Книга Ма Прем Шуньо вся пронизана любовью, любовью к своему Мастеру Ошо. Очень часто, когда люди читают о тех или иных религиозных учениях или так называемых учениях Нового Века (New Age)

Было семь часов утра, а для него это был конец еще одного дня. Он, бывало, смеялся, что мы называем его еду завтраком, обедом и ужином, потому что на самом деле, он просто немного перекусывал, и он не знал, какое было время дня до тех пор, пока мы не давали этой еде имя.

Он начал спать днем более часто, и поэтому не работал с секретаршами Нилам и Анандо как раньше. Анандо и иногда Нилам приходили и разговаривали с ним, пока он ел обед или ужин. Во время еды он диктовал Анандо книгу. Книгу, которая охватывала всю его философию: "Философия существования: Мир Ошо". Это была очень домашняя сцена: Ошо, сидящий за маленьким столом, под которым он всегда скрещивал свои ноги, которые покоились на ножке стола или подушке, и Анандо и Нилам, сидящие на полу со своими тетрадями и письмами. Одна стена столовой была полностью стеклянной, и она выходила в сад роз, который был освещен ночью.

Именно в один из таких моментов Ошо сказал: "Четана может написать книгу", - и дал мне название: "Мои алмазные дни с Бхагваном" с подзаголовком "Новая алмазная сутра". Я сказала ему, что когда я только стала санньясинкой, я написала ему, что подарю ему алмаз, и в тот момент я была озадачена, почему я дала такое обещание, потому что знала, что у меня никогда не хватит денег, чтобы купить ему алмаз. Я не осознала, когда он дал мне идею книги, какой подарок он дает мне, и я никогда не смогла отблагодарить его.

Он не дал мне никаких советов по поводу книги, и хотя время шло, он даже не спрашивал меня, как идет работа. Он упомянул Алмазные Дни только однажды, и это был очень мистический случай. Был август 1988, и Ошо вызвал меня по пейджеру.

Была середина ночи, и я поспешила вниз в коридор с беспокойной мыслью, что, может быть, у него приступ астмы. Я открыла ключом дверь и увидела, что он сидит на кровати совершенно проснувшийся, в комнате темно, горит только лампочка у кровати. Холодный воздух и запах мяты в комнате прогнали мой сон.

"Принеси тетрадку", - сказал он, - "у меня есть кое-что для твоей книги".

Я вернулась с ручкой и тетрадкой и села около его кровати, чтобы он мог видеть то, что я буду писать. Он продиктовал мне эту страницу и сказал мне, чтобы я расположила имена по кругу.

Он удостоверился, что я поняла все правильно, а потом лег и снова заснул. Я никогда не допытывалась у него, что это значит, и даже не упоминала про этот лист. Я просто положила его в свою папку, и все. Я никогда не говорила никому об этом и всегда считала, что это - "для книги".

Интересно заметить, что хотя он говорил про двенадцать человек, он дал мне тринадцать имен. Но потом имя Нирвано надо было отбросить, хотя в то время это было неизвестно.

Amrito Jayesh

Anando Avirbhava

Hasya Nitty [Nityano]

Chetana Bhagwan Nirvano

David Kavisha

Neelam Maneesha

Devageet
"Двенадцать могут быть названы. Тринадцатый остается неназванным. Это моя тайная группа. Тайная группа тринадцати. В середине неизвестного Бхагвана".
Восемь месяцев спустя Ошо сформировал Внутренний Круг, который состоял из двадцати одного человека.

Приведенной выше "тайной группе" Ошо никогда не поручил никакой работы, она просто осталась такой, как она есть - тайной группой!

Каждый раз после того, как Ошо болел, и возвращался к дискурсам, он выглядел очень хрупким, и было впечатление как будто он двигался на расстоянии многих световых лет от нас. Но когда он начинал говорить, он постепенно становился сильнее. Было заметно, что его голос становился более сильным, и после пары дней он выглядел совершенно другим. Он всегда говорил, что разговор с нами поддерживает его в теле, и после того дня, когда он прекратит говорить, ему

останется жить немного. Он выглядел таким сильным, когда он говорил, что было трудно поверить, что он был болен, но это было единственное время дня, когда он был сильным. Он экономил всю свою силу, чтобы придти и говорить с нами.

