже почти незаметный, остается, чтобы в под­ходящий момент снова дать всходы. Именно поэтому мно­гие люди предпочитают обращаться к знахарям и целите­лям. Среди целителей встречаются подлинные жемчужины — гениальные врачи, способные в одно и то же время изле­чивать и тело, и душу. И чем более гениальным является целитель, тем более обширен его арсенал психологических ловушек.

— Как здорово! — воскликнул я. — Мне бы хотелось научиться излечивать болезни духа.

— Я расскажу тебе одну притчу, — сказал Ли. — Она называется «Любовь к камню».

Жил когда-то богатый купец и владел он драгоценным камнем, равного которому не было на всей земле. Любил он этот камень больше всего на свете и никогда с ним не расставался.

Днем и ночью любовался купец своим камнем, забы­вая о сне и еде, и здоровье его от этого стало ухудшаться. Забеспокоилась жена купца — так недолго и мужа поте­рять, и, захватив с собой деньги и дары, отправилась за советом к мудрому даосу, слава о котором летела во все стороны быстрее стрелы, пущенной из тугого лука.

Даос благосклонно принял подарки и, обещав помочь, отправил несчастную женщину восвояси.

Через две ночи наступило полнолуние, и влюбленный в камень богач вышел в сад, чтобы полюбоваться, как лун­ный свет играет на гранях его сокровища, зажигая в мерца­ющей глубине камня разноцветные огни.

Вдруг холодное дуновение коснулось щеки купца и, обернувшись, он увидел рядом с собой словно сотканную из мрака безликую фигуру в странной одежде из лохмоть­ев и перьев.

— Кто ты и что ты здесь делаешь? — дрожащим голо­сом спросил богач, с ужасом вглядываясь в зловещие очер­тания незнакомца.

—Я—твоя смерть и пришла за тобой,—ответил стран­ный глуховатый голос.

— Но я еще молод и не хочу умирать, — севшим от страха голосом прошептал купец.

— Я могу выполнить твое последнее желание, — ска­зала смерть. — Проси, что хочешь, кроме одного — ос­таться жить на земле.

— А я могу и после смерти не расставаться с кам­нем? — спросил богач с затаенной надеждой.

— Конечно, если таково твое жглание, — равнодушно ответила смерть. — И ты, и твое сокровище будете навеч­но заточены в холодной непроглядной тьме. Ты не смо­жешь видеть свой камень, но будешь вечно сжимать его в руках.

— И я больше никогда не увижу луны? — тоскливо спросил купец.

— Ты никогда больше не увидишь ни луны, ни сада, ни

родных, — захохотала смерть. — Ты не сможешь любо­ваться цветами, ласкать жену, вкушать лакомства, греться на солнце и подставлять лицо летнему ветерку. Но зачем тебе все это? Всю свою жизнь ты видел только одно — драгоценный камень, и после смерти ты не расстанешься с ним.

— Дай мне срок проститься с родными, — отчаянно закричал богач, падая на колени. — Я сделаю все, что ты захочешь, только оставь мне еще один день!

— Ладно, — говорит смерть, — я подарю тебе один день, если взамен ты отдашь мне свою драгоценность.

Протянул купец смерти камень, даже не взглянув на него, и бегом бросился в дом. Мечется по комнатам, жену зовет, а ее нигде нет. Выбежал снова в сад, смотрит — у ворот жена стоит и держит в руках его заветную драгоцен­ность.

— Откуда у тебя камень? — теряя рассудок, завопил богач. — Тебе его дала смерть?

— О чем ты говоришь? — удивилась жена. — Мне от­дал его даос, когда выходил из нашего сада.

Понял тогда купец, с кем он вел беседу. Заплакал он от облегчения, потом рассмеялся, обнял жену, забрал у нее камень и, размахнувшись, зашвырнул его в реку.

С тех пор изменился купец. Стал веселым, щедрым и, как никто, научился наслаждаться жизнью. И неудивитель­но — уж он-то знал, что в любую минуту за ним может прийти смерть. ^f

Учитель замолчал, и я задал вопрос:

— Интересно, к какому типу относится болезнь купца?

— А как ты думаешь?

— Наверное, это как-то связано с жаждами, — предпо­ложил я.

— Не совсем, — сказал Ли. — В данном случае мы стал­киваемся с типичным случаем одержимости.

