Книга «Анализ характера»

Мы назвали все те механизмы, которые служат поглощению застоя либидо и связыванию его характерными чертами характерологической реактивной основы. Если, как в результате чрезмерного сексуального ограничения, это препятствует экономическому функционированию, то образуется невротическая реактивная основа, устранение которой является наиболее важной терапевтической задачей. Распространение реактивных образований — это только один из механизмов невротической реактивной основы.

Как обнаружилось, независимо от того, в какой период произошло обострение невротического характера, он берет свое начало в раннем возрасте, в эдиповой фазе. Как правило, природа невротического симптома имеет тесную связь с невротической реактивной основой. К примеру, организованность компульсивно-невротического характера может усиливать компульсивность, требуя неукоснительно соблюдать порядок; анальный характер может страдать запорами; застенчивость способна усилить патологическое покраснение; истерическая подвижность и кокетство — истерические приступы; амбивалентность — неспособность принимать решения; сексуальная робость — порождать вагинизм, а чрезмерная скрупулезность — импульсы к убийству.

Однако качество симптома не всегда соответствует его реактивной основе. Симптом может представлять защиту против тревоги на более высокой или более низкой либидинальной стадии. Так, истерический характер может вдруг проявить компульсивную чистоплотность, компульсивный — истерическую тревогу или кон-версивный симптом. Без сомнения, на практике приходится иметь дело со смешанными типами, при которых все же та или иная форма характера оказывается доминирующей. Целесообразно диагностировать пациентов не в соответствии с симптомами, а согласно лежащему глубже невротическому характеру. Так, несмотря на симптом конверсии, по поводу которого пациент обратился к аналитику, тот может диагностировать компульсивный невроз, если характер проявляет преимущественно компульсивные черты.

Необходимо помнить, что между невротическим и генитальным характером проходит не слишком жесткая граница. Поскольку разграничение основано на количественном критерии — Б какой мере возможно сексуальное удовлетворение или насколько велик застой либидо, — существуют промежуточные типы, находящиеся между двумя крайними, чистыми типами. Типологические исследования не только оправданны, но и необходимы, поскольку благодаря эвристической ценности и направленности на оказание помощи они имеют конкретное практическое применение. Поскольку генетическая типология находится в зачаточном состоянии, она не может претендовать на то, чтобы ответить на все поставленные вопросы, касающиеся типологии. По прошествии времени она достигнет поставленной цели, если покажет, что единственной оправданной основой психоаналитической типологии является фрейдовская теория либидо без всяких ограничений, и будет придерживаться ее в своих логических заключениях.

ГЛАВА IX

ДЕТСКАЯ ФОБИЯ И ФОРМИРОВАНИЕ ХАРАКТЕРА

1. «АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ» ХАРАКТЕР

Данный случай иллюстрирует, как из детских переживаний возникает характерная установка. Линия повествования проведет нас от анализа сопротивления к его истоку, заключенному в определенных детских ситуациях.

Мужчина тридцати трех лет обратился к аналитику в связи с супружескими проблемами и сложностями на работе. Он был крайне нерешителен, и это не позволяло ему рационально разрешить проблемы, возникающие как в супружеской жизни, так и на службе. Он начал анализ с большим пониманием и вскоре обнаружил типичные конфликты эдиповой ситуации, которые теоретически объясняли его ситуацию в браке. Мы не будем здесь разбирать содержание отношений с женой, матерью, начальниками и отцом. Вместо этого мы сконцентрируемся на его поведении, на том, как оно связано с инфантильным конфликтом, а также рассмотрим, как оно проявляло себя в качестве сопротивления лечению.

Внешне это был привлекательный человек среднего роста, с серьезным, сдержанным и несколько высокомерным выражением лица. Что поражало, так это его изящная походка. Он удачно этим пользовался каждый раз, когда проходил от двери к кушетке; очевидно, он избегал поспешности или возбуждения либо скрывал это. Его речь была размеренной, спокойной и отточенной. Случалось, он прерывал ее акцентированным резким «Да!», одновременно всплескивая обеими руками, а затем ударяя себя по лбу. Он лежал на кушетке спокойно, скрестив ноги. Его величественное самообладание практически не покидало его, даже когда мы обсуждали предметы, болезненные для нарциссизма. Когда он рассказывал об отношениях с матерью, которую очень любил, было заметно, как он подключил все свое высокомерие, чтобы справиться с возбуждением. Несмотря на мои неоднократные уговоры дать волю чувствам, он продолжал сохранять такую установку. Однажды на его глазах проступили слезы и голос стал прерывистым, но жест, которым он взял платок и вытер глаза, был спокоен и величав.