Я никогда не слышала, чтобы Ошо упоминал что-нибудь, что он сказал на дискурсе, после того, как дискурс был закончен, как будто то, что он сказал, прилетело из ниоткуда и не хранилось в его памяти. Но однажды вечером после дискурса он спросил меня, не думаю ли я, что он изложил определенный пункт очень ясно? То, что он подчеркнул это, заставило меня бросить еще один взгляд, это было:

"На сцене это все актерство.

На сцене это просто драма.

За сценой чистая тишина.

Ничто, отдых, расслабление.

Все движется к полному спокойствию".

Он начал говорить о дзене, но казалось, он больше приготавливал атмосферу тишины, чем говорил. Он выдерживал паузу и говорил:

"...Эта ТИШИНА...", почти указывая на нее, или он выдерживал паузу и обращал наше внимание на звуки вокруг нас: скрип высокого бамбука; звук дождя, жалобный стон ветра среди падающих листьев: "Слушайте..." - говорил он, и покрывало тишины нисходило на Будда Холл.

Я никогда не знала, шутит ли Ошо, использует ситуацию как устройство, или вещи действительно такие, какими они кажутся.

Например, призраки: Ошо говорил много раз на дискурсах, что нет таких вещей как призраки, это просто человеческий страх. Он также знал, что меня очень интриговала идея призраков, и я даже сказала ему однажды, что мне встречались только дружелюбные призраки, и я не боялась их.

В любой ситуации вокруг Ошо единственный путь, которым я могла быть с этим, это быть абсолютно искренней, потому что таким был он. По поводу духов и призраков он говорил, что он не имеет ничего против духов, до тех пор, пока они не мешают его сну.

Он звал меня несколько раз и спрашивал, не заходил ли кто-нибудь в его комнату.

Однажды он позвал Анандо и сказал ей, что он видел фигуру, которая прошла через дверь, пересекла комнату, подошла к его кровати, остановилась около его стула и перед тем, как возвращаться обратно, пыталась коснуться его ног, а затем ушла через дверь обратно. Он сказал, что он мирно спал, и этот дух потревожил его сон. Он не был уверен, был ли это мертвый дух, или это был кто-то, у кого было глубокое стремление быть с ним.

Он подумал, что, может быть, это была я, так как фигура шла как я, и ее тело было похоже на мое. Я, на самом деле, спала в то время, как дух проходил сквозь дверь. Это был особенно освежающий сон, один из тех случаев, когда человек наполовину спит, наполовину бодрствует, но полностью отдыхает.

Так что когда Анандо сказала мне, я подумала, кто знает, может быть, это была я.

Может быть, мое стремление реализовалось во время отдыха моего тела, и поэтому сон был таким освежающим.

Комната Ошо находилась за маленьким коридором, и входом в этот коридор служила двойная стеклянная дверь, которая обычно запиралась, и его комната всегда была заперта. В конце маленького коридора была комната Ошо, а на другом конце была комната, в которой я иногда оставалась, когда помогала заботиться о нем.

Несколько раз он звал меня в свою комнату и говорил, что он слышал, как кто-то стучится в дверь. Это казалось невероятным, потому что дверь была закрыта, и никто не мог попасть в коридор. Это продолжалось пару лет, хотя и не очень часто, кроме последнего времени. Это впервые случилось, когда там была Нирвано, и он сказал ей, что кто-то стучался в его дверь, и хотел выяснить, кто это был.

Было два часа утра. Она зашла в комнату к каждому в доме и спросила, стучал ли кто-нибудь в дверь Ошо. Никто не стучал, и охрана на воротах не видела, чтобы кто-нибудь входил в дом. С тех пор это случалось много раз, но тайна не была раскрыта.

За четыре дня до празднования дня рождения Ошо 11 декабря 1988 он очень заболел.