— Это слово наводит на аналогию одержимости беса­ми.

— Одержимость — это обусловленное некими внутрен­ними процессами сужение модели мира до крайне ограни­ченной фиксации на каком-то предмете, идее или действии. В то же время слова «одержимость бесами» в определенной мере оправданы, поскольку в период одержимости одна из сущностей, заключенных в человеке, берет верх, начисто по­давляя все остальные сущности.

Типичная «одержимость бесами» обычно является не­контролируемым проявлением сущности действия.

— Мы все-таки вернулись к вопросу о сущностях, — вдохновился я.

— Напрасно радуешься, — сухо оборвал меня Ли. — Как я уже сказал, сейчас не время обсуждать тему сущнос­тей. Лучше вернемся к предмету одержимости. Сужение мо­дели мира может иметь самую разную природу — в его осно­ве может лежать страсть, или навязчивая идея типа создания вечного двигателя, или желание разжечь мировую револю­цию, или какая-либо неутоленная жажда.

В случае купца мы видим, как болезнь духа порождает болезни тела, и даос демонстрирует нам великолепный при­мер шоковой терапии, которая в некоторых случаях является лучшим методом лечения одержимости.

— Почему? — спросил я.

— Можно сказать, что одержимый человек дает себе команду не видеть, не воспринимать и не чувствовать ниче­го, что могло бы отвлечь его от объекта его концентрации. Поэтому обычные, не экстремальные воздействия на его мыс­ли и чувства не производят желаемого эффекта.

Представь себе бронебойное стекло. Ты можешь бро­сать в него камни, стрелять в него из ружья или из пистолета, но на нем не останется даже царапинки. Обычными метода­ми тебе не удастся проникнуть за преграду. Но если тебе удастся, например, достать бронебойный снаряд, ты разне­сешь преграду вдребезги, и то, что было скрыто внутри, выр­вется наружу. Лишь на гребне сильных эмоций удается сло­мать барьер одержимости, хотя есть и другие методы, но они требуют значительно больших затрат времени и сил.

— Несколько лет назад я прочитал рассказ одного япон­ского автора, — сказал я. — Я не помню его имени, но рас­сказ показался мне таким нетипичным, что он запомнился мне. Теперь я понимаю, что то, что описал автор, было при­мером излечения одержимости на волне сильных эмоций, хотя

в данном случае это был случай спонтанного самоизлече­ния.

Герой рассказа, исключительно жестокий японец, каж­дый день, возвращаясь с работы, безжалостно избивал свою жену. Несчастная женщина была покорной и кроткой. Она всячески старалась угодить своему мужу, но тем не менее он каждый день находил повод, чтобы придраться к ней, и избивал ее с каждым разом все сильнее и сильнее.

Однажды он вернулся домой в особо плохом настрое­нии и начал бить ее особенно жестоко. Он сломал ей ноги, она корчилась от боли на полу, вся в крови, и в какой-то мо­мент, когда он занес руку для очередного удара, женщина с трудом приподнялась на локтях и, взглянув ему в глаза, ти­хим голосом произнесла: «Пожалуйста, не надо!»

Что-то перевернулось в душе ее мужа. Впервые он по­чувствовал, какие физические и душевные терзания должна была испытывать она за годы, которые они прожили вместе. Японец не мог понять, за что он избивал ее. Она делала все, чтобы заслужить его любовь, он ни в чем не мог ее упрек­нуть, и он не мог объяснить себе, почему он вел себя подоб­ным образом.

Японец заплакал и упал на колени рядом с женой. Он поклялся, что никогда в жизни больше не ударит ее и посвя­тит всю свою жизнь заботам о ней. Он отнес ее на кровать, смыл кровь с ее тела и перебинтовал ее раны. К сожалению, избивая ее в последний раз, он повредил ей позвоночник, и женщина стала инвалидом.

Теперь муж неустанно заботился о ней. Каждый день он на спине выносил ее погулять, он мыл ее в бане и готовил для нее еду. Любовь к жене стала смыслом его жизни.

— Печальный рассказ, — сказал Учитель. — Не уди­вительно, что он показался тебе странным, но тем не менее для японца то, что произошло, было бы вполне понятным и объяснимым. Японцам, как, впрочем, и китайцам, часто свой­ственна одержимость. Жестокая внутренняя дисциплина ста­ла частью их культуры, а любое жесткое самоограничение сужает модель мира, и, в зависимости от его волевых уст­ремлении и силы духа, японец может сузить свою модель мира до крайних пределов.