Многое было ясно: такое поведение, независимо от происхождения, ограждало его от бурных эмоций, аффективного прорыва. Характер не позволял переживанию в процессе анализа свободно развиваться, он уже стал сопротивлением. Когда вскоре после его заметного волнения я спросил его, какое впечатление на него произвела данная аналитическая ситуация, он сказал своим спокойным голосом, что все это очень интересно, но на самом деле не задевает его; что слез, которые появились только что в его глазах, «он не смог удержать», и это очень его смущает. Мое объяснение необходимости и пользы такого возбуждения не привело к желаемому результату. Его сопротивление усилилось, сообщения стали поверхностными, установка более явной, и соответственно он стал еще более величавым и спокойным.

Совершенно случайно я однажды употребил слово «аристократизм», пытаясь описать его поведение. Я сказал ему, что он разыгрывает из себя английского лорда и что это должно быть связано с его юностью. Я также объяснил ему защитную функцию его аристократизма. Тут он вспомнил, что ребенком никогда не верил, что он — сын своего отца, мелкого еврейского торговца; он думал, что на самом деле у него английские корни. До него доходили слухи о том, что его бабушка состояла в связи с настоящим английским лордом, и он думал, что его мать — наполовину англичанка. В мечтах о будущем ему рисовалось, что его отправили в Англию в качестве посла, что на него возложена важная миссия. Его «аристократическая» установка выражалась в следующем:

1. Мысли о том, что он не имеет никакого отношения к отцу, которого ненавидел и презирал 2. Мысли о том, что он — сын матери, которая наполовину является англичанкой.

3. Эго-идеал, вышедший за рамки узких границ его мелкобуржуазной семьи.

Раскрытие элементов, определяющих его поведение, поколебало основание последнего. Однако было заметно, как оно по-прежнему продолжало препятствовать проявлению влечений. Последовательный анализ «аристократического» поведения выявил его связь с другой чертой характера, создававшей определенное затруднение для аналитического процесса: склонность насмехаться над всеми и злорадствовать над теми, кому изменила удача. Эта насмешка тоже была «аристократической», но в то же время удовлетворяла его усиленные садистские склонности. И действительно, он вспомнил, что в подростковом возрасте у него возникало множество садистских фантазий. Но он только упомянул о них. Он не стал переживать их, пока мы не разоблачили их там, где они были реально зафиксированы — в его склонности насмехаться. Аристократическое хладнокровие служило защитой от насмешки как садистского действия. Садистские фантазии не вытеснялись, они удовлетворялись в насмешке и отводились, проявляясь в виде аристократических манер. Его надменное поведение имело структуру синдрома: оно служило для того, чтобы отвести как само влечение, так и его удовлетворение. Такая характерологическая трансформация садизма сохранила необходимость его вытеснения.

Фантазии о наследственном титуле появились приблизительно в четырехлетнем возрасте, хладнокровие, самоконтроль — несколько позже. Их мотивировал страх перед отцом и — особенно значимый фактор — идентификация с ним. Отец постоянно шумно ссорился с матерью, и пациент сформировал идеал: «Я не буду таким, как отец, я буду совершенно иным». Это соответствовало фантазии: «Если бы я был мужем моей мамы, я поступал бы с ней совсем не так. Я бы был добрым и контролировал бы свою злость, которую вызывают ее недостатки». Эта обратная идентификация обуславливалась эдиповым комплексом, любовью к матери и ненавистью к отцу.

Характер мальчика в соответствии с фантазиями об аристократизме представлял собой мечты, самоконтроль и активные садистские фантазии. В подростковом возрасте он влюбился в своего учителя и начал отождествляться с ним. Этот учитель стал для него персонифицированным лордом, изящным, спокойным, изысканно одетым и прекрасно контролирующим себя. Отождествление началось с имитации костюма, затем оно усилилось, и, когда пациенту было около четырнадцати лет, его характер сформировался окончательно. Он стал таким, каким предстал в начале анализа: это уже были не просто фантазии об аристократизме, а реальный аристократизм в поведении.

На то, что фантазия реализовалась в установку именно в этом возрасте, была веская причина. Пациент никогда осознанно не мастурбировал, будучи подростком. Кастрационная тревога, которая проявлялась в ипохондрических страхах, рационализировалась следующим образом: «Выдающиеся личности не позволяют себе таких вещей». «Аристократизм» служил еще и для отвода желания мастурбировать.