Нирвано и Амрито заботились о нем, а я занималась его стиркой в комнате, находящейся совсем рядом с его комнатой. В доме была смертельная тишина, и было темно. Я знала, что он был очень болен, но я не знала, почему, в чем причина.

Потом пришла неделя, когда я не получала от него совсем никакой стирки, и я знала, что он, должно быть, не встает с постели, не принимает ванну и не меняет свою одежду. Ошо никогда не хотел, чтобы люди знали, когда он был очень болен, потому что тогда люди волновались, впадали в депрессию, вся энергия ашрама падала, и это никому не помогало. Он почти умирал во время этих нескольких недель.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ.

7 января 1989 года имя Бхагван было отброшено, и он стал просто Шри Раджниш.

Позже, в тот же год, в сентябре, он отбросил имя Раджниш. Теперь у него не было имени.

Мы спросили, можем ли мы называть его Ошо. Ошо - это не имя, это обычная форма обращения, используемая в Японии для обращения к дзен-мастеру.

За два месяца до этого Ошо дал инструкции Анандо, что он хочет, чтобы Аудитория Чжуан-Цзы была переделана в его новую спальню. Она нашла людей для этой работы, были заказаны материалы со всего мира, и работа шла. Ошо определил каждую деталь всего, что он хотел, и создавалось впечатление, что впервые он может получить спальню в точности такую, какую он хочет. Он несколько раз посещал стройку и вместе с Анандо заботился о каждой маленькой детали. Он никогда не говорил, какой должна быть его комната, и было огромной радостью знать, что, наконец, это случится. Комната, в которой он жил в это время, была влажной, и поскольку он

большую часть времени проводил в постели, там было темно. Она была похожа на пещеру.

Когда установили на место белый итальянский мрамор, и панели темно-голубого стекла начали отражать хрустальную круговую люстру двадцати четырех футов в диаметре, многим людям стало ясно, что это не спальня, это был храм, самади. Но хотя мы знали это, мы гнали от себя такие мысли. Мы не позволяли себе видеть очевидное - Ошо строил свое собственное самади.

Когда он начал снова говорить с нами в январе, его беседы продолжались часа по четыре. Этого никогда раньше не случалось, и я вспоминаю сейчас то, что сказал Ошо о пламени свечи: "Как раз тогда, когда свеча подходит к самому концу, остается всего несколько секунд, и перед тем, как она погаснет, в последний момент, свеча неожиданно загорается ярче и горит изо всех сил".

Потом он был несколько недель болен и снова начал говорить с нами в марте.

Я задала ему свой последний вопрос, и впервые мы посылали наши вопросы неподписанными. Хотя я и не спрашивала о реинкарнации, Ошо ответил:

"...Сама идея реинкарнации, которая возникла во всех восточных религиях, состоит в том, что "Я" движется из одного тела в другое, из одной жизни в другую. Эта идея не существует во всех религиях, которые выросли из иудаизма: христианство и мусульманство. Теперь даже психиатры обнаруживают, что это правда, что люди могут вспоминать свои прошлые жизни. Идея реинкарнации завоевывает умы". "Но я хочу сказать вам одну вещь: вся идея реинкарнации - это неправильное понимание.

Это верно, что когда человек умирает, его существо становится частью целого. Был ли он грешником или святым - неважно, но у него было что-то, что называется умом, памятью. В прошлом информации было недостаточно, чтобы объяснить память как пучок мыслей, и волны мыслей, но теперь это проще". "И именно здесь по многим пунктам я считаю, что Гаутама Будда очень опередил свое время. Он был единственным человеком, который согласился бы с моим объяснением. Он дал несколько намеков, но он не мог представить доказательства этому; было

недостаточно информации, чтобы что-то сказать. Он говорил, что когда человек умирает, его память путешествует в новую утробу, но не "Я".