То, что произошло с твоим японцем в момент, когда жен­щина сказала: «Пожалуйста, не надо», можно было сравнить с озарением, с внезапно обрушившимся на него осознанием. Эмоциональное отождествление с женой разрушило его за­щитные барьеры жестокости и зацикленности на самом себе, но — обрати внимание — это озарение не расширило его мо­дель мира, оно лишь способствовало замене одного типа одер­жимости на другой. Одержимость жестокостью сменилась одержимостью любовью.

— Все это кажется мне таким странным, — заметил я. — Как возникает подобная одержимость жестокостью?

— По-разному, — ответил Ли. — Возможно, в детстве люди, которых этот японец любил, причинили ему сильную боль и он поклялся, что никогда не допустит слабости полю­бить кого-либо, и тогда никто не сможет причинить ему боль. Но поскольку его склонность или потребность испытывать любовь была слишком сильной, ему понадобились огромные усилия для того, чтобы полностью заглушить в своей душе ростки любви. Чтобы бороться с любовью, он использовал жестокость, и чем лучше вела себя жена, чем ласковее она обращалась с ним, тем больших усилий ему стоило заглушить в себе голос любви.

И вот неожиданно наступил момент осознания, когда японец понял, что он причиняет невинному существу стра­дания гораздо более сильные, чем те, что пережил он, и это осознание стало для него невыносимым. Он понял, что пре­вратился в чудовище и что он пытает любящее его существо без всякой на то причины, подобно тому как в детстве без всякой причины пытали его. В этот момент его одержимость сменила ориентацию.

Учитель замолчал. Я почувствовал, как невыносимая печаль охватывает меня. Какое странное существо человек, и как трудно понять механизмы, управляющие его душой!

— Выше голову, — хлопнул меня по плечу Ли, подме­тивший на моем лице печать черной меланхолии. Это всего лишь рассказ.

— Я понимаю, — отозвался я, стараясь вернуть себе хорошее настроение.

— Я знаю, как привести тебя в чувство, — усмехнулся Учитель. — Нужно всего лишь подбросить тебе еще один лакомый кусочек знаний. Поэтому, возвращаясь к теме бо­лезней духа, я расскажу тебе еще одну притчу, которая назы­вается «Всем неприятностям неприятность».

Одного чиновника все время одолевали беды и несчас­тья. То заболеет кто-нибудь из домашних, то на скотном дворе случится пожар, то на службе важная бумага пропа­дет. Посоветовали ему добрые люди пойти на поклон к свя­тому даосу. Чиновник так и поступил.

Выслушал даос долгий рассказ несчастного о его бедах и неудачах и говорит:

— Дело твое непростое, тут советчик помудрей меня нужен. Несколько лун гостит в моем доме Смерть челове­ческая. Если не боишься, спроси у нее совета.

— А как я ее узнаю? — спрашивает чиновник.

— Нет ничего проще, — ответил даос. — Как войдешь в дом, сразу увидишь чан с водой. Наклонись над ним и спрашивай.

Не знал чиновник, что даос как раз одно снадобье гото­вить собрался, а для этого на дно чана человеческий череп положил и воду налил, чтобы вода на черепе настоялась.

Зашел чиновник в дом, заглянул в чан, да как череп на дне увидел — чуть от страха не померз

Даос тем временем тихонько прокрался в дом, спря­тался за спиной чиновника и говорит глухим страшным голосом:

— Ведомо мне, о несчастный, о твоих бедах да напас­тях. Жаль мне тебя стало, но теперь твои беды кончились: я заберу твою жизнь, чтобы прекратить твои страдания.

От этих слов чиновник пуще прежнего перепугался, да как закричит:

— Нет, не надо у меня жизнь забирать, все у меня в ней хорошо, а если что и приключится, так это и к лучшему, от будничной суеты отвлекает.

Выскочил чиновник из дома, словно за ним черти го­нятся, и побежал домой без оглядки.

Странное дело — с тех пор у того чиновника бед и не­удач поубавилось, а если и случалась какая-то неприят­ность, то он говорил:

— Да разве это несчастье! Вот у даоса в доме гостит всем несчастьям несчастье, всем неприятностям неприят­ность!

Я удивился тому, как незаметно испарилась терзавшая меня печаль.