С позиции лорда он ощущал себя выше других, а значит, мог смеяться над ними. Во время анализа он довольно быстро понял, что это его насмешливая позиция была лишь компенсацией чувства неполноценности, а «аристократичность» скрывала это чувство — чувство выходца из среднего слоя населения. Глубинное же значение насмешки — защита от гомосексуальных отношений. Он надсмехался главным образом над мужчинами, которые увлекались им. Так в его «аристократизме» сочетались противоположности — садизм и гомосексуальность, с одной стороны, и утонченный самоконтроль — с другой.

В процессе анализа «аристократизм» проявлялся тем сильнее, чем ближе мы подбирались к материалу бессознательного. Однако постепенно защитные реакции слабели, что соответственно отразилось на его повседневном поведении. Анализ «аристократизма» обнажил центральный конфликт детства и подросткового возраста. Его патологическая установка подверглась атаке с двух сторон: со стороны воспоминаний, сновидений и других высказываний, не лишенных аффекта, и со стороны характера, его «аристократизма», в котором заключались аффективные эмоции.

2. ПРЕОДОЛЕНИЕ ДЕТСКОЙ ФОБИИ ЧЕРЕЗ ХАРАКТЕРНУЮ УСТАНОВКУ

Демонстрация высокомерного поведения также использовалась для ослабления значительной генитальной тревоги. Анализ этого случая позволил проследить судьбу до сих пор еще мало изученного детского страха. Между тремя и шестью годами пациент страдал от интенсивной фобии: он боялся мышей. По своей сути, это было фемининной установкой по отношению к отцу, которая представляла собой регрессивную реакцию на кастрационную тревогу, которая, в свою очередь, была связана с типичным страхом мастурбации. По мере взросления «аристократические» фантазии все больше перерастали в «аристократическое» поведение, и фобия отступала, пока, наконец, от нее не осталось ничего, кроме налета беспокойства перед отходом ко сну. Когда же во время анализа «аристократичность» пациента была подорвана, боязнь мышей и кастрационная тревога опять проявили себя аффективным способом. Очевидно, либидо, тревога или фобия частично были вплетены в характерную установку.

Мы знакомы с трансформацией детских желаний и тревоги в характерные черты. Особый случай — замещение фобии определенным видом панциря, защищающим от внешнего мира и тревог. В нашем случае этим было высокомерное поведение, которое сдерживало инфантильную тревогу. Другой типичный случай — когда детская фобия или простые проявления кастрационной тревоги приводят к пассивно-фемининному поведению, которое может проявиться, скажем, как чрезмерная и стереотипная вежливость. Следующий случай иллюстрирует дальнейшую трансформацию фобии в характерную установку.

Этот компульсивный невротик демонстрировал полное блокирование аффекта. Он был в равной степени непроницаем как для удовольствия, так и для неудовольствия. Пожалуй, его можно было бы назвать живой машиной. Анализ показал, что блокирование аффекта преимущественно связано с образованием панциря от выраженного садизма. Правда, следует заметить, что у этого пациента все еще оставались садистские фантазии, но и они были тусклыми и безжизненными. Мотив образования панциря по своей интенсивности равнялся силе кастрационной тревоги, которая, однако, не проявляла себя как-нибудь еще. Анализ мог проследить историю блокированного аффекта с того дня в жизни пациента, который стал истоком существующего положения дел.

Типичная детская фобия в данном случае была связана с лошадьми и змеями. В шестилетнем возрасте пациент почти каждую ночь страдал от кошмаров. Очень часто ему снилась лошадь, откусывающая один из его пальцев (страх мастурбации, кастрация). Однажды он просто решил больше не бояться, и в следующем сновидении, в котором лошадь откусывала его палец, ему удалось освободиться от тревоги. В это же время возникло блокирование аффекта; оно приняло вид фобии. Кошмары не повторялись до пубертатного периода, когда тревожные сновидения возобновились.

Рассмотрим подробнее своеобразное решение пациента больше не бояться. Раскрыть динамический процесс в этой связи в полной мере не представляется возможным. Однако вся жизнь этого пациента определялась подобного рода решениями; он ничего не мог предпринимать, прежде не приняв специального решения. В основе такого поведения лежало анальное упрямство и строгое родительское требование контролировать себя. Анальное упрямство представляло собой энергетический базис для блокирования аффекта. Среди прочего, оно означало универсальное отношение к миру Гётца фон Берлихингена.[37] Только через шесть месяцев анализа нам удалось выяснить, что перед тем, как нажать кнопку звонка у дверей моего кабинета, он обязательно возносил молитву, причем повторял ее три раза как магическую защиту от анализа. Пожалуй, невозможно было придумать лучшего способа выразить блокирование аффекта словами.