И теперь мы можем понять это; когда вы умираете, вы теряете воспоминания, которые распространяются везде в воздухе. И если вы были несчастны, все ваши несчастья найдут какую-то цель; они войдут в память кого-то другого. Или они войдут полностью в одну утробу, так человек вспоминает свое прошлое. Это не ваше прошлое; это ум кого-то другого, который вы унаследовали". "Большинство людей не помнят, потому что они не получили весь кусок, все наследство одной индивидуальной системы памяти. Они, может быть, получили фрагменты оттуда и отсюда, и эти фрагменты создают вашу систему несчастья.

Все те люди, которые умерли на земле, умерли в несчастье. Только очень мало людей умерло в радости, очень мало людей умерло с реализацией не-ума. Они не оставили за собой следов: они не обременили никого другого своей памятью, они просто рассеялись в пространстве. У них не было ума, у них не было системы памяти, они ее уже растворили в своих медитациях. Вот почему просветленный человек никогда не рождается".

"А непросветленные люди выбрасывают с каждой смертью всевозможные стереотипы несчастий. Также как богатство привлекает большее богатство, несчастье привлекает большее несчастье. Если вы несчастны, то несчастье прилетит к вам с расстояния нескольких миль - вы правильная точка притяжения. И это невидимый феномен, как радиоволны. Они путешествуют вокруг вас; вы не слышите их. Когда у вас есть правильный инструмент, чтобы принимать их, они сразу же становятся доступными. Даже до того, как у вас было радио, они путешествовали рядом с вами".

Нет инкарнаций, но несчастья инкарнируют. Раны миллионов людей движутся вокруг вас в поиске кого-то, кто хочет быть несчастен. Конечно, блаженный человек не оставляет никаких следов. Пробужденный человек умирает так же, как птицы движутся в небе, не оставляя следа или пути. Небо остается пустым.

Блаженство движется без следов. Вот почему вы не получаете никакого наследства от будд; они просто исчезают. А всевозможные виды идиотов и отсталых людей продолжают реинкарнировать в памяти, и она становится с каждый днем все толще и толще". "Будьте очень сознательны в своих желаниях и стремлениях, потому что они создают уже сейчас семя для вашей новой формы - и вы не знаете об этом".

("Манифест Дзен")

•••

10 апреля... когда дискурс кончился, Ошо сказал свои последние слова, произнесенные при публике:

"Последнее слово Будды было - саммасати. Помните, что вы будда - саммасати".

Когда он говорил эти слова, он как-то странно изменился, как будто часть его улетела. Он выглядел, как будто он был не соединен с телом. Стоять казалось таким большим усилием для него, ему было трудно ходить. Когда он вышел наружу, к машине, я взглянула на него и увидела, у него на лице было странное выражение, как будто он не знал, где он находится. Это только моя интерпретация, и только потому, что у меня недостаточно понимания, я использую эти слова. Я никогда не поняла, что произошло с Ошо той ночью. В машине, когда мы возвращались домой,

Ошо сказал мне, что с ним случилось что-то странное. Я сказала, да, я заметила что-то. Он позже повторил это, и казалось, заинтригован также как и я, но он никогда не объяснил мне, что произошло. Несколькими днями позже он сказал, что он не думает, что он снова будет говорить.

•••

В это время в ашраме был взрыв артистического творчества. Танцы, мимические сценки, театр, музыка на улицах, и так много людей рисовало, людей, которые никогда не рисовали раньше. У нас никогда не было пространства, чтобы исследовать наше творчество в последних двух коммунах.

Когда мы прибыли, за садами плохо следили, но теперь... когда я шла по ашраму, я останавливалась; мои чувства говорили: "Тише..." Я вступала в другой мир: звуки водопада, прохладный полог сотен высоких цветущих деревьев, чувство мира и расслабления. Это чувство тишины не было тишиной кладбища, там были сотни людей, смеющихся, играющих, и я шла через ашрам, думая: "Почему каждый улыбается мне?"

А потом я поняла, что они не улыбались мне, они просто улыбались!

Когда Ошо стал слишком слабым, чтобы делать работу с Нилам по поводу дел ашрама, он разговаривал только с Анандо, которую он называл "моя дневная газета", и Джаешем, когда он ел свой обед или ужин. Каждый день он спрашивал, хорошо ли идут дела в ашраме без него, и это было именно так. Казалось, в первый раз мы начали "схватывать" это. Больше не было стремления к власти, не было иерархии, люди теперь работали, потому что им нравилось работать, а не из-за награды.