Учитель, покачивая головой, ехидно смотрел на меня.

— Типичный европейский знахарь мог бы сказать, что враги наслали на этого чиновника порчу или что у него дур­ная карма, потому что это самый простой способ объяснить человеку, почему на него сваливаются неприятности.

— А что мог бы сказать святой даос? — поинтересовал­ся я.

— Он бы сказал, что в душе чиновника взяла верх сущ­ность, притягивающая неприятности. Страдать и жаловаться всегда проще, чем бороться, и когда человек отказывается бороться, он начинает подсознательно искать оправдания для своей пассивной позиции. Неприятности — это лучшие оп­равдания, и, хотя чиновник не подозревал об этом, то, что мы могли бы назвать его внутренней силой, давало ему то, что он хотел, — неприятности.

Даос прекрасно понимал, что для того, чтобы ослабить власть ведущей сущности, ему придется доказать глубинно­му осознанию чиновника, что пришла пора сменить страте­гию жизни. Притворившись смертью, он заставил чиновни­ка осознать, куда его заводит сущность, притягивающая не­счастья, и, на гребне страха, чиновник переструктурировал свою модель мира, на подсознательном уровне дав себе при­каз прекратить саморазрушение и начать радоваться жизни.

Даос в этой притче прекрасно знал психологические ло­вушки, с помощью которых он мог манипулировать мировоз­зрением и поведением людей, и его с полным правом можно было бы назвать гениальным целителем человеческих душ.

Тема психологических ловушек настолько меня увлек­ла, что я стал собирать особенно увлекательные истории на эту тему, и некоторые из них настолько забавны, что мне бы хотелось о них упомянуть. Конечно, я не могу полностью ручаться за их точность и достоверность, поскольку я услы­шал их от других, но достоверность, наверное, даже не слиш-

ком и важна. В нашей стране происходят и более удивитель­ные вещи.

Итак, в уездном городе Н. жила компания весьма пью­щих мужичков, которые к тому же все, как один, были авто­любителями. Выезжая на дачу к одному из них, чтобы на лоне природы раздавить пару бутылочек, они каждый раз минова­ли пост ГАИ, где обычно дежурили их знакомые милиционе­ры, которые закрывали глаза на то, что они садятся за руль в нетрезвом виде.

И вот друзья, как всегда, отправились на дачу, но, про­езжая мимо поста ГАИ, они увидели на посту нового, незна­комого им милиционера. Затем они, естественно, напились в стельку, но, поскольку остатки сознания еще теплились в их затуманенных алкоголем мозгах, никто не хотел садиться за руль, чтобы не лишиться прав. И только один из них, которо­му уже было море по колено, решил отвезти остальных в го­род. Отважный водитель буквально на днях купил по дешёв­ке «запорожец» у водителя-инвалида, и ему не терпелось обновить покупку, с которой он даже не снял знак, предуп­реждающий, что за рулем инвалид.

И вот «запорожец» проезжает мимо поста ГАИ, мили­ционер делает знак остановиться, водитель тормозит, и вся нетрезвая компания погружается в отчаяние, предчувствуя, что сейчас их приятель лишится прав до конца своей жизни.

Расстроенный водитель открывает дверцу, и, поскольку он не способен даже держаться на ногах, он вываливается на асфальт и из последних сил на четвереньках ползет к посто­вому.

Милиционер, заметив на машине знак инвалида, видя ползущего к нему на карачках человека, естественно, прихо­дит в ужас, издалека, махая жезлом, приносит ему свои изви­нения и умоляет несчастного инвалида поскорее уехать.

«Инвалид» заползает обратно в свою инвалидную ма­шину, трогается с места и уезжает. До приятелей не сразу доходит смысл происшедшего, но, сообразив, что к чему, они хохочут, как ненормальные.

В данном случае милиционер попался в ловушку додумывания ситуации. Было темно, и он находился на таком рас­стоянии, что не мог почувствовать запах. Если бы милицио­нер не был так эмоционально вовлечен в происходящее и не терзался угрызениями совести из-за того, что заставил полз­ти по асфальту полупарализованного человека, он бы избе­жал попадания в психологическую ловушку.

Следующая история тоже связана с милицией и алкого­лем.

Два приятеля, один из которых был участковым мили­ционером, решили по-русски отметить какую-то знаменатель­ную для них дату и для этого уединились на квартире мили­ционера с несколькими бутылками водки, вина и подходя­щей случаю закуской.

