Ханс Кристиан Браннер (Hans Christian Brainier) 1903-1966

Ханс Кристиан Браннер (Hans Christian Brainier) 1903-1966

Никто не знает ночи (Ingen kender natten)

Подростками Симон и Лидия были соседями по дому в Копенгагене. Мальчишки во дворе орали, что у Лидии мать шлюха; Лидия дразнила и задирала их, и ее били, а она отбивалась, и однажды Симон, не вы­держав, бросился на обидчиков, и все исчезло, осталась только боль, и крики, и кровь. Потом они с Лидией спрятались в угольной яме и долго сидели, а когда все стихло, она привела его на чердак... А после они лежали, тесно прижавшись друг к Другу, и оба понимали, что происшедшее останется с ними навсегда и никто не сможет этого из­менить.

Проходит много лет, и вот в последний год войны Симон случай­но встречает Лидию. Несмотря на то, что у Лидии неизвестно откуда дорогие сигареты и шелковые наряды, несмотря на ее пьяноватую улыбочку, Симон отчаянно хочет верить ее словам о любви и тому, что у нее он в безопасности, хотя его разыскивает гестапо и нужно соблюдать осторожность. Но, видимо, Лидия все же выдала его, пото­му что на третью ночь в ее квартиру приходят фашисты. Симон успе­вает уйти по крышам, но натыкается на машину с полицаями, которые, как положено в комендантский час, открывают стрельбу по

730

«Встань, — говорит себе Томас. — Встань и уйди из своего дома, который тебе не дом, прочь от своей супружеской жизни, которая никакая не супружеская жизнь...» Но, как всегда, он остается сидеть и пить, пить, и вот опять начинаются галлюцинации, и снова он вспоминает о матери. Та мучила Томаса своей любовью; он не мог больше каждую ночь выслушивать доверительные рассказы о ее лю­бовниках. Он запирался в комнате, напивался, а она колотила в его дверь и кричала, что покончит с собой. И однажды действительно на­глоталась снотворного. Ее можно было спасти, просто позвонив врачу, но Томас не сделал ничего. И теперь призрачные демоны-аналитики говорят с ним о его вине, и все вокруг кружится, и появляются про­валы в сознании...

Симон очень устал. Лидия его выдала. Он убьет ее, а потом и себя. Но сначала надо предупредить товарищей. Придется просить помощи у незнакомых людей. Симон подбирается к окну особняка, видит в нем танцующие пары, а в углу — пьяного мужчину, к кото­рому подходят похожая на Лидию женщина и ее кавалер.

К Томасу подходят Габриэль и Дафна. Его тесть и его жена, отец и дочь; и Томасу кажется, что отношения между ними не вполне не­винные... Вот на их месте возникает друг дома доктор Феликс. Дафна в последнее время что-то часто употребляет медицинские термины. А ему, Томасу, она не открывает дверь, когда он стучится к ней в спаль­ню. Но он все равно приходит. Он не способен порвать этот ад нере­альности даже выстрелом в висок, хотя пистолет уже давно приготовлен... Хочется ударить Феликса, но вместо этого Томас начи­нает говорить и глушит доктора словами, пока тот не уходит... А у Томаса на коленях уже сидит женщина по имени Соня. Она расска­зывает о том, как ее унижают Дафна и Феликс, как она боится Габ­риэля; Соня признается Томасу в любви, умоляет ее спасти... Приходит Дафна, уводит ее, но Томас не делает ничего. К нему под­саживается Габриэль...

Двое немцев из караульной службы приближаются к особняку. Симон затаился на заднем дворе. Главное — не даться живым. Холод­но, хочется спать, рука болит...

Габриэль, преуспевающий коллаборационист, быстро улаживает с

731

немцами дело насчет неправильной светомаскировки и продолжает разговор с Томасом.

Увлекшись, Габриэль излагает Томасу свои убеждения: будущее — за капиталом, который и создаст новую форму диктатуры. Пусть люди верят, что воюют за свободу, — не надо отнимать у них краси­вые лозунги, надо лишь использовать их в своих целях. На самом деле человеку необходима не свобода, а страх. Веши, деньги и страх.

Симон, боясь, что девушка расплачется и завалит дело, убеждает себя сохранять спокойствие и здравый рассудок, тем не менее поче­му-то идет... входит на кухню особняка,..