Он также интересовался, заботятся ли о вновь прибывших, и смешиваются ли новые и старые люди вместе.

Он попросил, чтобы здания ашрама были покрашены в черный цвет, а окна были голубыми, и чтобы на вновь купленной земле мы построили черные пирамиды. Он выбрал светильники в виде зеленых светящихся колонн, которые шли вдоль покрытых белым мрамором дорог, и освещали сад ночью. Он всегда замечал, если хотя бы один светильник не работал, и он настаивал, чтобы у лебедей был свет в их пруду, "чтобы они не чувствовали себя заброшенными". Он никогда не упускал ни малейшей детали, чтобы сделать ашрам более прекрасным для нас. И он замечал людей, которые стояли снаружи Будда Холла в охране, он заботился, чтобы каждый мог войти в Будда Холл так, что когда он замечал, что тот же самый человек охраняет, он говорил, что нужно дежурить по очереди, чтобы каждый мог войти внутрь.

Ошо дал мне все краски и воздушные кисти, которые он получил, и хотя я не знала, как использовать эти кисти, он очень ободрял меня и говорил, чтобы я рисовала и училась у Миры (дикая и прекрасная японская художница). Когда он проходил через мою комнату в столовую, он часто подходил к моему столу, ища рисунки, и говорил:

"Ну как, что-нибудь?.." И если на столе что-то было, он подходил, брал это и очень внимательно рассматривал, иногда поворачивая к свету, чтобы лучше увидеть.

Для меня было трудно принимать его одобрение, потому что я думала, что я не умею рисовать.

В конце времени муссонов в августе был период огромного празднования в ашраме, когда Ошо приходил и сидел с нами в молчании. Как будто мы вступали в новую фазу с Ошо, и радость видеть его снова не заглушила весть, которую он послал с Анандо каждому. Его послание было:

"Немногие поняли мои слова".

Когда он входил, он вовлекал каждого в танец движениями рук, и зал взрывался музыкой и криками восторга. Затем десять минут мы сидели вместе с ним, и за эти десять минут я достигала тех же высот в медитации, для которых раньше мне потребовался бы час. По пути назад домой, в машине, Ошо поворачивался ко мне и спрашивал: "Это было хорошо?" Хорошо? Это было сенсационно! Фантастично! Каждую ночь он задавал этот свой вопрос с такой невинностью, как будто не он был тем человеком, который создавал взрыв. Он заботился, чтобы никто не скучал по тому времени, когда он говорил. Как-то я сказала, что мы все так счастливы видеть его, что никто даже не упоминает, что он скучает по дискурсам.

Позже в том же месяце у него началась подозрительная боль в ухе, которая обернулась тем, что пришлось вырвать зуб мудрости, и были сложности в лечении.

Было много сессий у стоматолога, и на каждой сессии Ошо подчеркивал, что он очень хрупок и что его "корни в земле почти сломаны". На сессии 20 августа он сказал:

"Это действительно странно. Передо мной появился символ Ом. Символ Ом появляется только во время смерти".

Когда сессия закончилась, он сел и нарисовал символ в тетрадке Анандо, чтобы мы могли увидеть его. 29 августа - "Знак Ом голубого цвета постоянно стоит перед моими глазами". Я очень хорошо помню эту сессию, и я помню, что думать об этом было в то время слишком фантастическим, слишком резким. Как я могла принять то, что Ошо говорит, что его смерть очень близко. "Нет", - думала я, - "это просто уловка, чтобы мы достигли просветления".

Ошо пришел в Будда Холл, сел с нами, играла музыка, которая прерывалась тишиной.

Ошо был очень доволен "встречей", как он назвал ее. Он много раз говорил, что он чувствует, что наконец-то он нашел своих людей, и что люди, которые собрались здесь сейчас, очень хорошие люди.