На следующее утро гость проснулся с гудящей от по­хмелья головой. Принявший больше хозяин спал, как уби­тый, и растолкать его так и не удалось. Гость, назовём его Васей, решил прогуляться, но обнаружил, что его одежда за­лита вином, заляпана томатным соусом от кильки и не годит­ся для прогулок. Недолго думая, он застирал свою одежду, повесил её сушиться, надел милицейскую форму и отправил­ся подышать свежим воздухом.

Только вышел на улицу — к нему подбегает женщина, хватает за рукав и говорит: «Товарищ милиционер, у меня муж пьяница, бьёт меня, пожалуйста, разберитесь с ним».

Васе всё равно делать было нечего, и, назвавшись име­нем своего друга, он пошёл разбираться с пьяным мужем. Но поскольку Вася не был настоящим милиционером, он не стал читать тому морали и угрожать забрать его в участок. Вася предпочёл потолковать с мужиком по душам. Они распили полбутылочки водки, а новоявленный представитель право­порядка тем временем задушевно беседовал с хозяином, так доходчиво объяснив, что не стоит бить женщину, когда мож­но полюбовно улаживать все споры, что незадачливого мужа прошибла слеза и он торжественно поклялся никогда больше не поднимать на жену руку.

Вася покинул счастливое семейство и продолжил свою прогулку, пока его снова кто-то не остановил. Так, до вечера Вася ухитрился в лучшем виде разобраться с ещё нескольки­ми делами. Когда он вернулся к другу, настоящий милицио-

нер всё ещё спал. Вася снял форму, повесил её в шкаф, надел свою одежду и отправился домой.

Каково же было удивление милиционера, когда через несколько дней от облагодетельствованных Васей жителей района в отделение пошли благодарственные письма, в кото­рых говорилось, как хорошо тот справляется со своими обя­занностями, и вообще какой он приятный и достойный чело­век. В результате начальство даже объявило ничего не пони­мающему милиционеру благодарность за хорошую службу.

В этой истории есть два подтекста. Один — это то, что она является очевидным случаем психологической ловушки, когда люди привычным образом реагируют на форму, не об­ращая внимания на то, что поведение человека в форме явля­ется совершенно нетипичным и этой форме не соответству­ет, то есть что форма не соответствует содержанию.

Второй подтекст представляет собой уже другую тему, рассматриваемую учением Спокойных, — тему нестандарт­ных решений, которые во многих случаях оказываются го­раздо оптимальнее казалось бы очевидных и общепринятых действий.

Историю о следующей психологической ловушке — ло­вушке незнания — мне рассказал один из моих учеников.

В одном собачьем питомнике, где хозяева оставляли животных на передержку, овчарка заболела стригучим лиша­ем, и ее на машине, принадлежащей питомнику, повезли в больницу. Шофер, ведущий машину, чем-то когда-то досадил инструктору-собаководу, и инструктор решил отыграться на нем. В непринужденной манере он завязал разговор и объяс­нил шоферу, что собака больна стригучим лишаем, а это бо­лезнь крайне опасная и исключительно заразная.

— Теперь машина пойдет на списание, — сообщил ин­структор, — ее даже хлоркой отмыть не удастся. Бациллы лишая уже витают в воздухе повсюду, и скоро у тебя начнут чесаться разные места, а потом ты станешь лысеть и шелу­шиться.

— А как же ты? — спросил испуганный шофер.

— У меня к лишаю иммунитет, — беспечно ответил инструктор.

На прощание он посоветовал шоферу никому не гово­рить о том, что он заразился стригучим лишаем, потому что тогда люди испугаются и перестанут общаться с ним.

На следующий день в питомнике инструктор подслушал, как шофер плачется своему напарнику о подцепленном стригучем лишае, присматриваясь к своей руке и почесывая ее.

Инструктор подошел поближе, критически осмотрел руку шофера и, скорбно покачивая головой, сказал с видом знатока:

— Это придется выжигать каленым железом...

Конечно, научиться распознавать психологические ло­вушки и избегать их — задача практически невыполнимая, но стремиться к лучшему проникновению в суть вещей и яв­лений — достойная цель для последователя даосизма.