А все же Габриэль в себе не уверен, он несчастлив, одинок и боит­ся своего одиночества. Внезапно его поражает инфаркт, и в последние минуты с ним остается только Томас, вышедший из состояния непо­движности. Он слышит, как Габриэль издает тот тихий плач, который слышится за словами каждого человека, и понимает, что этот плач бессмыслен, ведь достаточно ласкового прикосновения, чтобы его унять. А еще он понимает, что настал тот миг, когда он встанет и уйдет. И тут раздается крик...

Одна из служанок на кухне, увидев грязного незнакомца с писто­летом, громко кричит, и Симон от неожиданности стреляет в пото­лок...

Томас входит на кухню, подходит к Симону. «Здравствуй, брат», — говорит Томас.

Габриэля увозят в больницу. Всеобщее внимание настолько занято этим событием, что на выстрел никто не обратил внимания, и Томас может незаметно привести «брата» к себе. Он перевязывает Симону руку, дает поесть, переодевает его из грязной одежды рабочего в соб­ственный дорогой костюм, мимоходом отметив, что у них одинако­вый размер, да и вообще они похожи, как близнецы. Затем Томас отвозит Симона в город, благодаря аусвайсу Габриэля минуя немец­кие посты. Он устал, но никогда в жизни он не был так счастлив.

Симон до конца не уверен, можно ли доверять Томасу. И все же, когда приходит пора расставаться, у него вырывается: «Ты годишься на лучшее, чем бессмысленная гибель... ты должен быть вместе с нами». Тот отказывается, но, когда Симон уходит, ему становится так одиноко... так пусто... будто в забытьи, он осторожно идет вслед за

732

«братом»... заходит в дверь трактира, поднимается по лестнице... Тут его бьют по голове, и он теряет сознание.

вчера их отправить не удалось, и новых указаний не поступало... Но даже у него хлопот меньше, чем у Магдалены, владелицы тракти­ра, — ей нужно мыть посуду, готовить еду для посетителей, кормить подпольщиков и еще заботиться о своем впавшем в детство отчиме. И так давно, так давно у нее не было мужчины...

На чердаке холодно. Доносится утренний звон колоколов. Вот те­перь Томас по-настоящему пьян, он на грани безумия... Видение? Нет, это его брат... «Надо уходить, Томас. Речь идет о твоей жизни». Разумеется, он бредит, но надо слушаться брата... Тело не подчиняет­ся ему, он не может идти... Симон пытается нести его на руках, но ничего не получается, он ранен и устал...

Когда Томас вновь приходит в себя, рядом женщина — большая, может быть, слишком крупная, — полная противоположность Дафне. Она оставляет еду и, уходя, не запирает чердачную дверь — явно на­рочно, чтобы он мог уйти, — ведь его хотят убить как доносчика. Но Томас не уходит... хотя она, конечно, не вернется... но...

Магдалена бегает туда-сюда, на минуту останавливаясь что-то ска­зать, ответить, забрать и отдать; надо переделать еще кучу дел, и во всем теле какая-то тяжесть... Но наконец наступает вечер, и она снова идет на чердак...

Томас вдруг видит Магдалену рядом с собой, касается ее плеч, волос, груди...

Потом они лежат, сплетясь телами, и у каждого такое чувство, словно это в первый раз. Томас рассказывает о своей матери, а Маг­далена — о том, что ее отчим был сутенером и использовал ее, полу­ребенка, несмотря на сопротивление и слезы. «И ты за ним ухаживаешь?» — удивляется Томас. «Я должна — ради самой себя, — отвечает та. — Это единственный способ преодолеть». А потом она засыпает в его объятиях.

Отчим Магдалены, оставшись без присмотра, находит ключи, про­бирается в трактирный зал, зажигает повсюду свет, пьет и разговари­вает сам с собой. Двое — переодетые полицейские — взламывают

733

дверь и, обманув сумасшедшего старика, заставляют его показать, где прячутся беженцы.

Кузнец быстро выводит беженцев по другой лестнице. Томас оста­ется прикрывать отход. К нему присоединяется и Симон. В пере­стрелке Симона ранят. «Только не живым...» — говорит он, и Томас, поняв, убивает его. А потом приходит очередь Томаса. В самый пос­ледний момент, когда его тело уже прошито дюжиной пуль, он успе­вает подумать, что башенные колокола вот-вот начнут играть свою мелодию — «Вечно сияет свет жизни»...