"Встреча была такой хорошей, люди здорово реагировали. Никто не пытался работать с таким большим количеством людей на этом уровне, и музыка была такой, какую я люблю. Мне нужно всего несколько дней, даже не недель, и вы все должны помочь мне оставаться в теле". Он сказал это на стоматологической сессии.

После года огромных усилий, а Ошо сумел внушить чувство срочности Анандо, говоря: "Если моя комната не будет готова, она станет моей могилой!" - Чжуан-Цзы была готова для переезда Ошо, и 31 августа мы были очень счастливы, потому что он мог первый раз лечь спать в прохладной кристаллической и мраморной комнате.

У Ошо была такая боль в зубах, что его дантист спросил, не может ли помочь доктор Моди, местный зубной хирург. Хотя Ошо всегда говорил, что он хочет, чтобы только его люди заботились о его медицинских потребностях, потому что их любовь была исцеляющей силой сама по себе, все же он согласился, чтобы доктор Моди тоже высказал свое мнение. Когда доктор Моди пришел увидеть Ошо, это было очень красиво, потому что Ошо сказал ему, посмеиваясь: "Вы думаете, что вы пришли, чтобы работать надо мной. Но я буду работать над вами".

Ошо использовал каждую возможность, чтобы попытаться разбудить нас. Много дней на сессиях у зубного врача, несмотря на то, что у него были огромные боли, его главной заботой были мы. Он говорил мне, что мое бессознательное надоедает ему, и я была опасностью для него из-за моей потребности быть нужной. Он говорил мне много любящих слов, но в то время я воспринимала только то, что он говорил о моей потребности. Он говорил:

"Вы все значите так много для меня. Вы не сможете это понять до тех пор, пока я не уйду".

Это было правдой, потому что для меня в то время это было слишком много, за пределами моей способности понять. Он сказал:

"Четана, ты такое любящее существо. Где бы ты ни была, ты будешь со мной".

Но потом он приказывал мне уйти из стоматологического кабинета. Однажды он приказал мне уйти, сказав, что это вопрос жизни и смерти. Я села в моей комнате и пыталась понять, что он имеет в виду; имеет ли он в виду жизнь и смерть для меня, или для него! Может быть, он имел в виду, что если я не пойму это, если у меня будет недостаточно осознавания, чтобы увидеть мою бессознательную обусловленность, тогда для меня это будет действительно огромным барьером, и

относительно этого, может быть, он имел в виду жизнь и смерть; потому что я просто не могла представить, что он может иметь в виду жизнь и смерть для него.

Когда сессия кончилась, мне сказали, что он все равно говорил, что он постоянно слышит, что я прошу. Я была озадачена, потому что я думала, что сижу тихо.

Авирбава, которую мы впервые встретили на Крите во время мирового турне, тоже была на нескольких сессиях у зубного врача и сидела, держа ноги Ошо. Он говорил про нее, что ее любовь к нему была чистой и невинной.

Иногда присутствовала Нирвано; Анандо сидела сбоку Ошо и делала записи, в то время как он постукивал по ее сердечной чакре и говорил, что он пишет заметки на ее сердце. Всегда присутствовал Амрито, и Ошо часто просил его вставать, а потом снова садиться. Потом еще был Гит; Ашу и Нитьямо, стоматологические сестры, Нитьямо, девушка из Манчестера, чьи спокойные манеры маскировали ее внутреннюю силу.

Большую часть времени Ошо проводил в своей новой комнате, он был очень болен.

Когда со здоровьем Ошо что-нибудь случалось, было всегда очень трудно, потому что просто лекарство, чтобы излечить одну болезнь, вызывало цепную реакцию проблем, каждая из которых была хуже, чем предыдущая. Его тело было так деликатно сбалансировано, и его диета и медикаменты были очень совершенно подстроены для него. Малейшее изменение, и насколько оно было маленькое, это всегда было за пределами нашего понимания, могло вызвать проблемы. Ошо, однако, всегда знал, что было самым лучшим для его тела, и доктор обычно всегда слушал его. Он не ел настоящую еду много недель, и несколько дней он только пил воду.