Одно из основных упражнений, помогающих в распоз­навании психологических ловушек, это наработка умения со­поставлять форму и содержание, сознательно посылаемые сигналы с подсознательными проявлениями организма. В данном случае пословица «не верь глазам своим» верно отра­жает одну сторону медали, хотя пословица другой стороны медали могла бы звучать как «не верь интуиции своей».

Человек, знающий, как обмануть глаза, обманывает фор­мой. Но люди более высокого уровня мастерства способны обманывать и содержанием, то есть они способны продуци­ровать воздействующие на человека на подсознательном уров­не сигналы, вызывающие чувство доверия, страха, подчине­ния или какое-либо другое чувство.

В случае, когда в психологическую ловушку заманивает не только форма, но и содержание, подобной ловушки крайне трудно избежать. Тут уже необходимо совершенно новая спо­собность проникновения в глубинную суть происходящего, но это тема для отдельного разговора.

По канонам Спокойных попадание в психологические ловушки они приравнивали к болезни. Впрочем, болезнью они считали любое состояние, отличное от состояния универсаль­ной гармонии, в котором «всадник на спине ветра наблюдает за серединой».

Излишняя доверчивость — это болезнь.

Излишняя недоверчивость — это болезнь.

Излишняя эмоциональность — это болезнь.

Недостаток эмоциональности — это болезнь.

Ярость — это болезнь.

Альтруизм — это болезнь, и т. д. и т. п.

Дать чётко сформулированное формальное определение нормы, естественно, было невозможно. Осознание нормы или меры вещей и явлений приходило постепенно на интуитив­ном уровне вместе с осознанием подлинной сущности сре­динного пути. Задумываясь о том, что представляет собою норма, избегая попадания всё в большее число психологи­ческих ловушек, даос становился всё ближе и ближе к норме, ближе и ближе к истинной гармонии.

ГЛАВА 3

Я направлялся на встречу с одной из своих подружек, которая должна была состояться недалеко от кинотеатра «Мир». Летнее солнце палило немилосердно, у меня еще ос­тавался запас времени, и я не смог удержаться от соблазна заскочить в манящее прохладой небольшое кафе, приветли­во распахнувшее двери на центральной аллее парка, примы­кающего к кинотеатру.

— Надо же, в конце концов, хоть иногда доставлять себе удовольствие, — подумал я и, с сомнением оглядев хлипкие пластиковые кресла, уселся на прочный деревянный табурет

— единственное сооружение, внушавшее мне доверие.

Я заказал три стакана сока — яблочный, виноградный и томатный — и задумался над тем, не стоит ли побаловать себя пирожными, как кто-то тронул меня за локоть. Я повер­нул голову. Мне приветливо улыбался студент сельхозинсти­тута, учившийся на одном из начальных курсов агрономи­ческого факультета. Мы познакомились примерно год назад, и он страстно увлекся Шоу-Дао. При первой же возможности мы с ним уединялись в одном из бесчисленных коридоров «Альма матер», и после каждой такой встречи, длящейся обычно от пяти до десяти минут, он покидал меня, доволь­ный и счастливый, как медали, унося на себе энное количе­ство свежих синяков.

Глядя на его сияющее лицо, я каждый раз вспоминал любимую поговорку Ли: «Не больно, значит неправильно».

— Если ты не ощутишь хотя бы часть мощи приема на своем собственном теле, ты не сможешь обрести увереннос­ти в нем, — объяснил мне Учитель.

— Сколько лет, сколько зим, — воскликнул я, вставая с табурета и заключая Захара в объятия.

— Учитель, есть подработка! — поспешил сообщить он.

— Это очень кстати, — обрадовался я, и, решив, что по такому случаю тарелочка пирожных уж точно не помешает, направился к стойке бара, бросив на ходу:

—Тебе что-нибудь купить?

— Сок и пару бушеточек, — откликнулся Захар. Мы уселись напротив друг друга, наслаждаясь ощуще­нием уюта и предвкушая удовольствия общения и совмест­ной трапезы. Когда первый голод был утолен, Захар, дожевы­вая кусок бушетки, сказал:

— Есть возможность хорошо заработать. Нужен иглоукалыватель.

В те времена слово «рефлексотерапевт» еще не получи­ло широкого распространения, и человека, применявшего методы рефлексотерапии, даже не имеющие отношения к акупунктуре, называли простым и понятным словом «иглоукалыватель».