Самыми важными компонентами блокированного аффекта были анальное упрямство и реакция пациента, направленная против садизма. Его панцирь абсорбировал энергию садизма так же, как и интенсивную детскую тревогу (застой тревоги плюс кастрационная тревога). Только пробившись сквозь стену разнообразных вытеснений и реактивных образований, анализ смог достичь сильных генитальных кровосмесительных желаний.

Развитие фобии свидетельствовало, что эго было слишком ослаблено, чтобы совладать с определенными либидинальными влечениями. Возникновение характерной черты или типичной установки на основе фобии означает, что произошло усиление эго, которое представляет собой образование хронического защитного панциря против ид и внешнего мира. Фобия указывает на разлом личности, формирование характерной черты, унифицированной, синтетической реакции эго на конфликт личности, который в конце концов становится нестерпимым.

Несмотря на контраст между фобией и последовавшим в ответ на нее формированием характера, основная тенденция фобии сохраняется в черте характера. «Аристократичность» вышеописанного пациента, блокирование аффекта компульсивного характера, вежливость пассивно-фемининного характера и прочее в прежнем своем обличий являются фобиями, а значит, они не что иное, как позиция избегания.

Появление панциря определенным образом усиливает эго, но в то же время ограничивает его подвижность и способность к действиям. Чем больше панцирь ухудшает способность к сексуальному переживанию, тем больше его структура напоминает то, что мы называем невротическим характером, и тем сильнее вероятность нового упадка эго. При последующем невротическом заболевании снова прорывается старая фобия, потому что характерный панцирь не может удержать сдерживаемое либидинальное возбуждение и застой тревоги. В типичном невротическом заболевании можно выделить следующие фазы.

1. Детский конфликт между либидо и фрустрацией.

2. Вытеснение либидинального влечения — усиление эго.

3. Прорыв вытесненного, фобия — ослабление эго.

4. Совладание с фобией путем формирования невротической черты характера — усиление эго.

5. Подростковый конфликт (или количественно аналогичный процесс) — недостаточность характерного панциря.

6. Возрождение старой фобии или формирование соответственного симптома.

7. Новые попытки эго совладать с фобической тревогой путем образования характерного панциря.

Взрослых пациентов, обратившихся к аналитику, можно разделить на два различных типа: на тех, кто находится в фазе упадка (6), когда на основе невротической реакции развивается симптом (возобновляется фобия и т. д.), и на тех, кто уже находится в фазе реконструкции (7), в которой эго успешно начинает поглощать симптомы. Ограничивающая и болезненная компульсивность, к примеру, теряет свою остроту и болезненность, когда тотальное эго разрабатывает некие «ритуалы», которые пропитывают повседневную активность таким образом, что они заметны только опытному наблюдателю. Это — симуляция самооздоровления. Но необходимо помнить, что распространение и «растворение» симптомов наносит вред способности действовать не меньше, чем ограничивающий симптом: теперь пациент обращается к терапевту не из-за болезненного симптома, а по причине общего недомогания, отсутствия жизнерадостности и т. д. Таким образом, продолжается борьба между эго и его симптомами, между формированием симптома и поглощением симптомов. Каждое поглощение симптома идет рука об руку с изменением характера. Самые поздние из поглощенных эго симптомов только отражают тот процесс детства, когда детская фобия трансформировалась в структуру характера.

Мы творили о фобии, потому что она с либидинально-эконо-мической точки зрения является наиболее интересным и наиболее важным выражением отклонения личности. Но процессы, которые мы описали, могут иметь место в случае любой тревоги раннего возраста. К примеру, совершенно рациональная боязнь жестокого отца может индуцировать хронические изменения характера, такие, как упрямство или жесткость, которые занимают место тревоги.

Поскольку переживания инфантильной тревоги и других конфликтных ситуаций эдипова комплекса могут определять структуру характера, детский опыт может зафиксироваться двумя способами: как содержание (бессознательные идеи) и как форма (характерные установки). Мне бы хотелось кратко проиллюстрировать это клиническим примером.

Hарциссически-мазохистский ипохондрик беспрестанно и бурно жаловался на свои страдания из-за сурового обращения с ним отца. Содержание анализа, длившегося не один месяц, в целом можно было выразить так: «Видите, как я страдаю от отца. Он замучил меня и сделал непригодным для жизни». Его детские конфликты с отцом прорабатывались в процессе анализа, проведенного одним аналитиком, и полугодовой работы с другим. Несмотря на это, в его симптомах и поведении трудно было обнаружить хоть какие-то изменения.