— Я к твоим услугам, — бодро откликнулся я. — Когда приступать и кого надо сделать ежиком?

В этот период моей жизни мне пришлось изменить сво­им принципам и время от времени браться за работу, кото­рую оплачивали. Это было связано с тем, что мою маму уже несколько раз оперировали по поводу рака и деньги, требую­щиеся на лекарства, на подарки врачам и медсестрам и на усиленное питание, многократно превосходили возможности нашего семейного бюджета.

Захар расправил плечи.

— Начну по порядку, — сказал он. — Пару недель назад я отправился в городскую парилку, и там один забавный де­дуля попросил меня сделать ему массаж. Я промассировал его совершенно бескорыстно, но в конце концов он чуть ли не насильно всучил мне двадцать пять рублей.

Названная сумма произвела на меня впечатление, по­скольку по тем временам она превышала половину моей сту­денческой стипендии и составляла почти четверть зарплаты инженера.

— Ты лучше переходи к делу, меня мало интересуют размеры твоих гонораров, — сказал я, вовремя вспомнив о том, что рискую опоздать на свидание.

— Я просто хочу показать, что дедушка умеет быть бла­годарным, — лукаво подмигнул мне Захар. — Завтра поздно вечером я снова отправляюсь к нему. Похоже, он ищет чело­века, сведущего в иглоукалывании и массаже, и я порекомен­довал ему тебя.

— И где обитает твой щедрый дедуля? — поинтересо­вался я.

— В зоне Новоромановки. Тебе наверняка известны там районы частных застроек, где живут корейцы.

— Ты хочешь сказать, что дедуля — кореец? — удивил­ся я.

— А разве я об этом не упоминал? — в свою очередь удивился Захар.

Это обстоятельство стало решающим аргументом. Мне показалось очень странным, что щедрый корейский дед пы­тается отыскать иглоукалывателя среди представителей сла­вянского населения, поскольку из рассказов Учителя и Лин о местной корейской общине я знал, что среди крымских ко­рейцев было немало искусных лекарей и что корейцы жили очень замкнуто, предпочитая решать свои личные проблемы в тесном кругу общины.

Захар проводил меня к месту свидания. Моя подружка запаздывала, и мы, отойдя в безлюдный переулочек, приня­лись с энтузиазмом мутузить друг друга, как сказал Захар, для лучшего усвоения вкусной и здоровой пищи.

На следующий день я отправился в Новоромановку, где мы должны были встретиться с Захаром. Было около десяти часов вечера, и опустившаяся на город ночь была прекрасна. Воздух был прозрачен и чист, блюдечки мерцающих южных звезд кокетливо подмигивали мне с высоты. Захар опазды­вал, и это давало мне возможность лишний раз насладиться таинственными пейзажами ночи. Прождав более получаса, я задумался о том, что, если так пойдет и дальше, я рискую провести под звездами всю ночь, но шестое чувство подска-

зывало мне, что нужно еще подождать и что встреча, кото­рая мне предстоит, обещает стать совершенно особенной.

Минут через пятнадцать в конце улочки замаячила стре­мительно приближающаяся фигура Захара. Он размахивал руками, еще издалека выкрикивая извинения и объясняя при­чину задержки.

— Это была девушка моей мечты. Я просто не мог ее оставить, — задыхаясь и обливаясь потом, сообщил он. — Я знал, что ты меня дождешься. Все вышло совершенно слу­чайно. Ее родители так редко уезжают из дома, а тут нам как раз выпал шанс...

— Для даоса любовь священна, — улыбнулся я. Несколько минут спустя мы постучались в калитку не­большого домика. Дверь открыла улыбчивая, но немногос­ловная женщина средних лет. Она провела нас через двор, а затем по блистающим чистотой комнатам, давая нам возмож­ность по достоинству оценить аккуратность и трудолюбие корейского народа.

Хозяин домика оказался и улыбчив, и многословен.

— А, это и есть долгожданный доктор, — воскликнул он. — Спасибо, Захарушка, спасибо!

Он притянул Захара к себе, крепко обнял его и, расцело­вав в обе щеки, незаметно сунул деньги в нагрудный карман его рубашки. Передача двадцати пяти рублей прошла в луч­ших традициях контрактной передачи информации в шпион­ских боевиках.

Захар, подозревая, что в его присутствии больше не нуж­даются, спросил:

— Так я пойду?

— Давай сначала покушаем, — сказал старый коре­ец. — Из моего дома никто голодным не уходит. Затем он переключил свое внимание на меня.

— Ты можешь звать меня дедушка Давы, — обнимая меня, сказал старик. — А теперь пойдемте за стол.

Я хотел было возразить, напомнив о том, что лечение не рекомендуется проводить на полный желудок, но сдержался, понимая, что мои возражения были бы бесполезны.

Дедушка Давы провел нас в самую большую комнату дома и усадил за внушительных размеров деревянный стол, уставленный всевозможными яствами. Тут были и воздуш­ные пирожки из почти прозрачного белого теста, казалось вот-вот готовые вспорхнуть, как вспугнутые голубки, и мисочки, наполненные красной и черной икрой, и разнообразные сала­ты, и непонятным образом приготовленное мясо, происхож­дение которого я на глаз не смог определить.

Хозяин радушно потчевал нас, и только сейчас я смог внимательно рассмотреть его. Я поразился тому, насколько колоритной была его внешность. В глубоких морщинах вы­разительного и приветливого лица прятались маленькие чер­ные глазки, излучающие энергию и лукавство. Его многое повидавшие на своем веку руки, как корнями мангровых де­ревьев, были опутаны выпуклыми венами.

Старый кореец щедрой рукой накладывал нам на тарел­ки новые и новые блюда. Когда глаза Захара осоловели и выражение его лица свидетельствовало о том, что его изму­ченный едой организм больше не способен принимать до­полнительные порции пищи, дедушка Давы поднялся из-за стола и бережно проводил до двери дорогого гостя.

Я, не в силах пошевелиться, остался сидеть на своем месте, впадая в полусонную медитацию воспоминаний и пос­ледовательно воспроизводя в памяти все новые для меня вку­сы этого удивительного застолья.

Вскоре кореец вернулся, и мы направились в его спаль­ню, которая, как и все комнаты в этом доме, буквально ослеп­ляла чистотой. Несмотря на небольшие размеры, спальня ка­залась просторной, поскольку единственными предметами, находившимися в ней, были большой удобный стул и широ­кая кровать, застеленная белым покрывалом.

Мы обменялись несколькими общими фразами обо всем и ни о чем, а затем я, решив, что пришло время перейти к делу, расстелил на полу газету и выложил на нее из сумки спирт, вату, иглы и прочие предметы, которые могли мне при­годиться при лечении.

— Что вас беспокоит? — спросил я.

— Ты же доктор, вот ты и догадайся, — лукаво сказал кореец.

Он ловко стянул рубашку и штаны и улегся на кровать. Моему взору предстал ряд воронкообразных шрамов, при­чудливым узором украшавший его тело в самых разных ме­стах. По их расположению я понял, что над дедушкой Давы поработал опытный врач и что у него болят ноги.

Я неторопливо стал складывать свой реквизит обратно в сумку.

— Что такое? Почему, дорогой, ты убираешь свои меди­цинские приспособления? — забеспокоился старый кореец.

— Я буду лечить вас другим способом, — сказал я. В моей голове уже созрел план лечения.

— И что же ты будешь со мной делать, если не колоть? — с несколько игривой интонацией поинтересовался дед.

— Я буду вас жечь, — в тон ему ответил я.

На счастье я прихватил с собой самодельные полынные сигареты. Я последовательно прогрел все круглые шрамики, оставшиеся от контактного прижигания травяными конуса­ми. Эта процедура заняла много времени. Мы разговорились, и старик объяснил мне, что он прибег к моим услугам пото­му, что его личный врач был в отъезде.

Так на месяц я стал врачом дедушки Давы. Он так ни разу и не сказал мне, от чего я должен был его лечить, но отметил, что от моего прижигания в его состоянии наступи­ло значительное улучшение.

С каждым новым сеансом дедушка Давы чувствовал себя все лучше и лучше, и по мере выздоровления он становился все более приветливым и откровенным со мной.

Я начал дополнять прижигание полынной сигаретой массажем болезненных зон, прорабатывать зоны шрамов на­жатием с долгой задержкой руки, выполнять некоторые дру­гие манипуляции, совмещая несколько методов воздействия.

Старый кореец потчевал меня историями из своей жиз­ни, а затем он неизменно приглашал меня к столу, на котором нас среди прочих блюд неизменно поджидали объемистые миски с черной и красной икрой.