Меня заинтересовал один аспект его поведения. Движения этого клиента были вялыми, экспрессия — усталой, речь — монотонной и угрюмой. Интонации выражали смысл его поведения: он говорил словно под пыткой, как будто он умирает. Я выяснил, что вне ситуации анализа в определенных случаях он бессознательно отыгрывает подобную апатичность все с тем же смыслом: «Посмотри, что отец сделал со мной, как он истязает меня. Он замучил меня». Его установка представляла собой суровый укор.

Эффект моей интерпретации его «угасания», жалоб и упрекающей манеры говорить был неожиданным. Как будто с растворением его прошлой, формальной фиксирующей точки отношений с отцом все прежние интерпретации содержания вдруг стали эффективными. Пока его манера говорить не утратила свой бессознательный смысл, она сдерживала значительную долю аффекта, сопутствующего его отношениям с отцом. По этой причине содержание отношений, хотя они и были выведены в сознание, несло слишком слабый аффект, чтобы быть терапевтически эффективными.

Один и тот же аспект бессознательной инфантильной структуры сохраняется и выражается двумя разными путями: в том, что пациент делает, высказывает или думает, и в том, как он действует говорит или размышляет. Надо заметить, что анализ «что» несмотря на единство содержания и формы, оставляет «как» незатронутым, и это «как» остается темным пятном того самого психического содержания, которое уже вроде бы разрешено или осознано при анализе «что». И, наконец, анализ «как» значительно эффективнее для высвобождения аффекта.

ГЛАВА X

НЕКОТОРЫЕ ФОРМЫ ХАРАКТЕРА

Наше исследование, связанное с дифференциацией типов характера, исходит из двух предпосылок. Первая. Независимо от формы, основная функция характера — панцирная защита от стимулов внешнего мира и от вытесненных внутренних импульсов. Вторая. Внешняя форма панциря имеет свои специфические исторические детерминанты. Мы обнаружили, что наиболее важными условиями для дифференциации характера является характер тех людей, которые оказывали основное воспитательное влияние, а также стадия развития, на которую пришлись решающие случаи фрустрации. Между внешними проявлениями характера, его внутренними механизмами и специфической историей развития должна существовать определенная связь.

Истерический характер — с его сложной симптоматикой и реакциями — представляет собой самый простой тип характерного панциря. Наиболее яркой характеристикой этого типа является очевидное сексуальное поведение в сочетании со специфической телесной подвижностью явно выраженного определенного сексуального оттенка. Связь между женской истерией и сексуальностью известна издавна. У женщин такого типа характер проявляет себя замаскированной или открытой кокетливой походкой, взглядом и речью. У мужчин, помимо этих черт, наблюдаются мягкость, чрезмерная вежливость, женственное выражение лица и фемининное поведение (см. историю болезни в главе IV).

Эти черты сочетаются с более или менее выраженной соблазнительностью. Когда сексуальное поведение почти достигает цели, эти черты становятся особенно заметными; затем истерический характер отступает или занимает пассивную, тревожную позицию. Теперь он столь же неистово пребывает в пассивности, как неистово действовал до этого. Половой акт часто повышенно активен, но не сопровождается соответствующим сексуальным переживанием. Эта активность представляет собой попытку справиться с интенсивной тревогой.

При истерическом характере выражение лица и походка никогда не бывают тяжелыми, как у компульсивного характера, или самоуверенными и высокомерными, как у фаллически-нарциссического. У истерического характера движения мягки, более или менее округлы и сексуально-провокацийнны. Общее впечатление — легкая возбужденность, которая противоположна, скажем, самоконтролю компульсивного характера.

Хотя кокетство сопряжено с беспокойством, что сопровождается заметной телесной подвижностью, другие специфические черты истерического характера остаются скрытыми. Имеется в виду непостоянство реакций, то есть склонность к неожиданным и непредсказуемым изменениям поведения. Налицо сильная внушаемость, которую всегда сопровождает склонность к разочарованию. Истерический характер (в противоположность компульсивному) несложно в чем-то убедить, пусть даже для него неприятном, он быстро уступает доводам других, легко меняя свою позицию, которую только что принял. Подчинение вскоре сменяется на противоположное: скорые возражения и беспочвенное пренебрежение. Внушаемость истерического характера располагает его как к пассивному гипнозу, так и к полету воображения. Ему необходимо как-то задействовать гипертрофированную способность к сексуальным увлечениям, чаще всего инфантильного характера. Живое воображение легко переходит в патологическое, поскольку воображаемые переживания могут приниматься и пересказываться как реальные.

Поскольку истерический характер сильно выражен в телесном поведении, его психические конфликты зачастую представлены соматическими симптомами. Это легко проследить с точки зрения структуры либидо.